Трактир пошумливал, и разговоры сливались в единый гул, из которого, прерываясь стуком кружек, хрустом раздираемых костей и довольным рыганием, доносились порой обрывки разговоров.

- ...а в Хартфе-то, слыхали?
- Говорят, целыми деревнями рвёт, а управа...
- А михаилиты?
- Так говорят, один из них и...

Свежо предание. .. Фицалан едва слышно хмыкнул. Пожалуй, ни один рыцарский орден не обсуждали так бурно и так часто, как михаилитов. Чего им только не приписывали: от черных месс до оборотничества. Ричард слухам не верил. И - одновременно верил. Нет дыма без огня, , одно то, что они отрекаются от имени, говорило о многом. И уж точно его не радовало, что имя Фицаланов из-за дурости сестрицы Эммы могут упоминать в связи с одним из братьев этого странного ордена. Пятно на репутацию семьи и его, Ричарда, не сумевшего уберечь фамильную честь.

- ...а госпожа-то добрая, на церковь даёт, хотя у самих...
- Да бледная, заморенная. Куда ей.

На церковь, значит. Мало того, что в покаяниях коленки уже намозолила, так еще и деньги туда относит. Слепец и глупец. Ричард стукнул ладонью по столу, так что кружка брякнула о миску и мрачно улыбнулся. Ничего, миледи супруга, даст Бог, вернется ваш муж домой. И тогда уж поговорим и о Боге, и о помощи ближним своим...

- ...хорошо, снег. Взойдёт. Лишь бы по весне не залило, а то хоть горло режь.
- И не говори. Собирал на приданое дочке, так деньги каждый месяц наново цену теряют...

Ричард мысленно одобрил разговор. И озимые снегом хорошо укрыло, и деньги, действительно, стоили с каждым месяцом все дешевле и дешевле. Шиллинг, бывший когда-то серебрянным, стал посеребренным. И хороший урожай не спасет их уже, не даст прибыли. Самим бы прокормиться и зиму запасти, не до продажи уже. И снова накатил глухой гнев. Он вообще не должен думать об этом и считать шиллинги! Чертов папаша, промотал хоть небольшое, но все состояние, в игре, а ему, следующему лорду Фицалану приходится крутиться, как лавочнику, как простому! Вникать в урожаи, посевы, считать каждый пенни. И это вместо того, чтобы снискать славу на поле боя, заседать в Малом совете или просто наслаждаться жизнью с той полнотой, какую могут позволить привилегии быть знатным и богатым.

- ...а отец Акерли-то проповедь против чернокнижние читал, да с пылом так. Говорит, прощения за такое уже и нету, только в огонь, значит. Из-за них, видать, и зима такая выдалась, что аж черти под окнами воют.
- Свят, свят...

И бегут доверчивые дурочки, подобно Клариссе, и несут, несут деньги нищим и монахам, и скупают все эти фиалы с каплями якобы грудного молока Девы Марии, щепки с крестов и прочую ерунду, каковой у миледи супруги накопилось уже порядочно. Конечно, Ричард изредка собирал все эти безмерно ценные для каждого доброго католика вещи и выбрасывал в камин. Щепки со святого Креста горели точно также, как и обычные. Кларисса тихо рыдала, закрывая лицо передником, но рыцаря это не волновало. Страдания очищают душу.

- ... корову-то на рынок пришлось свести. Хорошая была, да монета нужна, в дому семеро по лавкам, восьмой - в пузе.
- Да, я лошадь продал последнюю, на чем пахать по весне - и не знаю. Вот в Новом свете, говорят, злак есть такой, его в землю, значит, закапываешь и он все лето растет. А потом выкапываешь, а его там в десять раз больше, чем посадил
- Брешут, поди.
- А и может и брешут, да поди проверь

Что и говорить, хорошо было бы иметь такой злак. Можно было бы немного встать на ноги, определить сыновей к хорошему наставнику и не думать о том, чем и как их накормить. Не хмуриться горько, наблюдая, как старший, Ричард, обещающий стать статным и красивым юношей, каждый раз после охоты жадно рвет отварное - не жареное! - мясо зубами. А ведь из-за расплодившихся тварей охотиться становится все труднее и опаснее. И нет бы михаилитам работой своей заниматься, нежить уничтожать, они девиц из монастырей умыкают.

- И Дикий Гон сызнова видели, а и не сезон вроде. Не иначе, к войне...

Да, и к войне, и к неурожаю, и к землетрясению, и, конечно же, к концу света. Рыцарь презрительно скривил губы. Если бы не дневники отца, никогда бы он не подумал, что будет прислушиваться к любым упоминаниям о фэа. Что поверит в них, как в Бога, а, может быть, даже и больше. Бог христиан был суров и сулил милости за страдания в иной жизни. Но Ричард хотел жить сейчас, не дожидаясь милостей после смерти. Он молод, полон сил и желаний. Скорбеть и страдать - удел монахов и таких, как его жена - глупых куриц.

- ...а кровь-то не водица. Купеческая, с королевской. Не мешается, так-то я думаю. Не зря, не зря...
- А ведь ещё поговаривают-то, что ведьма она, и... - говоривший понизил голос, и следующих фраз Ричард не расслышал, но затем отчётливо раздалось несколько довольных смешков.

Нет, Болейн определенно не была ведьмой. Скорее, ловкой, хитрой интриганкой, игравшей пять лет на том, что у короля стало тесно в штанах. Но, к сожалению, а может быть, и к счастью, так и не родившая до сих пор наследника престола. Фицалан не был уверен, что порадуется тому, что на английском троне будет восседать правнук лавочника. Но ведь и Тюдоры были тоже... не совсем королевской крови. И если уж кто сейчас достоин был вести страну за собой, так это Говарды.

- ... енти, Кромвелевы ублюдки, монахов в Кенте разогнали как, так, говорят, сразу люди и пошли, значит, с вилами и дрекольем на них...
- Да-а, Саффолк-то герцог такой же, как шлюшка Болейн - королева. Что и говорить-то, почитай от лизоблюда поднялся...

Саффолк был славным воином, этого Ричард отрицать не мог. Хоть и герцогом был... таким, поднятым из низов дворянства. А еще, говорят, он до сих пор не расплатился за ту тайную свадьбу с принцессой Марией, вдовствующей королевой Франции, хотя все и признавали, что ход этот был ловким и возводящим его выше всех знатных родов в королевстве.

- Острожнее, ты, - внезапно раздался резкий валлийский говор.
Один из бордатых парней с наглой ухмылкой поднял руки, показывая, что толкнул стол случайно.
- Простите, мистер. Луком в нос шибануло, аж с ног скачнуло.
Лучник откинулся на стену и ткнул в парня пальцем.
- Оскорблять хочешь, лодно. Слушай, как нодо, неуклюжий сын шлюхи. Мать твоя было так занята, что тебя бросиле, едва выродив. И даже свиньи во дворе борделя подходили к тебе, только когдо повор выволивол на тебя очистки - такой урод ты был. О птицы пу...
- Сукин сын!
Парень схватился за длинный нож, но достать не успел: Сурок, который видел сцену в самого начала, стиснул его руку под запястьем и укоризненно покачал головой.
Приятелю обросшего, котрый привстал было с места, хватило одного взгляда на бывшего сержанта, чтобы опуститься обратно и сделать вид, что ничего не происходит. Сурок довольно кивнул.
- Здесь не дерутся. И ножами не машут, - говоря это, вышибала смотрел только на лучника. Тот пожал плечами, и Сурок кивнул снова, после чего аккуратно проводил парня до его столика.

Ричард одобрительно кивнул, оценив и подбор слов валлийца, и образность его речи, и действия Сурка. Лениво потянулся и отправился в свою неуютную, холодную каморку под лестницей, которую всегда снимал, делая вид, будто исполняет обет аскезы.

- Онемели - то парни, - глубокомысленно заметил Ричард, втыкая стрелу в телегу, - от наглости твоей. А то, может, тварь какая из лесу вышла да сожрала. Нынче много их развелось. Сходил бы, проверил. Я уж тут подожду, так и быть.
Совет вышел так себе. Прямо скажем, издевательским вышел совет. Но ввязываться в бой не хотелось до смерти. Ни прибыли, ни славы от такого боя, одно разочарование да лишние дыры в шкуре. За головы этих потомков Робина Гуда вряд ли давали сколько-нибудь большую награду, если вообще давали. Да и не был он Гаем Гисборном.
- Ага. Подождёшь, как миленький, господин рыцарь, - разбойник оглянулся на лес ещё раз, коротко, и вскинул лук. Острие стрелы на удар сердца замерло, указывая в ноги Ричарду.
- Не торопись возвращаться, - проворчал Ричард, понимая, что сейчас его просто обездвижут выстрелом в колено. Дьяволова привычка дерзить и переговариваться, свойственная, чего уж греха таить, всей его семье. Даже Эмма - и та никогда не умела промолчать. За что и была бита неоднократно. Но даже сидение в холодном, промозглом погребе не унимало ее. Впрочем, разве сам он умел то, чего требовал от сестры?
Слова, кажется, действительно оказались лишними. Хлопнула тетива, и в кольчужный чулок Ричарда ударила на удивление точно нацеленная стрела. Возможно, лесные братья и в самом деле могли бить лису в глаз, не портя красивой зимней шкурки. И почти сразу разбойник взвыл, хватаясь за пробитое предплечье. Он всё равно попытался развернуться и натянуть тетиву снова, но вторая стрела, пущенная из леса, с ясно слышимым хрустом вошла в локоть второй руки, и лук упал в снег. Стрелка всё так же не было видно, а стрелы всё продолжали лететь, быстро и ровно, на таком расстоянии - по прямой линии вместо обычно дуги. Снова рука, бедро, колено, и только потом, когда разбойник уже с мучительным хрипом смог приподняться, последний тёмный росчерк пробил ему лоб.
Ричард, рухнувший в снег, вычислить стрелка и не пытался - слишком больно было. Кольчужка шоссов врезалась в колено, которое немедленно принялось отекать. По-хорошему, нужно было быстро снять доспех, но...
"Pater noster, qui es in caelis, sanctificētur nomen tuum... Вставай, гнусный лентяй, отдыхать и молиться будешь потом". Через боль, по ярду, цепляясь за телегу, но ему удалось встать. Тяжело опершись на телегу, он принялся озирать окрестности, гадая: помощь ли то пришла к нему внезапно, провидением, новая ли опасность.
Прошло ещё несколько секунд, пока в лесу что-то шевельнулось. Давешний лучник на ходу казался ещё более высоким и каким-то несуразным. Голенастым, как цапля - да и в остальном походил он на мрачную птицу: и тем, как наклонил голову, с невнятным ворчанием рассматривая что-то в ладони, и тем, как нескладно шагал по глубокому снегу, высоко поднимая длинные ноги.
Но по-настоящему внимание привлекал его лук, который валлиец небрежно, словно простую палку, нёс подмышкой. Монструозное оружие, огромное, бугристое, с выдававшимися вперёд роговыми накладками, напоминало скорее не о ровных клиньях Креси и Азенкура, а о легендах времён походов Чёрного Принца на Францию. При взгляде на него не хотелось смеяться над байками о том, как английские эллекин на спор пробивали стрелами крепостные ворота - насквозь. Или шили навылет миланскую броню через нагрудник и кольчугу. Подойдя на десяток шагов, не обращая никакого внимания на тело невезучего разбойника, лучник остановился и подбросил на ладони несколько монеток.
- Дуроки. И нищее притом, - помедлив, он дружелюбно улыбнулся Ричарду. - О то, господин, точно золото нету?
- Да есть, конечно, - неожиданно для себя признался Ричард, улыбаясь в ответ, - немного. Доставать только неприлично будет... Да и холодно.
- Это верно, холодно, как у Блодьювид в сердце, - согласился тот, спрятал монеты и присел рядом с телом разбойника. - Ну ты глупый. Шутил про лук, и получил лук. И нозад смотреть нужно. Но стрелы свои я у тебя возьму. Они, не ты, денег стоят.
- Глупый. Очень.
Тяжелый вздох подчеркнул искренность слов. Ричард, пересиливая себя, через боль, выпрямился и похромал к лошади.
- Но вам я бесконечно благодарен, - воистину, сегодня был день неожиданностей, - вечный должник ваш.
Сзади раздался треск ткани: видимо, лучник резал одежду - и тело - чтобы легче было доставать стрелы.
- Не слишком. Господин впереди ехал - удобно. Хорошо вышло.
С третьей попытки, сопровождаемой отборной руганью сквозь зубы, Ричард, все же, взгромоздился в седло. С глупостью и беспечностью, на которую совершенно справедливо указал ему валлиец, нельзя было не согласиться. Равно, как и с тем, что иногда стоит попридержать язык за зубами. Но, черт побери, как это было сложно! И стоило признать, что сегодня Кларисса вполне могла остаться вдовой. Вот уж кто обрадовался бы... Хотя, может статься, что глупая курица еще и скорбеть бы вздумала. Впрочем, неблагодарным быть тоже не следовало, а потому Ричард улыбнулся и предложил:
- Я держу путь в Лондон. Быть может, не откажетесь составить компанию?
- Отчего бы нет? Мы ведь не знокомы. Айрон ап Рис я кличусь. И - случай! - тоже в Лондон. Говорят, турнир там, стрелять хочу. Если человек, что звал, не велит ещё куда двинуться. За что плотят, в то место и иду. Если же нет, - лучник усмехнулся, - то кому не по душе королевские соверены?
Выпрямившись, он издал переливчатый свист, на который откликнулось тонкое ржание. Спустя короткое время на дорогу рысью выбежала красивая серая кобыла, подошла к валлийцу и ткнулась мордой ему в грудь.
- Ричард Фицалан. И тоже на турнир. - Ричард грустно вздохнул. Королевские соверены были заманчивы, спору нет, но с опухшим коленом рассчитывать на них не приходилось. За неделю нужно было привести ногу в порядок, восстановить подвижность. А значит, придется тратиться на лекаря. Но и возвращаться в поместье впустую нельзя было. Для поисков сестры деньги тоже требовались.
- О! Мечник? Копьё? - валлиец ловко скинул с лука тетиву и начал аккуратно, но быстро заматывать оружие в тряпки. - Никогда не понимал их, нет.
- Меч. Слишком близко к телу, на ваш вкус?
Этот вопрос, сопровождаемый рассеянной, грустной улыбкой, волновал и его самого. Лук отчего-то считался оружием черни, хотя дворянских детей и заставляли с ним упражняться. Да и король издал указ о том, чтобы каждый рыцарь два раза в неделю стрелял из лука. Как правитель собирался контролировать сие - в указе описано не было. Сам Ричард на охоте предпочитал арбалет. Но меч, без сомнения, благородное оружие, все же, был опасен. Даже на трунире могли покалечить, а то и убить. Стрельба по мишеням, конечно, была чище. Но и прибыль от нее - ощутимо меньше.
- Слишком близко - да! - валлиец взгромоздился на терпеливо стоявшую лошадь и подобрал поводья. - Честное оружие. Хорошее для битвы. А для розной драки лук предпочту.
Ричард кивнул, соглашаясь со словами Айрона ап Риса. И тронул с места. Пожалуй, стоило поразмыслить о произошедшем, но чертова нога мешала это делать так, будто он думал коленом. А потому Фицалан просто молчал - и ни о чем не думал всю дорогу до Лондона.

