Раймон наклонил голову, глядя на Роба Бойда серьёзно и задумчиво, не переставая поглаживать Эмму по спине. Помолчал несколько секунд.
- Знаешь, когда я поговорил с Верховным, то засомневался в первый раз. Когда услышал про наследника - во второй. Третий, думал, будет на твоей новой-старой жене, но - нет. Третий раз - сейчас. Удивительно, как мифы любят это число. Третий раз всегда решающий. Скажи, как давно она тебя подчинила? Твои тело и разум? - он сделал небольшую паузу, полюбовался на ошеломлённое лицо друга, и продолжил. - С самого нового рождения? Или когда ты шёл к званию магистра, приобретал влияние в ордене? Когда готовил экспедицию - готовил меня, чтобы я понёс туда твой меч как наследник и молодой огонь, понёс их саженцы? Когда спасал Вихря, чтобы заполучить его на свою сторону? Когда строил планы об уничтожении христианства - религии, которая дала надежду всем обречённым и обездоленным, у кого ничего не было? Которая позволила им примириться с этим достаточно паршивым миром. И во имя чего? Ты хочешь вернуть мир в дикость прошлого, вернуть всё к жалкому пантеону божков, которые издеваются над людьми, как пожелают? Скормить им человечество, лишь бы не истаяли? Отменить весь прогресс, уйти от спасения души и ввергнуть всех в ад? Отличный план. Мне остаётся только аплодировать. Только одна промашка. Не могу я, как верный сын нашей матери-церкви спокойно смотреть на подобное непотребство богохульное. Не знаю, скольких магистров ты уже склонил на свою сторону, но я отправлюсь прямиком к своему другу, архиепископу Кранмеру, который, несомненно, предаст анафеме и тебя, и орден. После чего соберет крестовый поход, - к этому моменту лицо Бойда приняло умилённое и при этом отчётливо кошачье-ехидное выражение, и Раймон, не выдержав, улыбнулся. Эмма же улыбалась давно, тщетно пытаясь спрятать лицо. - Конечно, будучи михаилитом... всего этого можно избежать за небольшую взятку. Маленький, уютный мир для небольшой и не скучной компании... Возможно, это будет достаточно в глуши...
- Про анафему заманчиво прозвучало, - задумчиво сообщил ему Бойд, снова утихомиривая пинком кудесницу-сирену, - никогда раньше ей не предавали, я бы даже до Ламбета тебя проводил. Чтоб лично поучаствовать. Но дел много, увы. Надо нести саженцы и заниматься прочими непотребными богохульствами. Кстати, преемничество я не подписал и меч нести не дам. Он мне пока самому нужен. Если ты закончил с выговором, то решай, что хочешь сделать с этой ведьмой. Морок уже подрагивает.
Эмма, наконец, не выдержала и рассмеялась, выплескивая в этот смех все переживания и плотнее прижимаясь к груди.
- Что такое "nach í an bhitseach í?"****- поинтересовалась она. - Тогда времени спросить не было, магистр слишком быстро бегает.
- Очень точная характеристика вот этой ведьмы, - кивнул на сверток из девушки и плаща быстро бегающий магистр, - которую не стоит за мной повторять.
- Не могу сказать, что я рад буду встретиться с ней снова, но - забирайте, - махнул рукой Раймон. В конце концов, эта странная женщина пусть и подвергла Эмму угрозе, но всё же ничего сделать не смогла. А отдать её Бадб сейчас казалось очень подходящим вариантом. Очень логичным в рамках этого безумного по событиям и неожиданным открытиям дня. - Если сможете держать на поводке.

