27 мая 1535 г., трактир в городке Тралл, что у обители святого Иакова Дуротана.

Хороша страна Англия, а порядка нет как нет. Но будет.
Пока что, впрочем, наступления порядка ничего не предвещало. Не предвещали его столбы дыма на горизонте, не обещали толпы валлийских наёмников с криво нашитыми на котты святым Иаковом, который почему-то держал в руке большое и очень волосатое яйцо - или это было солнышко?..
Не внушали оптимизма и встревоженные лица торговцев и крестьян, хотя Кристин допускал, что у последних тревога была естественным, природным состоянием.
Даже скромно одетый усталый михаилит, сидевший в углу за элем, одним своим видом показывал, что непорядок дымом и валлийцами не ограничивается и может укусить за жопу независимо от политики.
К счастью, хотя бы это комиссариат не интересовало: твари, если и собирались в стаи, политикой интересовались слабо, а христианской верой - тем более, проявляя скорее гастрономический интерес. К несчастью, комиссариат интересовало всё остальное.
- А что за святой Дуротан такой? - Поинтересовался Кристин, кивнув на оконце, где за полями и рощицами возвышались могучие серые стены монастыря. - Славен, должно быть, раз обитель так назвали?
Обитель...
"Рид, там монастырь мне платит, а я и не знаю. Сгоняй, разберись, - изволил приказать милорд Кромвель. - Вот письмо от настоятеля".
По письму выходило, что Уилфред Харпер, на чью голову комиссары уже устали делать ставки, крал кающихся шотландцев, обвинял Кромвеля во взяточничестве и требовал лошадей в подарок лорду-канцлеру.
"Лошадь тоже найти и пригнать, ваше милордство? Или только недополученные взятки за последние годы?"
"Лошадь можешь оставить себе. Александра МакКензи - тоже".
- Дуротан, - тощий трактирщик в полосатом поношенном джеркине кивнул почему-то на михаилита. - Был святым. Ну, есть святым. Он пришел сюда во главе шотландских орков и на его душу снизошла благодать. Ну как снизошла, волк его изволил укусить. А Дуротан ему яйца отчекрыжил. После надумал помирать, волк-то зубья не чистит. А как помирать надумал, так и снизошло. Святость и глас Марии-богородицы. Дескать, основай, Иаков, обитель и постись в ней, а шотландцев отринь.
"Интересно, куда после этого делись отринутые орки. Так и шли обратно, через полстраны, до самой границы?"
Кристин слушал, кивал, прихлёбывая эль, и напоминал себе, что трактирщик, наверное, не виноват. Что не виноваты и крестьяне, и торговцы, и наёмники. Они, в конце концов, не обязаны были разбираться в том, как именовать деву Марию, не должны были отличать настоящих святых от придуманных. Не они врали о годах неурожая, мешающих платить подати, не они набивали кельи золотом и шелками.
Помнить об этом порой было тяжело, но необходимо. Как и о том, что народные незрелость и тупоумие могли приводить к эксцессам, после которых комиссары исчезали.
"Интересно, сколько Священных писаний - переписанных на английский-народный, - придётся скормить отцу-настоятелю, как его там... отцу Иоганну? По всему получается, что много".
Приятная мысль мелькнула и сгинула. Положение о Визитаторской комиссии предполагало гуманизм, а библии ни в чём не провинились. Но если не душить отца Иоганна, то что? Почему он вообще сидит здесь, слушает байки и пьёт вкусный эль вместо того, чтобы идти прямо в монастырь?
"Потому что от этого задания несёт безумием, которое не спишешь даже на Харпера. Зачем настоятель вообще отправил это письмо? Прикрыть жопу, подставляя шею? У этих пиявок обычно больше соображения".
- Я бы прикупил парочку, - негромко бубнил за столом у окна какой-то местный сквайр. – Висельники работают за еду, а если держать в колодках, построже, то и не сбегут. Рожь в этом году удивительно дружно взошла, полоть нужно.
- Мистер Гейбл после бегства этого шотландца сказал повременить, - вздохнул его собеседник. – Опасно, того и гляди проверка из столицы нагрянет. Я в Бермондси был недавно, так их констебль дома не бывает, нарасхват.
"На покаяние отдали, говорите, отец Иоганн? Что, говорите? Со скидкой из уважения к святости, нельзя было не брать?"
- Эй, брат Репей, - кричал жилистый наемник михаилиту, - покажи фокус!
Твареборец вместо фокуса показал средний палец, не отрываясь от своей кружки. Наемник начал было подниматься со скамьи, но его удержал товарищ.
- А твареборец тут какими судьбами? - Спросил Кристин, кивая на михаилита. - Или дрянь какая завелась?
- Дык, господин мой, дрянь и не переводилась. В Ланкастере на днях заварушка была, извольте припомнить. Какой-то то ли Харпер, то ли де Манвиль со скоттами святых иоаннитов заизничтожил. Пока суть да дело, а главнюки михаилитские парней с трактов поотозвали. Твари как из мешка повалили. На счастье,  брат Репей к нам прибился. Лес подчистил, дороги, каких-то неупокойников под монастырём прибил. Да вот настоятель наш деньгу не нашёл за неупокойников, а Репей обидимшись.
"Значит, дряни под монастырём станет больше. Или уже стало. Вот заразы".
- Бедный монастырь, стало быть? - Кристин взглянул на пузатого монаха с сумой для подаяния, который вкусно загребал кашу с салом из горшка деревянной ложкой. - Праведный? Как по заветам основателя, смирением, постом и молитвой?
- Воистину благочестивый, - перекрестившись сообщил трактирщик. - Нигде больше такого не сыщете.
- Да, - то ли с ним, то ли сам с собой согласился брат Репей. - Три ачери, два гуля, три амалахиг. Первые - совсем маленькие девчушки были, лет семь. Последние - здоровенные мужики. Видать, не отмолили их. Бывает.
"Хороша страна Англия..."
- Как-так - нигде? А вот например Хайдское аббатство - благочестивее и святее некуда.
"Можно пробу ставить. Жаль, пока руки не доходят".
- Святее наших отцов только иоанниты были, - укоризненно покачал головой трактирщик. – Теперь никого и нет. Где еще сыщутся волчьи яйца, святой рукой откочерыженные? А камень в челе пресвятой девы Марии-богородицы? Чудотворный он, счастье истинное даёт. А мыльце с раки Иакова Дуротана? Умоешься им – и всякая кожа почистится.
"Вот ведь свезло. Интересно, не те ли яйца нарисованы на наёмничьих коттах?"
Твареборец, не стесняясь, фыркнул, а Кристин с намёком подвинул трактирщику пустую кружку.
- Прямо-таки счастье? Истинное?
- Истинное. Как Бог свят. Восторг душу переполняет, как глядишь на него, да умиление. Аж петь хочется.
"Чем, мать его, здесь занимался Харпер?"
Кристину тоже хотелось петь, возможно по-испански: этот язык удивительно хорошо подходит для ругани. Скрывая отвращение, он спрятал лицо за кружкой и пил долго, вдумчиво. Выдохнул и поднялся, кладя на стойку шиллинг - зная, что сдачи не дождётся. На удачу.
- Ну, раз так - надо идти смотреть. Преисполняться благодати и песен. Да и мыло не помешает - с дороги.
- Они по будням внутрь не впускают, - всё также будто сам себе заметил михаилит. – Только если свадьба. Или отпевание. Что, в сущности, одно и то же.
Кристин фыркнул. Почему нет. В конце концов, реформация - это тоже одновременно смерть и рождение. То есть, свадьба. И, как часто бывает - не вполне добровольная.
- Ничего, - заметил он, надевая любимую шляпу - чёрную с серой лентой, с широкими полями. - Меня - впустят. Считайте, жених. Или покойник. В сущности - одно и то же.