6 января 1535 г. Лондон. Очень раннее утро.
Прибывающая луна

Все это время Ричард провел в постели, злоупотребляя гостеприимством леди Леони. окаянное колено болело нестерпимо, опухло так, что впору подушкой использовать, не гнулось, и от того он чувствовал себя неповоротливым и неуклюжим. Шансы на победу в турнире стремительно падали. Впрочем, он нашел возможность и силы посетить Норфолка, и новости об Эмме его не порадовали. Вот об этом-то Ричард и размышлял все это время, лихорадочно приводя ногу в порядок. Письмо от констебля Кентерберри было... неожиданным. Что значит, во имя всех святых, миссис Фламберг? Да еще и освященный церковью брак, хоть законник и подвергал сомнению правдивость слов михаилита. Впрочем, к письму был приложен свиток с печатью Ордена архангела Михаила, в которым беглым, но четким и ровным почерком удостоверялось, что со стороны братства брак этот признается законным. Со всеми полагающимися обязанностями и привилегиями сторон. А отчет констебля Бермондси дополнял все это тем, что союз консумированный и сестрица окружена любовь и заботой... Забывшись, Ричард тогда пнул под сочувственным взглядом лондонского шерифа стол, за что немедленно поплатился еще и ушибом пальца. Законно вернуть сестру теперь не выходило. Но, помимо попыток оспорить законность этого брака, ведь оставались и иные пути. Право же, воспылавший страстной любовью михаилит, да еще и к дурнушке Эмме... Что, если он знает о?.. Об её особенностях и способностях?
Утро розовым поцелуем тронуло занавески, когда Ричард, туго перетянув колено, встал для исполнения воинского правила. Сестра сестрой, а деньги были нужны. Хотя бы для того, чтобы купить новую, пахнущую кожей, плеть новгородского плетения. Иной Кларисса и не заслуживала. Леди Фицалан, как-никак...

Ристалище Хэмптон-Корта. Утро.

Шатры, белыми сугробами, снежными хижинами, раскинувшиеся вдоль одной из трибун, были полны рыцарства. Богатые и бедные, с пажами и без... Но все, без исключения, радостно-оживленные, шумящие, шутящие, перекрикивающие голоса герольдов и звуки труб. Ричард был равных среди равных в этой веселой,кипящей молодостью и силой, бряцающей доспехами толпе. Казалось, что здесь - все равны, что над шатрами витает атмосфера братства, будто не им сейчас выходить на ристалище, сражаясь друг с другом во имя славы, прекрасных глаз и денег. Меж рыцарей сновали мальчишки. Еще вчера они были простыми уличными оборванцами, но сейчас мнили себя чуть ли не пажами. Они за шиллинг придерживали поводья лошадей, а за пенни - подавали ковш с водой, подкрашенной вином. Сквозь разрезы шатров виднелись трибуны и - небо, безбрежное, бескрайнее, серо-голубое.
- Глаза - как небо! - Восхищенно пробасил рядом Карл Эдцард, огромный рыцарь в черном доспехе, чьи родители давно переехали в славную Англию из менее славной Германии.
Дама, о которой говорил обританившийся немец, светловолосая настолько, что коса, выбивающаяся из-под задорно заломленной набок шапочки, казалась почти золотой, стояла на одной из тех трибун, что отводились для знати и рыцарей, не участвующих в турнире. Одетая по-дорожному, но роскошно, в платье насыщенного голубого цвета, зеленую шубку, расшитую золотом и отороченную мехом, она была не просто хороша собой, но еще и сочетала надменно-горделивую осанку с ласковым взглядом, каким смотрела на своего спутника. Тот, рослый, широкоплечий, похожий на лорда и воителя одновременно, твердо, но аккуратно придерживал ее под руку. Ветер ворошил его черные волосы, откидывал полы плаща, демонстрируя всем желающим посмотреть богато затканный серебром черный оверкот и рыцарскую цепь.
Ричард, скользнувший беглым взглядом по девушке, равнодушно отвернулся. Леди, красивая и богатая, каких немало. С любовником или супругом. И серо-голубыми глазами, как у него самого. Ричард вздрогнул и кинулся к прорези, не обращая внимания на удивленные взгляды и возгласы. Дама, без сомнения, была Эммой, но Боже, как же она изменилась! Гадкий, голенастый, серый, неоформленный утенок превратился в изящного и прекрасного лебедя. Изменился даже и самый взгляд! Первым порывом Ричарда было бросится туда, на трибуны, стащить мерзавку за косу, но... Были две причины, по которой он так и не решился это сделать. Первая - необходимость участвовать в турнире, вторая - михаилит, а это был, без сомнения, он, если только сестрица не стала содержанкой какого-нибудь лорда. Поискав глазами одного из тех проныр, что шныряли в шатрах, Ричард поманил мальчишку монеткой.
Парень, рыжий и веснушчатый даже зимой, подскочил мигом и уставился ему в глаза взглядом, который говорил одновременно о полной преданности, здравой расчётливости и львиной, королевской доле наглости.
- Господин желает воды? Или, - он мимоходом бросил взгляд на ту же трибуну, на которую только что пристально смотрел сам Ричард. - Что-то передать? Записку? Слова? Это мы мигом!
- Нет, - Ричард отдернул руку с монетой, не спеша отдавать ее мальчику, - господин желает, чтобы ты проследил за дамой и узнал, где она живет и с кем. Исполнишь в точности - получишь больше.
Денежка перекочевала в руки парнишки, сопровождаемая жадностью и сожалением, впрочем, тщательно скрываемыми.
- Ничего нет проще. Считайте, что уже всё знаете, господин, дело обычное! А если не уйдут до конца турнира - куда потом весточку доставить?
- В дом сэра Джона Говарда, - рассеянно ответил Ричард, не отводя глаз от сестры,- для Ричарда Фицалана.
Эмма, милая сестрица... Вы неплохо, даже хорошо выглядите и, похоже, настаивать на вашем возвращении домой бесполезно. И все же, попытаться стоило. Хотя бы просто поговорить. Просто понять, что представляет из себя михаилит и какова сестра нынче. Просто осознать, как думать и действовать дальше.

Пир его порадовал мало, гораздо приятнее было награждение, осознание себя в первой пятерке победителей - внимание, каким его окружили. Но аппетит приходит во время еды, и после того, как король прислал ему вино со своего стола, захотелось большего. В конце концов, ведь мог бы он сейчас сидеть не за столом победителей, прижимая к себе какую-то легкодоступную барышню из фрейлин, а за тем, что ближе к королевскому, среди прочих Говардов, чуть ниже того же Норфолка. Но - увы. Оставалось радоваться деньгам, отменному кинжалу и браслету. Девице радоваться не получалось - она была отчаянно глупа и нелепо жеманилась, вызывая глухое раздражение и желание отвесить затрещину.
Словно подслушав мысли, девушка повела пухлым плечом и прижалась крепче. Качнулись светлые кудряшки, напоминавшие о глупых, но вкусных животных, тускло блеснул жемчуг в тиаре. Единственным достоинством фрейлины помимо того, что распирало декольте, был её голос: приятное сопрано. Если не обращать внимания на слова.
- Какой вы сильный, милорд Ричард! И мужественный! Хи-хи! Ради таких мужчин и травиться стоит, как эта дурочка де Бель!
- Де Бель?
Получилось рассеянно, но девице, кажется, было все равно. Главное, чтобы жертва изредка проявляла хоть какие-то признаки интереса и не особо трепыхалась. Ричард покосился на декольте, мгновение подумал и, вздохнув, все же решил, что фрейлина - не в его вкусе. Долгое и утомительное лечение от того, чем могла бы наградить его эта барышня, не прельщало.
- Конечно! Вы разве её не знаете? - изумление в светло-карих глазах фрейлины было таким же неподдельным, как их пустота. - Все знают де Бель! Это ведь та глупышка, что отравилась от того, что не смогла никак решить, с кем с первым - с Кромвелем или Кранмером. Такие мужчины!..
- Надо было с обоими одновременно, - скрывая улыбку за кубком, посоветовал Ричард.
Пожалуй, стоило вернуться в особняк леди Леони и дождаться проныру. А после - навестить миледи сестру, где бы она не остановилась
Фрейлина, не ведая о сомнениях, захихикала, прикрыв ротик ладошкой.
- Ой, милорд, какой вы гадкий, фу на вас!.. С обоими, скажете тоже. Боюсь, тогда леди Анна умерла бы от... счастья.
- Значит, - философски заметил Ричард, отлепляя от себя девицу и вставая, - в итоге для нее ничего не поменялось бы.

Уже порядочно стемнело, когда он вернулся в особняк леди Леони, чувствуя, что колено снова начало отекать и болеть. А еще - не понимая, что он хочет увидеть, сказать своей сестре и ее... мужу? Какие слова найти, чтобы Эмма вернулась домой с ним, чтобы не пришлось затевать тяжбу, чтобы опротестовать этот брак, который, судя по всему, в итоге все равно признают законным. К тому же, попытайся он увлечь ее силой, это неизбежно вызвало бы скандал, что было чревато пятном на репутации. И все же, видя сестру так близко, что можно было коснуться, ощущая ее присутствие, он не мог отказаться от мысли повидать Эмму. В конце концов, воин должен думать о тактике, а для этого нужно было оценить противника. А для этого не нужны были меч или кулак. Всегда достаточно слов.