Раймон, подойдя к двери в лавку, остановился и уставился на охранника, уперев руки в бока.
- Тебе в детстве не говорили, что не стоит трогать чужого? Что это противно и закону земному, и закону Господа нашего Иисуса Христа?
- А тебе в детстве не говорили, что сперва здороваться надо? - полюбопытствовал охранник, складывая руки на груди. - Ибо кто хочет иметь друзей, тот и сам должен быть дружелюбным?
- Друг - это тот, кто любит тебя, несмотря на все недостатки, - вздохнул Раймон. Лист явно ценил вежливых и начитанных людей. Что не делало их более привлекательными. Или безопасными. Или реагирующими на провокации. - Не думаю, что ты меня любишь. Или?.. Впрочем, нет, не отвечай. Говорил я, но вы не слышали... Скажи... друг, в лавке ли господин Лист? Не люблю, знаешь, общаться с приказчиками о редкостях. Нужен настоящий специалист.
- В лавке, - согласился охранник, с любопытством поглядывая на Эмму, - пока.
- Неужели собирается скоро уходить? - удивился Раймон. - Ведь ещё даже не вечер.
- А приказчики на что? А обедать? А прогуляться в приятной компании?
Выдав все эти резонные, в общем-то, вопросы, охранник глянул на таверну и вздохнул: оттуда как раз вышли две девицы весьма разбитного вида.
- Ну, может, с нами прогуляется, - Раймон тоже глянул на девушек, прищурился на солнце. По виду, они были не прочь тоже провести какое-то время в компании. А охранник выглядел вполне привлекательной добычей. Не слишком бедной, достаточно красивой. Явно скучающей. Со светлой полоской после кольца на пальце. Дело было лишь в том, чтобы немножко подправить. Чуть-чуть. - Бывай. И - думай. Об откровениях.
Не дожидаясь ответа, он толкнул дверь. Войти, впрочем, не торопился, оглядывая лавку с порога. Пол выглядел совершенно обычно. Светлые доски плотно прилегали одна к другой, не было видно и намёка на какие-то люки. И всё же под стеллажами с книгами, под креслами у камина и прилавками доски прогибались - не слишком сильно, но заметно. Словно между ними и подвалом не было опорных балок или перекрытий. Вспомнив слова Бойда, его торопливый рассказ над очень достоверно изображавшей обморок Эммой, Раймон хмыкнул. Странный тёплый воздух, который дышит. Не слишком понятно. Людей лавке не оказалось вовсе, и только из подсобки доносился голос Листа, распекавшего приказчика за то, что тот по криворукости своей уронил ценные книги прямо в снег. Всего несколько шагов. Было бы так просто... если бы их настолько явно не ждали. Он на пробу толкнул магией пол сначала в шаге от порога, потом в центре комнаты. Доски пружинили, словно опирались на нечто упругое, какую-то подушку. Идея проваливаться вниз с каждой секундой казалась всё менее привлекательной. Зато можно было попробовать раздвинуть доски пола магией и посмотреть. что будет. Идея казалась очень заманчивой, пусть и оставляла многовато открытых опций. И маловато магии, львиную долю которой пришлось потратить на чёртову чаровницу. Теперь уже, вероятно, чаровницу фэйскую. Ренессанс...
Додумать помешал приказчик, высунувший нос на стук. В комнату он, впрочем, заходить не стал, поздоровавшись от двери, что настораживало ещё больше. И заодно наводило на мысли о том, что то, что таится внизу, своих и чужих особенно не разбирает. Раймон махнул рукой щуплому мужчине и улыбнулся.
- Любезный, нельзя ли попросить славного господина Листа выйти к старым друзьям, которые заскочили в город буквально на миг и вскоре уедут? Не хотелось бы, не поздоровавшись, не попрощавшись..

Он провёл рукой по косяку снова, словно Эмма по гобелену или фреске, пытаясь понять, увидеть. Почувствовать. Дерево молчало. Было просто деревом, которое, может быть, и помнило землю как меч помнил огонь горна, но сила это ничего Раймону не говорила. Лишь мелькала спутанной массой корней, отдавалось кротовыми норами, совсем слабо - птичьим пением. Смазывалась, ускользала. Из этого не собрать было ни пола, ни дома. И всё же, дом... не тесто с изюмом, не вода, сложнее, чем меч. Почти человек. Дом целиком. Не так, как в Глостере, не наполняя его магией, но пытаясь охватить, вжиться, Раймон прикрыл глаза и скользнул рукой по дереву, по камню. Ощутил через подошвы крыльцо - и провалился дальше. Глубже и сразу, мгновенно, охватив через часть - целое, через связь, длившуюся годами и десятилетиями. Становясь чем-то иным, странно и непривычно, преображаясь почти неестественно даже по меркам специалиста-морочника, которых маги стихийные считали по меньшей мере эксцентричными, а в основном - просто психами. Почти неестественно - но не совсем. Он медленно выдохнул - и развернулся во дворе, уставившись на улицу окнами, уткнувшись в блекную серость дымовыми трубами, отражая тусклый свет черепицей. Отгородился забором - мерцающим, новым, едва вошедшим в существование. Чувствуя сырость, давление и одновременно тепло, потому что земля ничего не говорила михаилиту Раймону - зато не скрывала ничего от лавки, вросшей в неё странными, но, всё же, каменными корнями. Вошедшей в странные, слишком широкие, но, всё же - ходы. Сжившейся с подвалами, которые были куда старше, но - приняли её ещё в те времена, когда не было ни пола, ни стен, а люди мелькали слишком быстро, чтобы их можно было запомнить.
На крыльце, привлекая нимание, молча переступила одна из теней. Не та, не другая, незнакомая. Подхватила потерявший равновесие лепесток. По окнам и ставням, уйдя по крыше в серость, резко ударил щелчок от полы плаща, и вдоль стен пронесся шквал холодного ветра, обещая уютное снежное одеяло. Он почти поёжился от удовольствия. За забором началась суета, далёкая, почти невидимая. Она отвлекала, и то, что было - оставалось - Раймоном, раздражённо дёрнулось, сосредотачивая внимание на себе. В себе.
- Двое в подсобке. Не Лист и не приказчик.
Звуки снова ударили в камень, скользнули по дереву. Он всмотрелся в третью из теней, что касалась его рукой - и провалился. Он был человеком, который касался лавки, которая касалась человека, который касался... касался. Скольжение по спирали могло длиться бесконечно, но его отвлекло вспыхнувшее совсем рядом солнце. яркий, тёплый диск, который всегда приходил после белого покрывала или серых капель. Светоч. Слово было непонятным, незнакомым, пришло неизвестно откуда, но подходило.
- Лист внизу, - суматошно, панически бьющееся сердце отдавалось в пол даже через толстые подошвы. Даже издали. - С ним ещё двое. Один пахнет землёй. Сильно. Роднится. Почти часть - и не совсем.
Был и ещё один. Везде - и нигде. Снаружи, в подвале, под ногами, где медленно, мощно билось тёплое сердце магии - сердце города. Он едва ощутил, как мгновенно разогрелся, чуть ли не вспыхнул и потёк металлический обруч на несуществующем левом крыле.
И свербило в подвале что-то иное, какая-то часть, которая одновременно и была, и не была частью целого. Его частью. Раймон скользнул ниже, перебирая камень за камнем, проверяя каждую доску, пока не окружил старый булыжник фундамента, который вносил диссонанс в восприятие мира. Уговаривал, подсказывал, убеждал, и целое - верило, потому что лавка просто существовала, едва осознавая себя. До сих пор. Раймон не мог физически вырвать камень из фундамента. Вместо этого он окружил его завесой, искренними соседями, которые слушали слова скоге, принимали их - и не пускали дальше. Убеждая в ответ, что ничего не меняется. Последнее было совсем просто. Всего лишь слепок бытия. Минута осознания. Всё ещё касаясь себя рукой он едва ощутил, как шагнул за порог, на островок из возникших в пустоте досок. И одновременно остался стоять за дверью, нетерпеливо ожидая выхода Листа.