Кристин знал, что брат Репей увяжется следом. Всё согласно прозвищу - всё-таки в ордене их давали не просто так. Кроме того, там, у дверей, волей Господа на краткий миг меч и коронованная роза слились в одно и вспыхнули серебром.
- "Господин комиссар, аббат говорит, что у него неприкосновенность!" - низким голосом заметил Репей. - "Расстрелять. И не прикасаться!"
- "Господин аббат, к нам едет михаилит Фламберг со своей ведьмой!" - Тенором ответил Кристин, не останавливаясь. - "Злые?" - "Нет, улыбаются!" - "Господи помилуй, что же вы стоите, открывайте реликварии и зовите комиссаров!" Скажите, брат Репей, там ведь, на кладбище, после неоплаченной работы ещё остались неупокоенные? Боюсь, мне надо будет туда заглянуть.
- Вы знаете, господин комиссар, с тварями всё очень просто. И одновременно сложно, - с готовностью сообщил михаилит, пристраиваясь поближе. - Вроде всех убрал, глядишь - новые набежали. Закон заполняемости ниш. Всё, что было - отработал честно, я не Рысь. А что новые прибежали - не моя вина. По чести, я бы и за старых не взялся, и с вами не говорил бы, но жаль каторжников.
- Но жаль, поэтому и взялся, и подошёл, - согласился Кристин, поднимаясь к монастырским воротам по широкой утоптанной и уезженной дороге, среди пылящих подвод с мясом, шкурами, элем и что там ещё нужно монастырю. Каторжники. Общая могила под лилией. Грядки под палящим солнцем. Тюремная сырость. Пытки. Воровство, убийство, голод, сытость, насилие, удовольствие, кровь... Кристин схлопнул калейдоскоп картинок, которые могли увести куда угодно, но по большей части вели во тьму. Почти чёрная, убывающая луна... - Что ж, в таком случае мне потребуется сопровождение. Разумеется, не бесплатно. Согласны?
- Господь заповедал помогать ближнему, - вздохнул Репей. – Как вас называть-то, господин комиссар? Желательно, покороче. А то покуда докричусь, вам уже ноги отожрут. И, пожалуйста, не говорите, что вы – Харпер. Наслышан. Сбегу.
- Мистер Рид, - Харпер откликнулся странно, головной болью и почему-то брошенным замком на холме. Кристин тряхнул головой, откладывая юнца на потом - не до него. - Что же, будете почётным комиссаром. Хотите печать на кольчугу?
- Лучше на лоб. Чтоб все видели и завидовали.- Репей рассеянно погладил плеть крапивы у обочины, и та потянулась к нему, потёрлась, как ласковая кошка.
- Ну и ладно, - миролюбиво согласился Кристин. - На лоб - так на лоб. Но, однако, нас встречают.
Что ожидали тут не подводы - было понятно. Иначе брат-привратник не облизывал бы толстую губу, не моргал так на солнце. Ожидали чего-то другого - и боялись.
"Правильно, пусть потрясут мясами. Полезно".
Мысль получилась рассеянной, потому что за круглым лицом брата-привратника вставала усталая суета, прикрытая старыми каменными плитами. Гули, рвущие монахов на лоскуты, мутировавшая от близости святынь нечисть... нет, это уже слишком. Чёртова луна.
- Дилетанты, - процедил Кристин.
- А еще они на кладбище потиры хранят, - согласно кивнул Репей.
На фоне подвод с монастырским добром мелькнула виселица, но это тоже было ни Богу, ни чёрту. Хотя...
Всё же, письма или нет, но в монастыре ждали не его. Не именно его.
- Pax vobiscum, брат Репей, - елейно поздоровался привратник, вглядываясь при этом в лицо Кристину. - Отец-настоятель денег не изыскал, грехи наши тяжкие. А вы, господине, приходите в воскресенье. Сейчас мы трудимся в поте лица.
- Знаю, - холодно ответил Кристин, неторопливо надевая на палец перстень с печатью лорда-канцлера.
Оторопевший монах загородил собой ворота, расставившись поперёк, не пуская мужчину в чёрн... Оторопевший монах оглянулся, когда Кристин шагнул мимо, минуя запоздавшую руку.
- Закрывайте ворота, святой отец. На сегодня ваши труды окончены. Брат Репей, подсобите с засовом, будьте добры?
Выйдя во двор, он остановился, упёр руки в бока, оглядывая суровые стены, суетливых даже в пыльную жару крестьян. Упитанный лысый монах с суровым лицом надзирал за тем, куда укатывались бочки, куда отправлялись корзины и связки.
"Брат-кастелян. Плеть и цепи. Раскалённое железо. Это луна или нет? Как знать".
Не обращая внимания на окрик крестьянина, он запрыгнул на пустую телегу.
- Комиссар Рид, указанием лорда-канцлера, волей Его Величества, согласно уложениям Комиссии. Визитация обители имени святого Иакова Дуротана. Ты, - он ткнул пальцем в разинувшего рот монаха с метлой. - За братом-ключником и братом-казначеем. - Ты, - указал на другого, подпоясанного вервием в два ряда, - за отцом-настоятелем и капитаном наёмников. Отец-кастелян? Мне нужны приходно-доходные книги.
Поймав взгляд какого-то послушника, он поманил его пальцем.
- Каторжников собрать в лечебнице. Брат Репей, проследите?
В наступившей тишине монах с метлой закатил глаза и плавно, даже величаво, упал в пыль. Кристин пожал плечами. Не этот, так другой сойдёт.
Оглядев замерший двор, он хмыкнул и хлопнул в ладоши.
- Исполнять!
После этого оставалось только ждать, глядя на воцарившуюся суету. Проводить взглядом твареборца, утащившего послушника чуть не на себе - "да что они все в обмороки падают?", - скучающе посмотреть, как пытаются привести в чувство монаха, как бестолково мечутся монахи. Вероятности роились вокруг стаей ос, истекали словами, но больше кровью, вилами и виселицей, безымянной могилой и не-жизнью.
Первыми явились отец-настоятель - пухлый, с жиденькой рыжей бородой, - с валлийцем, рыжим, кудрявым и коренастым.
Почти сразу во двор из тёмного монастырского зева вышли брат-ключник - с ключами, - и брат-казначей - без книг.
Спустились со стен несколько наёмников.
Наконец, вызвав немалое оживление среди братии, откуда-то вынырнул твареборец с вонючим и недовольным гулем на травяном поводке.
"Кажется, все".
- Ой, господин комиссар, такая честь, такая радость!.. - зачастил отец-настоятель, но Кристин поднял руку, останавливая его.
- Политическая незрелость, - заговорил он, повышая голос, чтобы звук отражался от высоких стен, - незрелость и недомыслие - вот истинные грехи, неугодные Его Величеству и лорду-канцлеру. Детские эти болезни понятны, понятны и детские решения, но для этого и существует Комиссия: не карать, но указывать и наставлять. Возьмём, вас, господин, - он кивнул наёмнику, слушавшему, заложив пальцы за ремень. От валлийца тянуло сожжённым домом, истоптанной копытами пашней. Север? - Отец-настоятель обманул и себя тоже, считая, что Тралл и земли вокруг охраняет именно он. Словно дитя, тянущее в рот кинжал, не понимая, что это - оружие взрослых.
Запустив руку за расстёгнутый по случаю жары чёрный колет, он достал приготовленный заранее лист бумаги с сургучной печатью. Кивнул на свежий столб дыма, поднимающийся где-то на севере.
- Страна платит людям, готовым защищать сёла и монастыри, и думать иначе - преступление вдвойне, ибо преступление и перед лицом главы церкви, и перед главой государства! Сим заключаю, что договор с отрядом переносится на Комиссию как государственное учреждение.
Капитан сурово кивнул, что могло означать что угодно. Но возражать наёмники не стали.
- Позвольте узнать, сын мой во Христе, - задумчиво проговорил казначей, - кто подписал ваши полномочия, дабы вы врывались сюда? Далее, отчего вы с братом ордена архангела Михаила? Разве не пристрастное лицо брат Репей? Вдобавок, отчего вы нас запугиваете, если мы верные слуги Господа и короля?
- Трудящийся достоин награды своей, - медленно проговорил Кристин, оглядывая крестьян. - Воистину, недомыслие и глупость. Глядя на церковь, люди должны видеть пастыря, слышать то, что говорит устами её страна. То, что велено! Не то, что труд остаётся без награды, не то, что люди покупаются и продаются, не то, что трудники не трудятся, не то, что стране нет дела до воющей на могилах нежити! Не то, что нет церкви дела до королевских указов! Вот о чём, - понизил он голос, спрыгивая с телеги к отцу-настоятелю. - хотелось бы мне с вами поговорить, святой отец. Потому что если не поговорю я, говорить будет лорд-канцлер.