Ожидание и не думало прекращаться. Бутылка вина, пересчет сучков на столе и разглядывание посетителей таверны занимали Ричарда, может быть, только первые полчаса. Омфалоскепсис никогда не привлекал его как времяпрепровождение. Вторые полчаса Ричард размышлял о том, как будет звучать слово "мерзавцы" на всех известных ему языках. Выходило - не слишком разнообразно. Точнее всех выражались испанцы в своем "bastardo". Но для ругательств лучше всего подходил язык немецкий, щеголяющий разнообразием слов и грубостью звучания. И, наконец, в последние полчаса он с интересом изучал Библию, принесенную доброй подавальщицей, выбирая оттуда любые стихи, которые бы касались прелюбодеяний и непочтительности.
Фламберг спустился как раз на последней трети Библии. И выглядел он так надменно и самодовольно, словно весь этот чёртов трактир принадлежал ему вместе с немалой толикой мира. Выглядел - дорого. Из-под чёрного тиснёного колета виднелась шитая золотом кружевная рубашка, а на груди тускло блестела рыцарская цепь. Что твареборец забыл прихватить с собой - так это Эмму, о которой напоминал только след укуса на шее Фламберга. На пару секунд он приостановился, оглядывая таверну, пока не нашёл Ричарда взглядом, после чего неторопливо направился прямо к нему.
- Сэр Ричард, - голос звучал слегка устало, и твареборец небрежно махнул рукой. - Простите, что заставил ждать. Сами понимаете, трудно оторваться от красивой женщины...
С трудом подавив желание убить наглеца на месте... Точнее - с большим трудом уговорив себя вообще хотя бы попытаться держаться в рамках приличий, Ричард кивнул и приглашающе указал на скамью напротив.
- Полагаю, - тяжело роняя слова, проговорил он, - нам пора познакомиться.
- Михаилит Фламберг, - наглая сволочь опустилась на скамью и, по виду, едва удержалась от зевка. Но - удержалась. И замолчала, выжидающе глядя на Ричарда.
- Мне крайне интересно, - успокаивая себя, Ричард взялся за кубок, но пить не стал и принялся изучать на нем чеканку. Лошади, летящие по бронзе по весь опор, требовали настоятельного поглаживания, отзываясь приятным холодком под пальцами, - зачем вам моя сестра? Вряд ли вас волнует знатность ее происхождения настолько, чтобы похищать из монастыря.
- Люблю я её, сэр Ричард, - проникновенно ответил Фламберг, не моргнув глазом. - Влюбился практически с первого взгляда, поэтому и купил у матери-настоятельницы. За скидку. Ну а побег для вида, - он развёл руками, - это она уже сама организовала. Очень способная женщина.
Наверху, там где располагалась балюстрада, ограждающая небольшой балкончик, тихо скрипнули доски пола и прошуршали юбки. Отсюда не было видно женщины, но зато отчетливо послышался тихий смешок и сквозь запахи кухни пробился легкий, едва уловимый запах ирисов.
Ричард вздохнул, чувствуя себя самым распоследним дураком, и поставил кубок на стол.
- Ну что за бред, сэр Фламберг? - В тон собеседнику поинтересовался он, кладя руки на стол. - Я помню, как Эмма выглядела в монастыре. Видел разок. Молчит, смотрит в землю, серая, как мышь. Я бы понял еще, если вы нашли применение ее дару.
- Так это как раз потому, что молчала, - объяснил Фламберг с ностальгической улыбкой. - А вот как она оживляется, когда уточняет, придёт ли тварь дожрать раненого разбойника!.. Глаз не оторвать. Но про дар вы, конечно, правы, дорогой шурин. В дополнение к чистой, непорочной любви, представьте, какие ощущения при... ну, вы понимаете.
- Не представляю, - честно сознался Ричард, - равно, как мне сложно представить, что это может служить достаточным основанием для подобного мезальянса.
Помедлив мгновение, во время которого лихорадочные раздумья о том, сказать ли о деянии повитухи сменились твердым решением - не говорить, он продолжил уже спокойнее:
- И я хотел бы поговорить с сестрой. Негоже леди ее происхождения быть любовницей... михаилита. У нее есть дом, в конце концов, если уж ей так жить в молитвенном смирении монастыря не по вкусу.
- Но тогда, - лениво и как-то самодовольно улыбнулся Фламберг, - с ней не о чем и говорить. Леди её происхождения вполне устраивает быть женой михаилита моего происхождения. Это Орден, дорогой шурин. В иных обстоятельствах мы с вами могли бы ночевать в одной спальне... и, я боюсь, она с вами говорить не хочет. Придётся как-нибудь со мной.
- В иных обстоятельствах, дорогой зять, - злость охватывала Ричарда все больше и с ней было трудно справиться, - я с вами бы даже по одной дороге не поехал. Жалкая пародия на рыцарство - ваш Орден. И все же - говорю с вами. И сестру еще не забрал церковным судом, куда подал прошение об аннулировании этого брака. Да и есть ли запись об этом в какой-либо приходской книге, а, дражайший зять?
По лестнице простучали каблучки, неспешно и легко вытанцовывая замысловатый даже на слух мотив. Эмма, одетая в простое, домашнее платье из желтого льна, сияя обнаженными плечами, развернутыми гордо, с высоко поднятым подбородком, прошла-проплыла солнечным лучом по вечерней таверне. Улыбнувшись Ричарду с холодной приветливостью придворной дамы, она оперлась ладонями на плечи Фламберга.
- Я спать хочу, - чуть капризно пожаловалась она ему, не спеша приветствовать брата.
Ричард раздраженно вздернул бровь, готовясь разразиться тирадой в сторону поганки, но снова сдержался, пораженный тем, как изменилась внешне сестра. Уверенная, грациозная походка, будто бы это была не Эмма, вечно норовившая споткнуться и упасть на ровном месте. Изящные праздные руки, точно это не она тяжело работала дома и в монастыре. Губы, припухшие, алеющие от поцелуев. И - обручальное кольцо на пальце. Чуть волнистое, будто пламенеющее.
- Добрый вечер, миледи сестра, - с елейной злобой поздоровался Ричард, слегка наклоняя голову.
- Конечно, дорогая, - Фламберг накрыл ладонью правую руку Эммы на плече и слегка сжал пальцы. - Мы как раз заканчивали разговор о судах. Жаль, конечно, что ваш брат готов пополоскать имя рода в болоте слухов, но что поделать.
- Добрый вечер, милорд брат, - наверное, это должен был быть книксен, но за Фламбергом рассмотреть реверанс было сложно. Да и улыбка Эммы, далекая от почтительности, оставляла простор воображению. Свободная рука девушки скользнула по плечу михаилита, оглаживая и разминая. - Но, милорд муж, что за дело нам до родового имени любезнейшего брата?
Ричард тяжело вздохнул, гулко барабаня по столешнице пальцами.
- Позвольте осведомиться, милая сестрица, - успокоенный тон удавался плохо, - не думаете ли вы вернуться домой, в семью?
- Никакого, моя прелесть, - Фламберг довольно вздохнул. - И у него ещё полно других странных идей. Словно вы уже не в семье, как будто вы уже не дома.
- А где же я? - Искренне удивилась Эмма, изумленно поглядывая на брата. - Ведь милый братец сам учил и меня, и леди Фицалан, что обязанность женщины - быть покорной супругу и всюду следовать за ним!
- Похвально, что вы так строго придерживаетесь этих уроков, милая сестрица, - съязвил Ричард, вставая из-за стола, - полагаю, вы составите счастье сэра Фламберга. И все же, позвольте посоветовать вам - навестите хотя бы свою крестную, она искренне оплакивает вашу безвременную гибель в монастыре, Эми.
"Маленькая ведьма!" Ричард постарался как можно отчетливее прочувствовать наслаждение от созерцания огня, лижущего дрова и солому, алыми языками ласкающего босые ноги и серую рубашонку, золотую косу. Ощутить сладость дыма, наполненного ароматом горящего дерево и сжигаемой плоти. Услышать крик, полный невыносимой боли.
- Благодарю вас, Дик, непременно воспользуюсь советом, - Эмма если и поняла образы, что ей столь тщательно показывали, то не подала виду, лишь пальцы крепче сжались на плече михаилита, - милорд муж, не правда ли, братец очень мил? Зашел пожелать нам счастья. Да сохранит его святой Августин Билберрийский!
- Разумеется. Очень приятный человек, гордость рыцарства, - тон Фламберга стал чуть холоднее, и он ухмыльнулся, глядя Ричарду в глаза. - Воистину, да пребудет на нём благословение святого. Ибо пылал он страстью к новообращённым и неверующим, и к душам их.

7 января 1535 г. Лондон.

И все же - было приятно просыпаться не в холодной усадьбе, на ремонт которой летом ушли почти все сбережения и потому топить приходилось скудно, а в теплой постели, в теплой комнате, пахнущей сухостью и яблоневыми полешками, жарко горящими в камине. И ощущать под рукой не глупую, зайцем дрожащую Клариссу, одни воспоминания о которой порождали ярость, а веселую и разбитную служанку, нагло напросившуюся на ночь. И все же, необходимо было снова поговорить с сестрой. По-хорошему, как бы это странно не звучало. Но - и Фламберг, и Эмма вызвали неохотное, неуверенное уважение. Ощущение того, что Эмма, в отличии от безвольных и бесцветных братцев - семья. А семья всегда была важна для Ричарда. По крайне мере, с тех пор, как он стал ее главой. И, по крайней мере, его никто не мог упрекнуть в том, что он просаживает состояние - или то, что от него осталось - в кости или за карточным столом. К тому же, все же стоило сказать своему зятю и своей сестре о том, что натворила повитуха, будь она проклята стократно! Примириться, если это будет возможно. Договориться о покупке продуктов домой и одежды детям. Заказать новые охотничьи сапоги, с тяжелым носом. Предыдущие-то стерлись совсем, в чем немалая вина и Клариссы. Выбивать дурь тяжелым сапогом всегда лучше, чем легким. Ричард досадливо вздохнул, отбрасывая в сторону шитый серебром гульфик и останавливаясь на простых штанах для верховой езды. Учишь жену, учишь... А как чудила, так и чудит. То весь хворост для растопки отдаст крестьянке, которой детей кормить нечем, как будто у самих столы ломятся! То нищему - последний кусок хлеба отнимет у детей. Пожалуй, мальчишек пора отдать на воспитание в знатную семью, иначе жена сделает из них мучеников. Когда вернется в поместье - непременно этим займется. И наряд ведь новый надо бы Клариссе купить. Пожалуй, власяница доминиканцев, плетеная из крапивы с колючками терновника подойдет. Особенно, если корсет поверх затянуть потуже... Хочет молиться и каяться? Так кто он такой, чтобы мешать эт
ому праведному делу? Напротив, как хороший и любящий муж должен поспособствовать приближению Царствия Небесного... Ах, Кларисса, ангел чистый и непорочный... Столько лет замужем, а в постели все молится, потом кается и постится. Как двоих детей удалось родить - не понятно. Дик с тоской вспомнил мягкую, нежную, но пылкую дочь мельника, ее бархатистую кожу и милую родинку на шее. Вспомнил тепло и уют охотничьей хижины, куда увлекал девушку. И на кой черт милорд отец настоял на браке с Клариссой Ламли, которая еще и кузиной доводилась? В первую брачную ночь она сначала долго молилась, стоя на коленях и глядя на распятие над камином. Так долго, что у Ричарда пропало терпение. Пожалуй, не стоило тогда прерывать молитву тычком по почкам... Или стоило? В любом случае, жена до сих пор не вняла и приняла разумной бережливости мужа, не осознала того, что молитвами сыт не будешь, а небеса не слишком-то отзывчивы к просьбам.
К "Красотке" он дошел уже после заутрени, когда улицы начали полниться гомоном. Стук копыт, голоса и крики сливались в один, веселый и оживленно-оживляющий шум, слышимый даже в таверне. Сев за тот же стол, Ричард попросил завтрак - и пригласить сестру. Формулировка приглашения, правда, осталась прежней, поменялись лишь намерения. И еще - хотелось надеяться, что сейчас его ждать не заставят.
Так и вышло. Долго скучать не пришлось - он не успел даже снова взяться за Библию в поисках стихов о послушании. Эмма, в зелёном, шитом золотой нитью платье спускалась по лестнице, опираясь на руку михаилита; в волосах её посверкивали свежей листвой и морем драгоценные камни. Фламберг этим утром выбрал тёмно-синий оверкот, а из-за пояса торчала рукоять роскошного кинжала. Кивнули они одновременно, словно отражения, после чего твареборец с улыбкой усадил спутницу за столик у камина, в нескольких шагах от Ричарда. И махнул рукой, подзывая служанку.
Дикон, как его называла матушка (жива ли она еще?), вздохнул тяжело, но без злобы, вставая. И неторопливо прошествовал за стол к сестре, позволяя рассмотреть себя. Поссет и булка с маслом вполне могла найти его и там, а вот игнорировать себя он позволить не мог. Тем паче, что пришел с миром.
- Доброго утра, - любезно поздоровался он, усаживаясь на скамью.
- Как благословение святого меняет людей, - Эмма меланхолично кивнула ему, приникая к плечу михаилита. - А ведь стоило только снизойти благодати!
- Воистину тогда это доброе утро, - задумчиво кивнул Фламберг, ревниво оглядывая унесённый к другому столу поднос. - Милорд, вы уже чувствуете себя обновлённым? Очистившимся?
- Вполне, - развел руками Ричард, усмехаясь, - можно сказать, заново родился. Собственно, с этим и пришел.
Он снова вздохнул, впервые в жизни не зная, с чего начать разговор. Но все же - начал. С рождения Эммы. Вкладывая всю искренность, всю страсть, все красноречие, зная, что Эмма поймет правдивость его слов, Ричард рассказывал о том, что узнал из дневников отца. О рождении Эммы и деянии повитухи Конноли. О том, что рассказала ему леди Леони. О собственных мыслях об этом. И - о том, что осознает свою неправоту. Что Эмма, все же, сестра. И что он готов, черт побери, признать этот мезальянс.

олна тьмы, поднявшаяся было от сердца Ричарда после слов Фламберга вдруг подернулась серебром, обволоклась ртутью. Больно и горячо, до отчаяния, до безнадежности, до обреченности - больно и до ожога, до рубца на сердце - горячо. Ослепительно ярко, будто глаза выжигало изнутри угольями, темными светом, который не был сиянием благодати, светом истины или любви, о которых он сам толковал. Наверное, так сиял Люцифер, низринутым летя с Небес. Возможно, подобный свет видели те, кто покидал этот мир. Он вел - не приводя никуда. Увлекал за собой - и оставлял на месте. И Ричард с удивлением понял, что горит, ярко и ровно, его сестра, Эмма. И что свет этот не проходит сквозь него, он будто поглощается тьмой и возвращается миру обратно - серебром. И что боль эта - сладостна. В этом блаженном бреду все воспринималось иначе. Люди вокруг выглядели отражениями самих себя, они сияли и переливались разноцветьем оболочек, ранее не видимых, окутывающих их с головы до ног. Ричард протянул руку к Эмме, поддаваясь зову темного пламени сестры.
- А вот этого не надо, - прозвучал холодный, резкий голос Фламберга, и михаилит жёстко, ладонью отвёл его руку в сторону, не схватив за запястье, но словно намекая, что - мог бы. - Шурин.
- Не надо, - то ли согласилась, то ли попросила Эмма, ошарашенно встряхивая головой и с заметным испугом повисая на его плече.
- Простите. - Ричард с удивлением глянул на свою руку. Отражения пропали так же неожиданно, как и появились, а в сердце, там где были тьма и серебро поселилась пустота. Щемящая. Ощутимо покалывающая острыми иглами. - Правда, простите. Эми, вам нехорошо?
Конечно же, ей было нехорошо и вопрос был глупым. Разве ему самому было сейчас хорошо? К тому же, возникшее подозрение, что над ним тоже пошутила повитуха - горчило.
- Мы вернёмся в комнату.
Голос Фламберга прокатился мёртвой ночью, в которой бесшумно пылали костры, а звёзды осыпались пылью. Михаилит встал, поддерживая Эмму, и повернулся, чтобы уйти, но помедлил. Оглянулся, коротко, молча, на долгую секунду. И повёл девушку наверх по лестнице.
Ричард уронил голову на руки, пытаясь справиться с усиливающейся болью. Чем дальше уходила Эмма, тем сильнее сжималось сердце, казалось оно и вовсе останавливается, чтобы снова забиться бешено, быстро, выпрыгивая из груди. И ведь с этим, похоже, нужно было научиться жить.