За спиной ярко вспыхнул огненный шар, а Эмму, по-прежнему прикрываемую Бойдом, окатило болью и обидой рыжей богини, почти услышались слова о лучших, но потраченных годах. Кажется, то же услышал и магистр, усмехнувшийся посиневшими губами. Над головой, погружая в могильную тьму и сырость, возник пол. Дальнейшее слилось в сплошную пелену теней, звуков и чувств. Лишь по лязгу мечей, вспышкам огня и боли, отчаянию и ругани Листа, его охранника, Эмма понимала, что противники Раймона лишены мечей, внезапно раскалившихся в руках, что им обоим страшно, а Раймон - страшен. Бойд, сдерживающий вдох, но придерживающий её твердо, пошевелился, закрывая собой полностью, отрезая от морочного дыма, в котором мельтешили алые пятна. Послышался звук падающих тел и буйство чувств стихло.
- Вот ублюдство, - прокатился по тоннелю голос Раймона, чистый и сильный. - Ла-адно. Коли так, то и чёрт с вами. Любовь моя, он там жив пока, партизан шотландский?
- Жив, - ответила она, тщетно пытаясь выглянуть из-за плеча раненого.
- А так явно хотел помереть.
Эмма почти видела, как Раймон сокрушённо качает головой во тьме.
- Но нет уж. Пусть живёт и мучается, как все мы. Страдает. Тоже мне, придумал выход... в божественность захотелось. Фиг. Хэй, Бадб! Badb Catha! Предлагаю сделку. За исцеление этого столпа осторожности и самопожертвования приношу в жертву вот эти две чудесные, жирные, хотя и скотские жизни. Ибо добыл их собственноручно. Свеженькие! Вкусные!
- Ещё один хам, - раздался сокрушённый женский голос за спиной, и тьма позади Эммы внезапно уплотнилась. И стала ближе. - Сразу видно, в кого.
Бойд протестующе выпрямился, но говорить не рискнул, хотя и улыбку не скрывал. Голова тут же закружилась от его радости и нежности, прикрытой неудовольствием от предлагаемой Раймоном сделки, от упоения и предвкушения Бадб, мешающей заботу с негодованием, торжество с приязнью. Сквозь всю эту мешанину проступал интерес богини и к ней, к Эмме, тихо, негромкой мелодией, дополняющей, но не скрывающей.
- Как ты их только терпишь? - буднично поинтересовалась Бадб.
Богиня с явным интересом разглядывала сцену в тоннеле. Раймон, всё же, запалил небольшой огонёк и стало видно, что он стоит над Листом. Видно, как бросает ему на грудь медальон Ю.
- Со смирением и любовью, конечно же, - просветила её Эмма, любезно улыбнувшись, - пониманием, кротостью и чем-то еще очень важным для женщины, что я никак не могу вспомнить.
- Покорностью? - понимающе вздохнула богиня.
- И прелестью, что отличает цветы, - согласилась с ней Эмма, зажмуриваясь, потому что магистра опалило вспышкой боли от варварски выдернутых богиней болтов. Балка, за которую он поспешно схватился снова, затрещала в его руках от страшной муки, но отпускал её уже задышавший, здоровый Роб Бойд.
- Falach. Bha e pòsta,***** - выдал магистр, с наслаждением вздыхая полной грудью и с не меньшим удовольствием притягивая к себе богиню, чтобы запечатлеть ласковый поцелуй. И эта чужая нежность, лиловым клевером вспыхнувшая в холодном подземелье, смыла дыхание смерти, которым повеяло, когда от руки Раймона умерли и Лист, и его охранник, оставшийся безымянным. Горечи от их гибели не было, но и равнодушия тоже. В той любви к вечно втягивающему её в неприятности Раймону, что особенно остро осознавалась ею сейчас, не были повинен ни клевер, ни чувство странной свободы, точно со смертью Листа с души свалился тяжелый жернов. А в дочерней приязни, какую Эмма питала к Бойду, были виноваты и сам магистр, и Раймон.

21 января 1535 г. Равенсхед. Полдень.