Спокойно уйти со двора не получилось. Брат-ключник встал так, что стало ясно: в монастырь он не пойдёт. И ключи не отдаст тоже. Впрочем, ключей на тощеватой связке явно не хватало для такой изобильной обители. "Странно. А где же они тогда?"
Перед внутренним взором мелькнула келья, которую тут же затянуло дымом, не давая разглядеть, что внутри.
- Умру во славу Господню, а на поругание честную обитель не отдам, - нудил меж тем ключник, - ибо постигло искушение не иное, как человеческое.
- Он это всерьёз, святой отец? - Поинтересовался Кристин у отца-настоятеля, разглядывая ключника с хищным интересом. Когда речь заходила о мученичестве, обычно всё сводилось или к искренней вере, или к секретам. Первое встречалось реже. - Идёт против воли короля, лорда-канцлера и собственного начальства, которое, разумеется, не станет чинить препятствий визитации? Мне уже становится интересно, какие двери открывают эти ключи в честной обители. Эти - и те, что остались в келье.
- Ну что ты, брат Томас, что ты, - испуганно залепетал настоятель, - дай ключи, дай!
Брат Томас упрямо мотал головой. К расставанию с ключами его не сподвигла даже гибель гуля.
- Всякая душа да будет покорна высшим властям, - вздохнул Репей, брезгливо вытирая руки о рясу ближайшего монаха, - ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены. Посему противящийся власти противится Божию установлению.
- Ибо нет ничего тайного, что не сделалось бы явным, ни сокровенного, что не сделалось бы известным и не обнаружилось бы, - Кристин наклонился ближе к монаху, - брат Томас, я же всё равно всё выясню. Всё найду, потому что тайное - противно Комиссии. От нас не должно укрыться ничего. Что вы хотите укрыть, брат Томас?
- Попадет ли птица в петлю на земле, когда силка нет для нее? Поднимется ли с земли петля, когда ничего не попало в нее? Трубит ли в городе труба, – и народ не испугался бы?
Шкатулка, большая, черного дерева, на крышке - крупный янтарь. Ключи. Двери. Пустота. Зима. Тартан... чёртова луна!
Поморщившись, Кристин потёр висок, глядя на то, как перепуганные монахи сносят во двор мелочёвку: католические кресты, статуэтки, потиры, флаг благодатного паломничества и несколько вымпелов...
"Господи, почему меня ещё не повесили? Потому, что воры и трусы. Ни себе, ни другим".
- Брат Репей, как специалист от ордена архангела Михаила, что вы скажете об этом несчастном, одержимом бесами неповиновения и упрямства? Возможно ли изгнать?
- Конечно, - рассеянно согласился специалист от ордена. – Как учит опыт, а он – сын ошибок трудных, самый надежный способ изгнать демона – это сделать ему невыносимо больно. Но из уважения к сану и возрасту…
От хлёсткой пощёчины монах покатился кубарем, выронив ключи. Репей поднял их на ходу, швырнул Кристину и воздел брата-ключника на ноги, не слишком церемонно держа его за шиворот.
- Замечу, мистер Рид, я не против помочь, но если вам был нужен новомодный инквизитор, то следовало сказать заранее. Ну что, пациент готов говорить?
Крестьяне зашумели, где-то блеснула коса, и Кристин вскинул руку толпе, размышляя о том, что избыток рвения порой вреднее нехватки.
- Брат Репей ревностен к вере и суров ко греху, - особенно ревности должен был порадоваться орденский капитул, - не сдержался, узнав о том, что брат Томас воровал у обители, причиняя вред и всем вам, и государству! Брат Томас?
Монах мелко закивал, держась за щёку.
- Какому клану перепродавалось добро? Как давно? С кем в сговоре? Помните, что признание облегчает покаяние! Господин, - не глядя, он махнул рукой капитану наёмников. - Проследите, пожалуйста, чтобы брат-казначей никуда не делся. И, например, не сжег книги.
- Макбет, - со всхлипом сознался ключник, - и брат-казначей тоже, да. И брат-кастелян. И брат-провизионер. И... всегда?
- Детали оставим для следствия, - сурово кивнул Кристин, не без удовольствия глядя, как скрывается за головами полумесяц косы. Наёмники... не вмешивались, хотя за братом-казначеем послеживали. Правильно. В конце концов, состояние монастырских финансов касалось и их тоже. так или иначе. - Отец-настоятель? В обители есть брат-экзекутер? Нет? Советую назначить. Потому что братьям кастеляну и провизионеру тоже предстоит покаяние. Что ж, пока здесь - всё. Кто умеет писать? Ты? Опись всего, что сюда сносят. После - сверим.

- Признаться, я думал, ты просто его попугаешь и, может, сорвёшь ключи своей травяной плетью, - негромко заметил Кристин михаилиту, когда над ними сомкнулся серый полумрак коридоров. -  Но, сам так попросил, и на результат пожаловаться не могу. Даже наоборот. Если Тракт будет очень зол - вали всё на Комиссию.
- Подумаешь, оторвёт ухо, - пожал плечами Репей. – Потом сам же и прирастит. Не люблю монахов и монастыри. Довелось побывать. Знаешь, есть тварь – костелап? Такая хрень, её некромаги лепят из останков плоти. Опасная, шустрая, а мне всего восемнадцать было. Порезал он меня чуть ли не в ленты. Так и сгнил бы у таких благодетелей, если б Тракт-батя не отыскал. С тех пор аж трясёт, как в стены попадаю. Наши монахи… Они не такие.
- Понимаю, - кивнул Кристин. - И сочувствую. Но пока что больше так не делай. К слову, те монахи во дворе, с добром... что они там пытались рассказать о кладбище?
Репей мрачно хмыкнул.
- Они всех покойников, которые рабы, валят в одну могилу. Точнее, в три. Даже не утруждаются отпеть, и в этих могилах заваривается такая чертовщина, что на трезвую голову не разберешь. Я их запечатал, но это ненадолго. Надо выжигать, а если выжигать, то ты не сможешь их описать. Обугленные кости ничего не доказывают. Не бери в голову, пока вылезти не должно.
Кристин хмыкнул тоже, задумчиво и согласно. Чёрт мог так же сломать ногу в правилах. С одной стороны для описи нежити ему хватило бы слов михаилита - записанных и подписанных. Но вот рабы и обряды - уже требовали личного взгляда. Но смотреть пришлось бы на нежить, причём на трезвую голову.
"Дилеммы, дилеммы".
Впрочем, пока что ждала монастырская церковь, в которой, если трактирщик не врал - а Кристин очень надеялся, что он врал - хотелось петь.

- Spem in alium nunquam habui
Praeter in te, Deus Israel!..
Счастье. Искреннее и незамутнённое. Вот что испытывал Кристин, глядя на прекрасную, но запрещённую статую девы Марией. Сквозь желание гнусить псалом прорезалась картинка, как сухой морочник касается рукой чела статуи, как смотрит на это отец-настоятель - не этот, какой-то другой. Как сменяют друг-друга толпы радующихся, как текут монетки. как всё новые и новые морочники касаются...
- Отец Иоганн, - радостно заметил он. - Мы ведь все здесь согласны с тем, что воровство, рабовладение - даже прикрытое отдачей на покаяние, - хранение и демонстрация католической и хуже того, бунтарской символики - это противно закону и церкви?
- Но ведь она чудотворная, мистер Рид, - не менее радостно ответил настоятель. - Чудо горнее, незамутнённое! Как же от неё отречься? А так - всё так, как вы говорите. Может, отобедаем?
- Лжесвидетель не останется ненаказанным, и кто говорит ложь, не спасется, - хихикнул Кристин, восторженно глядя на статую и прикидывая вес. - Если всё так, согласны ли мы все так же, что ложь и храмовая торговля - равно противны закону и церкви? Что чревоугодие - грех, что тело - суть храм Духа Святого? Что от соблазнов следует избавляться?
Стоящий рядом Репей закатил глаза, что-то пробормотал под нос и сунул Кристину в руку кристалл аметиста, подвешенный на веревочку.
- От простеньких мороков помогает, - обрадовался он. - Благо, тут не брат Фламберг чаровал. Я на улице подожду, а то без амулета от радости сдохну.
Отец-настоятель счастливо закивал.
- Но, мистер Рид, всё это - мерзость, но ведь статуя так умилительна! А у нас на обед уха!
- Уха...
Кристин выволок отца-настоятеля из церкви, захлопнул дверь и наклонился к нему так близко, так, что тот вжался в стену.
- Отец Иоганн, скажу честно: мне очень, очень хочется закрыть этот монастырь. Распустить. Отдать монахов на покаяние, потом разбросать их по праведным обителям. Вам нравится такая идея, святой отец?
Отец Иоганн дёрнулся было, но сдался, стоило лишь прижать плотнее. Замотал головой.
- Не нравится, - согласился Кристин. - Вижу, понимаешь. Поэтому я предлагаю тебе шанс - единственный - остаться здесь, при кормушке. Но для этого придётся поработать. Хорошо поработать. Всё ещё понимаешь?
- Чего тебе надо, комиссар? - Глухо поинтересовался настоятель. - Лошадь и шотландского висельника? Мешок денег?
Кристин вздохнул. Отступил на шаг, отряхнул руки.
- Сейчас. Расскажу, чего мне надо, пока ещё отец-настоятель. И, знаешь что? Я уговорю на это милорда Кромвеля только потому, что знаю: отныне ты будешь жить праведно. Правильно. Ради вон тех тупоумных крестьян, готовых защищать вора и поганца, убийцу и насильника, лишь бы их прикрывала ряса. Ибо сказано: дам вам пастырей по сердцу Моему, которые будут пасти вас с знанием и благоразумием. Иными словами, предлагаю только потому, что жить правильно тебе будет очень, крайне погано - но это с непривычки. Ничего. Привыкнешь. А пока не привык - будешь страдать, поэтому советую привыкать быстрее. Итак, для начала ты избавишься от этой морочной мерзости. Это раз. Два - выкупы...
Кристин знал, что отец-настоятель надеется обмануть или перекупить внешнее управление: новых братьев, которых Комиссия пришлёт вместо старых. Уже планирует, как вернуть увезённое и растраченное на бессмысленную очистку кладбища. Уже ждёт с нетерпением, как этот дьявол в чёрном уедет и оставит в покое. Как забудет про покаяния, следствие, как вернутся сбежавшие монахи - самые нагрешившие...
Сам он надеялся выбить из Кромвеля такую замену, чтобы отец Иоганн пожалел о том, что монастырь не разогнали. Таких было мало, но - были. Брат-францисканец Аарон, не дающий без приказа даже сломанной зубочистки. Брат-доминиканец Коммод, чьё описание можно было ставить в словаре рядом со словом "фанатизм". Брат-михаилит Лука, неведомо как отжатый у Верховного бухгалтер. Рейес Битон - еврей-выкрест, который умел воровать так, чтобы не нашёл никто, и поэтому способный поймать на воровстве кого угодно. Пожалуй, так.
Здесь стоило пожалеть отца Иоганна, но - не жалелось.