Дорогу до дома леди Леони он запомнил плохо. Шел, как пьяный, как в бреду, шатаясь и держась за стены. Боль утихала, уходила куда-то вглубь, растворялась в шуме лондонских улиц. Но все же - было больно, точно оторвали часть его самого, вырвали, оставив зияющую рану. Он огляделся вокруг - улица была полна народу, но никого, кроме самого себя, не увидел. Одиночество начиналось в двух шагах от людей, в шаге от сестры, к которой влекло неумолимо. Разочарование, ненависть, злоба... Издревле люди верили, что ад находится в преисподней. Но сейчас один из кругов его - одиночество - неожиданно возник над домами и улицами, во мгновение ока превратившись в юдоль мук и страданий. И лишь в уюте особняка, когда он грустил у догорающего камина, глядя в огонь, на тлеющие угли, чей отсвет хоть и не был похож на пламя Эммы, но - согревал, Ричард понял, что всю жизнь он был один, но осознал это только сейчас, поймав собственное отражение.

18 января 1535 г. Охотничий домик.
Понедельник
Возраст Луны 10 дней, Нарастающая Луна 4 дня до Полнолуния

Спалось Дику плохо. Несмотря на теплую, мягкую постель в прогретой комнате охотничьего домика Эдцардов. Несмотря на чудесное, пахнущее апельсинами и корицей одеяло на волчьем меху. А может быть - именно благодаря ему. Снилась Эмма. С криками вырывающаяся из чьих-то рук, сжимающих горло и умудряющихся лапать ее одновременно. Отвешивающая хлесткую пощечину какой-то девчонке. Смеющаяся и толкующая о птицах. Сны эти перемежались странными и незнакомыми образами. Констебль Бермондси, вонзающий кинжал в мерзкого, страшного человека на продуваемом всеми ветрами обрыве. Светловолосая, очаровательно хрупкая девушка, лежащая под этим обрывом. Хижина в лесу, окруженная ульями, над которыми вопреки зиме почему-то кружили пчелы и - темные глаза во тьме погреба. Зовущие и молящие. Высокий, светловолосый мужчина, михаилит, с огромной дьявольской гончей, переваливающий через полуразрушенную стену, бережно извлекающий из паучьего кокона другого. Невероятные, пронизывающие, страстные и одновременно ненавидящие глаза рыжеволосой женщины, юной - и бесконечно старой. Дик ворочался, просыпался, вскрикивая, засыпал снова, чтобы снова же увидеть эти глаза, отразиться в них, отражая самому - и обнаружить, что смотрит на свежую повязку на плече Фламберга, на полуобнаженную женщину, склонившуюся над распяленным на дыбе абсолютно лысым мужчиной, почувствовать безразличие и ложь пытуемого - и снова проснуться, боясь заснуть. За окном кокетливо выглядывала из-за горизонта Эос, томно потягиваясь и простирая свои розовые персты, а Дик лежал, уставившись в расписной потолок, глядел на совершенно не трогающие его картины утех греческих богов, и лишь одна мысль билась птицей, ласточкой, пыталась вырваться на волю. Одна мысль: "Что происходит?"
Сколько времени прошло - он не знал, метался на своем ложе в бреду, не в силах подняться. Сквозь жар и тяжелый сон, сдавливающие грудь, Ричард то звал матушку, чего не делал уже давно, то Эмму, то проклинал Клариссу, вздыхая негодующе. Ему мерещилось лето и высокая трава с алыми, невиданными цветами, жужжащими в них пчелами, снились высокие деревья с горячей корой. Изредка он чувствовал, как лба касается прохладная рука, слышал нежный голос, чувствовал боль в ноге - и снова проваливался в забытье, блуждая по лабиринтам, во тьме, чувствуя чужое отчаяние и надежду, не видя выхода. Иногда Дику чудилось, что он снова ребенок, снова слышит, как жутко кричит мать, детский плач, крики повитухи - и звенящую тишину. Тогда ему становилось страшно и страх этот разгоняла все та же рука, приносящая прохладу. Наконец, он проснулся, ранним утром, под веселое - и веселящее пение птиц, под треск яблоневых дров в камине, источающих тонкий, приятный аромат, под тепло волчьего одеяло. Проснулся - и потянулся к кружке с травяным отваром, пахнущим мятой и ромашкой, которую кто-то заботливо поставил рядом с кроватью.
- Ой, вы очнулись!
Дверь отворилась бесшумно, и, если бы Ричард не заметил краем глаза движение, то удивлённый женский голос застал бы его врасплох. То, что навестила его не служанка, стало ясно с первого взгляда. Об этом говорили и красное с зеленым кантом дорожное платье богатой ткани, и богатое, непривычное для славной Англии тяжёлое ожерелье из крупных серебряных дисков на груди, и золотая сетка на волосах, из-под которой упрямо выбивались светлые пряди, падая на лоб. Но главное: незнакомка ставила ногу, шла - не как горничная, пусть и доверенная. Пусть даже та, которой позволяли бы носить хозяйские платья. На Карла Эдцарта при этом девушка походила только мастью, а в остальном была на голову ниже и едва ли не вдвое тоньше, хотя худой её назвать было нельзя тоже. Разве что светилась в светло-голубых глазах та же жажда жизни, та же лёгкость тяжеловесного немца. Девушка наклонила голову и с явным удовольствием оглядела пациента.
- Ха! А Карл думал, что и не проснётесь. Уж больно лихорадка странная была. Ну и кто теперь скажет, что Кат не понимает в настоях! О, - спохватившись, она присела в книксене, качнув ожерельем. - Ка... Кейт Эдцарт. Добро пожаловать в мир живых, милорд Фицалан.
- Кат... Карл говорил о вас, но я не думал, что...
Ричард приподнялся на подушке, разглядывая девушку с плохо скрываемым восхищением и невольно сравнивая её с Клариссой. Супруга также была светловолоса и голубоглаза, но не было в ней ни стати, ни гордости, ни ума. Как есть, девчонка пугливая! Сожмется, дрожит зайцем, да молится, будто и не муж он ей, а случай заезжий.
Младшая Эдцарт затрепетала ресницами, глядя в пол, но уже через миг сморщила чуть курносый нос и фыркнула. В два шага подошла к кровати и явно привычным жестом, не смущаясь, тронула тыльной стороной ладони его лоб, всмотрелась в глаза. Рука оказалась сухой, прохладной и - мозолистой, причём не от иглы и веретена. Судя по всему, Кат никто не запрещал играть с оружием.
- Хм-м, а жара, кажется, уже нет. Странно. Кстати, а рыжая - это Эмма или Кларисса? - с живым интересом поинтересовалась девушка.
- Ни та, ни другая, - серьезно ответил ей Ричард, - Эмма - сестра, Кларисса - жена. Обе блондинки.
Нога-предательница не болела и вообще чувствовалась странно. Точно её и вовсе не было. Дик даже пошевелил пальцами под одеялом, чтобы убедиться, что она на месте. Пальцы исправно шевелились, но от этого простого движения почему-то захотелось есть.
- Вам везёт на светловолосых женщин, - не менее серьёзно кивнула меж тем Кат, и просияла улыбкой. - По крайней мере, повезло, что я охотилась в этой стороне. Знала ведь, что брат скоро вернётся... и он привёз гостя! У нас так редко бывают гости не из окрестных семей! И, раз вы проснулись, то вскоре сможете сидеть верхом. Опухоль я сняла вытяжками, просто телу нужно привыкнуть и восстановить силы... ой! Ну, конечно, какая я глупая! Вы, должно быть, голодны до смерти. Но это не беда. Кат обо всём позаботилась.
Она дважды хлопнула в ладоши, и, сдув чёлку, продолжила.
- Конечно, леди нельзя так вот говорить, про "до смерти", и вы должны пообещать, что не расскажете матушке.
Леди, безусловно, так говорить не должна была. И держаться столь вольно ей не подобало. Но Дик менялся - и понимал это. Сны, странные, необъяснимые, волнующие вымывали из него нечто звериное, жестокое, отцовское. Он чувствовал чужую боль вместе с сестрой, сопереживая, пропуская через себя - и возвращая её в мир. Видел отблески груза веков светловолосого михаилита, понимая, что он, Ричард Фицалан, рядом с ним - книжное дитя, чью голову кружил запах борьбы, слетающий с пожелтевших страниц. Его терзали метания констебля Бермондси, который любил - не любя, мечтал - не мечтая. Завидовал Фламбергу, способному на такую нежность, такую любовь к Эмме. И - понимал, что хочет говорить с рыжеволосой и огнеглазой, потому что только она возвращала его из блужданий по зеркальным лабиринтам. Обязан говорить с ней. Он не мог не меняться, понимая, видя все это. Но и полюбить Клариссу тоже не мог, точно душа протестовала против этого.
- Никогда не расскажу, - улыбнулся Ричард в ответ, - и буду благодарен, если вы никому не расскажете, что надменный лорд Фицалан был беспомощен, как дитя. Голодное дитя. Хорошая охота была, Кат?
- Пф-ф! Разве то - охота? По дороге, что нашлось, а здесь-то надолго не отлучалась, потому что ну как же...
Кат второй раз смахнула непослушную прядь и нетерпеливо покосилась на дверь. Словно по сигналу, та отворилась, и в комнату, вместе с волной вкусного запаха вошла суровая дама лет тридцати. При виде подопечной, которая и не подумала отойти от кровати Ричарда, дуэнья явно едва удержалась от вздоха и, чопорно присев, опустила на столик поднос с тарелками. От супа, наполовину прикрытого для тепла фарфоровой крышкой, поднимался пряный, отдающий восточными специями пар, а рядом на вытянутом блюде были разложены куски аккуратно разделанной птицы.
- Парочка глупых фазанов. Но ничего, поправитесь - поохотимся по-настоящему, - покосившись на поджавшую губы женщину, Кат еле заметно вздохнула. - разумеется, с Карлом и подобающей свитой.
- Благодарю вас, леди Ка... Кейт, - вслед за девушкой покосившись на дуэнью, вздохнул Ричард, - за приглашение и заботу. Впрочем, не могу не признать, что в одиночной охоте есть свои прелести. А в парной - тем более. Свита зачастую лишь мешает, распугивает зверя...
Пожалуй, стоило рявкнуть на дуэнью, чтобы ушла. Говорить округлыми фразами и полунамеками Дик мог долго. Но с Кат - не хотел. Он предпочел бы рассказать о манускрипте об охоте за авторством Гастона де Фуа, который хранился в поместье, о своей любимой гончей по кличке Феба, о том, что фазан - умная и осторожная дичь, когда не в лесу, где крылья путаются и бьются о ветки, а в поле. Но, глянув на стража целомудрия леди Эдцарт, принялся за еду. Обо всем этом он скажет позже, когда рядом не будет цербера в юбке.
Но больше цербера, больше Кат, чье присутствие волновало и было приятно до... хм. Больше всех этих женщин его волновали сны. Отчего-то Дик странным образом четко осознавал, что видимое им - правда, оно было или происходит на самом деле. И сам еще не знал - радует его это или огорчает. Даже одиночество без сестры легко связывалось с этими снами, ведь возникли они сразу после... Чего? Как назвать это? После того, как осознал? Отразил? Да, пожалуй, отразил - самое верное. И выходит, что он - зеркало?