Заснув раньше Раймона, она и проснулась раньше, но долго лежала в объятиях, недоверчиво прислушиваясь к ровному дыханию, трогая рукой его лицо, обводя пальцем губы и брови, легко касаясь сомкнутых век. Никогда Эмма не признается ему, как было страшно, когда отпихнул от себя, принимая руку той чаровницы, как слезы подступили к глазам и как впервые, со злобой, пальцы сами сжались в кулак, пробуждая в душе что-то жестокое, что-то отцовское. Никогда не расскажет, как внезапно от этой злости очистились мысли, а в движениях появилась ловкость. Но зато обязательно, непременно поведает, как нехорошо прищурился Бойд, выругавшись и бросив ей это своё "Не бойся". И о том, что испугался в подземелье он больше самой Эммы. Но - того, что не успеет. Быть может, будь у неё такой отец, не оказалась бы Эмма в монастыре. Но и Раймона тогда у неё тоже не было бы. Пожалуй, ради этого черноволосого упрямца стоило вытерпеть и родной дом, и обитель. С тихим шелестом опустилась на плечи шелковая нательная рубашка, белоснежная, тонкая, прохладная и теплая одновременно, скрывая корсет. Легла рядом с Раймоном стопа свежей одежды. Магия давалась ей плохо, как и всем в семье. Спасибо нянюшке, которая вопреки запретам хотя бы научила её ладонью утюжить одежду. И спасибо Раймону, что не интересовался, откуда у него всегда выглаженные рубашки и штаны, если из седельных сумок они извлекаются измятыми. На кресле сиротливо лежали рубашка, плащ и оверкот магистра, которые отнимать пришлось с боем. Упрямому шотландцу проще было купить новые, чем признать, что он не против, чтобы ему их починили. Пришлось проникновенно заглянуть в глаза и спросить: "А дочери вы отдали бы?" После этого Бойд замолчал и беспрекословно сдал вещи. Дыры в оверкоте она успела за вечер прикрыть вычурной вышивкой. Переплетение воронов, лавровых листьев и чертополоха, синих, в цвет тесьме на вороте, от спины тянулось через плечо к груди.
Принимаясь за рубашку, из которой болты выбили кусочки, Эмма снова глянула на спящего Раймона, улыбнувшись. "Как ты их терпишь?" - спросила богиня. А разве нужно было терпеть? Бадб была мудра, но... Не так. При всей её древности, она не понимала, что Бойд очень неохотно идет на уступки, гнется, но не сгибается, уворачиваясь от силы, грубости, грубя в ответ. Она даже не понимала, что Эмма не терпит, а просто живет рядом с Раймоном, наслаждаясь этой кочевой жизнью, этими жаркими ночами и счастьем засыпать на плече. Что не нужно для этого быть покорной, смиренной и обладать христианскими добродетелями. Всего лишь чуть тепла в ответ, чуть нежности во взгляде. И - много любви в душе.
- Раймон, - утренняя, точнее полуденная, побудка поцелуем стала уже традицией. И это тоже было радостно и приятно. - Ты обедать хочешь или сразу к ужину разбудить?
Служанка уже давно отнесла еще одному засоне - магистру - починенную одежду, но будить своего упрямца Эмме все равно было жалко. А потому она тихо сидела в кресле у камина, лениво листая жизнеописание святого альфредова семейства, бессовестно конфискованную Раймоном в книгохранилище Листа.

На полутемной галерее, освещенной лишь Луной, обнаружился монах, истово молящийся перед изображением трех развеселых пресвятых сестриц. Он испуганно подскочил с колен и зачем-то сначала перекрестил Раймона, а потом перекрестился сам. Раймон, мысленно чертыхнувшись, шагнул к монаху, протягивая раскрытые руки, глядя в испуганные и до крайности изумлённые глаза. Говорить вслух не было нужды. Монах собственными эмоциями, восприятием, настроенным на молитву, открывал дорогу в свой разум. Прикидываться весёлыми святыми было совершенно бесполезно, но он практически ощутил сам, как всплеснули за спиной шесть крыл - на всю ширину галереи. Как вспыхнул над головой нимб. И говорить вслух не было нужды тоже.
"Грешен ты в глазах Господа!"
Монах как-то странно, сдавленно пискнул и рухнул на пол. Плашмя. Судя по глазам Бойда, он хотел хмыкнуть, но сдержался, лишь почти придворным поклоном пригласил к мародерству.
"Нервные они какие-то тут".
Оставалось только гадать, о чём именно думал монах, стоя на коленях перед фреской. Неслышно вздохнув, Раймон кивнул Бойду на подозрительный камень в полу, а сам подступился ко фреске, разворачивая кусок толстой ткани, специально купленной для этой цели.

Первая фреска, обломки которой он удачно поймал прежде, чем они грохнули об пол, принесла в качестве добычи красивую резную шкатулку тёплого коричневого дерева, с гербом Эссекса. Пустую, не считая записки:

Primo ostendit virtutem patientiae et invenit infirmos.
Deinde ostendit victi ita animo ac posse.
Ita per fidem et bona facta ostendit eum superare non neglegentia populo.
Deinde ostendit amorem sapientiae partam scientiam ejus. Quamquam enim magnitudo. ******