Кладбище. Ещё кладбище. Бумаги - фунты, десятки фунтов бумаг, потому что отец-настоятель, видимо, из мелкой мести или в надежде закопать важное, сгрузил вообще всё, что нашлось в монастыре. Камеры, где держали каторжников. Лечебница, лекарства для которой украли и перепродали Макбетам. Часть католической утвари, видимо, чтобы облегчить работу комиссарам, украли тоже. Тайники, которые стоили головной боли, потому что луна упорно подсовывала самые поганые дороги из возможных, испытывая кровью, смертью, тленом и небытием.

Наёмники в количестве двадцати человек под руководством Хьюберта Бели не слишком помогали, но и не мешали, присматривались, без суеты делали, что им говорят. Кристин тоже и не мешал, и присматривался. То, что он видел урывками между головной болью и метаниями по монастырю, нравилось. Найм таких отрядов Комиссия одобряла, Кристин - одобрял тоже, и не только потому, что именно их невмешательство спасло его шею. Спокойные солидные наёмники, не склонные к резким поступкам, стоили дорого, но и приносили немало.

Загвоздка вышла на борделе, который прятали в странноприимном доме. Четыре мальчика, три девочки, все - до четырнадцати лет. Что делать с ними, Кристин решительно не знал. Не возить же с собой? Комиссар - тот же михаилит, живёт дорогой. Комиссия не держала приютов, страна тоже, и все они жили только при монастырях, и...
Он угрюмо улыбнулся. Если обитель святого Дуротана, которую, впрочем, вскорости переименуют, хочет содержать приют, платить наставникам - кто он такой, чтобы мешать богоугодному делу?

Битон прибыл спустя три дня, в сопровождении отряда Дерека Уоллеса - бывшего сержанта лондонской стражи, который перешёл в Комиссию добровольно, по убеждениям.
Кристин беззвучно присвистнул: реакция Кромвеля на отчёт воистину превосходила все ожидания.
- Рид, таки почему ты не спрашиваешь, как я поживаю? - Еврей-выкрест спрыгнул с коня рядом с повозкой, на которой томилась и исходила остатками мороков конфискованная статуя. - Ой, даже не спрашивай, потому что я сделаю сейчас скандал и тебе будет весело. В мои годы ехать в такую даль, чтобы монахи расчесывали мне нервы!..
"Во все твои сорок пять".
- Мне уже весело, - ответил Кристин, косясь на повозку. Вроде бы из-под ткани она заморочивала уже не так ярко, но может, он просто привык? Битон звучал на диво радостно для человека, проскакавшего два дня почти без отдыха. Но возможно достаточно радостно для человека, которому достался такой чудный проворованный насквозь монастырь. - И я тебе, между прочим, добыл монахов, которые годами богатели, не платя нам и крохи. Видишь воон там окошко? Там целая келья, забитая бумагами. И ещё они нам взятки задолжали. Но давай, скандаль, грызи меня, пинай, только сначала расскажи, что в Лондоне? И вообще?
- Рид, не волнуй меня так сильно. Вспотеешь, - Битон заглянул под покрывало статуи с видом юнца, интересующегося, что у шлюхи под юбками. - Шо ты хочешь от моей жизни? Уже сиди и не спрашивай вопросы. В Лондоне дышать нечем, а золотари делают гешефт.
- Там рядом с правой ногой ещё волчьи яйца, - подсказал Кристин. - Очевидно, святые. Если облобызать, отпугивают волков, которых тут давно вывели. Значит, лорд-канцлер решил сделать эту обитель показательной?
- Слушай, я так тебя уважаю, что даже забыл за шо, – всплеснул руками Битон, с недоверием разглядывая усушенные остатки волчьих гениталий. – Ты пишешь отчет, к нему письмо, требуешь весь цветник Комиссии. И вот мы тут. Старичьё в каретах, но думай, что они уже имеют тебе душу. И ты спрашиваешь – зачем и почему? Потому что таки да! Надо перевоспитывать и украшать добродетелями. А где твой карманный михаилит, которому заплатили столько, будто он уже вчера случайно стал магистром?
- То, что я требую, и что получаю - могут быть две большие разницы, - педантично уточнил Кристин и кивнул Уоллесу. - Михаилит бегает где-то вокруг. Тварей развелось...
Разговор затягивался - нет, он был затянут сразу, с первых реплик, - но и заканчивать его не хотелось. Наверное, потому, что тогда лично у него дел в монастыре уже не оставалось - только забрать повозки, людей и медленно и вдумчиво покатить в Лондон. В надежде, что к тому времени эпидемия закончится. Грызло - как каждый раз - ощущение, что что-то не доделал, что-то не досказал, закончил всё не так и не затем, а вот если остаться ещё на день-другой, то нашлось бы решение лучше... и как всегда после работы накатывала спокойная меланхолия, когда не хотелось вообще ничего.
"Или просто мне хочется посмотреть, как корчится отец-настоятель. Или - увидеть, как всё становится лучше хотя бы здесь".
Кристин фыркнул и оставил Битона в покое изучать собранное, словно он не видел всего этого дюжину дюжин раз. Для "лучше" пришлось бы остаться здесь на годы, а лучше - поселиться и вырастить детей. Нет. Хороша страна Англия, но пока в ней хватает и других мест, которые можно улучшить.
Найдя взглядом Хьюберта Бели, спокойно разглядывавшего спешивающихся людей Уоллеса, он махнул рукой: дескать, собираемся. Пора.
Командиир наёмников тоже думал о том, чтобы где-нибудь осесть, найти жену, вырастить детей. Возможно, когда-нибудь... Комиссия не забывает верных детей. Даже вот у этого монастыря хватает земель. Да, их конфискуют в пользу короны, несомненно, но в бумагах Кристин заметил нечто странное. Земли, которые не принадлежали монастырю и одновременно принадлежали. Получается, земли были ничьи, и об этом стоило подумать, потому что верность покупалась не только деньгами, но... позже. Пока что их ждала дорога.
"И всё же, на кой дьявол отец-настоятель написал то письмо?.."

1 июня 1535 г., Лондон, Уимблдон-касл.