Деревня и правда готовилась к какому-то празднику. На добротных, крепких домах, сколоченных в сруб из толстых бревен, вились ленты, полыхали разноцветным огнем, трепыхались хвостом диковинной птицы. Впрочем, в домах, кажется, сейчас никого и не было. Крестьяне сновали по обширной площади в центре деревни, устанавливая шест, наподобие майского, но вместо цветов и венков украшенный волчьей головой с подведенными черной краской глазами. С ушей которой тоже свисали ленты, придавая ей слегка дурашливый и чуть изумленный вид. К огромному дому старосты подвозили телеги, груженые снедью, из которых торчали то гусиные головы, закатившие глаза в смертной муке, то телячьи ноги. На одной из повозок, украшенной колокольчиками, рядками лежали замороженные поросята, покрытые нежной изморозью, розовые и какие-то... невинные. Мычали телята, печально глядящие из-под длинных ресниц бархатистыми, темными глазами на мясника, точившего внушительных размеров нож. И люди... Люди радовались будущему кровопролитию открыто, предвкушая его, одобрительно похлопывая несчастных телят по бокам. Почти также одобрительно, но с почтением, они стремились прикоснуться к платью Кат, к её рукам, заглянуть в глаза или хотя бы просто поклониться.
Клариссу почитали также, но её еще и жалели. Впрочем, сейчас Дика это не только не интересовало, но даже не волновало. Странная волчья голова привлекала внимание гораздо больше, нежели крестьяне, боготворившие Кат. На кой черт они её увесили лентами, да еще и глаза подвели. Как у... пумы? С иллюстрации из жизнеописания какого-то путешественника. И телята... Неужели они этому волку еще и жертвы приносят? Дик недовольно нахмурился, рассматривая все эти ленты, колокольчики, поросят.
- Кат, неужели здесь так много волков, что они им чуть ли не поклоняются? - Поинтересовался он, придерживая девушку под руку.
Девушка доброжелательно кивнула худой женщине, прижимавшей к груди маленького ребёнка, и пожала плечами.
- Здесь всегда хватало волков, конечно, но я никогда не думала прежде, что наши люди будут... ну, вот так. Но, правда, в нашей глуши так мало развлечений. Отец говорил, пускай. Они ведь никому не мешают, хотя и не по-христиански это. Странно, даже проповеди не действуют. Отец Себастьян так старается, а они всё равно... не понимаю. Волк - просто зверь. Уж я-то знаю, мы с Карлом на них ходили не раз.
- И люди после этих развлечений не пропадают?
Скепсису в голосе Дика сейчас мог позавидовать и Цицерон. А то и Тит Лукреций Кар. Отчего-то не верилось, что эти странные волкопоклонники обходятся телятами. Не то, чтобы Дику было жаль чужих крестьян, если уж Эдцартам все равно, но... Прежний Ричард Фицалан лишь улыбнулся бы, позабавившись причудам холопов. Нынешний - крепко призадумался, пытаясь уловить этих людей гладью своего зеркало, отразить - и тем самым понять их суть, сокровенные мысли, увидеть души.
- Люди... бывает, - нахмурившись, медленно говорила Кат. - Но, Ричард, здесь глушь, не Лондон. Кого-то не досчитываются постоянно, не только во время фестивалей. Здесь не так уж просто жить. Но мы стараемся защищать людей, как можем. Помогать.
Крестьяне отражались по-разному. Суматохой картинок, точно в театре теней, управляемым неумелым рассказчиком. Темные, будто вырезанные из бумаги силуэты: тонкий девичий профиль, мать и дитя, отчаянно заламывающий руки мужчина. Силуэт волка, но странный, ломанный, со вздыбившимся загривком и алыми, светящимися глазами. Палочки, наподобие тех, какими учат счету, с одной короткой среди них.
Жребий! Они тянут жребий на жертву волку! От этого осознания Дик вздрогнул, сжал сильнее локоть Кат, отчего ей, должно быть, стало больно, но это его не трогало вовсе. И крестьяне, казалось, не должны были беспокоить. Что ему за дело, режут ли они друг друга просто так - или в жертву? И Ричарда ведь не волновали. А Зеркало - переживало, отражало варианты будущего, где среди жертв была и Кат.
- Кат, - Дик порывисто схватил девушку за запястье, забыв о приличиях, - вы понимаете, что они жертвы приносят? Жребий тянут?
Кат вздрогнула, но руку вырывать не стала, лишь взглянула на него с неприкрытым изумлением.
- Но, милый Ричард, право, откуда вы это... взяли? Такие обвинения?
- У меня дар, Кат, - честно и просто ответил Дик, не размышляя ни минуты, - иногда я просто вижу. Наверное, это можно назвать так.
Объяснять, что он видел отражение того, что видели люди, Ричард не стал. Потому что сам не до конца понимал, как и что делает. Но, все же, чуть понимал и потому - немного получалось.
Младшая Эдцарт улыбнулась и потянула его дальше, к краю деревни, от площади и толпы, туда, где стеной поднимался лес.
- В таком случае, наверное, Карлу тоже будет интересно узнать про это побольше. И про жребий, и про то, что вы видите. Впрочем, мне тоже. Интересно. Говорите - иногда?
- Кажется, чаще, чем хотелось бы, - снова сознался Дик, невольно думая о том, как призвать эту самую Бадб. К сожалению, он не слушал няньку Эммы, считая все это глупыми старушечьими сказками. К сожалению же, даже читать об этом он начал недавно. Но даже если Бадб не могла помочь с отражениями, то она была богиней войны. А он - хоть и шутовским, турнирным, но воином. - Скажите, Кат, в поместье есть библиотека?
- Конечно, - даже удивилась девушка. - Правда, не очень большая, если не считать собрания об охоте. Дедушка уже отошёл от дел, отец пропадает в Лондоне, а Карл, боюсь, больше любит меч. Я редко бываю в городе, и торговцы сюда заезжают редко... Вы любите читать? И что значит - чаще, чем хотелось бы? Разве это плохой дар? Простите, если я слишком назойливая. Это, кажется, уже не исправить.
- Это странный дар, - хмыкнул Дик, не зная, как внятно объяснить то, что получалось у него совсем недавно, - боюсь, я сам его не понимаю до конца.
"Хоть и пытаюсь". На миг Дик задумался, что слышала о Ричарде Фицалане Кат. О Ричардах Фицаланах - и отце, и сыне. Злые - и радующиеся этому. Черствые, алчные, жаждущие хороше жизни. Интриганы и чудаки. Но... Зеркало, ответь, был ли Дик таким? Можно ли было его обвинить в этом, если проистекало все от отсутствия любви в семье? Деньги не сделали и не сделают его счастливее, а вот родная, понимающая душа рядом - вполне. Отблеском, откликом, неверным отражением сестры ловил Ричард отблески счастья, единства и единения. И понимал, что даже рад за нее - хотя бы одна из Фицаланов была счастлива.

В распахнутое настежь окно заглядывала стужа. Но Дик не чувствовал ее, сжимая в руках наскоро прочитанную книгу. Готовясь позвать древнюю богиню, он не сомневался ни минуты, не колебался, точно не был воспитан в вере христианской, не ходил - хоть иногда - к мессе. Его не волновало, что богиня - женщина, а значит, может быть глупа. Не беспокоило даже то, что эта Бадб попросту могла оказаться демоном. Наплевать - ему нужна была ее помощь. Он еще раз заглянул в книгу и в который раз за последний час возмутился тому, какой невозможный язык у этих дикарей-шотландцев.
- Badb! Badb Catha! Failite!
Двойной хлопок воздуха за спиной почти слился с высокомерным:
- Feasgar math.
Рыжеволосую женщину, которая уселась в кресло, закинув ногу за ногу, он видел во снах, хотя и не такой. Узкий приталенный колет о шести кованых застёжках поверх тёмно-зелёной рубахи явно с чужого плеча и с подвёрнутыми рукавами, едва сходился на груди, несмотря на расстёгнутый верх. Чёрные штаны были заправлены в сверкающие сапоги телячьей кожи до колена, и качались в ушах тяжёлые серьги из красного золота в виде парящих воронов. Руки гостья спокойно сложила на рукояти длинного и очень узкого меча с пламенеющим клинком, висевшего на тиснёной золотыми узорами перевязи. Но глаза оставались - теми же.
Мужчина в светлой рубашке и серых штанах, что возник следом за ней, был также знаком и тоже по снам. Тот самый светловолосый михаилит, которого Дик видел то в разрушенном поместье, то в разрушенной же церкви. Этот и вовсе не удостоил Ричарда и взглядом, но зато почтительно поклонился женщине, опускаясь на пол у её ног.
- Добро пожаловать, госпожа, - счел за лучшее тоже поклониться Дик. В конце концов, кланялся же он королеве, когда приходилось. И даже не испанке Арагонской, а торговке Болейн... Поприветствовать так богиню было даже честью. Наверное. - Прошу простить меня, что приглашаю в чужой дом, но мой собственный далеко, а к помощи вашей я смиренно взываю сейчас.
- О, любезный рыцарь, - Бадб Ката чуть наклонилась вперёд, глядя ему в глаза. - Приятно видеть человека, который всегда вежлив. И чего же вам угодно? Какой помощи алкаете? - говорила она совершенно без акцента, каким порой грешили шотландцы.
Михаилит же взирал на сцену без особенного интереса.
Замявшись с ответом, Дик оглядел наряд богини, воина, и придя к выводу, что рубашка явно снята с мужчины, вздохнул.
- Я вижу то, что было и иногда - то, что будет, - честно ответил он. - Отражаю, как я называю это для себя. Я видел вас и каждый раз, когда вы видели меня, я возвращался из грез. Я прошу вас, госпожа, помочь мне справиться с этим даром, овладеть им. Взамен же я готов предложить свою верность и свой меч.
Вздохнув, богиня вытянула руку, и в ней возник его меч, без ножен. Бадб махнула им на пробу раз, другой, отражая сталью желто-алые огоньки лампы и свечей, потом пожала плечами и разжала ладонь. Клинок исчез, а Ворона снова обратила внимание на Дика.
- Жёсток, неудобен и, кажется, чуточку устарел. А ведь время идёт, всё изменяется. Скажи, рыцарь, доводилось ли тебе слышать о фуа? О клятве илота?
Разумеется, Дик слышал о ней. Принося оммаж королю, он всегда помнил, чем заканчивалось подобное для древних. Несвободная свобода. Рабство, не отнимающее права привычно жить, но требующее безусловного служения и подчинения. Ни помыслом, ни делом не дозволяющее предательства. Или отказа в исполнении приказа. Любого, самого бесчестного, ибо нет большлей чести, чем служение господину... Или госпоже, принявшей фуа. Фуа отнимало, но и давало многое, особенно - если клялся богине. Дик, забыв о приличиях, заметался по комнате, отбросив в сторону ненужную книгу. Решение приходило тяжело, с болью. Но... Ведь он не терял ничего, почти ничего, зато приобретал покровительство богини.
- Я согласен.
- О, вежливый и решительный рыцарь!..
Бадб гибко поднялась из кресла; в тёмных глазах мерцали, сплавляясь воедино, лёгкое удивление, предвкушение и на дне - Дик готов был поклясться, - толика злорадства. В руке сверкнул небольшой кинжал с золотистым лезвием. Михаилит легко вскочил на ноги, оставаясь у богини за спиной.
- На колени, - негромко подсказал он, - и протянуть руки.
Дик удивленно взглянул на воина, услышав его голос - глубокий, чистый, но, все же, опустился на колено перед богиней, протягивая руки.
Лезвие было настолько острым, что рассекло кожу, почти не причинив боли. Из глубоких порезов медленно, словно нехотя, но потом всё быстрее заструилась кровь, пятная серый камень. Словно ягоды рябины на фоне осеннего неба. Бадб же охватила его ладони своими - тёплыми, даже горячими. Скрывающими силу за тонкой белой кожей.
- Повторяй, - все также негромко проговорил михаилит, - я, Ричард Фицалан, признаю...
- ... своей полновластной госпожой и хозяйкой жизни моей...
Собственная кровь обжигала руки, стекая на пол, обвивая запястья лозой. Повторяя слова за воином, возложившим руку с браслетом-прядью на плечо богини, Дик заколебался было снова. Еще не поздно было прервать клятву, отказаться, перевязать запястья и просить уйти эту странную пару. Но он лишь стиснул зубы на миг, давая себе мгновение на то, чтобы справиться с дрожью рук и нарастающей болью в запястьях.
- Заявляю во всеуслышание: отныне и довеку служить покорно, пока госпожа не освободит меня.
Кровь на руках застывала чёрными узорами, шевелилась под кожей, устраивалась, и даже капли с пола противоестественно поднимались вверх, присоединяясь к товаркам, словно небо тянуло сильнее. И жизни - самой души его - ушло немало. Стиснули руки, остывая, широкие браслеты, запечатлев летящих воронов, вытянувшихся в галопе благородных лошадей, обрамив всё листьями рябины. А Бадб, что называли Неистовой, уже тянула его вверх, обжигала губы поцелуем сквозь улыбку - приятную и одновременно хищную, сияющую полётом и воинскими кличами.
Дик опустил голову, глядя на рисунки, а затем, вопреки приличиями и покорности, что требовала клятва, поднял глаза на богиню. Огнеглазая, полногубая, как у арабских поэтов, с точеной, изящной шеей и высокими скулами, с бровями-полумесяцами... О красота, ты и блеск, и призрак!
- Чужая жена всегда красивее, - задумчиво произнес михаилит, медленно подворачивая рукава рубашки, под которыми обнаружились почти такие же рисунки, как и у Дика, но и - рыжая косица, обвившая запястье. - Особенно, когда своя дома в забвении.
- То мой сладчайший плен,
Сладчайшее безумие неволи.
То тень кинжала на моей груди,
То сгусток крови, приступ боли,
То корабля крушенье.
О, пламя, погоди
Тянуть меня в свою пучину.
Моя кончина -
Предвкушенье, - продекламировал Дик, вздернув бровь, и не сводя взгляда с богини. Что ему за дело до того, является ли михаилит мужем Бадб, если он такой же раб? Кларисса, невинная овечка из стада Христова, без сомнения, не одобрила бы и эту клятву, и наряд Неистовой.
К счастью, Дик никогда её не слушал. И к сожалению - увлекся созерцанием красот под узким колетом, иначе он нипочем не пропустил бы то, как богиня отступила с ухмылкой. И хлесткий, короткий удар по челюсти тыльной стороной ладони, заставивший упасть на пол, не пропустил бы тоже. В ушах еще звенело, а челюсть уже начала наливаться болезненной тяжестью, когда Дик аккуратно поднялся на ноги и встал, опираясь на стол.
- Придай мне сил,
Придай мне мужества и воли.
О скольких женщин я любил,
Не счесть имен.
А здесь сладчайший плен,
Сладчайшее безумие неволи... - Пробормотал он едва слышно, спокойно, с прищуром, глядя на михаилита, не потрудившегося даже встряхнуть руку после удара.
Было унизительно, горько, а унижения Ричард не терпел. Хотя, стоило признать, если бы к Клариссе кто-то столь же нагло приставал, кулаком в челюсть этот человек бы не отделался.
- Странно видеть, как ошибается зеркало, принимая отражение за небо, - заметила Бадб, вскинув бровь. - Так легко и утонуть. Целеустремлённо. Мужественно. Только бывает ли мужественным путь не к своей женщине? В этом ли мужественность?
- Простите, госпожа, - потирая челюсть, опустил голову Дик, - но можно ли женщину, который ты не нужен - никогда не был нужен, считать своей? Следует ли идти к той, кому дороже Христос, а не голодные дети, у которых она отняла последий хлеб, чтобы накормить нищего? А с сестрой я примирился.
Богиня усмехнулась, качая головой.
- А связанную клятвами с другим - можно? Нет счастья с Клариссой - расходитесь и ищи свою женщину, рыцарь. Но лучше - там, где этому рады. Ищи свою луну, перед которой можно раскинуться гладью. Главное - чтобы она не раскололась, bark?
Развод Кларисса бы ему не дала - иногда она была удивительно похожа на Екатерину Арагонскую и часто произносила те же слова: "Я ваша жена перед Господом и людьми, Ричард!" Да и как узнать эту луну, если сам Дик не был гладью? Но спорить он не стал, лишь поклонился молча.
Бадб же отвернулась, глядя сквозь стену куда-то на северо-запад. И заговорила негромко, задумчиво, словно и не было только что разговора об ином - и удара.
- Leacan-teann. Маленький город. Маленькая прореха, от которой чешутся пальцы. Провал, в котором зеркало могло бы многому научиться. Особенно если сможет вбирать мир во всей полноте - и возвращать без искажений. Как он есть.
- И как же он называется теперь? - Осторожно поинтересовался Дик, раздумывая, как будет пояснять Эдцартам, где успел своротить челюсть, за ночь-то.
- Балсам, - ответил михаилит, складывая руки на груди, - недалеко от Хантигдона.
Об этом городе Дик никогда не слышал, но желание побывать там оказалось таким ярким, что затмило и охоту на оборотня, и Кат, которую не мог назвать своей луной, хотя ее общество и было приятно ему.
- Благодарю вас, - ответил он, снова коротко поклонившись.
- Ну в самом деле, не вежливый ли рыцарь? - поинтересовалась Бадб у михаилита.
После этого ухмыльнулась Дику, коснулась плеча спутника - и оба исчезли, словно и не было, только взвихрился воздух, притягивая язычки свечей.