"Терпение, вера и добрые дела".
Раймон хмыкнул. Если это было об Альфреде, то невольно вспоминалось искреннее "Потому что дура" Немайн. В любом случае, шкатулку он сунул в сумку вместе с запиской и перешёл ко второму тайнику. В гусях. Но приняться за штукатурку не успел. Со стороны магистра донеслось едва слышное "Damnú ort!"* и тихий звон металла о камень. В покрытой до плеча серой пылью руке Бойд держал меч. Точнее, опирался на него, потому что клинок за малым не дотягивал до его роста. Навершие, украшенное тамплиерским крестом, тускло поблескивало в свете Луны. Алые, синие, зеленые блики от витражей ложились на оружие, окрашивали в яркие цвета гравировку рукояти и гарды, перемигивались с вязью на клинке.
Раймон беззвучно присвистнул. Двуручник выглядел неудобным, тяжёлым, но великолепно смотрелся бы перед строем рыцарей. И ещё он выглядел крайне дорого. Ощутив знакомую силу, он прислушался, и кивнул, сложив для Бойда пальцы в знаке, обозначающем огонь. От меча отчётливо тянуло стихией, а кроме того он, подобно накопителю магистра, предлагал магию и сам. Неудобно, но - полезно. Впрочем, в дороге проку от такого не было, так что клинку суждено было отправиться в резиденцию вместе с куском венца. Там ему будет самое место. Хотя и было этого ему почти жаль. Меч выглядел... величественно. Почти театрально. Сдержав вздох, он вернулся к гусям, и здесь стало... совсем интересно.
В истлевшем мешочке обнаружились россыпь мышиных костей - то ли на гадание, то ли просто от случайно забредших через щели грызунов, - россыпь жемчужин, горстка плохо огранёных рубинов, потемневшие золотые монеты и, главное - перстень с гербом Говардов. Точнее - Фицаланов-Арундел. Это чуть не заставило присвистнуть вслух, и он махнул рукой, подзывая Роба ближе. Тот, взвалив на плечо меч, отчего стал похож на тролля из сказки, что путешествовал по свету с бревном, подошел и с изумлением уставился на перстень.
- Фицаланы? - Подстраивая речь под взрывы хохота из привратницкой, удивился он. - Но вообще... Херевард Уэйк был от одной из ветвей древних королей Англии и был женат на какой-то из потомков Альфреда.
"Но это не похоже на клад, связанный с венцом, - мороком передавать слова было проще. Почему не пользоваться магией, когда можно? Тем более, так оказывалось обычно быстрее. Как и с разжиганием камином, подогревом воды... хотя, должно быть, воображаемый голос звучал странно. В конце концов, Раймон сам себя слышал не так, как другие. - Скорее просто на... не знаю, память? Залог? Но неправильное, половинчатое. Какой смысл прятать здесь этот перстень, да ещё с таким набором? В одном перстне нет никакой тайны, что стоила бы сокрытия. Нет. Тут кроется что-то ещё".

- Отчего же ты жестокосердная такая, девочка? - в который раз вопросила нищенка, сидящая у границы круга, сияющего так, что Раймон, должно быть, видел его из монастыря. - Разве не заповедано помогать страждущим?
Эмма почувствовала, как у нее по-раймоновски поползла бровь вверх и улыбнулась. Страждущей нищенка не была совершенно точно. Хотя бы потому, что круг, собранный магистром из содержимого кошеля, в котором оказалось очень много амулетов, попросту не пускал старуху внутрь. Хотя она и попыталась. Пару раз. Девона странным образом не обращала на оборванку внимания, лошади не нервничали, но... Уважающие себя нищие не шляются ночами по лесам, и уж точно не пристают к девицам, стоящим на опушке с тремя лошадьми. Да и чувствовалась она тем же сумбуром, хаосом, переплетениями, что и Бадб.
- Подай хоть пенни, девочка, - совестила её старуха, удобно устроившаяся на пеньке.
- А вон муж идет, - впервые за все это время снизошла до ответа Эмма, завидев с высоты седла две рослые фигуры, почти подкрадывавшиеся к ней, - он и подаст.
- Не муж он тебе, - вспылила нищенка и почти повторила слова братца, - случай заезжий.
Эмма упрямо мотнула головой. Боги, старые и новые, люди, закон могли думать и называть их как угодно. Случай ли заезжий, подстилка ли михаилитова... Не все ли равно? Важно, кем они сами себя считают.
- Кажется, Фламберг, тебе придется перезнакомиться со всеми моими новыми родственниками, - задумчиво произнес магистр, поспешно входя в круг и озабоченно оглядывая Эмму, - вот эта - Морриган.
Должно быть, такое представление для нищенки показалось невежливым, потому что она взъярилась так, что Эмма смогла понять эту ярость среди прочего. Но, все же, старуха сдержалась, поднялась на ноги и с воистину королевским достоинством шагнула на узкую полоску тени от пенька.
- Куда же ты, свояченица? - полюбопытствовал Бойд, наступая ногой на эту дорожку. - А поговорить? Фламберг, сын мой, ты, кажется, хотел перемолвиться с Королевой?
- Хотел.
Раймон небрежно взвесил на руке арбалет. Даже в темноте Эмма узнала одну из стрел, которые оставил для них в резиденции Бойд. Но смотрело оружие не на Морриган. Просто - вверх. Хотя далеко и не отклонялось.
- Наконец-то, можно сказать прямо то, что до сих пор приходилось передавать через... посланцев. У вас закончились желающие, раз пришлось идти самой? Что ж, это упрощает дело. Но, вероятно, Великая Королева уже поняла и сама, что ничего не выйдет. Что не получится разомкнуть круг. Что не может эта великолепная женщина принадлежать никому иному - и не будет, потому что моя - во всём, что имеет значение. А значение имеет суть. Природа. Содержимое. Право же, госпожа, чего ещё вам не хватает, чтобы отступиться? Впрочем... вы ведь, кажется, просили... постойте, - он закинул арбалет на плечо и потянул завязки кошелька. В воздухе блеснула мелкая монета. - Как дань мудрости и в знак уважения к возрасту. Бескорыстно отдаю.
Монету Морриган поймала ловко, будто и не богиней была, а на самом деле нищенкой. И злобно оглядела сначала Раймона, а потом и Бойда, с безмятежным видом стоящего уже двумя ногами на тени.
- Чего не хватает? - Задумчиво повторила она, уставившись на Эмму пристально, заставляя нервничать, вызывая желание спешиться и выйти из круга. - Вот тебе загадка, Teine Oga, отгадаешь и выполнишь - отступлюсь: никому иному не принадлежит - но и не твоё. Значение имеет - но его и нет.
- Хорошая загадка, - впрочем, говоря это, Раймон не улыбнулся. - А времени сколько дадите, госпожа? На отгадывание и выполнение?
Странная загадка. О ней самой, но и одновременно... Эмма дернулась в седле, вздохнула. Дитя принадлежит отцу, но оно и не его. Не только его. Ребенок, в первую очередь, принадлежит матери. И для семьи, для всех в этой семье он имеет значение - и одновременно не значим, пока не снимет младенческой рубашечки. Да и нет его, ребенка. И не будет. Богиня оторвала от неё взгляд и встряхнулась, будто большая птица.
- До Самайна успеешь, - усмехнулась она, - уйди с дороги, илот.
Бойд, к которому был обращен этот приказ, лишь улыбнулся, но полыхнул досадой.
- Фламберг?