Кристин терпеть не мог дожди, а этот обрушился на Лондон словно кара Господня - или намёк свыше, что улицы надо уже, наконец, почистить. Золотари старались, как могли, зарабатывая на старость, но город всё равно вонял страхом и дерьмом. Дар сбоил, наполняя улицы толпами оживших мертвецов, спокойно бредущих по своим делам - по крайней мере, Кристин надеялся, что это всё просто шутки новой луны, а не случайный взгляд в то, что будет.
По крайней мере, красная громада Уимблдон-касла, сердце Комиссии стояла прочно во всех мирах. Определив людей Хьюберта Бели на кухню, Кристин швырнул шляпу с безнадёжно обвисшими полями слуге, скинул ему же навощёный - и всё равно промокший - плащ и поднялся на второй этаж, туда, где располагался кабинет Томаса Кромвеля.
Наместник ада, злыдень и кузнецов сын разумеется, работал. Судя по слабому запаху бренди - работал с раннего утра, и приятной эту работу было не назвать. Кристин поискал, куда на заваленном бумагами столе положить последний отчёт, пожал плечами и пристроил его поверх предполагаемой бухгалтерии Хайдского аббатства. Бумагу Комиссия изводила в совершенно жутких количествах.
- Милорд.
- Рид?
"А что, ещё какой-то идиот летом ходит в чёрном длинном колете?"
Кромвель махнул рукой куда-то в сторону круглого столика на вычурной ножке, на котором красовалась дорогущая бутылка венецианского стекла и два кубка-черепа.
"Вот спасибо, словно их и без того мало. Хотя бренди хорош. Яблочный".
- Когда я сравниваю нынешнюю жизнь человека на земле с тем миром, о котором мы ничего не знаем, мне кажется, она подобна стремительному полёту одинокого воробья через банкетный зал в зимний день.
"Поэтично. Страшно подумать, что при этом думает воробей".
- После мгновения уюта, - "Намёк, чтобы пил и выметался уже?" - он исчезает из виду в заснеженном мире, из которого прилетел. - "Точно".
- Так и человек появляется на земле всего лишь ненадолго, но о том, что было до него и что будет после, он ничего не знает.
"Судя по количеству бумаг, считая и вон то, про испанцев, с краю, милорд как минимум старается".
- Лошадь, как я вижу, ты не нашёл.
"Как?! С наёмниками двадцать одна прискакала!"
- Зато я обнаружил Александра МакКензи.
"О, счастье неимоверное!".
- Ричард Фицалан его, похоже, очень ценит.
"А вот это стоит запомнить. С одной стороны у нас принц-пуританин. С другой - бывший мятежник и якшается с беглыми мятежниками".
- Милорд, - заметил Кристин, задумчиво глядя в бренди сквозь хрустальные глазницы, - для эффективной визитации нам нужны тройки. Комиссар, священник и... не знаю, солдат.
- Мысль дельная, - одобрил Кромвель. – Так и сделаем.
"Правда?! А то очень неудобно, когда..."
- Правда, ты как путался по монастырям в одиночку, так и продолжишь.
"Дьявол".
- Вот что, Рид, мы , - "Кто?" - посовещались и решили - "Может, не надо?" - , что комиссарам нужна какая-то защита, как у стражи.
"Хм".
- Получишь у Лейтона. Кстати, о страже. Вы с Джеймсом Клайвеллом, кажется, однокашники? 
- Хм? - полуутвердительно промычал Кристин, пытаясь осознать факт, что начальство иногда и правда заботилось о рядовых комиссарах. - Да?
Кромвель оторвал взгляд от бумаг.
- Да, - твёрдо уведомил он. – В списках студентов-юристов Академии Уолси вы разделены всего несколькими фамилиями. Остеном и Пайнсом. Да?
Кристин пожал плечами.
- Если ваша милость так утверждает, значит, так оно и есть. А зачем?
В памяти и правда что-то отзывалось, в основном похмельем и треньканьем лютни. Джеймс Клайвелл... нет, уже сэр Клайвелл. Точно. С лежбищем в Бермондси, где не так давно бунтовали католики, где не так давно проводил... визитацию... Уилл Харпер... как и в обители яйценосного Дуротана.
"Ой, нет. Пожалуйста..."
- Да, - еще раз уведомил его Кромвель, будто читал мысли. – Клайвелл – хорошая ищейка. Умный, причуистый. Один раз поставишь на след – нипочём дичь не потеряет. Разве что вешать любит, ну да простительно. А вот церковь у него там… Святого Иакова, между прочим. Надо бы поглядеть, Рид. Мне нужно, чтобы у ищейки голова не болела.
"Передача боли с констебльской головы на комиссарскую. Почти алхимия".
- Может, туда сразу отправить армию? - Заметил Кристин вслух. - Если по аналогии с Дуротаном, то после Харпера в этой обители святого Иакова наверняка проводят жертвоприношения в пользу испанской дофины, а фоном - ежевечерние посиделки с обсуждениями, как бы убить вашу милость, его святейшество и Его Величество, чтобы посадить на престол принцессу Марию и передать страну Франции. Нет. Надо две армии, так надёжнее. Всё равно ополчение уже собрано, зря, что ли? Скажите, милорд, как вышло, что Харпер всё ещё жив?
Кромвель отложил перо в сторону.
- Комиссара Харпера больше нет, - невозмутимо уведомил он.
Брошенный замок на холме. Документы... мелькнули и пропали, оставив стынущую боль в левом виске. Сам дурак. Лорда-канцлера окружала мерцающая сфера, преломляющая и путающая дороги и времена. Даже этот взгляд, оттолкнувшийся от Харпера, граничил с чудом - спасибо луне и Дуротану. И, наверное, тому, что милорду было плевать, узнает об этом кто-нибудь или нет.
"И всё же, это - тоже стоит запомнить".
– Как и половины ополчения, - продолжал Кромвель, - Когда принц в отчаянии ловит головой стрелы – грустное зрелище. О чём это я? Ах да, о Харпере не думай. Нет его. А что они в этой церкви делают – узнай.
"Пушинка, пролетающая через кабинет".
Оставалось только согласно поклониться - узнаем, а как же, - и глотнуть ещё бренди - на удачу. Обитель святого Иакова так обитель. Пусть. Скорее всего, несмотря на собственное ворчание - мелкая забота, важная только сэром Клайвеллом и близостью к Лондону. Крупное же...
- Когда мы займёмся северными монастырями, милорд?
- Любопытному комиссару головной болью в висок насса… хм, - милорд отшвырнул перо в сторону. – Дьявольщина, Рид, прекрати эти свои штучки. С тобой говорить невозможно. В Линкольншире закрыли аббатство Лаут-Парк. И сразу же вспыхнуло восстание. В церкви святого Иакова в Лауте, после вечерни. Многовато у нас в стране беспорядка и церквей святого Иакова, не находишь? Доктора Джона Рейнса, канцлера Линкольнской епархии, который был болен в Болингброке, вытащили из больничной койки в священническую резиденцию, а позднее забили до смерти толпой, а реестры комиссаров были конфискованы и сожжены. После Бермондси – сразу туда. Любые полномочия, можешь взять любого законника, сколько угодно людей. Делай, что хочешь. Но в Линкольншире должны знать – Комиссия такое не прощает. Может быть, аккурат обновленное знакомство с Клайвеллом пригодится.
Кристин мысленно присвистнул, задумчиво покачивая кубком. Связь между церквами святого Иакова пока что выглядела сомнительной, но прочее!..
- Что армия? - Армия для подавления беспорядком годилась плохо. Для противодействия терроризму - не годилась вообще. А вот напортачить могла, и легко, причём портачила самозабвенно, с удовольствием и не раздумывая. - И простите за вопрос, милорд, но довольно ли у нас священников нового поколения?
- Армия – как обычно. То Саффолк - мятежников, то мятежники – Саффолка. Если б отправить туда Фицалана… Но нет. Священников – мало. Их нужно экономить. Хм, - Кромвель задумчиво оглядел его, будто видел впервые. – А давай ты сан примешь? А я тем временем уговорю Его Величество отменить целибат для священников.
Глоток бренди пошёл не в то горло, и Кристин закашлялся, просипел:
- Вот сначала уговорите... Проблема, милорд, в том, что мы приходим, но не остаёмся, потому что нас - мало. Не только священников, а вообще. И там, в обители, простите, чёртова Дуротана, глядя на чёртов бордель, я задумался: возможно, нам нужны собственные приюты? Не монастырские, где воспитывают такие вот дуротаны, а по образцу михаилитских? Ради будущего?
- Молодец, - кивнул Кромвель. - Я думаю об этом. Ну, иди, иди. Комиссара ноги кормят.
Кристин кивнул и пошёл. В голове роились разрозненные и пустые обрывки мыслей о святых Иаковах, заговорах, бунтах, лютнях и особенно - о рукоположении.

1 июня 1535 г., Бермондси

Ещё на подходе к рынку Бермондси Кристина накрыло гусиным ором и чувством безнадёги, смешанным с тревогой. Что-то бродило над городком, обещая пролиться если не кровью, то уж точно слезами. На гусиных рядах чувство только окрепло - невидимая луна в небесах явно танцевала что-то ирландское. Оставалось терпеть и развлекаться составлением теорий католического заговора.
- Отличные гуси.
- Очень красивые и здоровые. В какую цену?
Гуси собирались в Бермондси, накачивались здесь католическими псалмами и верой, после чего расползались по всей Англии, кипя в горшках и благоухая папизмом. Проникали в тела англичан подобно бесам, через рот, и вызывали ревностное желание служить Риму.
Почему при одном взгляде на этих чёртовых птиц мерещились гогочущие голые девки, Кристин даже думать не хотел.
"Возможно, к целибату".
- Для таких красавиц - два поцелуя и сорок шиллингов.
- У них такие яркие перья! Да, они точно привлекут внимание на нашем дворе!
А это, разумеется, был шпионский код, каким прикрывались торговцы и покупатели. Специальный окрас перьев, которые давали понять, что именно эта птицы избрана святым Патриком, покровителем Ирландии. Где-то он слышал, что в Бермондси жило порядочно ирландцев. Возможно, всё это было связано, через стада, наговоры, разрушающие страну изнутри семейных горшков и котлов. Перьями неведомые заговорщики набивали перины и подушки, воздействуя на невинные разумы даже во снах.
- Охальник. Чтоб я поцеловала мужчину за гуся?! Никогда!
"Правильно. Целовать надо гусиные лапы. И святой водой, святой водой омывать! Дьявол, это ещё откуда взялось?"

