Парень, который в аббатстве разливался соловьём, сейчас не мог выдавить и пару слов. Боялся настолько, что говорить не мог, а вот действовать, да ещё так осознанно - вполне? Очень сомнительно. В том же аббатстве боязнь ему ничуть не мешала. Так зачем бы ему уходить от интересного зрелища туда, где тут же поймают, где дряни появляются? Да ещё так, чтобы пройти за спиной страшного михаилита, а не про противоположной, подальше от него? Пусть даже там надо пройти мимо рисунка дважды. Подальше от злодейского гада, который угрозами добыл правду и, небось, лично прислал констебля.
- Дык сидит, тебя не трогает, - резюмировал Раймон, снова поворачиваясь к Ролло и устраиваясь поудобнее. - Но понимаю. Страшные рисунки, непонятные. Коли так - давай, вали.
Он снова повернулся к Ролло.
Мороков не хватало просто до смерти. Без них приходилось полагаться на стук и шуршание грубых ботинок, на тени, скользившие вокруг, на звуки дыхания и расчёт времени. На чувство, без которого морочника просто не существовало, магия там или нет. Нападать на него было бы самоубийством, но... парень ведь уже смертник, чего ему терять.
Когда шаркающие звуки за спиной внезапно смолкли, Раймон чуть не закатил глаза. Какой идиот, спаси Господи. Словно на михаилитов никогда не кидались со спины. Словно их не учили... он резко развернулся, входя корпусом между руками разбойника - придурок толкал обеими, не одной! - поймал за правую и с выдохом рванул.
Лепесток пентакля, в который попал разбойник, не вспыхнул, не взорвался, даже не стерся. Сверху посыпались голубоватые снежинки, а парень исчез, не попрощавшись. Зато вместо него из угла выглянула усатая, морщинистая рожа тюленя с трепыхающейся рыбой в пасти. Животное с интересом огляделось, плюнуло своей добычей в Раймона и нырнуло в пол, окатив солено-горькой морской водой.
- Любопытный эффект, - равнодушно заметил Ролло, что-то помечая на бумаге.
- Весьма, - пожал плечами Раймон, вытирая брызги с лица. Вода оказалась просто ледяной, но, по крайней мере, в апартаментах чернокнижника было тепло и сухо. Он повернулся к стражнику и вскинул бровь. - Про этого типа смотритель ничего не говорил. Наверное, он был не очень дорог? Рыба, признаться, выглядит лучше. Честный обмен.
Стражник оглядел рыбу, поспешно прыгающую к дверям, Ролло, все также безмятежно пишущего, мокрого Раймона и вздохнул:
- Констебль будет очень зол...
- И в линиях тонких проявится тайны печать,
И в душу вольется огнем сокровенный поток!
И я расскажу все, что было и будет - опять -
Словами богов из нашептанных нескольких строк, - судя по тону, согласился с ним чернокнижник.
- Я принесу констеблю нового, - отмахнулся Раймон, глядя на Ролло. - И всё же, мастер. О какой же тайне речь? Об ответе на какой вопрос?
- Назовите цвет, юноша, - потребовал чернокнижник. - О котором думаете.
Почему никто никогда не говорит по делу? Даже тюлень выглядел более определённо. И хотя бы принёс свежую рыбу. Раймон поднял очи горе и застыл, только сейчас заметив узор на потолке, куда почти не доставал свет свечей. Цветной вычурный узор из трискелей-лепестков Ролло нарисовал как раз над кругом, заключённым в пятиугольник. Алый, жёлтый, зелёный и белый, огранённые чёрным закручивали вокруг себя небесную лазурь.
- Ирис.
Рядом с контуром валялся кусочек мела. Раймон поднял его и задумчиво оценил расстояние до стены. Могло хватить, могло и нет.
- Ирис - это цветок. Мужество, доблесть, достоинство и страдания. Конь через коня перепрыгивает.
Ролло досадливо вздохнул и впервые оторвался от своего листка, положив его на пол.
- Попробуйте думать о зеленом, - посоветовал он, наблюдая за Раймоном. - Ибо мел помнит. Почти как камень.
- Зачем? - удивился Раймон, подкидывая мел. Колокольчики согласно звякнули. - Я просто порисую тут в сторонке. Один уголочек вам ведь не жалко? Думал было про плоскость, но может быть слишком ой. Так, конечно, тоже, но шанс меньше, согласны?
- Чему вас в вашем ордене-то учат, - сокрушенно покачал головой Ролло, вставая на ноги и обнаруживая под собой еще один круг. - Стыдно, юноша, таким необразованным быть. Чем вы на уроках занимались? Горохом в потолок плевали? Мел - структура кристаллическая. Он запоминает, что им рисовали, как рисовали, с какими мыслями. Вы хотите перемкнуть контур, если я верно понял ваш замысел, а значит, чтобы оно тут не шарахнуло, вы должны учитывать активационные свойства. Я замыкал старт-ключ не на руны, но на цвет мысли, понимаете? На ощущения. Эмоции. И их цвет - зеленый.
Пока он говорил, из неприметной черточки на стене высунулась корявая, больше похожая на куриную лапу, рука. И пошевелила когтистыми пальцами.
- Бывало, что и плевал, - повинился Раймон. - Думаете, правильный, нормальный михаилит в тюрьму попадёт? Но придётся обойтись тем, кто есть, - он глянул на лапу, на дверь, на лицо стражника. - Хм. Мистер... а, неважно. Мечом не поделишься? У тебя наверняка в арсенале ещё есть, а тут вот... дрянь.
Стражник нервно кивнул, поспешно отцепил ножны и, бросив меч на пол, тут же захлопнул дверь с такой силой, что даже гул пошёл. В замке скрежетнул ключ. Подобрав оружие, Раймон повернулся к Ролло.
- Мне кажется, или эксперимент может прерваться слишком резко, если на контур плеснуть крови или затереть мел, как... - он скосился на пролом в стене, - курица лапой?
- Отнюдь, юноша, мы можем получить весьма любопытные наблюдения, - отмахнулся Ролло, поднимая бумагу. - И рекомендую очертить себя кругом.
Вслед за куриной лапой, по пристальному рассмотрению оказавшейся вполне человеческой, но с обглоданными пальцами, выглянула голова, а потом нечто выпрыгнуло на пол. Должно быть, это была женщина. По крайней мере, длинные волосы и черты лица указывали на это. Однако же, возраст женщины угадать мешали шрамы: правая сторона её лица была изуродована так, что не открывался даже глаз. Лохмотья прикрывали изуродованное тело, а когда тварь повернулась, стало видно, что у нее красные глаза. Старуха потянула носом воздух, как это делала вся нежить, и прытко запрыгнула на стену.