Раймон даже не вздрогнул, только улыбнулся и отстранил Эмму, отшагнул в сторону.
- Кажется, ты слишком близко к сердцу принимаешь истории о Робине Гуде и прочей братии с посохами. Почти как Жанна... прости, Мария-врачевательница из Кальчинато. Хотя умалчиваешь, скрываешь - да, получше, пожалуй. Предпочитаешь делать, но не говорить. Особенно, когда не спрашивают и не уточняют. В самом деле, зачем? Сколько живу, а всё гадаю, но вот как-то само оно выходит. И в самом деле, важное - оно такое. Странное. Почти как омела в Кентербери.
Эмма испуганно взглянула на него, перевела взгляд на Бойда, злобно отшвырнувшего дубинку в сторону - и вздохнула. Как она их терпит, в самом деле? И ведь неправы были оба. Точнее, оба - правы, но сути это не меняло. Обоим потом будет больно и горько, но у Раймона была она, у магистра - не было никого.
- Ты прав, - неожиданно мирно признал Бойд, - надо было сказать сразу и всё. Как только ворота резиденции за тобой закрылись в первый раз - так и... Знаешь, Фламберг, одна ложь тянет за собой другую, умолчав раз - приходятся молчать и в остальном. И если не можешь сказать, то приходится делать, чтобы хоть как-то помочь. И становится очень легко, когда, наконец-то, тайное становится явным. Ну, а в нашем случае, мой злопамятный, в это уже явное тычут носом. Раз за разом. Упрекая за то, в чем и не виноват-то. Ладно... Будь осторожен с князьями.
Он отвернулся и устало оперся на свою лошадь, почти обняв её за шею. И стало грустно и одиноко, хотя Раймон и был рядом. Эмма тряхнула головой, понимая, что снова начинает жить чужими чувствами, сопереживая и проживая их.
- Хватит, - твердо произнесла она, протягивая руку Раймону, - вы стоите друг друга. Упрямые, умалчивающие искатели приключений. Прохвосты и плуты. И если сейчас не признаете, что вот этими своими обидами, под которыми прячете заботу, вы только рушите все важное, что у вас есть, я... Я уйду в монастырь. Снова.
После секундного молчания, последовавшего за угрозой, Раймон фыркнул.
- В тот же? Представляю глаза матери-настоятельницы... ладно. Эта шантажистка, разумеется, права. Прости, привычки умирают с трудом. А с демонами - ну, душу я не терял, договоров не подписывал. В первый раз получил обещание услуги за то, что выпустил из культистки. Во второй - за душу той самой Марии - ничего не прося. И искал я его только второй раз! А в первый за изгнание ещё и заплатили. Сплошные плюсы.
Плечи магистра опустились и Эмма почувствовала, как талыми водами схлынула тревога. И с удивлением увидела, что Бойд вздрагивает, лишь через мгновение поняв, что он смеется.
- Я представляю ту депешу, что аббатиса напишет в резиденцию, требуя её забрать, - пояснил он, доставая из сапога фляжку с бренди, - и глаза верховного, читающего послание. Но... все равно - будь осторожен.
- Я всегда осторожен, - с улыбкой отмахнулся Раймон. - Демоны точно не стоят горящих палок или не менее горящих кустов, которые заметили бы даже из нашего заквасного монастыря. В конце концов, с князем обошлось не в пример лучше, чем с глейстиг. Тауэр за убийство, конечно, был похуже, если бы не Кранмер... но в этом я виню исключительно принятые в ордене дым и зеркала! - он возвёл глаза к небу и пожаловался: - сплошные укрыватели, везде. Как тут жить, когда ощущаешь себя то домом, то скоге, то ещё кем похуже? Тяжёло жить морочнику. И никакого раннего выхода на покой.
Теперь магистр приложился к фляжке, надолго, заставив обеспокоиться тем, как он вообще дышит. И лишь оторвавшись, тряхнув головой, Бойд уже совсем спокойно, хоть и чуть хмельно ответил:
- Ну хотя бы Тауэр...
Тут не выдержала уже Эмма, рассмеялась, подходя к своей лошади.
- Ну не размениваться же, как Ворон, на мелочь всякую, - вздохнул Раймон, тоже берясь за поводья. - Играть - так по-крупному. Правда, кажется, постепенно остепеняюсь. Даже странно как-то. С чего бы?
- Говорят, это верная примета того, что появилась жена, - просветил его Бойд, отвечая улыбкой на смешок Эммы, - клятое целительство, даже напиться не выходит... Загляните в резиденцию как-нибудь, я попытаюсь омелу достать. Не уверен, что получится, но все же.