Охота за это время ушла дальше, но всё равно короткий крик откуда-то слева - на сей раз человеческий - он едва уловил за лаем, да и смолк тот быстро, захлебнувшись воплем. Тут же раздался басовитый лай, угрожающий, сдвоенный, полный жажды крови.
К тому времени, когда Дик, перебираясь через поваленные стволы, добрался до источника звуков, один волкодав был мёртв, другой, жалобно воя, уползал, волоча задние лапы, а поляна, расположенная за линией флажков, говорила о том, что охоту Эдцарты, всё-таки, устроили не зря. Хотя бы в одном смысле. Животное - оборотень? - было огромно. Почти с Дика длиной, ростом ему по пояс, огромная кошка весила, должно быть, не меньше тридцати фунтов. И выглядела по-настоящему царственно, со снежно-белым коротким мехом, мощным стройным телом. Даже дремучий, полный ленивого любопытства взгляд зелёных глаз сделал бы честь и королеве. Кровь, пятнавшая морду, выглядела на фоне чистой белизны особенно яркой. Алой даже в сгустившихся сумерках.
А под лапами зверя лежал неудачливый егерь, почему-то отбившийся от остальных. Рядом уткнулся в снег охотничий нож, и лезвие тоже шло тёмными пятнами, хотя на шкуре кошки ран не было видно. Мужчина был уже мёртв- да и неудивительно. Пума разгрызла лицо, разодрала живот и грудь когтями так, что в изломе рёбер виднелось сердце.
"Вот же дьявол..." Дик прижал рукой завозившегося за пазухой волчонка и оглянулся, надеясь, что к поляне не вздумала идти Кат. Кат, эта Диана-охотница, что волновала и бесила одновременно, не должна была пасть от лап оборотня. Как там говорила богиня? Стать гладью, чтобы отразить луну... Стать луной, чтобы отразить гладь? Дик фыркнул, понимая, что думает чушь и опустил глаза, не желая провоцировать огромную кошку к нападению. Что делать дальше - он решительно не знал. Стрелять? Но тварь наверняка была способна зарастить раны во мгновение ока. Отражать? Отчего-то именно сейчас зеркало не работало. Не придя к определенному решению, Дик взглянул на мертвого егеря и вздохнул, пытаясь понять, как увидеть человеческое обличье зверя.
Пума, убедившись, что ей не станут мешать, вдумчиво облизала пальцы егеря, надкусила, а потом с хрустом перегрызла и проглотила. Волчонок завозился снова, заскулил, и кошка вскинула лобастую голову, глухо заворчав. Потянула шеей, словно уставший человек, и мягко шагнула к Дику.
Не дергаться резко, не бежать, отступать назад и в сторону, кошки видят перед собой... Все, что Дик читал и слышал об охоте на таких больших котов, пронеслось в голове за долю секунды. Вместе с частью жизни, кажется. Впрочем, тело отступало назад и в сторону само, пока Ричард запоминал и жест, и странную для кошки воспитанность в приеме пищи. Назад - и вправо, снова и снова, пока не уперся спиной в дерево. А потом он вздохнул, заставляя себя успокоиться и успокаивая волчонка, дотронулся до мягкой шерстки, вспомнил янтарные, полные бесконечного бега под золотой луной, глаза матерого волка, которого недавно видел в лесах под поместьем. Почти коснулся рукой холодного, любопытного носа, острых, белоснежных зубов. И - увидел его воочию, поспешно подхватывая эту личину, разворачивая плоскость своего пусть не гладкого, но зеркала, к пуме. Реакция превзошла все ожидания. Оставалось только гадать, что именно увидела кошка, но она изумлённо фыркнула, безуспешно попыталась перевернуть голову, посмотрела с одной стороны, с другой и, наконец, с коротким рёвом отскочила назад, а потом и вовсе метнулась в сторону и исчезла среди заснеженных деревьев. Как раз в ту стороны, откуда ещё доносились, слабея, звуки охоты.
Тяжело вздохнув, Дик быстрым шагом пошел за ней, размышляя на кой дьявол ему понадобилось пугать кошку, чтобы потом догонять? И зачем ее догонять, если такую здоровенную тварь только на рогатину взять можно? А еще лучше - повесить в человеческом облике.
Сомнения разрешили вопли впереди, смолкшие на полуноте охотничьи рога. Почти сразу добавилось характерное щёлканье арбалетов, которые перекрыл гром выстрела, от которого, казалось, вздрогнул сам лес. Вспышка указала точное направление, и Дик вышел в сцену, больше напоминавшую ночной кошмар. Уцелевшие факелы почти не давали света, и пума, сцепившаяся с крупным мужчиной, казалась ожившим демоном. Сильным и быстрым - очень быстрым. Карл Эдцарт просто не успевал. Спасала его до поры только кольчуга, на которой уже виднелись кровавые прорехи. Егеря бестолково метались вокруг, скорее мешая, чем помогая, и тычки копьями и рогатинами издали уходили раз за разом в снег. Один, недалеко от Дика, упал в снег, сбитый вырвавшимся из тьмы крупным волком, и теперь катался по земле, стараясь отбиться от зверя.
Кат с мертвенно-спокойным лицом отбросила дымящийся пистолет с длинным дулом и вытащила из-за пояса второй.
Карл Эдцарт не успевал, впрочем, и за Диком. Рогатина, скорее копье, по моде басков, с длинным наконечником и обвитым шнуром древком, мечом, конечно, не была. Но рыцарь должен был уметь владеть копьем. По крайней мере, Его Величество считал именно так. Дик вздохнул, отнимая у одного из егерей длинный охотничий нож и подошел к Кат, вытаскивая из запазухи волчонка.
- Сохраните его для меня, Лорелея?
На снег полетел оверкот, прикрывавший кольчугу, щенка пришлось запихать в рукав. Дик взвесил в руке рогатину, привыкая к весу, зажал в зубы длинный нож и пошел вперед, не задумываясь о том, кто приглядит за сыновьями и что будет с поместьем, если его сейчас убьет оборотень. О Клариссе он не думал вовсе. Пума меж тем не обращала на него никакого внимания. Сжавшись, она прыгнула на грудь Карлу, и на этот раз тот опоздал уклониться. Вес зверя опрокинул его на снег, и рыцарь едва успел подставить окольчуженную руку под клыки, а вторую - под горло. Но вывернуться из-под оборотня - не мог. Упущенный кинжал почти по рукоять ушёл в бок зверя, но, казалось, почти не мешал.
- Эй! - Окликнул зверя Дик, толком не понимая, что делает. - Я знаю, кто ты. Ты ведь из свиты Карла, верно? Оруженосец или мелкий барон. Я ведь узнал тебя. И запомнил, как ты дергаешь шеей.Не того убиваешь. Не брат - её заступник. Я. И в жертву ты не получишь ее из-за меня.
Идея оборотню не понравилась вовсе. До злого рёва, до прыжка. Рогатина вошла в тело кошки глубоко, чисто, и Дик невольно подумал, что батюшка непременно похвалил бы этот удар. А вот за то, что ударом лапы пума сломала копье, вместо того, чтобы грызть, как то и положено благовоспитанной пуме - Дику достался бы подзатыльник. Если бы затылок остался. Дик крепче закусил нож, перехватывая остаток древка, как дубинку и уставился на пуму, глядя ей прямо в глаза. Он не знал, кем был этот человек. Не видел в отражении. Но где-то там, под белоснежной шкурой был человек. Который точно знал, как выглядит. Видел себя в зеркале. А кем был сам Дик, как не зеркалом, пусть и кривым? И кто, черт побери, приютит Клариссу, если его убьют? Неуместная мысль, ненужная жалость... Но они замерцали, зарябили и на миг Дику показалось, что он может потрогать рукой эту рябь. Кто ты, пума? Покажи самому себе - себя! Оборотень застыл, изумленно разглядывая кого-то, кого Дик упорно не видел, и этим воспользовалась Кат, чтобы с пяти шагов, держа волчонка в руках, выстрелить. Пуля, жужжание которой Ричард даже услышал, выбила в шее и плече кошки приличную дыру, а пума, припадая на переднюю лапу, с каким-то обиженным вскриком развернулась к Кат, открывая бок Дику. Любите ли вы короткий охотничий меч так, как любил его сейчас Дик? Достаточно длинный, чтобы достать до сердца и прочего важного внутри тела, достаточно короткий, чтобы вытащить из петли быстро. Не раздумывая, он потянул клинок и рванулся к оборотню. Хруст ломающихся ребер слился с коротким рыком пумы и его собственным вздохом. Но - снова эти осточертевшие но! - будь пума нормальной, хоть и очень большой кошкой, она бы издохла. Оборотень всего лишь стряхнул Дика с себя и, обиженно ноя, скрылся в чаще. Не вернув меч.