- …А мы - дети павших Домов,
Безымянные дети Великих Домов,
Чьи глаза затуманены бликами снов
Об утраченном лете.
По бескрайним дорогам миров,
Мы идём по бескрайним дорогам миров.
Одинокие искры полночных костров
Освещают нам путь к нашей смерти, - с чувством продекламировал Ролло, принимаясь стирать лепесток, из которого не так давно вынырнул тюлень. - Грядущее - вот цель, минувшее - задача.
Раймон на секунду закрыл глаза. Он не понимал решительно ничего. Бессмысленные стихи были хуже, чем котята в Меркурии, а пульсирующая боль в плече ещё и мешала сосредоточиться, попытаться понять... впрочем, было ли тут, что понимать, или Ролло всё-таки сошёл в тюрьме с ума и сам не понимал, что говорит, не видел разницы между этой белибердой и нормальными ответами? Что хуже, накатывало гнилое, болотистое ощущение собственной беспомощности. В этой идиотской патовой ситуации он, обученный михаилит, не мог сделать ровным счётом ничего. Рисовать контур? Он не переиграл бы Ролло на его поле, не смог бы отключить схему, не взорвав бы при этом... что-нибудь - вместе с собой. Не мог вытащить чернокнижника из пятиугольника - даже если бы удалось провернуть пространство, схема без управления скорее всего просто пошла бы вразнос. По этой же причине не годилось просто дать ценителю науки по лбу и вытащить за пределы кольца. И, наконец, Раймон не видел ни одной возможности его уговорить прекратить эксперимент, несмотря даже на то, что книга Ролло явно интересовала. Рассказывать о Светоче? Увольте. И без того хватало странных типов, которым только отвернись - тут же цапнут на опыты.
"Ладно. Стихи отбросить вместе с котятами - и что останется? Задача, которую нужно решить, цель, которой нужно достигнуть".
- И что именно вы хотите изменить в прошлом ради будущего? - устало поинтересовался Раймон
Скорее всего в ответ он получит ещё больше абракадабры, но в конце концов, вариантов не оставалось. Ну разве что сесть у стены и ждать, пока вернётся Клоуз с претензиями по поводу исчезнувшего заключённого.
- Ох, юноша!
Из Ролло будто вытащили стержень. Он устало обмяк в своей схеме, где вместо лепестка успел нарисовать остроконечный треугольник. Отложил в сторону мел и покачал головой.
- Легко ли быть архимагом? Вы когда-нибудь задумывались, каково это? Особенно, думаю, тяжело стихийникам. Чихнул - и развалил половину мира. Хе-хе, - дребезжаще засмеялся чернокнижник, - утрирую, разумеется. Большая сила - большая ответственность, молодой человек, вам наверняка твердили об этом наставники. А еще - это цепи и стены, надёжнее тюремных. Ведь я когда-то сдался сам. Не выставил охранные контуры, не повесил заклинания, просто лёг спать - и ждать стражу. А теперь... Теперь я хочу ветра и солнца, весны! Перед тем как снова запереть себя, но уже в монастыре. Знаете ли вы, что спираль - это и грядущее, и сущее, и, самое главное - прошедшее. Где-то там, в начале своей спирали, Ролло-Чернокнижник еще был просто Роллоном Егером, уличным мальчишкой с задатками, но не способностями. И сейчас, когда я почти подошел к тому, чтобы совместить, сжать спираль в точку, стать снова не-магом... Вы можете задавать вопросы, но если не можете помочь, прошу: не мешайте.
Раймон осторожно сел, прижимаясь спиной к прохладному камню, поднял орешек и подкинул его на ладони.
- Зачем монастырь, мастер, когда хочется весны и тепла?
- Во искупление, юноша, - чернокнижник поднял мел, принимаясь вычерчивать новый луч. - Ведь только на небесах я смогу встретить свою Мадлен, заглянуть в её глаза. Они были похожи на ваши, такие же темные, почти черные, провансальские... Вас ждет кто-то, молодой господин, на воле?
Само осознание служило переломным моментом, после которого можно - нужно было! - жить дальше. Кем бы ни был Ролло во времена молодости, сейчас перед Раймоном сидел просто старый человек, который хотел лишь касания солнца на лице - и покоя. И Мадлен. Впрочем...
- Простите за вопрос, но почему вы думаете, что она на небесах?
- Потому что я её заколол на алтаре, - просто ответил Ролло, скептически рассматривая новый луч и тут же стирая его. - Криво. Руки не те уже, вот лет сорок назад...
- И... кому вы её посвятили? - осторожно поинтересовался Раймон.
Даже если ангелам, он здраво сомневался, что небеса принимали подобные жертвы, невзирая на вид покрывала и цвет свечей. А вот преисподняя ещё и облизнулась бы с осквернённого алтаря.
Чернокнижник глянул на него удивленно, оторвавшись от рисунка.
- Никому, юноша, - просветил он, - она просто умерла в мучениях. Потому что жизненные силы влюбленной женщины - отличное наполнение для кадавра. Рекомендую попробовать.
"И действительно. Глупый вопрос".
Ладно, порой осознания было определённо недостаточно. Правда, в данном случае, кажется, не помог бы и монастырь. А Мадлен, скорее всего, бродила где-то призраком или тварью, если за прошедшие годы никто её не упокоил. Любовь и жизнь действительно обладали могущественной силой. Редкостной. Раймон со вздохом поднялся и шагнул к чернокнижнику.
- Непременно. Ох, мастер... если действительно хочется избавиться от своего дара - позвольте предложить сугубо прикладной вариант. На тракте к ним как-то привыкаешь - потому что они на самом деле работают.
- Это ж какой?
Чернокнижник настороженно замер, и Раймон приостановился, крутя орех в пальцах.
- Дар, мессир учёный, можно просто вышвырнуть. Хотя бы в это самое изумрудное ядрышко. Конечно, мне понадобится ещё немножко силы на то, чтобы закрыть его в золотой оболочке, но после этого - финита.
- И какой же вы вариант ритуала предлагаете, юноша? На крови, на доброй воле, на огне и мече?
Говорил Ролло, впрочем, без особой заинтересованности.
- Я предлагаю четвёртый, - Раймон переступил с ноги на ногу, поморщился, повёл раненым плечом. Левая рука двигалась не так хорошо, как хотелось бы, ну да к дьяволу. - Чего только не нахватаешься в пути по спиралям, особенно когда они - на Авалоне. Видите ли, мастер, направлений там нет, но если двигаться...
Удар пришёлся как раз в опущенный на кивке подбородок Ролло. Раймон едва успел его подхватить, не давая упасть на пол. В воздухе сладко повеяло магией, но... чёртова тюрьма. Даже такая малость пахла пиром, но брать её было бессмысленно. Стены всё равно не дали бы ничего использовать. Зато рука ныла приятно. Монастыри - монастырями, жизнь там часто бывала несладкой, но лично наложить руки на любителя кадавров из любимых женщин приносило мало с чем сравнимое удовольствие. Особенно, опять же, в тюрьме и особенно учитывая, что он так и не договорился с Клоузом об оплате, поддавшись на желание развеять скуку. Зря.
- Авалон... нет, мастер, боюсь я, вы бы там слишком прижились. Пожалуй, обойдёмся кровью.
Золотая скорлупка хрустнула о рукоять, и на ладонь Раймона выпало изумрудное ядрышко.
"Вот животные, которые никогда не будут бедствовать".
Кровь суть жизнь, суть душа. Раймон прижал изумруд к ранке на руке чернокнижника и подождал - недолго, достаточно лишь, чтобы камень запомнил, с кем связан. Мудрость и осознание. Ролло хотел вернуться туда, где были задатки, но не способности? На монастырь это походило куда меньше, чем на желание начать всё с нуля. Возможно, в ином направлении, возможно, нет, но что Раймон знал точно - так это то, что магия исходит из мира. И неважно, кому посвятил себя чернокнижник, неважно, что вокруг были стены тюрьмы.

Предвестниками Эммы явились ширма, которой стражи спешно загородили отхожее место, голубая скатерть на столике, свежая солома на полу и шаги за дверью. Знакомые, неспешные, шуршащие шелком. А потом дверь скрипнула, отворяясь, и в изумрудно-голубом вихре, в аромате ирисов, трав и гибискуса, взметая солому, в камеру ворвалась Эмма. Не задумываясь ни на мгновение, не разглядывая, ничего не говоря. Лишь слегка нахмурилась, нащупав повязку на шее. Лишь коснулась щеки пальцами, точно не веря. И поцелуй под аккомпанемент захлопнувшейся двери был горяч. Как и всегда у Эммы. И только спустя несколько слишком быстрых секунд, Раймон выдохнул:
- Определённо, стоило слушать ругань на странном языке и отбиваться от страшных тварей, которые вылезают прямо из стен.
- И твари, разумеется, лезли оттуда легионами, - промурлыкала Эмма, не спеша отстраняться и требовать хоть каких-то объяснений, - но Бойд все равно запретил шить рану, потому что раненого пытать не будут. Как он это сказал? "Не реви, твою мать?" М-м, это не то... "Леди Эмма, ваш брат, кажется, самоубийца?" Нет, это верховный и очень мрачно... "Деточка, скушайте хоть бульон?" Но это брат Сапфир... Раймон, я рядом с тобой глупею!
Жалоба вышла у нее неубедительно. Наверное, потому что Эмма льнула вьюном и норовила прижаться губами то к шее, то к подбородку. Раймон поцокал языком.
- Это значит, ты хочешь расставаться чаще? Хотя... возможно, ум переоценен. Этому чернокнижнику он точно радости не принёс. Но я надеюсь, бульон всё-таки был съеден, а твой брат самоубился?
На последнее, конечно, надежды было мало, но вдруг? Бывают же праздники в мире. Осталось понять, какой святой мог отвечать за пожелания смерти другому человеку. Наверняка же такой был? Если нет, его стоило придумать. Святой Раймон внял молитвам и свернул ублюдку шею. Отличная идея, как люди без такого вообще живут? И сейчас, когда он держал Эмму в объятиях, впервые с того момента, когда за спиной закрылись двери резиденции, думалось о таком - легко и приятно, словно спал с плеч груз и зачарованных камней, и ухмылки Эдмунда.
Эмма потянула его к лежанке, удобно устроилась на коленях, замирая и прислушиваясь к сердцу.
- Нет, - умудрилась ответить она сразу на все вопросы. - Но я посмотрела на них, на магистров. Может быть, у них в капитуле игры, интриги, но перед внешней опасностью они как пальцы, которые тут же складываются в кулак. Знаешь, как сказал тот, что за безопасность отвечает? "Братья, пусть наш мальчик немного поиграет с этим засранцем, а потом уж и мы." И они все с этим согласились, даже Бойд. Правда, этот исхитрился еще и постареть за то время, пока приводил меня в чувство. И глядя на него, на то, как он переживает нашу беду своим горем, я не могла не подумать, что сказал бы или сделал твой отец? Тот, что де Три?
Раймон удивлённо взглянул на неё. Странная женщина Эмма. Как вообще мысль могла перейти от Бойда на природного отца, которого в последний раз довелось видеть... он задумался, потирая подбородок. Получалось, что в шесть лет, или даже ещё дальше? И какая разница, что он сказал бы? Или, тем более, сделал? Что он говорил и делал тогда, пока вздымающиеся стены резиденции не закрыли собой память о поместье посреди пустошей, о рыбацкой деревушке. Об отце. Каким он вообще был? Раймон попытался вспомнить, но не смог. Только ощущение кого-то большого, вечно хмурого. Память о глубоком бухающем голосе. Он покачал головой.
- Не имею представления. Но, думаю, ничего. В конце концов, родовое имя михаилит Фламберг не позорит, расходов не требует. А если за все эти годы не вспоминали и не пытались искать - тем более, верно? Там и заботы более насущные, чем беспокоится об отданном. Знаешь... там ведь даже не было леса. Только поля - и море.
Эмма, лесной ребенок, завозилась на коленях, заглянула в глаза.
- Но ведь морем не прожить. Рыба... Где рыба - там и морские твари, и ты говорил, что твои родители были очень бедны. Тебе не хотелось на них взглянуть? Хотя, - она поежилась, вздохнув, - наверное, нет. Особенно, после того, что мы прочитали о моем папеньке. Меня не отпускает мысль - во всём виновата де Молейн. Она... что-то сделала. Кого-то призвала, может быть, чтобы оно бдило, не позволяло силам пробуждаться в Фицаланах.
Нежить, которая не только нежить. Возможно, пусть заговорить что-то на срок дальше своей жизни - удовольствие не для среднего мага. Силы, плата...
- Старый чернокнижник, Ролло, тот самый, который навыпускал тут дряни, - медленно заговорил Раймон. - Вроде как знал Кэт де Молейн, называл некроманткой. А ещё говорил, что её интересовали светоч и зеркало. Что её труды могли остаться в библиотеке герцога Нортумберленда. Мне начинает казаться, что наш отпуск всё-таки стоит продолжить, несмотря на временные трудности. Только выбрать другую сторону. Впрочем... нам сейчас что запад, что север.
Пальцы Эммы, давно вышагивающие по резным пуговицам рубашки, расстегнули одну из них, поднырнули под повязку на шее.
- Север, - сморщив нос, проговорила она, - пока мы туда доберемся, дороги развезет так, что по ним проще будет плыть. И уговаривать герцога... Сколько же лет этому Ролло, ведь с тех пор, как бабка умерла, сменилось четыре поколения?
- Некромант же, - удивился Раймон. - Если и не при своей жизни, так после её смерти мог. Можно будет спросить у Клоуза, но... потом. Об этом - и... наверное, о любившей Ролло Мадлен, которую он убил на алтаре ради силы. Хотя бы узнать - где.
- Ужасная судьба, - довольно согласилась Эмма, расстегивая последнюю пуговицу.
Раймон, не выдержав, рассмеялся и привлёк её к себе, откидываясь на кровать. Мадлен, пусть и зудела неотвеченными вопросами, могла подождать. Могли подождать и репутация, и чёртова де Молейн со всеми прочими некромантами, и даже эта тюрьма, оставившая очередной шрам. В конце концов, даже до дознания оставалась ещё целая ночь, а пока что мир вполне можно было сжать до этой комнатки. Очередной трактир на дороге, не более того, да ещё и бесплатный. И холод камня утонул в аромате гибискуса, цветах ирисов и мягкости трав. Дом.