Задумавшись, он сам не заметил, как оказался у хлебных рядов. Запах выпечки чуть не валил с ног, и Кристин, даже не торгуясь, заплатил за толстый мясной пирог и немедленно запустил в него зубы.
"Ох. Так вот откуда..."
- Моё откровенное мнение, милая Делирия, всё это - шутовство. Набитый живот не делает человека сытым, а корона на голове - королём, - противореча всякой логике говорила низенькая толстушка, подозрительно вглядываясь в горло мешка с мукой. - Подумать только, усыновить несчастного мальчика! А это что, таракан?!
- Королям надлежит вести себя по-королевски, дорогая Деменция, - не противореча логике, отвечала подруга, высокая и тощая. - Законы о бедных он принял, всё ж верные.
- Законов о бедных у нас хватает с избытком! Зачем он разрешил этих дьяволов, этих комиссаров?! Ой, а где просвиры?
Дьявол откусил ещё кусок пирога, с удовольствием сознавая, что заполнение живота очень даже способствует сытости. Ещё он сознавал, что слишком задерживается, но в конце концов, где ещё услышишь правду, как не от кумушек? Как любил говорить лорд-канцлер, кумушки-прихожанки наговорят в четыре раза больше, чем найдёт иной комиссар.
- О да. Им нужно отрезать уши, как шарлатанам и гадалкам. Как вспомню этого Харпера... Тошнота подкатывает. Хорошо, что Джеймс подоспел вовремя.
Харпер, срывающий одежду с радостно хохочущей ведьмы прямо на алтаре. Констебль, режущий его без ножа.
"Однако".
- Бедный Джеймс... Его ведьма беременна, знаешь? Но я слышала, в Линкольншире комиссаров на колокольне повесили. Жаль, наш Джеймс ничего такого не разрешает.
Виселицы, виселицы, виселицы...
"Пирог. Вкусный, сочный".
В стороне толпа жадно качнулась, вздохнула, и Кристин позволил увлечь себя туда же, к лоткам свечника и торговца религиозной утварью, где горячо разглагольствовал монах-доминиканец.
- А если прорицатель имеет духовный сан и заявляет, что он свидетель божественных откровений? Как быть тогда?
"Ради тебя надеюсь, что это, так сказать, академический вопрос. Тем не менее, некоторые академические вопросы лучше оставлять при себе. А ещё лучше - вовсе о них не задумываться".
Словно услышав мысль, рядом с доминиканцем возник стражник.
- Констебль разберется. Пройдёмте.
"Например, поэтому".
- Ползком! Ползком к распятью вы будете ползти, как в Страстную пятницу! В кровь сотрете себе колени! Разрыв с Римом - это отказ от истинно-ооой!
Монах вскинулся, встал на цыпочки, потому что стражник аккуратно взял его кисть на излом. В толпе завздыхали, закрестились. Вздыхали, судя по всему, согласно и с истинной верой, и с ой. А когда стражник повёл мученика с рынка, Кристин умилённо вздохнул, придавая лицу выражение благостной тупости: над толпой разнеслось тихое, прочувствованное гудение, в котором легко угадывались слова католического антифона.
- Salve Regina. Salve, Regina, Mater misericordiae; vita, dulcedo et spes nostra, salve...
Аутодафе. Рвущиеся из огня крики.
Оставалось только вздыхать и подбираться бочком к просвирочным старушкам, которые скорбно ломали руки в сторонке.
- Вот навуходоносоры, - тихонько и сокрушённо произнёс, провожая взглядом стражника.
- Вот посмотри, какой приличный молодой человек. Сразу видно - воспитанный. Пирог ест, - скорбно заметила толстушка, не переставая заламывать руки.
- Юноша, а вы за невестами к нам? - утирая слёзы, поинтересовалась высокая.
"Целибат ещё не отменили".
- Увы, - в тон вздохнул Кристин. - Слишком скорбно на сердце, чтобы думать о такой радости. Из обители наисвятейшего Иакова Дуротана я. Разорили его дьяволы эти мерзкие, комиссары косматые. Все святыни!.. Расскажу - не пове...
Толпа вздулась снова, откачнулась от края.
- О, матерь божья, пресвятая дева Мария! О, святой Иаков, убереги нас! - взвизгнул женский голос где-то у лавки с утварью.
Кристин взглянул поверх голов и мысленно вздохнул. Ну почему бы не чуть позже?
"А, впрочем, и правда соученик, отдалённый на две фамилии".
Здоровенного северянина он не знал, как и пожилого сухого стражника, в чьих глазах - внимательных, острых, - мелькало что-то волчье. Но и Клайвелла не узнал бы, не связывай их альма матер. Вместо моря - дубинка, кинжал, кольчуга и шрамы, за каждым из которых...
Мелькнула Фемида, стыдливо закрывающая глаза ладонью вместо повязки. Пальцы другой руки были переломаны. Жаркий песок арены. Маски. Шрамы, шрамы, шрамы...
- Разошлись, - сэр Клайвелл говорил негромко, ласково улыбаясь. - Монахов не видели, что ли? Миссис Аддингтон, у вас гусь из корзинки сейчас сбежит. Потом не жалуйтесь, не приму. Миссис Паркинсон, место рядом с миссис Мерсер всё ещё свободно. Хотите? Нет? Тогда - домой. Миссис Альцгеймер? И вы не хотите? Хм.
Воронами отзывалось имя миссис Мерсер. Пиром их.
"А впрочем, это вот озадаченное хм - оно же ко мне".
Кристин улыбнулся, почесал носком левого сапога правую икру и скрутил хитрым винтом пальцы на той руке, которую не видели миссис Паркинсон и Альцгеймер.
- Не знаю, что за миссис, сэр констебль, но тоже к ней не хочу. Так что уже иду. Отдыхать с дороги, в трактир. Вот только пирог доем и шляпу куплю. Это ведь не воспрещается?
- Добро пожаловать в Бермондси, - зеркально повторив его жест, ответил Клайвелл. – Здесь вам всегда рады. Особенно, если вы не нарушаете закон. Мистер Даун, я всё вижу! Расходимся, джентльмены и леди, да поживее…
Руку волкоподобный стражник скрутил уверенно, так, что остаток пирога полетел в грязь, а Кристин согнулся в три погибели.
- Сарданапалы! Управы на вас нет!.. Ой...