Дом, указанный Кат, был тёмен и пуст, как и вся окраина. Жил лишь центр. Жил - и молчал. Площадь с шестом, гирляндами и лентами, вмещала много народу. Всех, кто не сидели сейчас тихо по избам, прижав к себе детей. Подкрашенную голову волка сняли - в ней больше не было нужды. Вместо неё в центре возвели - явно наспех - подобие трона. Огромная деревянная колода, накрытая шкурами, стояла меж двумя ревущими кострами. Огонь ярился, потрескивал, рвался в небо и жарил так, что доставало даже до темноты, до самого ряда богатых, красивых домов. И взгляд упирался в ряд спин, ряд лиц напротив - разгоряченных и одновременно спокойных, в странных ломаных узорах из линий и точек чёрной краской. И огонь бросал резкие тени, подписывал рисунки оранжевыми бликами, отчего узоры казались живыми. Все, мужчины и женщины, смотрели в одну точку, не замечая больше ничего - на зверя, который больше не был зверем, но и не стал человеком.
Оруженосец - мускулистый мужчина с длинными льняного цвета волосами, лениво раскинулся на волчьем мехе, возвышаясь над всеми - паря между столбами огня. Он был наг - голым назвать не поворачивался назвать - и прекрасен в белизне кожи, в грации, в играющих мышцах, присплюснутом кошачьем носе и когтях, выступавших из кончиков пальцев. Был прекрасен - и говорил негромко, но так, что непонятные, отрывистые слова, казалось, впитываются в пламя и возносятся к звёздам. Словно каждый слог, странный, гортанный, был лишь язычком, плящущим на дровах и хворосте. Деревня же - слушала молча. И жила.
Человек, возомнивший себя божком. Дик оглядел оборотня и повел шеей, невольно скопировав его жест. И лишь сделав это - испугался, не желая перекидываться в такого вот... кота. Но ведь зеркало - это щит? Оно отражает все, что идет к нему, преломляя и даже искажая. Мог ли Дик вернуть оборотню его ярость и силу, его быстроту, удесятерив тем самым свои, когда тварь нападет? Или когда он сам нападет на этого... кошколюда? Шея дернулась еще раз. И еще. Что это было? Травма на тренировке? Ушибла повитуха при родах? Наверное, не самое важное, когда идешь на оборотня, но - хотелось узнать. Понять. Потому что без понимания зеркало было кривым. Потому что Кат не должны были, не имели права отдать этому... оруженосцу. Дик устало потёр глаза, как маленький сын, Генрих, понимая сейчас лишь одно - он хочет спать, но тряхнул головой и пошел вперед, чувствуя, как тяжелеет шаг от того, что могло отразить суть твари. И понимая, что эта незримая броня врастает, вырастая, из самой его сути, из глубины души, оттуда, где все еще теплилась надежда на то, что когда-нибудь Дик не будет одинок.
То, что некогда было Беном Лоулессом, чему Дик вернул самого себя, что очнулось - и проиграло, обратило на него ленивый янтарный взгляд, и в лицо словно ударил горячий ветер, сбивая с шага. Мягкие лапы совершенно не вязли в сыпучем красноватом песке, и каждый шаг приближал его к небольшому озерку. Оно было там всегда, было снаружи и внутри, частью его, полыхая алым в закате, отливая розовым на рассвете. Ровная, покрытая жёсткой травой и кривыми деревцами земля билась в сердце, простираясь, насколько хватало взгляда и даже дальше, охватывая всё, от насекомых до танцующих вокруг костра людей - его людей. Его часть. Бесконечный круг, в котором есть жизнь, есть смерть и есть постоянное возрождение, и вкус крови на клыках, солоной, вкусной, сбился, ожёг болью, заставил вскинуть лобастую голову и выпустить клыки. Тень...
Браслеты на руках полыхнули так, что, казалось, должны были прожечь оверкот, сердито, яро.
Пума отдёрнулась, словно получив удар, и её глаза ярко вспыхнули.
- Igazi ngegazi. Igazi ngegazi. Igazi ngumphefumlo, - глубокий, безграничный женский голос хрипел, насилуя горло. - Ukushiya isigodlo esiqalekisiweyo. Lu xanduva lwam.
Дик понимал, не понимая, отголоском гнева Бадб, зеркала. Кровь есть душа. Расплата. Повеление оставить. Ответственность перед...
- Ну да, - не менее лениво согласился Дик, с трудом удерживаясь от того, чтобы потереть запястья, - расплата, душа, ответственность... Тебя же крестили, наверное, когда-то. И клятву господину своему давал. Впрочем, не мне стыдить тебя, зверь. Ни тебя, ни эту... милую даму, что тебя прокляла.
Памятуя о том, что госпожа его - женщина, приходилось драную белую кошку называть милой дамой и нельзя сказать, что Дику это не нравилось. Порой возникало ощущение, что он будто во времена мадам Алиеноры вернулся, со всем куртуазием того века. А вот что делать - Дик совершенно не знал. Равно, как и понимал, что крестьяне бросятся на помощь своему новому кумиру. А значит... Стоило попробовать дать им его? Но - иного? А уж отражать то, что видел перед собой, Ричард научился, хвала... Бадб. Горькая гримаса, что исказила лицо, напоминала оскал хищника, другого самца, пришедшего оспорить территорию и стаю, отнять ту, что уже слилась с душой оборотня. Точнее, Дику хотелось в это верить. Чужие богини... Хорошо, все же, что он озаботился выучить воззвание к своей, несомненно - перевранное Британником. "Великая Богиня, Бадб, пусть твой крепкий щит будет между мной и всем злом и опасностями, пусть твой острый меч будет между мной и всеми, кто нападет на меня. Пусть твое магическое искусство будет между мной и всей враждебностью и дурными помыслами..."
Британник или нет, но жар татуировок перешёл в приятное тепло, смывая боль, и каркнул ворон, устроившись на коньке покатой крыши.
Круг распался и сжался снова, заключая его внутри. Лица крестьян оживились всполохами со всех сторон - бледные, но и оражневые, и чёрные тоже, вспыхивая и огнём, и возбуждением. Мужчина в утеплённом волчьим мехов оверкоте притопнул ногой первым. Глаза его, смотревшие прежде равнодушно, устало, загорались предвкушением. Вначале топот звучал мягко, приглушённо, по тонкому снегу, но всё усиливался по мере того, как обнажалась чёрная, промёрзшая земля. И почти сразу круг двинулся, с запада на восток под яркими звёздами. Двинулся - и распался на два, один в другом, в противоход.
- Ух-ха, хэйа-хай. Ух-ха хэйя...
Существо мягко соскочило с трона и выпрямилось во весь рост. Щёлки глаз отражали костёр, горели возбуждением.
- Ingumfazi wakho? Usisi? - голос женщины, срывавшийся с узких губ, ломался в непонимании, удивлении, в силе, для которой этого тела было просто мало. И переливался в нём настойчивый вопрос. - Uyintoni? Kutheni ulwa nam?
Слова раскатывались, сливались с хором, и в зеркале отблескивали образы, странные, узнаваемые. Лёгкая соломенная хижина, перетекающая в пещеру с ещё одной пумой и котятами. Воин с копьём, закрывающий вход в дом от льва. Что ты такое? Кто она тебе? Почему? Отражалось и осознание правоты, жёсткое, бескомпромиссное.
- Я - пляска теней, что влюблен в чары красоты. Я - тайна мгновений для жизни, усталой от грез. Я - воин, что видел, как сплетаются виденья. Это - земля моей госпожи и той, которую ты не получишь. Потому что она - белый цветок в садах моей души.
Вычурно, но если уж вспоминать о госпоже де Пуату... Как бы то ни было, батюшка, мир его праху, сделал все, чтобы Дик был настоящим рыцарем. Таким, как того требовали правила. Правда, Ричард никогда не подумал бы, что умение вести речи трубадура пригодится ему в беседе с чужой богиней-кошкой-оборотнем.
Мужчина протянул руку, и не глядя поймал брошенное из-за всё ускоряющего движения круга короткое копьё.
- Oko ndifumanayo? Ngoko njengentlawulo, intlawulo yam intlungu?
Брошенный образ отразился, оставив боль, страх и кровь, сплавляющуюся с душой. Чувство потери. Железная необходимость возмездия.
- Скорблю вместе с вами и порицаю. Однако, эти люди уже оплатили свои долги перед тобой. Не должны нести наказание те, что виновны лишь сродственностью. Мелочная месть не красит тебя, не возносит над преступником, но низвергает до него. Пусть этой ночью долги смоет кровь.
"И, желательно, не моя."
Мысли отразились в чужой улыбке, обнажившей заострённые, нечеловеческие клыки. Оборотень гортанно рыкнул, и второе копьё, пролетев над костром, вонзилось в землю перед Диком. Древко отливало странным тёмным блеском, словно напиталось искрами. Мужчина с женским голосом огладил себя по голым бёдрам и отступил на шаг.
Кольчугу, гамбезон и рубашку, что вышивала Кларисса, пришлось снять. Лишь рубаху Дик на мгновение задержал в руках, глядя на поспешные, широкие стежки, что образовывали незамысловатый узор, веточки вьюна. Отчего-то именно ее, из простой холстины, небеленую, безыскусно украшенную, Ричард предпочитал надевать на охоту. Вряд ли она приносила удачу, но... Допустить мысль, что так он пытался отблагодарить жену за внимание, Дик не мог. Но рубашку сложил бережно, поднял копье, махнув им в воздухе пару раз. И пошел по широкому кругу, пригнувшись и прикрывая свободной рукой бок, раз уж не выдали щита. Оборотень мягко, по-кошачьи, двинулся, закрывая круг. Оружие он держал двумя руками, легко, с уверенностью, которая говорила о немалом опыте. И ударил первым, с подскока, наметив вначале острием по ногам и тут же ткнув в лицо. Копье Дик перехватить успел, подтянув рывком оборотня к себе и как следует приложившись сапогом по колену. А вот от когтей уйти не смог и вскоре лицо украшали царапины, а мерзкая тварь снова плясала поодаль. Страшно не было, будто игра не шла сейчас на жизнь Дика: турнир - да и только. О своей беспечности пришлось пожалеть, когда пролилась первая кровь. Копье оборотня вонзилось в плечо и в пылу боя Дик не сразу понял, что ему больно и горячо, что мерзко пульсирует рана. Он просто придержал древко рукой, вонзая своё оружие туда, где у людей была печень. К счастью, там же она имелась и у этого кошколюда. И, к счастью же, он разучился заращивать раны. Добить оборотня его же копьем было несложно, и вскоре Ричард выпрямился во весь рост, салютуя рыжеватому ворону на крыше. Замершие было крестьяне до жути одинаково и одновременно повторили жест, опустившись на колени. В свете костров ворон расправил крылья и склонил голову. Бывший оборотень - обычный мужчина в летах нагим лежал на земле. И казался он теперь маленьким, уменьшившимся. Опустевшим. Бадб сорвалась с крыши, сделала короткий круг и с криком ушла в чёрное небо, уронив крупное перо.
Перо - случайный, а быть может - намеренный, дар богини Дик спрятал за пазухой: мороз уже начал покусывать тело, холодить рану и потому пришлось накинуть на плечи оверкот. Убийство его опечалило, хотя, казалось, не должно было. Не знал он этого оруженосца, не говорил с ним и даже не видел. Но - сожалел. А потому в особняк отправился лишь после того, как прикрыл наготу убитого волчьей шкурой с помоста. За спиной остались крестьяне, которые, казалось, лишь начинали осознавать, что происходит. Остался испуганный священник, только в самом конце высунувшийся из дома и так и всё не решавшийся заговорить с паствой или с Диком. И шест, на котором не висела уже волчья голоса с обведёнными чёрными кругами глазами.

11 февраля 1535 г. Суррей, поместье Фицаланов.