- Не зная, где он, - заметил Раймон, - мы можем разве что послать голубя с предупреждением. Орденский найдёт его где угодно, - он помедлил, и на миг пахнуло неуверенностью. - Почти.
- Как причудливо тасуются карты, - вежливо заметила Инхинн и сделала долгий глоток. Тут же интерес вспыхнул - и пригас, сменившись ровной серостью и ощущениями вкусов на языке - тонких, разных, глубоких, в которых впору было теряться. - Интересно будет переведаться с этим Эдом.
Эмма тряхнула головой, прогоняя чужой хмель. Эд был назойлив даже сейчас, в тюрьме.
- Не стёрли, - своей внезапностью она порой пугала сама себя, но не ответить на невысказанный вопрос Инхинн не могла. - Он - пустой, этот крестьянин. Нет той полноты чувств, какая бывает у людей вспоминающих. Не чувствует запах земли, тяжесть гроба, усталость в руках от заступа, которым долбил мерзлую землю. Но зато, темно-синей скорбью на нём шлейф смерти.
Как у Грейстоков. Эмма помнила послевкусие особняка в Билберри, аромат паслена и горечь ивы, забивающие всё, кроме сладкого. Обесцвечивающие всё, кроме яркого. Помнила - и могла сравнить. Вот только не знала, стоило ли это говорить вслух.
Клайвелл досадливо закатил глаза, пробормотав себе под нос едва различимое про чёртовых некромагов. И приложился к бутылке, отобрав её у Инхинн.
И снова в голову ударил чужой хмель, смешанный с досадой. Имена - Дейзи, потом - Мэри, и снова Мэри, не дева Мария, даже не похожа, пахнет ветром и горьковатой свежестью, и ладонь чувствует пушистые локоны...
Эмма улыбнулась, невольно подражая усмешке констебля... Джеймса, прильнула к руке Раймона. Она чувствовала тех, кто держал ответ в этой пыточной, возвращала эмоции Инхинн и просто сопереживала Джеймсу. Но сама пребывала в той ванне, в Билберри, в сказке о Жаке, которые непрочь была бы повторить. Даже Эд отошел в сторону, ведь впереди были ветер в лицо, дорога и свобода.
И госпожа Анастасия Инхинн с улыбкой отсалютовала ей бутылкой.

Кабинет верховного был полутемным, как почти все кабинеты магистров, точно те прятались от света, уходили в тень. Свечи трепетали, бросали блики на русые волосы, вычерчивали тенями белые брови и чеканное лицо пожилого магистра, ютились в морщинах. Брат Филин, он же Руперт фон Тек, седьмой сын в семье бедного немецкого князька, сидел за своим столом, рассеянно перекатывая по столешнице блестящий шарик наподобие тех, какие Раймон забыл в Билберри.
- Раймон, - в его голосе не было ни укоризны, ни жалости, лишь сочувствие, - рад видеть тебя на свободе. Признаться, поволновались мы изрядно. Пришлось пить. Всем капитулом.
Он поднялся из-за стола, указывая на кресла подле камина, на столик с дорогим хрустальным графином, чернеющим вином между ними, на два кубка.
- Не чинись, разговор долгим не будет, но после узилища ничего нет лучше жены, хорошего вина и огня.
Магистр вздохнул, подавая пример и потянул с каминной полки звякнувший и на вид - тяжелый, мешочек.
- Что думаешь делать?
"Убивать богов? Или им - меня?"
Раймон с тонкой улыбкой разлил вино и опустился в кресло - удобное, большое. Всё же в жизни магистров были свои плюсы. И с креслами, и с тем, что можно сначала слушать, а потом уже говорить самим - или не говорить. Их кабинет - их правила.
- Не то чтобы я мог многое сделать. Скорее всего придётся пустить встречную волну слухов - если получится. И, разумеется, мелькать самому... - вспомнив живые образы, вызванные словами Клайвелла, он поморщился. - Хотя и опасно. Но запираться в резиденции - точно не решение.
Магистр кивнул, вкладывая ему в руку мешочек.
- Родовые перстни капитула. Тех магистров, у кого они есть. Стенхоуп, Монтгомери, Бойд и фон Тек, разумеется. Думаю, мы все с полным правом можем считать тебя сыном, а на тракте случается всякое. Порой нельзя быть ни Фламбергом, ни де Три. Не ты первый, сынок. И вряд ли будешь последним. Обычно мы советуем уехать подальше, и наседка Бойд за это ратовал с редким воодушевлением. Но сейчас... Наглости тебе не занимать, потому лучше быть немного Рысем. У того тоже репутация так себе, но для него это - reclamare, понимаешь?
Раймон взвесил на руке имена магистров. Получалось - тяжело. Возможно, слишком тяжело для Раймона де Три.
- Рысь - не убийца, - возразил он. - По крайне мере, не так. Мошенник, да, но за деньги обычно всего лишь бьют морду, а вот за такое, что творили и, может, ещё творят моим именем - могут и под лёд, и на виселицу, и развеять на все четыре стороны. Или я чего-то не вижу?
Верховный покачал пальцем и головой, снова потянувшись к каминной полке, где хранил, кажется, почти всё.
- Палач из Билберри может позволить себе репутацию не мошенника, но сурового твареборца. Хм, культистоборца? И нагло брать большую плату именно за это. Люди знают ровно то, во что верят. А верят в то, что видят. Придётся почаще заходить в деревенские церкви, разумеется, но молва быстро разнесет слухи о том, как истово верует михаилит Фламберг, как печётся он о том, чтобы не осквернялось имя Божие... А значит, всё, что о нем говорят - наветы каких-нибудь люциферитов. А для лорда Эда у нас есть Шафран.
"Наветы людей, которые лично видели, как я что-то делал. Интересно, что думает сейчас тот лесоруб?.."
И всё же, предложение могло сработать, пусть визиты в церкви с набожностью на тракте и утомляли даже заранее. И лицо пришлось бы делать... попроще. Суровый твареборец, ха. Раймон мысленно хмыкнул и поднял бровь.
- Шафран?
- Знаешь ли, бывает, что капитулу кто-то мешает. И играть с этим человеком в испорченную репутацию некогда. Равно, как и доводить до самоубийства. И для этого в ордене есть тени. Мирддин - один из них, хоть по виду и не скажешь. Но об этом лучше забыть. И вот ещё что...
Верховный постучал пальцами по подлокотнику, задумчиво кивнув. И протянул голубиную записку, что доселе держал в руке.
- Тебя ищет Гийом де Три. Твой отец.
- Ого.
"И Эмма упоминала о нём только вчера. Совпадение? Напряжение, что ветер разносит по миру?"

27 февраля 1535 г. Где-то в Суррее, под Кромли.