Пожаловаться на приём в управе Бермондси Кристин не мог при всём желании. Пусть женщину - "Ведьма!" - выгнали ужинать, зато Клайвелл выделил сборник прецедентов за тысяча пятисотый год, подложить под колченогий табурет. Судя по тому, как едва заметно изменились глаза лейтенанта, честь эта доставалась далеко не всякому, если доставалась вообще.
- Новое украшение? - кивнул Кристин на серьгу в ухе бывшего однокашника. - И носишь?
- Ты сорок пятый, - Клайвелл порылся в низком шкафчике у окна, извлекая на свет божий бутылку вина, две кружки и пирог с сыром и чесноком, – кто меня о ней спрашивает. Понимаю, незаконно и неправильно. Но! Сорок пятый, Рид! Конечно, такая диковина – констебль-вольноотпущенник. Чем обязан, к слову?
- Ты этими сорока пятью гордишься, - поинтересовался Кристин, разливая вино, - или хвастаешься? Несмотря на неправильность и незаконность? Но впрочем дело не в этом. Комиссия не понимает, что творится в Бермондси с точки зрения акта о супрематии. Чего комиссия не понимает, то ей не нравится, от того у неё болит голова. Коллективно. Ergo - она присылает меня.
- А до тебя – Харпера. Подчищаешь за мальчишкой там, где он нагадил? - Клайвелл улыбнулся, радостно и хищно одновременно. – Но, впрочем, дело не в этом. В Бермондси творится херь. Акт о супрематии подписали все, но периодически то листовки, где короля всяко-разно величают, появляются, то ведьм под католические литургии жгут, то вот такие сходки, как на рынке. Поэтому, если принимаете в своё братство больных головой – я готов.
Клайвелл рубит руку сам себе.
Кристин сморгнул и невольно бросил взгляд на руки бывшего однокашника, хотя только что их видел. Запястье и правда обвивал круговой шрам.
"Однако. Но ладно, ладно, не трогаю больше твою серьгу. Пока".
- Листовки, сожжения, сходки кто-то должен организовывать, - заметил он вслух. - Как-то координировать, причём быстро и гибко, если судить по тому, что случилось на рынке. Знаешь, если вспомнить, как ходил, слушал, то возникает ощущение... одинаковости? Все эти кумушки, они говорят разное, но одним тоном, с одним вектором. Мы говорим не о стихийном терроризме и саботаже, а о некоем дирижёре, под жесты которого люди поют Salve Regina. Это...
Это - причастие. Четверо мужчин в белых балахонах, под которыми ничего нет. Девушка - богородица. Держат за руки и ноги. Разрезают кожу, растягивают, собирают кровь. Нет. Собирает. Священник. Пигментные пятна на руке. Лицо?.. Нет.
- Да будут все едино, - медленно повторял Кристин за усталым старческим голосом, - как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино, – да уверует мир, что ты послал Меня. И славу, которую Ты дал Мне, Я дал им: да будут едино, как Мы едино. Умоляю вас, братия, именем Господа нашего Иисуса Христа, чтобы все вы говорили одно, и не было между вами разделений, но чтобы вы соединены были в одном духе и в одних мыслях. Одно тело и один дух, как вы и призваны к одной надежде вашего звания; один Господь, одна вера, одно крещение, один Бог и Отец всех, Который над всеми, и через всех, и во всех нас. Прошу вас, братия, будьте, как я, потому что и я, как вы. Да будет... понимаешь?!
- Да, - Клайвелл сунул ему под нос резко пахнущие соли. – Дыши, Харзе помогает. Понимаю. Это куски из Евангелия от Иоанна и послания апостола Павла к Галатам. На диво похожие на проповеди архиепископа Кранмера, но ритмика не та. Как будто пытаются петь на его мотив, но по ушам медведь потоптался. Но если кто и может помочь попасть к этому дивному пастырю, так это моя матушка. Порой мне кажется, что она вхожа во все секты Англии, а половиной из них – управляет.
Кристин прикрыл глаза, чувствуя, как от едкого запаха проясняется в голове.
"Инквизиция, Комиссия и констебулат, и этот культ, кажется, ухитрился попасть под юрисдикцию всех сразу".
- А ведь в отчёте Харпера упоминались библии под полом, - заметил он, гадая, жертвует Клайвелл матерью ради дела или просто сдаёт. - Теперь понятно, почему их бросили там гнить - в них просто нет нужды. Но ты говоришь - может помочь?
- Может. Но она мне нужна, смекаешь? Во-первых, как ни крути – мать. Во-вторых, сидит с детьми. В-третьих, иногда нужен ключик в эти гнилые двери. Я в последнее время всё больше по душегубам работаю, а они чуть ли не поголовно какие-нибудь культисты.
Джеймс мягко прошёлся по управе, и присел на корточки, заглядывая в глаза.
- Очухался? Часто такое? Как ты на тракте работаешь, вот так? Можешь сказать, моя палач – телепат, живёт на вине и сексе. Тебя такого обморочного вообще можно отпускать в эту секту?
Отстранив его, Кристин поднялся, придерживаясь за стол. Прошёлся по управе тоже, повторяя путь Клайвелла - на удачу.
- На тракте, - сухо заметил он, - очень редко встречаются... сущности размером с полгорода. Ещё реже мне приходится вот так на них сосредотачиваться. Большая часть работы идёт по мелочам, по конкретным уникальным образам. Вино, секс... кхм. Про мать - понял. Отпускать - можно, но нужно ли? Если твоя мать укажет направление, зачем сложные игры?
- Затем, - теперь Клайвелл говорил отстраненно, - что... Дьявольщина. Мистер Джеймс, помните же, что дано нам, чтобы любящий Бога любил и брата своего! Это отец Кристофер! Бьюсь об заклад, что... Что он прибил священника, я же всё равно в лицо его не знаю, а в паспортах портреты рисовать ни один кретин не придумал, заменил собой - и... Но! Но такими тётушки были, сколько я себя помню.
"Эк его нахлобучило. Не хуже меня. Только соль, кажется, не нужна".
Цитата ложилась в видение, как литая. И это, при всей удобности, напомнило ещё кое-что, на что Кристин тогда просто не смог обратить внимания, запомнить и передать. А сейчас - вспомнил.
"Ненавижу политику. Люблю политику".
- Описание достать я могу. И ещё. В обряде, который я видел, девушку держали четверо. Одним был Генри Норрис. Видел при дворе. Вторым - свечник с рынка. Любопытное сословное единство, не счита...
Впрочем, он мог и не говорить. Не должен был говорить. Должен был слушать и не сбивать. Потому что Клайвелла действительно нахлобучило, и он продолжал поперёк Кристина, всё так же отстранённо:
- Чудится мне, что это два культа. Причем, католиков я повывел собственными руками. И будет крайне неудобно, если этот священник... как его? Чужедушец, во. Еще что-то про отца Бернара мерещится, но пока не укладывается в сухую доказательную логику. Хотя бы потому, что он работал с Инхинн, а от Инхинн что-то спрятать - сложно.  Ладно. Надо как-то маменьку выманить, она не может не знать, - Клайвелл забегал было по управе, но взял себя в руки, подхватил валяющуюся на скамейке дубинку, обтянутую тканью, задумчиво пожонглировал ею. - Вот что, Рид. Мы с Хантером обычно в спешке не работаем. Бывает, с иным беседа затягивается так, что на ужин опаздываю. Тогда жена отправляет дочь с узелком. Или приходит сама.
Кристин поморщился, заранее ощупывая скулу. Дубинка с песком через полотенце ощущалась уже сейчас.
- Зачем выманивать, когда ты просто пойдёшь домой и поговоришь? А я, - он поморщился снова, - поплетусь в трактир побитым героем. Ждать, пока придёт трактирщик с... с какой-то юницей. Думаю, подавальщицей. Надеюсь, говорить и всячески ухаживать.
- Пегги, - кивнул Клайвелл, доставая из своего стола белёное полотно, а из подпола – ведро с водой. – В постель не тащи, в ней половина Лондона побывала. В борделе и то чище. Ну… Держись крепче, что ли.
Держаться почти не пришлось, за что Кристин был искренне благодарен.
"Всегда приятно иметь дело с профессионалами".
Размытые примеры профессионализма той или иной степени вовлечённости возникали на миг, рассыпались и заменялись новыми, пока Кристин не постучал по крепкому колченогому табурету - на удачу.
Синяки от лёгких ударов получались замечательные, словно били часами и всерьёз. Такому позавидовал бы любой мученик. Такому не позавидовал бы ни один подследственный. Ни тот, ни другой, впрочем, не поняли бы, что за синяками нет боли, что они не мешают двигаться и думать.
Для трактирщика этого должно было хватить. Для подавальщицы - тоже.

- За что ж вас так, господин мой, - сочувственно вздохнул трактирщик, подсовывая горячее вино. - Живого места ведь нет. Неужели за праведность?
- Если бы, - Кристин скривился, когда рыжая пухлая Пегги - "Единство. Нож, которым... вероятно, луна", - демонстрируя изобильное декольте, приложила к особенно жуткому кровоподтёку кусочек мяса. - Спрашивали ерунду какую-то, как обычного преступника! Ориентировки у них... где был двадцать пятого мая? Кто может подтвердить? А если подумать? А если на дыбу? И табурет из-под ног, сволочи, походя так, привычно. Потому и колченогий небось. А что я им скажу, кроме истины? В пути был, к обители святого Дуротана...
- Дуротан, да, - покивал трактирщик, - вы изволили говорить на рынке. Да уж и слухи долетели, как там комиссары лютуют. Ой лютуют! Несчастный настоятель, говорят, похудел - одни глаза остались. Что ж там было, знаете ли? Уцелела ли святыня?
- Бедненький, - Пегги ласково погладила по плечу и прижалась поплотнее всей выдающейся собой.
К женщинам комиссарам предписывалось проявлять благородство, учтивость, внимание и такт. Секс с похотливой, но обманутой - дважды - женщиной уставу противоречил.
"И, разумеется, есть ещё предупреждение Клайвелла. Не говоря о том, что Пегги эта - тоже культистка в рамках единства, и, получается, речь уже идёт о свальном грехе. И мужеложестве".
- Слухи, - сухо заметил Кристин, болтая вино в кружке и размышляя о том, что к счастью, если слухи и сообщали о некоем конкретном комиссаре, то сейчас его не узнал бы даже лорд-канцлер, - увы, мне не требуются, ибо многое видел сам. Как смертным боем били брата-ключника, не желающего отдавать обитель на разграбление. Как замертво падали святые братья, не выдержав осквернения святынь. Как лишали искупления трудом тех, кого теперь ждёт петля. Как под народные стоны выезжали со двора не пять, не десять, а двадцать телег с реликвиями и добром, потому что вычистили это дьяволы всё, на что взгляд упал, а смотреть они могли словно сквозь сам камень. Статую богородицы лицом вниз на телегу кинули, а она чудотворная была, счастье несла. Остался только голый камень от святой обители, а ведь святее её только Иоанниты-рыцари были. А заправляют там сейчас всем наёмники диаволовы... вроде бы и осталась обитель, а нет её больше. Не помолиться там истинно верующему, как бывало. А вот... - он бросил нерешительный взгляд на Пегги, смотревшую на него, раскрыв ротик, вздохнул. - Скажите, друг мой, я же вижу, вы разделяете горе, пусть и далёкое оно... но как же вы здесь, в реформацию, молитесь, не оскверняя души?..
- Я вам притчу расскажу, господин, - трактирщик тоже вздохнул. – Жил неподалеку человек святой жизни, Августином именуемый. Зрил за паствой своей, аки добрый пастырь, от волков оберегал. Да сам не уберёгся. Сгорел у креста, мученическую смерть приняв. Потому что доверился, думал – овцы заблудшие. А оказалось – дьяволы. Сожгли они Августина святого, и агнцев его пожрали.
- Всякий молится со всяким, ибо там где и три, и четыре, и больше соберутся на молитву, там и Я, - истово перекрестилась Пегги - справа-налево, наоборот.
Деревянный дом на углу улиц. Цветущая вишня.
- Притчу о святом Августине, друг мой, знают всё, кого волнует судьба страны, - хмурясь, Кристин поднёс к губам кружку и, не глотнув, отставил, словно передумав. - Равно как всем известно, что трактир - первое место, куда дьявол идёт трепать языком, потому что у трактирщиков они трепливы. Хочу надеяться, что здесь оно не так, но - я всё рассказываю, доверяю, а вы - всё слушаете, и хотите ещё слов. А то, может, и имён, зачем-нибудь?
- Так, господине, может, за вами сэр Джеймс наблюдение поставил, - заметил трактирщик, - а я и не знаю. У нас тут с порядком строго всё обстоит, муха порой разрешение спрашивает, чтоб пролететь. Вот про Гарольда Брайнса слыхали? Доложу вам, тот ещё был – работорговец, чернокнижник. У меня комнату снимал, так весь пол непотребствами исчертил. Можете поглядеть, коль хотите. А и того мастер Джеймс вздёрнул. Аккуратственно надо. А помолиться – так чего б не помолиться-то? После вечерни вот, ежели желаете.
Тут о пряно пахнущем - слишком пряно - вине помогло забыть изумление.
- После вечерни, говорите?.. Как же - прямо в церкви? И констебль, который выписывает разрешения мухам, не знает?.. Я желаю, воистину, но...
- Зачем же в церкви, - в свою очередь изумился Гарри, - она осквернена комиссаром и реформацией. Я уж вас отведу, не бойтесь. Пегги, милая, принеси уж господину отобедать, хватит мясо по лицу-то размазывать, его внутрь надо. А вы, господин, почитайте покуда вот это. Да переписать надо будет к вечеру двенадцать раз, по числу апостолов. И не показывайте никому, а переписывая - молитесь.
"Двенадцать раз?"
В стопке, которую, таясь, сунул в руки трактирщик, на вид было с сотню листов. До вечерни оставалось всего несколько часов. Арифметика складывалась так, что задание выдали невозможное, не рассчитывая на выполнение. Рассчитывая на чувство вины.
Кристин кивнул, бережно принимая бумаги, которыми хотелось надавать трактирщику по морде. Увы. Таких вот Гарри Кристин ненавидел даже больше, чем отцов-основателей, которые, ступая по следам копыт что дьявола, что Папы - впрочем, одно и то же, - искажали, калечили истину, но больше ничего. Гарри приносили им рассудительность, места для вербовки и, главное, деньги. Без денег все эти пророки и сущности спокойно умирали бы в безвестности, не успев навредить никому, кроме себя. Не отвлекали бы ресурсы короны и Комиссии от действительно важного.
Но бить было нельзя. Когда-то там, за вечерней, ждал целый косяк рыбки, которую можно было обвинить в чем-то большем, чем домыслы мистика.
Поэтому - и только поэтому, - Кристин прижал бумаги к груди и побрёл в комнату, которая, как он знал, выходила окном на задний двор.