Иногда привычная, даже желанная, дорога домой становится тоскливо-долгой, полной тяжелых раздумий. Когда едешь в стылое поместье, где никто не ждет, где вечно голодные дети и бледная, унылая ханжа жена, дорога кажется вдвойне долгой. Просто потому, что растягиваешь ее, отвлекаешь себя на игры с волчонком, который то семенил впереди лошади, то ехал за пазухой, облизывая давно небритый подбородок; заезжаешь во все городки и деревушки на пути, чтобы, все же, купить сыновьям подарки и даже жене, памятуя, что не видит ничего красивого, найти четки из зерен граната с изящным крестиком. И даже не сожалеешь о том, что награда за победу на турнире тает. Как сказал Карл, будут состязания - будут и деньги. К тому же, с покровительством богини войны, Дик рискнул бы ходатайствовать о мелком придворном чине, не обязывающем присутствовать при королевской особе, но приносящем небольшое жалованье. Малое, но достаточное, чтобы подновить особняк, точнее дом из теплого желтого камня, что прадеды везли из Палестины, в котором могло быть уютно и воистину по-домашнему душевно, если хватало свечей, дров, и Кларисса не чудила. Но уныние - преходяще, и завидев знакомые дубы и ясени леска перед домом, Дик даже приободрился, и вышло у него это столь хорошо, что отца Мартина, священника, которого приходилось содержать тоже, он даже не убил. А ведь мог - пресвятой пастырь душ из поместья неторопливо ехал из особняка, что Ричард в иное время стерпел бы, стиснув зубы. Нынче же - лишь холодно кивнул, проезжая мимо.
- Кларисса! - Голос разлетелся по пустому, холодному холлу дома и долго блуждал эхом, пока Дик, не дожидаясь явления супруги, стягивал оверкот и кольчугу.
- Милорд муж?
Кларисса вышла из боковой двери, за которой скрывалась кухня и откуда пахло теплом и стряпней. Женой лорда она не выглядела. Впрочем, как и обычно. Серое платье с высоким воротом уродовало прелестную шею и делало тусклее голубые глаза, чудные белокурые волосы прятались под глухим арселе, да и руки леди Фицалан спрятала под передником. Если глаза на миг и вспыхнули смесью страха и радости от лицезрения мужа, то Кларисса поспешила это скрыть, опустив голову.
- Рисса? Вы снова приглашали священника?
Жену, как ни странно, было жалко. Запуганная, забитая, угасающая, грустная... Проблеск радости в ее глазах и огорчил, и порадовал Дика. Быть может, ждала. Скорее всего, напрасно.
- Я просил вас не делать этого, Рисса, - привлекая ее к себе, чтобы коснуться губами лба, проворчал Дик, - каждый раз, как вы это делаете, из дома исчезают деньги.
- Простите, Ричард. Но... Отец Мартин так одинок, а грехи нашей семьи так велики...
Кларисса испуганно оцепенела в объятиях, съежилась, не поднимая головы и тихо лепеча в плечо.
Великие грехи семьи, по больше части надуманные самой супругой... Дик сжал кулак, но глянул на случайно обнажившийся под обшлагом рисунок - и заставил себя успокоиться, уговаривая себя, что в их неустроенности, в их неудачном браке виноваты оба. Нельзя винить Риссу в том, что ее воспитали набожной. Нельзя обвинять Дика в черной злобе, зародившейся в сердце, должно быть, еще в утробе матери.
- Дети здоровы? Сыты?
Дик разжал руки, выпуская испуганную жену. Мешочек с четками он просто вложил ей в ладони, не говоря ничего, и с наслаждением опустился в старое, еще отцовское кресло, у камина.
Изумленное лицо Клариссы, прижимающей к груди четки, он мог видеть даже оттуда.
- Ричард, вы здоровы? - Озадаченно спросила она, но тут же потупилась снова. - То есть, дети, конечно же, сыты. Генри выучил две главы из Писания, пятый псалом, и... О боже, что это за рисунки у вас на руках?
Дик вздохнул, снова уговаривая себя пропустить мимо ушей главы и псалмы. И вопрос бы он проигнорировал тоже, но развод ему, все-таки, был нужен.
- Ключ к благосостоянию, - коротко пояснил он, - считайте, что это также почетно, как быть кавалером ордена Подвязки. Что касается Генри... Я решил, что псалмы он продолжит учить в качестве тиро михаилитов.
Выпрямившаяся во весь свой невеликий рост Кларисса решительно уперла руки в бока и нахмурила брови.
- Вы можете продавать свою душу кому угодно, милорд муж, - заявила она, - но я не позволю вам осквернять Генри михаилитской ложью! Господь милосердный, лучше бы вы его убили, чем обрекать его душу на адский огонь!
Дик выглянул из кресла, с интересом оглядывая жену и дивясь нежданно-негаданно прорезавшемуся характеру. Впрочем, когда дело касалось веры, Рисса могла быть на диво упряма. Или глупа. Рука сжала подлокотник так, будто это была рукоять кнута - и только.
- Я не спрашиваю вашего мнения, Рисса, - с холодом ярости в голосе сообщил он, - и с этого дня мы будем спать в отдельных постелях. Приготовьте мне комнату. Я буду ходатайствовать о разводе. Впрочем, вы можете воплотить мечты о жизни в святости и выбрать для себя обитель.
Кларисса охнула и села мимо скамейки, на пол. Долго, мучительно долго она молчала, утирая слезы передником, унимая всхлипывания.
- Господь свидетель, я была честной, верной вам, покорной супругой все эти годы. Я родила вам двоих детей, которых воспитываю христианами, в вере и любви к Господу. Как могу, стараюсь, чтобы у вас было чистое белье и...
Не договорив, она разрыдалась, пытаясь подняться на ноги, но лишь рухнула, будто обессилев.
Сбежать в Балсам прямо сейчас хотелось отчаянно, но Дик вместо этого лишь встал из кресла и поднял жену на руки, усаживаясь вместе с нею в кресло матери. Странно, что именно в этом обветшалом кресле, где матушка коротала вечера за штопкой, он осознал, что никогда не был ласков с Клариссой, даже в самые сокровенные моменты.
- Полно, Рисса, не рыдайте, - покачивая жену, как маленького Генри, почти нежно проговорил он, - Ричарду пора получать рыцарское воспитание, Генри уедет в орден, меня зовут дела в Хантигдоншир... Вы останетесь одна. К тому же, я никогда не был люб вам, а монастырь освободит нас обоих.
- Почему, Дик? - Кларисса еще всхлипывала, но говорила уже внятно, прижималась к груди доверчиво. - Вы приглядели себе такую же язычницу, как и вы нынче? Почему - в монастырь? Сейчас, когда эта реформация, и их закрывают, а монахинь выгоняют на улицу? Почему бы вам сразу не прогнать меня в приют, куда рано или поздно попадают все обитательницы публичных домов и нищенки? Почему бы вам не оставить меня в доме хотя бы служанкой? Отчего бы не дать время на то, чтобы... тоже измениться?
- Я не верю в тайну исповеди, Рисса. Вы расскажете отцу Мартину, или кому иному о том, что носит ваш муж на запястьях и меня просто-напросто сожгут. Для кого тогда вам меняться?
Теплая, хрупкая, несмотря на двое родов, Кларисса. Ярая католичка, вполне способная ответить сейчас, что главное в очищении души пламенем. И все же, Дику было жаль её. И хотелось верить в слова, в обещания, но влекло к Кат. Ах, Кат! Богиня-охотница, богиня-врачевательница... Подле нее Рисса была мышонком - маленьким, испуганным. Тощим. Но тут уж была, наверное, его вина? Дик еще помнил ту красавицу, на которой женился и которой сломал руку в первую брачную ночь. Право же, его можно было понять - не каждый способен выдержать трехчасовую молитву, когда после длинного дня не утех хочется, а просто-напросто спать.
В этот раз Кларисса думала дольше обычного. Она вздыхала, утирала слезы ладонью, снова порывалась плакать - и снова умолкала.
- Я не расскажу, Дик. Клянусь вам, я даже упрекать вас не буду за отречение от спасения. Если вас сожгут - мне останется лишь шагнуть на ваш костер, ведь родные меня не примут, в монастырь - тоже, без денег, а в приют... Ох, нет!
Волчонок, который уже начал откликаться на Феба, заснувший было в тепле оверкота, кажется, сообразил, что он не слышит стука сердца, да и рукав давно остыл. С недовольным тявканьем он выбежал на середину комнаты и, ничтоже сумняшеся, напрудил лужу. И уселся поодаль, разглядывая дело лап своих с таким удивленным видом, точно хотел сказать, будто напакостил кто-то другой, не он. Дик усмехнулся, стягивая с Риссы арселе и принимаясь поглаживать густые локоны, что послушно льнули к пальцам.
- Будет, Рисса, прекрати слезоразлив. Мы попробуем начать всё сначала, обещаю.
Зеркало нескоро обретет гладь. Не сразу проявятся изменения в Риссе, не тотчас войдет в привычку не злиться на нее. Но уже сейчас, сквозь боль сожаления, горечь утраты, Дик понимал о каких трещинах говорила мудрая жрица Кат. В его силах было залечить эти раны, но это означало отказаться от девушки... И заново обрести жену, снова узнать Клариссу - такой, какой она никогда не была.

- Наверное, еще не пришел, госпожа. Потому что не могу уйти, и сложно перековывать себя, когда всю жизнь даже не помышлял об этом. Ведь молот побольше, как у деревенского кузнеца, тут не годится, лишь молоточек ювелира, а им-то я как раз и не умею работать.
Дик склонил голову, приветствуя и пряча взгляд. Ревность мужа богини была понятна, но не смотреть на нее с восхищением он не мог. Не мог не преклоняться перед красотой женщины, но и что она богиня - уже не забывал.
- Простите мою дерзость, госпожа, - он вздохнул, тяжело, сокрушенно, понимая, что просить не вправе, - я еще ничего не сделал, чтобы просить, да и Рисса - христианка, каких мало. Но, право, я не могу оставить ее здесь одну. Сыновья отправятся в Лондон - и я буду бесконечно благодарен, если вы посоветуете для воспитания старшего... верную семью. Оставлять супругу в холодном, голодном поместье, всё же, нельзя. Прошу вас, окажите протекцию в представлении её ко двору.
Её муж явно был лордом - порода видна не в манерах и не в воспитании. Научить держаться с достоинством можно любого, но как научить так ровно держать плечи, так горделиво вскидывать голову? Как заставить лицо простолюдина принять фамильные черты? А михаилит своими высокими скулами, тяжелым, квадратным подбородком, белыми волосами и темными притом ресницами и бровями - как у них с Эммой - несомненно, принадлежал к шотландскому дворянству. Только у них рождались и вырастали такие рослые и сильные воины. Только они гордились силой крови, тем, что сыновья и дочери клана из рода в род, из поколения в поколения похожи на своих благородных предков. Дворянских детей заставляли учить гербы, описания внешностей, названия замков и Дик готов был поспорить, что михаилит - или Гордон, или Бойд. Его устраивало и то, и то - обе семьи были приняты ко двору.
- Если замолвлю слово, то, может, брат сможет принять мальчика в семью. Роберт Джордан Бойд. Пусть не всегда он в Лондоне, но замок Дин ребёнку не повредит тоже, - Бадб помедлила, потом взглянула на него, заинтересованно склонив голову набок. - И я могла бы представить эту красивую христианку при дворе. Хорошее место. Много приятных, куртуазных джентльменов, ещё не успевших успокоиться. И таких, которые не успокоятся и до смерти. Пожалуй, да, я могла бы помочь, отвести твоё ко двору.
Дик недовольно повел бровями, усмехнувшись. Рогоносцем слыть было неприятно, но ведь и блудницей Рисса быть не захочет. Нельзя, грех. А если и предаст, то развод получить будет гораздо проще.
- Моё... Надолго ли, госпожа? Риссе нужен ревностный христианин, живущий в лоне церкви, а я таким не был никогда. Не имею душевной склонности. Чему уж быть... И благодарю вас, если лорд Бойд примет Ричарда - сочту за честь.
- И, конечно, она останется там одна, появится без сопровождения мужа, - судя по голосу, Бадб всё это явно развлекало, несмотря на проявляемую заботу. - Конечно, тебя тоже можно представить ко двору, но не время, да? Не по такому случаю?
- Но ведь, госпожа, велено ехать в Балсам.
Пожав плечами, Дик вздохнул, двигая отцовское кресло к камину и поклоном предлагая его богине. Он понимал, о чем говорит ему Бадб. Сопроводить жену, показать, чья женщина... Но для того, чтобы беречь её - да и свою - честь, нужно жить с нею, делить покои, покупать особняк в Лондоне. Когда и кому это мешало погуливать? Да и много ли стоит та честь, которую нужно так беречь? И нужна ли жена, в которую веры столь мало, что приходится привязаться к юбке?
- Впрочем, вы правы. Нельзя оставлять супругу одну в испытании королём.
- Он пока что обхаживает Сеймур, - заметила Бадб. Подойдя, она провела пальцами по обивке, но садиться не стала. - Это, конечно, изменится, но верно и то, что от жены зависит, готова ли она бить короля по голове за приставания. Жить там ты не сможешь. И Балсам - важен, - богиня задумалась, потом продолжила с мрачноватой улыбкой: - Я сама представлю Клариссу королю. Прибуду со свитой через несколько дней. Она будет готова?
Жить при дворе он действительно не смог бы - Дик это понимал. Рвался он туда, всё же, не горшки за королем носить,хоть это и принесло бы немалые доходы, звания и земли. Но больше всего этого алкал Ричард битвы, неспокойной жизни, тянуло его то в Ирландию, где всегда были какие-то волнения, то в Шотландию, куда теперь, кажется, было нельзя. То есть, можно, но... Вассалитет - штука тонкая, а этого сюзерена лучше было не менять. И отнюдь не потому, что здесь, в отличие от чтимого Его Величества Генриха за номером восемь, помогали. Отнюдь не от того, что нужно было стать нормальным, правильным Зеркалом. Потому что Бадб, Неистовая, казалась сродни ему самому, хоть это было и не так.
- Конечно, госпожа. Не могу обещать, что она будет довольна этим, но... Леди Фицалан не может замёрзнуть в одиночестве от того, что потратила деньги на дрова, чтобы священник купил новый алтарный покров.
- И ещё, - посерьёзнев, добавила Бадб, - чтобы купил девочек... и мальчиков, которые ублажают святого отца, согнувшись над этим покровом. Конечно, больно видеть такое на землях лейтенанта Портенкросса, но понимаю, что за всем и сразу уследить невозможно.
Кубок, подарок на свадьбу, дорогого венецианского стекла, покрытого сетью трещинок, лопнул в руке будто сам. Дик потрясенно разжал ладонь, наблюдая, как осыпаются на пол крошки, смешанные с кровью. Не нравился ему этот священник, никогда не нравился... Но весть настолько ошеломила его, что сначала он подумал о том, как хорошо было бы сжечь мерзкую тварь вместе с церковью, а лишь потом сообразил, что богиня говорила что-то о лейтенанте.
- Лейтенант, госпожа?
- Лейтенант, - подтвердила богиня и вскинула бровь. - Должности полковников уже заняты, да и ты ведь - не баба с крыльями. Разумеется, другие обязанности не позволят часто бывать в замке, но...
Она со вздохом потянула за рукав, и ткань поползла, меняя цвет. Через миг в руке Бадб оказался белый кружевной платок, который она и протянула Дику.
- Благодарю...
Звучало это жутко. Если не вдумываться в слова, то выходило, что в небольшом шотландском замке на берегу моря был такой большой гарнизон, что там имелись полковники. И они - о ужас! - являлись женщинами. С крыльями. Если вдумываться, то получалось и вовсе нечто невообразимое. Рисовались то валькирии, которые вполне могли быть полковниками, то святые великомученицы, то все вместе, и начальником гарнизона почему-то Жанна д'Арк. Дик прижал платок к ране, надеясь, что не слишком кощунствует, и повторил:
- Благодарю, но право же, подобные милости мной пока не заслужены.
Платок приник к порезам словно по своей воле, и руку защипало сильнее. Бадб выпрямилась, блеснула надменно глазами так, как не доводилось другой Вороне, которую звали Анной Болейн.
- Нам виднее, чем награждать верных. Что делать, чтобы зеркало не думало о том, что родовое поместье разваливается, дети голодают и нужен новый меч, доспех или браслет жене. Я вижу, кто способен повести за собой в случае нужды людей... и не только.
Кровь платок впитал жадно, точно изголодался и ничего вкуснее Дика не ел. Впрочем, и пятна пропали быстро, будто их и не было. Дик поклонился так низко, как мог. Ниже, чем благодарил бы королеву. Ниже, чем кланялся деве Марии. Прижимая платок к груди и закусывая губу, чтобы скрыть её дрожь. И этого было мало. За это признание его способностей, за одни эти слова он был готов служить верно, как самый верный из псов, забыв о том, что сам Фицалан-Арундел, что Говард, что кровь от крови королей древности. Или - именно поэтому. Ясно было одно: для этой госпожи Дик был готов стать таким, какого сулил девиз под фамильным гербом. "Sola virtus invicta*".
--------
* Только непобедимый и сильный.