Тракт снова стелился под копыта Розы и Солнца, сияя полуденной белизной и звеня заполошными птичьими трелями. Ровный стук успокаивал, хотя успокаиваться и не стоило бы - не после Эда, засад по дороге, так и висящей над их головами награды от Листа, о кончине которого могли прослышать ещё не все. Не доверяя пернатым тварям, Раймон снова оглядел лес, прощупывая тени и глазами, и чутьём морочника, но вокруг было тихо и спокойно. Как минимум пока что никто не возражал против того, чтобы они двигались на запад.
- Раймон, - Эмма, задумчиво разглядывая деревья по обочине, говорила негромко, неспешно и даже с ленцой, - скажи, а Тинтагель от поместья твоих родителей далеко? Понимаешь, - заторопилась она, - я вспомнила о Ланселоте, которого ты зачем-то притащил, вспомнила книгу сэра Мэлори, легенды... А ведь в Тинтагеле жила Игрейна, мать короля Артура. И Моргейна - герцогиня Корнуолльская. Не странно ли, что твой батюшка озаботился поисками как раз в тот момент, когда... Великую Королеву же отождествляют с Морганой ле Фей.
Тинтагель, который Раймон так толком и не видел даже издали, летняя резиденция Норфолков. Хранилище легенд, о которых если нянька и вспоминала, то мимоходом, парой слов. Если подумать, тамошних жителей старина интересовала мало, сказки - и того меньше, и Раймон едва ли мог их осуждать. Жизнь от улова до улова и скудного урожая, какой удавалось собрать на пустошах... да и сам он был ли другим - собой - до жизни в ордене? Он покачал головой.
- Недалеко. Не слишком долгий конный перегон, кажется. Но отец... не знаю. Да, они очень нуждаются, но предавать собственного сына, пусть и отданного, ради золота из рук кельтской богини? Потомок тамплиеров? Тулуз-Лотреков? Не знаю. Люди, конечно, меняются, да и не помню я его толком, но верить не хочется, - уверенности в голосе не хватало даже на вкус самого Раймона, и он мрачно фыркнул. - Конечно, выбор между этим вариантом и чем-то настолько гадким, что потребовалось вызывать именно меня - даже не знаю, что хуже.
- Прямой потомок Хереварда Уэйка, человек из рода саксонских королей не постеснялся бы продать всех своих детей, лишь бы было на что пить и играть в карты, - грусти или сожаления в голосе Эммы не было. Лишь привычная практичность. - Я не боюсь, но богине нужен сначала Светоч, а потом уже ты. Как говорил мне Бойд, сломленным, если уж не получилось сделать вкусного героя. И вот таким тебя видеть - не хочу. Я не стою того.
Крестьяне, неспешно едущие на телеге, запряженной волами, проводили их взглядами, переглянулись, над спинами животных свистнул бич и телега споро покатила к деревушке, уже виднеющейся за рощей.
- Какая смиренная самооценка, - умилился Раймон, провожая крестьян взглядом. - А ведь только недавно запах валерианы выветрился окончательно. Интересно - это они торопятся приготовить праздничную встречу?
- Девственницу к столбу привязывают.
Угроза отваром Эмму даже не испугала, лишь бровь чуть изогнулась скептически.
- В золоте? Стоящую на сундуках с драгоценностями? - с надеждой поинтересовался Раймон.
- Вряд ли, - вздохнула Эмма, - в рубище, по традиции. Блондинку, заплаканную, лет тринадцати, но округлую в нужных местах. Моему достопочтенному свёкру понравится.
"О, Господи, это что, не шутка?!"
Не зная, плакать или смеяться, Раймон тяжело вздохнул и покачал головой. Такой реакции он не предвидел - освящённые вилы казались как-то... правильнее, что ли? Уместнее.
- Ну, что с ними поделаешь. Придётся насиловать, резать и есть аккуратно - вдруг они её ядом напичкают. Или облатками со святой водой.
- Шучу я, - не изменяя невозмутимому тону, просветила его Эмма, - откуда мне знать за милю от деревни, что они там делают?
Раймон закатил глаза, не в силах прогнать образ опустевшей деревни, оказавшийся на диво реалистичным, пусть и менее уместным.
- Так может они там давно планы строят, и эти двое как раз погнали дочку предупредить, что пора надевать рубище.
Эмма покачала головой, поправляя складку на перчатке.
- Увы, Раймон, крестьяне всего лишь удивились и даже обрадовались. Но, быть может, у них в деревне есть праздник вознесения на вилы страшных михаилитских чудовищ? Ведь праздник - повод для радости?
- Несомненно. В деревне ведь так мало развлечений, так что кого на вилы, кого в прорубь - и можно потом год рассказывать байки, в которых растёт количество михаилитов, а их ведьмы отращивают рожки и клыки из... разных мест, - Раймон взглянул на свою михаилитскую ведьму и усмехнулся, качая головой. Хорошо поддела. Кажется, он на неё плохо влиял. Точнее, наоборот, помогал раскрыть способности, если вспомнить ту историю с продажей "афродизий". - В любом случае, думаю, стоит подъехать поближе. А то вдруг в самом деле - столб. Замёрзнет же дева, по морозу только в рубище.
Эмма лишь кивнула, поддавая каблуками под бока Солнцу. Жеребец, которого Бойд упорно именовал излишне нервным, взвился на дыбы, рванул вперёд так, что из-под шапки выбилась коса, заметалась по спине.

Эмма хмыкнула второй раз, от неё потянуло успокоенностью и верой толпы, сомкнувшейся за спиной.
- Оженился, - признал Раймон, чувствуя, как по мере озвучивания списка брови ползут всё выше. - Леди Берилл, прошу любить и жаловать. Скажите, мастер... - вспоминать было тяжело. И всё же старосты запоминались лучше, чем... чем прочее. - Хаси, а ещё и вомпера у вас тут не завелось для полного, значит, комплекта? Потому что на него, чую, даже у такой справной деревни награды уже не хватит. Со священником, хохотальниками речными и ухальщиками лесными.
Михаилитские инстинкты спасали, даже когда думалось только о том, что какого чёрта? В самом деле, мало ли он поездил и по западу, чтобы в каждой деревне ждать проблем? Не Рысь ведь, где работал - там работал. Кроме того, без упоминания золота, вероятно, его бы снова заставили креститься, да ещё и отче наш читать.
- А как же без вомпера? - Обрадовался староста Хаси, широко раскрывая ворота к собственному добротному дому, украшенному витиеватой резьбой. - Вомпер, сталбыть, к жене Гарри ходить. Ночером. Он уж и магистеру вашему подорожному писал. Констебль-то, который в Кромли, тока смеется. А золото не поскупим уж, хоть тадысь вы и от казны работать изволили.
Подавив желание спрашивать по всем пунктам из бестиариев подряд, Раймон кивнул и помог Эмме спешиться.
- А жена-то Гарри как, против?
- Нет, - простодушно ответил староста. - Она против, только когда другой вомпер прилетает. А когда тот, что пешком ходит - не против.
Он толкнул дверь в дом и оттуда повеяло теплом, похлебкой, кислым хлебом и крепким вином.
- Он же шутит? - шепнул Раймон Эмме, проводя в дом. - Потому что, как-то... чересчур?
Эмма отрицательно помотала головой, потянула его к себе, как для поцелуя.
- Но когда говорил про священника, боялся больше.

Внутри было жарко натоплено. У очага хлопотала румяная женщина, толстенькая, опрятно одетая в простое белое платье, перевязанное нарядным передником. Завидев Раймона, она зарделась и опустила глаза, но на стол, покрытый скатертью, еду подавала споро, уставляя его жарким и тушеными овощами, пирогами и бутылями с вином. По стенам стояли лавки, заваленные подушками и на одной из них возлежал удивительно толстый, полосатый кот, глянувший на Эмму неодобрительно.
- Сьюли, - проговорил староста, - будя глазками вертеть, подай-ка нам хлеб да колбасы.
Эмма, впрочем, глядела почти, как кот, неодобрительно-заинтересованно, но сцен не устраивала и тщательно прятала улыбку за кружкой с отваром.
Деревня, казалось, вышла прямо из сказки, и в одном Раймон был уверен точно: пять лет назад ничего такого здесь не было. Кроме баламутня и вот Сьюли, которую он упорно не помнил даже сейчас. По дороге к дому старосты, не считая повести об отце Георгии и прочих вампирах, он заметил следы гончей холмов, отпечатки детских ладоней и лужицы слизи у овина. Водились тут, кажется, и лесавки, бебоки, данни... и ничего из этого, казалось, местных не тревожило - кроме священника и кладбища, где, вероятно, его и недозахоронили. Удивительно удачно упала та колокольня.
- Посмотрю я, что здесь можно сделать. Но раз уж хлеб и колбасы, не расскажете, как жила деревня в эти пять лет? Что интересного приключалось? Хозяйство, вижу, справное, значит, удачное время?
Староста задумчиво почесал бороду, неприкрыто любуясь Эммой.
- Да ничего не случалось. Ну вот разве что наезжал граф с охотою, девок всех перепортил. Ну не всех, конечно, стёрся бы, на передок слабых тока. Потом, значить, у троих ребятишки народились. Славные такие, одного чаво-то костяное в лес утащило, а двое-то подросли, конечно. Ну вот дитёночек ваш, которого Сьюли, дура-то, вытравила, тож ходить повадился. Говорила ей мать еёшняя, супружница моя, Рейчел, что не трави, можа, оженится. Дык, заупрямилась и закопать в освященной земле не дала, а оно потом пришло. Ну да мы его, не осерчайте, топором и сожгли в печи. Вроде ходить перестало, зато в лесу ухать начало. Всех разбойничков повыухало, пять лет уж ухаить, а констеблю тока смешно. И братья ваши грят, что ничего не ухаить. А как не ухаить, когда вся деревня слышит? Да и разбойнички нешто дураки? Потомача, блаженный наш всё огонёчки видел, навроде как с неба, разноцветные. Всё сказывал, что из огонёчков, дескать, люди выходять с головами огромадными, руками длинными и глазищами в поллица. Ну, догляделся, известно. Пропал напрочь весь. Торговец заезжий приезжал, привозил броши странные. Навроде как яблоко, а с яблока - пасть, как у твари. Зубастая и слюна будто капает. Отец Георгий на чудь такую польстился, а потом, годка через три колокольня и рухнула. Скоренько так, христосонуться не успели. Магистр ваш подорожный проезжал тож, про уханье послушал, сказал чота длинное и, кажись, ругательное. Уехать изволил. А как уехал - на реке хохотать стало. Год хохочет уж. А чего ж вы, господин Фламберг, детишками-то не обзавелись? Самое дело богоугодное - детишки-от.
Эмма эту тираду слушала с неописуемой смесью удивления и какой-то детской радости на лице, подняв брови и прикусывая губу, чтоб не смеяться. Раймон тоже прикусил губу, постукивая пальцами по столу. Смеяться уже не хотелось - слишком быстро сказка оборачивалась жутью. Ничего не случилось? Такой деревни не могло существовать - как не могло жить в ней таких вот крестьях. Не вязалось всё. И рассказы, и чувства, и особенно - реакции, потому что если даже допустить, что всё - правда, что в лесу живёт тварь, которая ухитрилась спрятаться от Бойда, что ни один проезжий михаилит не занялся гончими или анку... в таких местах не жили. Хватали хозяйство и сматывались. А раз не смотались, то либо что-то мешало - хотя он сам слышал в лесу уханья не больше, чем Бойд - либо не хотели. А не хотеть сматываться в окружении нежити, живя рядом с нежитью, так странно чувствовать могли либо под мороками, либо...
От жаркого тянуло перцем, остро, ядрёно, а Раймон вспоминал, что не видел в деревне ни свиней, ни коров, не чувствовал запаха, не слышал мычания или хрюканья. Только издали доносился лай гончих, да чуть ли не шипел кот, которому не нравилась Эмма - хотя должно было не нравиться всё остальное. Раймон нарочито тяжело вздохнул, качая головой, приобнял Эмму за плечи.
- Наши утлые шлюпки сорвала волна, и сказал капитан удалой... ну и жизнь у вас, мастер Хаси. Правду сказать, прежде такого и не видел даже. И если уж сам магистр по тракту... запамятовал, как же его тогда звали?..