Накрыло его почти сразу, слоило усесться за столом, мрачно глядя на стопку толстой грубой бумаги. Кристин взял перо и выронил, пачкая пальцы: из ниоткуда наплыла морда хорька на всё небо за крышей, пламенеющий меч, а потом полились словообразы - чёткие, понятные, ясные.
"Чёртовы михаилиты. Чёртовы, но завидно".
Слова, впрочем, получались забавные, даже при условии, что понимать их было некогда, только слушать и смотреть. Древний культ. Круговорот священников. Дом их - на перекрёстке улиц, у вишни. Кровавая чаша, адамитство и прочие нарушения нового порядка. Трупы в Темзе. Папа-демон. Знамение, как крестилась Пегги. Узкий круг.
"Стоп. Папа-демон?"
Слова послушно остановились, хотя, кажется, просто потому, что закончились, оставив его сидеть с чёрными пальцами, тупо глядя в стол. Точнее, в культистские записки, которые переписать было ну никак не...
Хмыкнув, Кристин не без труда поднялся, выглянул в окно, выходящее во двор и кивнул себе и хорьку. Бумаги вылетали из окна, подбирались, уносились и писались - без молитв, зато с руганью про культистов, комиссаров и затёкшие уже на двадцатой странице пальцы. Не предвидение, просто образ, но он знал - хорёк поймает и унесёт.
Если культистам нельзя было бить морды, то стоило как минимум удивить.
Потом оставалось только ждать, время от времени посылая надушенную дамасской розой Пегги за новыми пачками бумаги. Ждать - и размышлять о теологии, истории и исторических течениях. И, разумеется, о серьгах.

Потом, уже закончив жечь пустые листы в камине - к дьяволу излишний пепел, чистые листы должны были сгореть уже потому, что на них не было посланий Учителя, - он снова открыл окно. Пачки исписанных разными руками бумаг медленно вползали в комнату, подчиняясь железному разуму Комиссии, по воле которого вещи должны занимать только строго отведённое им место. Под пачками скрылся стол, затем кровать - видимо, Клайвелл действительно усадил писать всю управу. И, возможно, всю семью.
"К слову, о семье".
В переданные михаилитом слова о том, что в культ входил только узкий круг Кристин не поверил бы, даже не пригласи в группу его самого, даже не видя там Норриса. Маленькая группа, даже не выродись она, едва ли могла обеспечивать себя деньгами и влиянием, которые позволяли столько времени оставаться незамеченными. Значит, как минимум в такой мелочи мать Клайвелла лгала. Возможно, не только в этой.
"Что ж, тем интереснее будет молитва".
Кинжал за спиной. Нож за голенищем - в надежде, что будет даже веселее, чем кажется. Никогда Кристин не любил эти игры, хоть и входили они в работу комиссара. Куда приятнее было бы выбить дверь ногой, схватить священника за гриву...
"Только вот дверь будет заперта на засов, в подполе ждут бочонки с маслом, а сущность просто поменяет тело".
Предвидение медлило, расплываясь по единству, и Кристин раздражённо хмыкнул. Проверил нож ещё раз.
Ждать, пока где-то там закончится фальшивая - за это с сущности стоило спросить отдельно, - вечерня, было тяжело. Никогда он не любил эти игры. Комиссар не должен прятаться, не должен притворяться. Он должен руководить и направлять - открыто, не из тени. К сожалению, мир был не идеален. Пока.

Трактирщик, и только он, постучал очень деликатно, словно боялся разбудить.
Кристин бросил перо, которым писал на листе бессмыслицу и пачкал пальцы, бросил бумагу в огонь. Со скрипом отодвинул стул, тяжело прошагал к двери и открыл.
- Пойдёмте же, - Гарри выглядел одухотворенно, горел улыбкой так, словно приглашал на пир в качестве главного блюда, - пойдёмте! И без того задержались на вечерне. Сэр Джеймс по сей час в управе, свет там горит. Ну да это ничего. Видать, снова над чем-то корпит. Идёмте же, мой господин. Пора.
Белые балахоны на голое тело, пальмовая ветвь...
"Где только взяли".
Кровь.
Странно. Вряд ли неофитов сразу, без вопросов и выяснений допускали до тайных ритуалов, до узкого круга. Луна? Нет. Скорее, была вечерня, вечерня и ещё вечерня. Или?..
- Иду, друг мой. Заждался. Только вот... - Кристин обвёл рукой кипы бумаг и вздохнул. - Увязать слово не успел, но это быстро, это сейчас, вот, в простынь...
Не дожидаясь ответа, не глядя, как одухотворённость и жадность на лице Гарри сменяются неприкрытым изумлением, Кристин бережно собрал кипы в одну, прижал и завязал углы простыни узлом. Охнул, вскидывая на плечо и решительно двинулся к выходу мимо Гарри.
- Вы, господин... Эта... Как так-то?.. Истинное - и всё постигнуть?!
- Как? - Кристин покачал головой, не останавливаясь. - Волей Господа. Дух святой снизошёл на меня и полились слова святые на листы.
Гарри догнал его у лестницы - точнее, Кристин позволил себя догнать, смущённо остановившись, словно только поняв, что не знает, куда идти.
- Ведите, Гарри. Такой восторг у вас на лице, что сам не могу дождаться, когда же сам прикоснусь к святости.

Трактирщик спешил. Торопился к благодати рысью, вприпрыжку, тряся толстым брюхом и задыхаясь. Довёл до домика - деревянного, на пересечении улиц, - и сгинул, бросил одного в гостиной, среди пыли и пальм.
Кристин сгрузил переписанное у ближайшего дивана, хлопнул по нему ладонью, подняв облачко пыли. Блеклый образ: изнасилование. Нет. Да. Давно. Неофиты сюда приходили явно не каждый день.
"Впору чувствовать себя избранным. Горжусь".
Растущие в ящиках пальмы согласно зеленели листьями, и не думая вянуть и хиреть под английским солнцем, заглядывающим в гостиную через оконца. За ними явно хорошо ухаживали - священник? Раз за разом... - собирали урожай ветвей и листьев.
"Ибо пришел великий день гнева Его, и кто может устоять. Пришёл и прошёл?".
Впрочем, пока что было это опять же ни Богу, ни чёрту. Кристин коснулся зелёного листа, протянувшегося над головой - на удачу.
Скрипнула дверь, и он оглянулся. Увидел мужчину в белом балахоне - мягкого, пышного, с нежными воздушными ручками, похожего на клецку в том трактире, что держала чешка Милада в...
"Старческие руки оттягивают серебряной ложечкой надрез на спине девицы".
- Здравствуй, избранный сосуд, - вошедший говорил так же мягко, как и выглядел. - Златой сосуд, одарённый благодатью великой!
Пряча изумление, Кристин склонился в низком поклоне, пытаясь собрать в голове образ - яркий, слитный, такой, чтобы михаилит увидел, понял и передал. Или отец Кристофер со времени того ритуала успел переродиться вот в это, или единство умело замечательно