Однажды, в старости, если до нее доживет, Эмма вспомнит эту ночь, когда её осмотрительность и рассудительность не принесли разлуки. Когда её слова сохранили дружбу двух мужчин, двух воинов, отца и сына - не по крови, но по духу. Разумеется, вспоминать она будет в числе прочих ночей, разглаживая на коленях очередную вышивку и, вероятно, ожидая Раймона. Потому что если доживет она - доживет и он. Иначе и быть не могло.

Воплощение и носитель белой тьмы с явным удовольствием придвинулась ближе и потерлась щекой о плечо, прежде, чем продолжить.
- И не зря легли. Женился Альфред на юной, прекрасной Эльсвите, дочери знатного мерсийца. В день своего девятнадцатилетия повел он её к алтарю. И был бы счастлив король, если бы не поразила его страшная, тяжкая болезнь. Корчась в муках, что сродни адским, клялся он любить и почитать свою жену. И с этого дня приходилось ему терпеть эту боль, жить с нею. Но в положенный срок принесла ему Эльсвита дочь, которую король назвал Этельфледой. Станет эта девочка потом Леди Мерсийцев, но лежала малышка пока в колыбельке, а отец её Альфред, оберегая покой, сражался с данами, утоляя свою боль их кровью.
За дверью раздались шаги: видимо, кто-то из прочих гостей набитой до отказа таверны в совершенно обычном по виду местечке под названием Коулвилл решил присоединиться к веселью. Пить и гулять тут явно любили, несмотря на близость монастыря. Или, возможно, благодаря ему. Так или иначе, отголоски доносились даже до дальнего угла верхнего этажа. Шаги, впрочем, были каким-то неуверенными. Шаркающими, словно идущий подволакивал обе ноги сразу. И, кажется, постанывал на ходу, вызывая с трудом подавимое и не слишком объяснимое желание взяться за меч. Несмотря даже на то, что в бестиарии ничего похожего вроде как не имелось. Да и вообще было как-то вообще не до того.
- Ибо в день силы возложил он прекрасную Эльсвиту на алтарь. И сняли прислужники чёрные одежды, - шёлк, конечно, чёрным не был. И, вероятно, если бы прислужники поднимали рубашку с тела вот так, трогая, касаясь, поглаживая, коронованный жених, вероятно, был бы очень расстроен. Хотя, может быть, и нет. Кто их знает, этих коронованных женихов? Высказав последнюю мысль вслух, Раймон, которому отсутствие короны ничуть не мешало получать удовольствие что от декламации, что от прочего, продолжил: - И заносил уже нож король, но Мерсия и сама была славна колдовской, чарующей кровью, а Эльсвита владела магией получше многих в её роду. И пал король на колени, клянясь любить и почитать жену свою. И страшен стал этот союз, скреплённый кровью не только данов, но и семи из двенадцати детей их, раздвигая границы не светом, не тьмой, а серой пеленой, подобно тому, как отступают волны, обнажая донный ил. И жил Альфред с болью до конца дней своих - или до тайного и явного дара, который выпрямил тело, но не смог выпрямить душу его.
- Ольховые леса и заросшие тростником болота окружали остров Этелни и низкий холм в центре его, на котором король построил крепость - ковчег спасения христианской Англии. И разослал Альфред гонцов, посвятил себя планированию, уделяя молитве половину дня и половину ночи, - в голосе Эммы звучали смех и скепсис. Молитвенные бдения плохо соотносились с количеством детей в королевской семье, а тростник теперь и вовсе вызывал ассоциации отнюдь не с травой, - говорили, что его духовный отец - святой отшельник Неот, явившись в видении, уверил в победе. А святой Кутберт, которого король всегда почитал, сотворил чудо: дал совет, как разбить язычников. И прозвучали слова: "Весь Альбион будет отдан тебе и твоим детям!". И был вручен святой, чудотворный венец, а от него отступили королевские скорби.
Холмы, не слишком низкие, и уж точно без болот и без тростника - Раймон быстро окинул взглядом комнату, но Бойд, к счастью, скорее всего уже подъезжал к резиденции - льнули к пальцам, поднимались под ладонями. Вздрагивали смехом, заражая им тоже - но без сомнения. Как-то оно тут было не к месту, когда холмы...
- И стояли древние камни неподалеку от Ардага в графстве Лонгхорд, так, что стонали под ними забытые, закованные в землю и глину, в память и историю. Стояли нерушимо, храня покой мира, но после долгих бдений длиною в ночь и день, после пролитой крови, связавшей два королевских рода, прозвучали слова, и вышел из тьмы орк, что был уже не жив, но и не мёртв. Шёл - но не шевелил ногами, словно рос из самого мира. И обещан был весь Альбион, если только!.. И дрогнула земля, раскрылась, открывая ряды копий, подобных драконьим зубам. Открывая терракотовые шлемы и клыки на вросших в плечи шкурах.
Окно скрипнуло от ветра, что-то шепнуло, когда метель швырнула в него горсть снега. Взвизгнула какая-то девчонка, которой, судя по воплям, сыпали снег за шиворот. Детей не волновали ни венец, ни скорби, ни темнота за окном, хоть и мело на улице так, что казалось, снежная пелена заполнит собой весь мир, станет им, поглотит своей белозубой, белоснежной пастью, и не будет иных людей, кроме...