Зятёк, выползший из соседней комнаты, радовал не слишком. Мрачный детина с синью под глазами, заросший бородой, молча таскался следом, но хотя бы не мешал - да и с чего бы, раз вкусные гости не собирались выходить за ограду. Он даже согласно хрюкнул в ответ на просьбу постоять в сторонке, пока михаилит изучит частокол и следы. Потому что концентрация для такого дела - очень важна, да и леди всё-таки требовался свежий воздух, а не густой аромат избы, который тянулся за мужиком густым шлейфом.
"Остатков часовни так и не видно. А вот что священник не хоронится, как полагалось бы - очень даже верю".
Впрочем, куда интереснее был вопрос, что делать, если в деревню действительно наведывались два вампира. Называя бешеную сумму, Раймон чуял, что даже в этом фарсе как-то продешевил. Надо было просить все пять тысяч. И это не считая того, что к деньгам стоило добавить ещё несколько михаилитов, а в наличии был только один. Плюс - тень, если Шафрана в этот раз не подвело его чутьё. Лучше бы нет, потому что выбираться из этого логова упырей без помощи снаружи обещало стать просто убийственно любопытным опытом. И не хотелось даже думать о том, как власти и не только отнеслись бы к сожжённой под ноль мирной деревне со всеми жителями. Потому что поди разбери по обгорелым телам, кто там нежить, а кто жить. Письма же вон посылали, торговать ездили, констеблям жаловались. Люди как люди, поди отличи. Он вот не отличил. Хмыкнув, Раймон провёл рукой по заострёным брёвнам частокола высотой в полтора роста.
- Хорошая ограда, крепкая. Странно даже, почему деревня полна нежити.
Частокол ответил непередаваемыми оттенками чувств. Облегчение, досада, волнение, злость, усталость, "какого-хера-ты-туда-полез"... Шафран, Мирддин ап Талиесин, которого именно за это сочетание имён в детстве дразнили Дважды-Мерлином, был рядом, как и положено хорошей тени.
- Шафран говорит, что может сбегать за Зябликом... Воробьем? М-м, Свиристелем? - Бледнея и вздыхая так, будто ей не хватало воздуха, монотонно начала переводить Эмма. - А может, пока ты заговариваешь зубы, расхерачить тут к дьяволу хотя бы детишек. Зубастые. Скажи ему, чтоб не ассоциировал так неприлично, я не сразу понимаю, что на самом деле он подразумевает.
- Какого хера михаилиты вообще во всё это лезут, - пожаловался Раймон, не сбиваясь с тона. Мороки на нежить действовали паршиво, так, что и не передать. Без некромагии, как у того чёртова кукольника - вообще никак, но здесь жили не анку, не обычные гравейры. Эти крестьяне имитировали людей - пусть не слишком удачно, но этого хватило, чтобы его обмануть. Они даже эмоционировали, обманывая Эмму! Притворялись. Чем сложнее система, тем проще поймать от неё хоть что-то, и Раймон, продолжая говорить, тянулся за спину, туда, где переминался с ноги на ногу зятёк. Связь была неучтойчивой, рваной, и... странной. Словно за Раймоном стоял ребёнок... нет, не просто ребёнок, дебил. Ещё и безумный к тому же. Мысли и восприятие мельтешили, сбивались, словно создание само не было уверено, что нужно думать и чувствовать. И даже эту тень человечности почти затмевала тяжёлая глыба нежити, монолитная, сжатая голодом и жаждой. И всё же... с таким, почти высшим гулем, он работать мог. Наверное. - Особенно в одиночку, когда вся тройка нужна. Гончие, вампиры, хоть сигай через забор да дёру. Только жаль бросать таких гостеприимных людей. Да и Берилл так любят, что даже на сердце приятно. Не годится лишать и компании, и помощи. Вот кабы трое было - тогда понятно. Один тут, один там, нежить и не сообразит, кто где бродит и с кем. Главное, чтобы до тебя, дорогая ведьма, эти вампиры гадские не добрались. Даже жаль. Так-то обычно вдвоём ходим, но сейчас - опасно, придётся где-нибудь оставить. Так что надо бы спокойно, аккуратно. Побыстрее бы, конечно, тут оглядеться, а то, глядишь, праздник устроят к вечеру-то.
- В юбках ходить не буду, с тебя ужин, двадцать минут развлекай, - пробубнила под нос Эмма, а затем громко ойкнула, прижимая руки к животу, которого не было, не могло быть, а если бы и был - то корсет все равно утягивал. - Он толкается! Вот потрогай!

- Отлыниваешь, - ухмыляясь, поgенял Шафран, обнимая, - от поцелуев и долга супружеского, любовь моя. За частоколом всё хорошо. Пара убыров, бебоков мы по пути пришибли. Ну лесавки, как водится. Все облизываются. Тут, я гляжу, тоже все... Как упокаивать будем?
Упокойники заметно нервничали, поглядывая на них настороженно, а пара детишек и вовсе остановились поодаль, уже не скрывая голодного блеска глаз.
Раймон поморщился. Здесь лучше всего подошёл бы огонь - но именно он подходил меньше всего. Объясняй потом констеблям, что вот это обгорелое до углей тело - упырь.
- Так, чтобы потом было понятно, что - нежить. Награду, понимаешь ли, проще требовать, ведьма моя любимая. И есть тут одна хата, самая крупная, в которой ставень с северной стороны на соплях держится. Опасно ведь, согласись. Может не выдержать. Как в окна полезут!.. Но ведь все могут и не влезть. Правда, тут дело такое... - он размял пальцы и ухмыльнулся, зная, что под мороками это всё равно выглядит умилённой улыбкой. Не приходилось даже об этом думать - магия обтекала препятствия, изменяла сама, под то, как работали мысли, ожидания. - С некоторых пор меня может хватить и на то, чтобы деревня немного... изменилась. И, если подумать, то раз это грёбаная экосистема - погоди секунду.
Коснуться амбара было легко. Дерево словно само потянулось навстречу, открывая деревню и округу до самой реки. Упыри, гравейры на кладбище, ходы ржавников под землёй, и... Раймон даже приостановился, чтобы проверить. Люди. Буквально под ногами или где-то совсем рядом. С десяток, все - женщины.
Приятно выговаривая это всё Шафрану, Раймон размышлял о том, меняет ли это хоть что-то. Вряд ли упыри тронут... запас? Инкубаторы? - пока не почувствуют настоящую угрозу, но потом? Как поведёт себя лишённая пира простая нежить? Но отвлекаться на поиски, охрану - только самим сгинуть там же.
- Что думаешь?
Шафрана ощутимо тряхнуло. Он попытался было присесть, чтобы коснуться рукой земли, но вспомнил о простыне и досадливо выругался.
- Юбки - это зло, - пробурчал Мирддин, слепо глядя себе под ноги. - Рожалки там, шесть беременных. Я бы запер всё, что шевелится, в одну избу и наглухо эти самые ставни и забил. Серебром. И к дьяволу освятить... Наречь домом божьим. Никуда до констеблей не денутся. Ну поболеют чуть, кожа клоками слезет... Но нам их не на чучело, так?
- Пир на улице, - проворчал Раймон. - Моя вина, каюсь, я себя лучше ощущаю на воздухе. Но план мне нравится. Придётся просто чуть объединить и дополнить заманиванием. Возможно, очень героическим - в избу, до окна, а там уже как получится. Подпол и ходы на тебе, серебряное литьё на мне. Главное - успеть... и раздразнить, хотя они, кажется, уже. Готова к празднику, солнце моё? А то темнеет как-то.
- Святить тоже тебе. Я не рукоположен.
Шафран коротко оглянулся за спину, где мелких зубастых гаденышей стало уже больше, почти как Эмма уцепился за локоть и величаво кивнул в сторону уже накрытых столов.
- Но крест зачем-то ношу.
- Все мы... зачем-то их носим, - Раймон выпрямил спину и повёл женотень к собравшимся, держась той стороны, что ближе к избе. Хвала богам, что упыри, как и полагалось, не любили огонь, и немногие фонари едва рассеивали наступающую зимнюю тьму. Начавшие меняться морды так тоже легче было скрыть - и хорошо, потому что позволяло притворяться подольше. Время. Неожиданность. Подготовка. Идеально, если не обращать внимание на мелочи вроде того, что в деревне мог обретаться, например, обращённый михаилит, а то и не один. На западе братьев хватало, и не верилось, что ни один не задержался на ночь. А раз о ловушке никто не знал, то... - Ладно. Кстати, к сану ведь полагается и чтение проповедей. Придётся прочитать, да позабористее. Чтобы себя забыли, заслушавшись.

- Так вот о братьях, - с облегчением подхватил Раймон. Немайн. Божество, приносящее магию... и частушки. Это было хорошо - и то, и другое. Боги... нет, Бог! Сейчас было важнее помнить архиепископа, ощущение благоговения и торжественности, сладкий запах ладана. Любовь, прощение - и пламенеющий меч для врагов человеческих, кому жалость не полагалась. Нежити, что держала под землёй беременных женщин, делала колбасы из путников. Иногда очень легко было ощущать себя карающей десницей. Не единственный, наименее существенный и важный аспект, узкий, но иногда спасать было нечего, любить некого, жалеть вредно - и Слово звучало иначе, оставаясь Словом. - Возможно, в скором времени по тракту начнут путешествовать женщины, подростки на практике. Представьте, как прибудет такая в вашу славную деревню с мечом на поясе, убивать баламутней, гравейров, вомперов и прочих упырей. Но, конечно, у братьев есть свои преимущества. Например, пока наш всемилостивый король не решил иначе, сан положен только мужчинам. С сочувствием вижу я, что не хватает вам пастыря, так этому делу можно помочь хоть как-то. Не каждый михаилит - священник, но некоторые, подобно Иисусу, могут сказать над чашей: сие есть кровь Моя. Во имя Отца и Сына, и Святого Духа, аминь.
Вино, конечно, было не тем. Недостаточно сладкое, недостаточно превозносимое, но это не имело значения - не по-настоящему. Символы, вбирающие смыслы, и густое ягодное вино именно здесь лучше сходило за кровь, чем кагор. Откуда-то из-за частокола донесся приглушенный взвизг и поскуливание с уханьем, а крест, торжественно осенивший кубок, словно вспорол ночной воздух запретом. А потом начался ад.
- Ну вот зачем, - Раймон выплеснул освящённое вино из кубка в лицо бросившегося старосты и нырнул под жадно вытянутые руки. - Я михаилит?
Упыри плевались, хлебнув из кружек и кубков, вскакивали. Целые пласты вонючей синюшней плоти отваливались с лиц, превращая крестьян в зрелище, от которого родила бы и девственница. Впрочем, новый сын Божий тут бы определённо не помешал. Хотя, вероятно, его бы просто сожрали в течение полуминуты. Вместе с матерью.
- И-и-и! - донёсся из хижины морочный голос Эммы, приправленный запахами рожениц, крохами собранными Раймоном по памяти, в основном из Билберри - спасибо культистам.
Несколько упырей и спавшая под столом гончая радостно бросились на звук. Ещё полдюжины почему-то кинулись за угол хижины - навстречу Шафрану. Бедняги.
- Мог бы быть пахарем. Ходить с широкой харей, пахнуть порохом... стоп. Причём тут порох?
От частокола часто щёлкал арбалет - и вился радостный голос Немайн, выводившей:
- Славный парень - Робин Гуд,
Как стрелок он очень крут!
Тут не обошлось, ей-ей,
Без эльфийских-то корней!
Староста кинулся снова, щёлкая огромными зубами, и Раймон поспешно отступил. Лица на Хаси не оставалось - только почти голый череп, покрытый ещё ошмётами мяса и пучками тонких выбеленных волос. Кусаться это явно не мешало, а боль, увы, не только мешала и отвлекала, но и злила. Остальные... их просто было слишком много. Выхватив кинжал, Раймон завертелся волчком, пинком опрокинул стол с фонарём. Гулям не мешал мрак, но в момент перехода было очень удобно бросить ещё пару-тройку мороков, не сберегая сил. Проскальзывая между когтистых лап двух возникших рядом Раймонов, он впечатал сапог в колено очаровательно зубастой и остроухой девушке в красивом розовом платье. Регенерирует, сомнений нет, но раздробленные кости и суставы требовали времени.
Роза недовольно ржала, Солнце - молчал, и вот это было куда хуже. Ощущая за спиной присутствие Шафрана, Раймон увернулся от пролетевшего мимо цепа раз, другой - а потом деревянная рукоять полыхнула иссиня-белым пламенем. Это как минимум должно было отжечь упырю пальцы, и тогда... уже отворачиваясь, чтобы потянуть Шафрана к конюшням, он поймал краем глаза мертвеца и чуть не сбился с шага: тот пылал весь, целиком, как сухое полено, а на клыкастом лице расплывалась широкая блаженная улыбка.
- А мог бы быть птичкой, - прошипел он, всаживая кинжал в сердце упыря через огонь. - Летать себе, петь... какого хера?
- Равных не найти по силе,
И оружие при мне -
Враз любому я громиле
Лютней дам по голове! - ответил голос богини.
- Мур, - радостно согласился с ней ласковый бас от порога избы и всё стихло. Лишь Шафран зло выругался, подталкивая локтем в бок.
- Брат Кот. Года три как пропал. Тракт говорил, чтоб посматривал я, вдруг чего... вот и свиделись. Вот жопа-то.
Брат Кот выглядел хорошо. Настолько хорошо, насколько вообще может выглядеть клыкастый неупокоенный михаилит, одетый в неприлично короткую рясу поверх щегольских штанов и держащий в руках огромную секиру. Он был небрит и усат, в глазах и лице угадывался давешний кот, которому так не понравилась Эмма, даже длинные волосы были выкрашены полоской. Но упыри при виде его затихли, почтительно склонились.

Дыхание Немайн обожгло ухо, взвизгнула неосторожно высунувшаяся из-за теряющих человеческое упырей лесавка, в бок которой врезался болт - спустившийся с забора Свиристель пробивался в конюшни, откуда доносилось злое ржание Розы - и где так и молчал Солнце.
"Круг. Где, если легенды не врут, ни упыри не помешают, ни Шафран уже не сможет выбивать кочки под ногами слишком шустрой нежити. Зато молитва - остаётся молитвой. И не рассказывал ли Бойд сказок о том, что богини могли встать за плечом и в тинге?"
Раймон улыбнулся упырю.
- Я бы предпочёл пожить иначе. А что, брат, не очертить ли нам тут круг? Чтобы и не помешал никто, и на арену было похоже. Помнишь, как в старые добрые времена. Кто выйдет, стало быть, тот и победил.
Кот пошевелил усами, небрежно закинув секиру на плечо. Снова оглядел Эмму и Шафрана, прислушался к шуму в конюшнях.
- Мур, - согласился он под оживленный гул упырей. - Круг. Хорошо. Чей выкормыш? Потом письмо Гарри напишет, что нашел кости.
- Магистру де Круа я сообщу лично, - улыбнулся Раймон в ответ. - Знакомец. Помнишь его, Кот? Но круг так круг. Только вот... тебе - верю, но упыри твои, сам понимаешь, - он развёл руками. - Пока Шафран обводить будет, да пока драка, не хочется, чтобы они моих спутников обижали. Лошадей тоже, а то ведь как потом уезжать? Так что, брат Кот, приказал бы ты им смирно стоять. А потом - если я тебя упокою, то и кодла - моя, так? Что захочу, то с ними и сделаю. Знаю, шансов у меня нет, но сделаем, как полагается. Пусть поклянутся... ну хоть нежизнью своей, раз жизни не осталось.
На миг Раймону захотелось потребовать клятву именем Великой Королевы - хотя бы ради того, чтобы потом наслаждаться мыслью, как богиня ищет клятвопреступников в аду, - но привлекать внимание не стоило. В конце концов, Эмма в таком случае стояла за кругом, не внутри. И хорошо. Потому что Раймон вовсе не был уверен в том, что справится. Ну вот надо было Коту становиться нежитью? Сила, скорость, регенерация... тупость. Секира вместо меча. Пальцы даже у упырей отрастали не мгновенно, но ещё предстояло увидеть, как двигается этот хозяин деревни. И надеяться, что это окажется не последним, что пришлось увидеть: в конце концов, Кот был ажно целым михаилитом, но и - всего лишь упырём.
В этот раз "мур" вышло чуть более задумчивым.
- Дык эта, - вклинился староста, пока Кот, наморщив лоб, что-то соображал, - солового-то задрали убыры уж. Оголодали, а тут жеребчик.
Эмма сбилась на одном из псалмов, вздохнула и:
- Узами человеческими влёк Я их, узами любви, и был для них как бы поднимающий ярмо с челюстей их, и ласково подкладывал пищу им, - прозвучало как-то угрожающе.
"Вот же гадство. Надо было сразу сказать Шафрану. Или отвязать их самому - но ведь всё равно могли потом проверить. А ещё лучше было не заезжать по-дурости в эту чёртову деревню".
В общем, нужно было просто - думать. Раймон проводил взглядом Свиристеля, выводившего из конюшни Розу.
- Ладно. За исключением жеребчика, чтоб он в горле застрял.
Хотя, скорее всего - уже, судя по изгвазданной одежде молодого михаилита.
- Хор-рошо, - проворчал Кот. - Они клянутся госпожами.
Упыри согласно кивнули, не сводя алчных взглядов с Шафрана, который тоже слушал сказки, а потому без лишних слов отчерчивал кинжалом обширный круг, бесцеремонно отпихивая двух выживших упыриц.
"А госпожи не клянутся ничем - и ничем же не связаны, приди им мысль вмешаться".
И всё же, что-то не складывалось. Эмма - к их сонму? По доброй воле - никогда, значит, допустим, был способ... убеждать. Трансформировать. Относилось это ко всем упырям? Тот, что сгорел, словно сам призывал огонь, радовался ему, очищался. И при этом оставался гулем. А женщины - чем становились они? Или, может - не все? Ковен, который, сохраняя себя, умел изменять других?
Раймон крест-накрест взмахнул мечом, разминая руки - стояние на холоде делало своё дело.
- Госпожа, они ведь невкусные?
- Отмщением аз воздам, - глухо отозвалась Эмма, опускаясь на колени, будто перед алтарем.
- На меч не принимай, - Шафран зачем-то перекрестился, довершая круг, - ныряй и в сторону. И в локти, в локти работай. Эх, сюда бы покороче чего...
Кот уже стоял в круге, скинув с себя рясу. И было видно, что его закололи - под левым соском зияла черная дыра, будто от атама. Но упыриного михаилита это чуть не тревожило, напротив, глядел он на Раймона, наклонив голову по-кошачьи, ухмылялся, не спуская секиры с плеча.
- Что покороче не помешало бы, - согласился Раймон, стягивая оверкот, рубашку и перехватывая заново талию поясом с кинжалом. - И не только. Почему в сказках не говорят самого важного?
Например, того, как именно призывать богинь, чтобы они встали за плечо и что, собственно, это означает. Или - что делать с глупыми михаилитами, которые ленятся даже запастись облатками заранее. Или солью. Или полынью. В сказках героям обычно просто везло. В жизни - как получалось, но полагаться на это стал бы только идиот. Собственно, вот как он? Раймон глянул на противника через круг. Кот любил побеждать - но вызывал на бой не собратьев, а паркетных рыцарей без опыта настоящей рубки. Любил красоваться - и играть с мышами, как и положено полосатому котику. Почему бы и нет? Но если уж играть в героический поединок...
- Аз воздам! - он широко, от души перекрестил меч. - Да благословит Господь клинок этот на погибель врагам Его. Аминь. К слову, Шафран, заметь, подземные госпожи ничем не клялись. И я не отказался бы от во-он того кубка с вином и, думаю, чем-то ещё. Не смотрел, когда благословлял.
За кубком и еще чем-нибудь Эмма и Мирддин метнулись одновременно, а у круга уже опускался на колени Свиристель, широко крестясь - на сказках Бойда выросло ни одно поколение.
- Господь есть Бог ревнитель и мститель, мститель Господь и страшен во гневе: мстит Господь врагам своим и не пощадит противников Своих...
- Ибо гнев Господа на все народы, и ярость Его на все воинство их, - подхватила Эмма, рухнув рядом.
От их дуэта упыри попятились назад, жалобно заскулив. Шафран же задумчиво всучил кубок - и небольшой мешочек с раздернутыми завязками.
- Перец и соль. В сапоге ношу, на удачу.
- Благодарю, - вздохнул Раймон, в очередной раз давая себе клятву стать более предусмотрительным, и зная, что забудет это за оградой. Алые капли замерзали на лезвии, потёки стыли на обмотанной вокруг руки ленте Эммы, и он вступил в круг, приглашая кивком Кота.
- Мешочек, - лениво процедил тот, - убирай.
- Рыцарь, который боится маленького мешочка, - вздохнул Раймон. - Девки ж любить не будут. Представь, как бы маршалы в Лондоне смеялись. Или недостаточно силён?
- Я еще многое помню, - неожиданно грустно признался Кот и в лице мелькнуло что-то живое, человеческое. - Убери. Мур.
Раймон подбросил мешочек на руке.
- Сдаётся мне, если бы помнил, попросил бы меня его оставить, Кот. Ради гордости, былой жизни, настоящих чувств, а не тени, которая остаётся. Ну выброшу я его. Ну услужишь ты тем, кого раньше гонял. Этого хочешь, по-настоящему? Ты ведь орденский. Всё помнишь - а всё забыл, получается, ради ковена. Как же ты так? Что сам - даже верить не хочется.
- Ногами, говорю же, - огрызнулся Кот, опуская секиру, - как и ты. Или тебе страшно без соли мертвечину жрать?
Становление упыря человеком - и Раймон вовсе не был уверен, что это к добру. Драться с полностью осознающим себя гулем, причём злым, а не тоскующим, не хотелось. И всё же видеть Кота таким было... приятнее. И опаснее. Он ухмыльнулся.
- Стандартные орденские методики же. Как от правил и уставов отступать? Без соли-то, понятно, вкус не тот, а перец остроты танцу добавляет. Что мне потом де Круа сказать? Что ногами пришёл, а уйти не смог?
- Что восприемнику твоему написать, юнец? - Кот плавно повел плечами, беря наизготовку секиру, и рявкнул Шафрану. - Замыкай круг!
- Ну, как же, - Раймон вскинул руку, останавливая Миррдина. - Пиши, значит, магистру Циркону, что де брат Кот зарубил, в здравом уме и ясной памяти, вместо того, чтобы похерить хозяек и уйти в священную рощу на Авалоне. Или... а ведь держат они душу где-то, так? Вряд ли отдали - связи б такой не было. Ну тогда, к примеру, вместо того, чтобы уйти на великий круг и, мать его, жить. Напишешь, Кот? Тогда закрывай круг нахер!

- Госпожа Немайн, отдаю вам душу этого воина, - серебряное лезвие рассекло шею так, словно она была из масла. - Но, прошу, сохраните её пока - в покое? На случай, если двое ещё могут стать одним.
- Ты бы хоть призыв выучил, чемпион, - в этот раз Немайн почему-то говорила с французским прононсом и "чемпион" у нее прозвучало, как "шампиньон". - Вот почему некоторым рыжим всегда достаются воспитанные? Или я хуже? Скажи, mon douce, я - хуже? Принимаю и благодарю, сохраняю и покою.
Купол дрогнул, рассыпаясь искрами. Бледная, измученная Эмма сидела на земле, гладя кота, уютно мурчащего у нее на коленях. Рядом расположился Свиристель. Он, насвистывая, заряжал арбалет, хотя и берёг прокушенную руку. И лишь Шафран, матерясь, добивал Сьюли, которая проявляла нежданную для упырицы прыть и даже успела зацепить Мирддина длинными когтями.
- Некоторые рыжие, - заметил Раймон, поднимаясь на ноги, - в ответ на предложенные души месяц назад сказали, буквально: "Ещё один хам". Видимо, это неисправимо. Благодарю. Шафран, кончай её уже, солнце ещё не взошло.
Натянув успевший остыть сапог, он подошёл к Эмме и тронул плечо - просто чтобы убедиться, что она жива, не ранена, здесь. Огненный круг приглушал не только магию.
Эмма прижалась щекой к руке, удерживая ревниво встопорщившего усы кота.
- Я подумала, что он может пригодиться, - пояснила она.
- Ну что за баба привязчивая, - высказался Мирддин, отрубивший голову Сьюли как раз в момент приказа, - что ты в ней нашел-то, Фламберг? Толстая, злая, кусается...
- А ещё, кажется, именно она сдала Кота, - дополнил список приятных характеристик Раймон, чуть не вздрогнув. Повторённые слова михаилита напомнили, что он сам - тоже ночевал здесь, так же спал. Разница только в том, что Кот приехал позже. Но это всё ждало. Бабы-вампиры... - Что под землёй?
- Херь навроде землянки, - Шафран руками обрисовал купол, - девки мечутся, если я правильно понимаю, что земля говорит. Ну да дверь им открыть сложно, обвал же...
- Бедняжки. Дорогая, благодарю за этот трофей. Ой как пригодится - если выживем! Только для надёжности...
Кот закрыл глаза и провалился в сон едва ли не до того, как его коснулся морок. Раймон даже удивлённо сморгнул - настолько глупого и ленивого животного видеть не доводилось давно. Если подумать - почти оскорбление ордену. Морок раскинулся шире, захватывая и Эмму, и Шафрана и Свиристеля, вплетая ветром ничего не значащие слова, какие всегда говорятся после битвы. Иногда было проще говорить, не говоря - а магичить после исчезновения круга было легко и приятно.
"Кот говорил, бабы - вампиры. Вход - через подпол в церкви. Тело Джейми тоже внизу, и, признаться, противно оставлять его там и на пару дней - или когда там с неба на крыльях ужаса свалится Верховный".
Свиристель кивнул, чирикнув нечто невразумительное. И начал говорить. Жестами, очень быстро.
"За церковью гравейры топчутся. Не добрался до них - леди сбежала. Как кошка. Только отвернулся, уже юбки на заборе, а сама внизу. Могу мышей послать к бабам. Трудно, но хоть дорогу посмотрят."
Мыши - звучало хорошо, выглядело жестами - ещё лучше. Раймон кивнул - и только потом спохватился.
"Мыши - это чудесно, но зачем посылать только их? Пожалуй, я хочу взглянуть на этих гравейров".

Свиристель вздохнул, согнал севшую на спину сороку, увлеченно отковыривающую клювом колечко кольчуги, и продолжил.
- Земля. Сырая. Алтарь, контур не пойму. На алтаре - мужик. Большой. Алтарь как из друзы, кажется. В полу - ячейки. В них - люди. Или нелюди, черт знает. С потолка - коконы из кристаллов. Прошла баба без пуза, от мужика, что ли - пахнет... Ну, вы поняли. Потолок, стены, пол - усеяны кристаллами. Не вижу ничего толком, как отрезает от мыши.
- Не понимаю, - почти также вздохнула Эмма, - для меня там только беременные.
- Для меня - десяток, и поди разбери, беременных или нет, - проворчал Раймон, пробежавшись по нитям уже увереннее. То же, что и тогда, у частокола, точно. - И ни бабы, ни мужика не чувствую. Шафран, ты тоже говорил только о шестерых?
- А? - Шафран, до того сосредоточенно разглядывавший гравейров, вскинулся. - Шесть беременных, да. А остальных я за детенышей посчитал. Они с половины срока как люди... ну... по ощущениям.
Раймон покачал головой. На это расхождение стоило обратить внимание раньше, но кто же знал. Всё на бегу, да ещё... чужие дым и зеркала.
- Там точно есть четыре того, что... не внутри женщин. Значит, похоже на детей половины срока, говоришь? Ладно, это уже совсем интересно. - он взглянул на Эмму.
Можно ли было совместить эмпатию и его мороки? Он видел эти штуки, Эмма - нет, не могла даже определить, где они. Но если показать, ткнуть морочным пальцем? Теплые руки обвились вокруг шеи - Эмме не нужны были слова.
Земля откликнулась холодом и сыростью, предвкушением весеннего тепла, сном травы. Промелькнула перед глазами - за глазами? - открываясь лакунами. Любопытство, страх, радость и счастье материнства источала смешливая рыженькая девушка лет тринадцати. Ей все было вновь - и толчки ребенка во чреве, и её пятеро подружек, суетливо бегающие по комнатам. А еще она не могла забыть, как горячо и больно в первый раз входил в нее лежащий на алтаре. Его глаза и отчаяние в них, губу, прокушенную в бессильной попытке сдержать себя. Девочке его было жаль - сначала, но сейчас, когда в ней зрело дитя - смешно. Глупый, глупый самец, спящий в коконе. Все они - глупые. Все. И тот, что пах мятой. И тот, что громко ругался на госпожу Ирис? Ириду? Ирену? Все глупые, потому спят и себя не сознают, иначе - навредят. Госпожа Сильвия - Сильвана? Сильве? - любила делать им больно. И другие госпожи. Но для боли надо будить, а самцы - сильные и злые. Лучше так, лучше так... Матери должны носить детей, дети - служить Матерям, а самцы - отдавать семя.
Эмма приникла плотнее, прижалась губами к шее - отголоском чужой страсти. Ирис-Ирида-Ирена, что представляла себя рослой блондинкой с алыми губами, огладила пока еще плоский живот, скользнула рукой вниз, к средоточию женского. В ней уже жила новая жизнь, что вскоре станет нежизнью, но совокупляться с самцом для этого было противно. Как же она раньше не вспомнила о суккубе? Алая, яркая страсть, лиловое томление - воспоминание о горячих руках суккуба, о губах и пальцах, и... Кто из этих презренных, что сейчас были в небытие, сочетаясь с бытием, отец - она не знала. Все четверо. Никто. О, если бы Матерь могла сама, не принимая липкое, мерзкое в себя, родить свой народ! О, как далеко еще до богини! Но те трое наверху - они могут дать сильное семя... Один - на алтарь вместо нынешнего, два - в раствор, что в соседней комнатке, и от трех выжатых можно будет избавиться. Накормить детей. Пусть только сойдут... Им будет больно и сладко, от ног до макушки! Глупые мальчишки и пока еще глупая девчонка!...
Раймон поймал падающую Эмму, ещё не успев открыть глаз. Впрочем, открывать их и не хотелось - мир вокруг был слишком ярким, несмотря на ночь, а в голове бились чужие, сталкивающиеся и одновременно сливающиеся образы, чувства, мысли. И снова пришлось прибегать к морокам, чтобы рассказать - руки были заняты тем, чтобы устроить Эмму удобнее, касаться её, успокаивая собственные чувства, задвигая подальше вину за такое испытание, отсекая чужие эмоции. Кроме покоя и запаха можжевельника сейчас ему отдать было нечего.
"Кроме матерей-богинь, самцов и нежити, та женщина, которую никто не почувствовал - скорее всего суккуб на вызове в числе прочих приятностей".
И это всё до жути напоминало Билберри: церковь, заколотую Бойдом жрицу и чернокнижников, смешение старого и тёмного. Даже эти чёртовы роды. Матерь... мать их! Всё-таки жесты иногда получались, возможно, менее точными, зато выражали больше.
"И они ждут глупых нас".
С этим спорить было тяжело. По крайней мере, себя назвать здесь умным Раймон не мог.
"Итак, кто хочет на алтарь, а кто - в раствор? Обещают больно и сладко, а затем - отдых в кристаллах"
Шафран кивнул головой, покрутил пальцем у виска и заговорил.
"Ждут? Это их проблема. Мужиков, конечно, жаль, но я предлагаю туда, где ждут, пустить гравейров с простеньким мороком. На случай, если что-то там срабатывает именно на мужчину. Или человека. А самим - через крышу. Землянка - она землянка и есть. Земля, бревна накатом. Разберем тихо и минут за десять. К тому же, куда они там денутся? Я завал могу обновлять, даже трупоеды не прокопают выход." Он покосился на приходящую в себя Эмму, вздохнул и собрался было продолжить, но в разговор вступил Свиристель.
"Сорока говорит, от старого кладбище, что за частоколом, идут еще гравейры. Четыре, шесть, восемь... Либо принимаем бой, либо вниз. Предлагаю всем вниз, а я пока постреляю. С забора."
"Или - фламберговы питомцы сцепятся с теми, а мы пока крышу разберем", - судя по лицу, Шафрану очень не хотелось идти через парадный вход, и Раймон его совершенно не осуждал. И ещё тревожило то, что в таком месте обязательно должен быть запасной выход, но понять, где - он не мог. И никто не пытался играть с его мороками, отбирать гравейров обратно, хоть как-то мешать - отчего было только подозрительнее. Они что, собирались играть в просто перепуганных девчонок, которых требуется спасти? Новые гравейры этой личины даже не рушили. Впрочем... вечные игры. Кто что знает, чего не знает, о чём догадывается, подозревает, на что надеется. Раймон коротко кивнул Шафрану.
"Контроля над гравейрами - мало, но последне звучит хорошо. Только - ты не можешь сказать, что за запертой дверью?"
Мыши продолжали осматривать комнаты и тоннели, вспышками выдавая то женщин, то мечи и кольчуги на стенах, то голубые ванны, где лежали мужчины, то таз с желтоватой жидкостью под ногами роженицы, то коконы. Бабпиры как одна носили золотые венцы, и такие же украшали засушенные женские головы по стенам. Алые с жёлтым одежды матерей-богинь, серые лица, тусклые волосы. И дверь, плотно пригнанная так, что для мышей не оставалось ни щёлки.
Шафран раздраженно ткнул в полумесяц, кокетливо выглядывающий из-за тучки.
"В полнолуние я тебе скажу даже сколько раз в день ты мочишься! Ладно..."
Мирддин сел на землю, поджав ноги и закатил глаза. Просидел он так недолго и, получив подзатыльник от Свиристеля, заговорил, фыркнув.
"Херь. То ли тетка, то ли гуль. Думает. Выход наружу где-то в деревне. Боль. Сладострастие. Почему-то ощущение цепи."
Последний - или почти последний кирпичик, из которых состояла эта деревня. То ли херь, то ли тётка там, куда, словно в пустоту, уходили морочные нити. Паучиха. А вот матери обходились без управления - теперь. Раймон готов был прозакладывать голову, что в начале их тоже вели, пока сознание не подстроится окончательно. Не укладывалось в картину только одно. Даже с учётом этих голов, с учётом постоянной смены матерей женщин в деревне было маловато. Специально рожали больше мальчиков, умели это регулировать, или для девочек находили и другие применения? Но, право, не ждать же, пока та "госпожа" родит!
"Четыре-шесть часов." Эмма не знала языка жестов, не умела в мороки, но ощущение часов, острых стрелок передала точно. И накинула на шею спящего и даже похрапывающего кота - как воротник.
Слишком долго, а, значит, слишком опасно. Приняв решение, Раймон тронул нити "своих" гравейров. Простое послание - чем проще, тем лучше. Во-он та свежая стая наверняка идёт отнимать самок. Вон, как вожак гребни топорщит - готовится грызть. Проводив взглядом нежить, он снова поглядел на Шафрана, подняв бровь.
"Вообще-то я думал, ты просто землю послушаешь, но так тоже хорошо. А сколько жалоб-то было! Но нам всё ещё нужно знать, где второй выход, потому что из них порой получаются лучшие входы. И вот что я думаю, мы сделаем..."

Насколько хватало факела, пещера была прекрасна. Стены покрывали кристаллы, друзы, и они сверкали жёлтым, переливались нежно сиреневым и фиолетовым, тлели синим с золотыми искорками и шли сияющими волнами зелени. Но на это Раймон почти не смотрел. Его внимание приковали два массивных каменных столба в центре комнаты, между которыми на толстых покрытых солью цепях висел гроб - хрустальный ящик, весь покрытый друзами, как шипами. А с потолка над гробом свисали на золотых цепочках маленькие кристаллические подвески, от которых тянуло... да, от одной определённо тянуло Котом. Прочие... Раймон потянулся было к остальным - и отшатнулся, инстинктивно закрывая лицо, словно так было проще прервать контакт. В комнате были все - каждая тварь, каждое создание этой проклятой деревни. Всё, что в ней жило - и не жило. Комната, куда сходились все нити - и не только. Тряхнув головой, чтобы разогнать звон внутри, он снова взглянул на гроб, пытаясь понять, что внутри. То ли тётка, то ли гуль, говорил Шафран? На ум приходили скорее сказки о спящих принцессах - только вот становиться женихом у Раймона не было совершенно никакого желания. Впору было жалеть, что ему не подчиняется земля - огонь и мороки кристаллам не могли сделать практически ничего. А чтобы разбить их, пришлось бы войти внутрь, чего отчего-то не хотелось. Разве что...
В воздухе запахло ирисами. Терпкий, чуть земляной аромат, смешанный с травами. И над гробом повисла... повис образ. Зыбкий, похожий на привидение, мерцающий. Эмма глядела ласково и чуть укоризненно, заплетая косу.
- Чего ты хочешь, мужчина? - А вот голос, звучавший сразу в голове, был непохож. Ниже, с ленцой и хрипотцой, со странными, гортанными гласными, как порой говорил Бойд.
То ли глаза привыкли к полумраку, то ли в камере стало светлее от мерцания, но теперь Раймон смутно, но мог разглядеть и дальнюю стену, где бок о бок в нишах стояли двенадцать женщин, закованных в соль, с золотыми венцами на головах. Соляные столпы, словно по Библии, плюс одна ниша с краю, стоявшая пустой. Рядом с нишами на стене висел вросший в соль красивый витой ключ с гранёным драгоценным камнем на рукояти, и Рамйон чуть не хмыкнул. Мечом бить - не разбить, а вот тронуть ключиком - и гроб расколется, и выйдет... невесть что, херотётка, которую, как и в сказках, вряд ли заточили просто так. Раскалывать, проверять, на что она будет способна на свободе, не хотелось. И без того он слишком раскрыл разум, перехватывая сети, и без того то, что жило в гробу, выглядело слишком умелым - и действовало, прячась за словами. Раймон вежливо кивнул хрустальному ящику и прислонился к обугленному косяку, давая отдых ноге, сначала ушибленной Котом, а затем укушенной.
- Да вот, восхищаюсь замыслом. Это кто же такое выстроил?
Когда морочную сеть только начинают строить, вмешаться в это легко, если знаешь, что делать - и Раймон изгибал нити, не пуская их к себе, отводя от верхней камере, где уже не оставалось матерей. И драгоценная пещера плыла: сверкающие кристалл мешались с нитями, каплями сведений с подвесок, падавшими на гроб, командами, уходившими от гроба к застывшим в соли женщинам - и куда-то дальше. Куда? Перед внутренним взглядом сменялись образы, не видениями, скорее чувством. Гравейры, ванны с растворами, кладбище, надгробия - тёмная нить, светлая, мёртвая, рабочая, - нежить у реки, сонмы и сонмы нежити, целые стаи, которым ничего не стоило просто задавить троих михаилитов и Эмму числом. Почему паучиха этого не сделала? Почему отправили лишь ещё стаю гравейров, зная, что их наверняка столкнут с уведённой стаей? Лишь потому, что в свалке ценных самцов и ещё более ценную женщину могли убить или поранить, или их всех просто не считают опасными? Впрочем, пока что Раймон был склонен согласиться. Не входя внутрь - что он мог сделать? Огонь соскользнёт с граней, мороки разобьются о спящие разумы.
Дверь, что вела к Матерям, дрогнула под сильными ударами. Галлюцинация с лицом Эммы сокрушенно вздохнула и покачала головой.
- Строили, - с упреком произнесла она, - не для того, чтобы ломали. Поди сюда, красивый.
Последнее прозвучало с интонациями Ю, морочная Эмма дрогнула, рассыпаясь столбиками зеленых цифр и символов.