24 января 1535 г. Коулвилл.

Эмма, вопреки обыкновению, еще спала, сладко, обхватив Раймона руками и ногами, когда в дверь постучались. За окном слышался гомон пробуждающейся деревни, внизу, в таверне, двигали столы и лавки, убираясь после ночи. А в дверь все стучали - громко, требовательно, заставляя мерзко дребезжать кинжал, сдерживающий створ.
- Не открывай, - сонно пробормотала Эмма, прижимаясь плотнее, - там очередной проситель с очередной тварью, который утащит тебя на очередную помойку. Или в лес. А нам так хорошо сейчас...
- Господин! - Не выдержал стучащий и, кажется, навалился на дверь плечом. - Эва, как спит-то!
Раймон только вздохнул, осторожно высвобождаясь из объятий.
- Покоя же не даст. И дверь выломает. Платить, конечно, не нам, но неловко как-то будет. Проситель... Хочешь, в этот раз отправимся на помойку или в лес вместе? С мавками же получилось. И тем анку. И импом.
Ворча, он натянул рубашку и, выждав момент, рывком выдернул изрядно засевший кинжал из-под двери. Кто бы мог подумать, что придуманная от детей и служанок мера предосторожности окажется настолько удачной? Выждав очередной просящий крик, он перехватил кинжал поудобнее и рывком распахнул дверь, наполовину ожидая, что придётся воспользоваться если не оружием, то магией. Низушок, должно быть, в очередной раз навалившийся, чтобы постучать еще убедительнее, рухнул в ноги, но не растерялся, и воспользовался этим, чтобы обхватить колени Раймона, прижавшись к ним сродни Эмме. К несчастью, ощущалось это совершенно иначе.
- Не оставьте в беде, господин хороший! - Завопил он, размазывая слезы и, кажется, сопли по ногам. - Ведь змеюка-то поганая пожевамши да выплюнувши, а товары-то на дороге, а оно-то шипит и кидается, а братья ваши только гогочут непотребно, что гуси, и денег требуют! А откуда деньги, ежели товары-то на дороге, да и казна всегда платила? Я уж и магистру, который за трактом глядит, писал, да ответа нет! На гонца ить потратился! И денег теперича навовсе нетути! А товары все там, у змейса!
Со стороны Эммы, обиженно завернувшейся до того в одеяло, послышался приглушенный подушкой смех. Девушка вообще, как с удовольствием заметил Раймон, в последнее время стала смешливой, разговорчивой, уверенной. И от того расцвела еще больше, горделиво приосанилась, половчели движения. Кочевая жизнь подтянула и фигуру, из хрупкой превратившуюся в изящно-стройную. А вот волосы, по крайней мере, та их часть, что виднелась из-под шапки, стали светлее, выгорели под зимним солнцем до белого золота.
- Если бы змей пожевамши, - проворчал Раймон, вздёргивая низушка на ноги. Шипящие и кидающиеся твари выплёвывать еду склонности обычно не проявляли. - ты бы тут в дверь не ломился. И что же думаешь, я, в отличие от братьев, денег не потребую? Почему бы?
- Дык, - даже растерялся низушок, выкручиваясь из рук и снова оседая на пол, - вы ж этот, Палач-то. Вы ж бескорыстно, значит, только ради справедливости и веры святой, дьяволопоклонников поганых того... расказнили! Ведь, как трактирщик сказал, что михаилит остановился с женой, и Фламбергом зовут его, я сразу и смекнул, что только один такое имя носит!
- Милый, - подала голос Эмма приглушенно, явно сквозь подушку и смех, - напомни, сколько ты за справедливость в этой деревушке под Глостером взял?
- Много взял, - с удовольствием ответил Раймон. Усталость, навалившаяся после Глостера, от той чёртовой деревни давно прошла, и вспоминалось больше приятное. В виде почти двух сотен фунтов, - но справедливость в той деревушке была высшей пробы! А змей, замечу, против веры святой ничего не замышляет. У него, почитай, мозга на это нет. Что ж мне его с культистами мерзкими ровнять? Животное и есть, с него спрос маленький. Да и потом, лошадей-то сожрал небось, но скоро всё равно проголодается и уползёт. Если уже не уполз. Что ему с товарами-то делать? Не торговать же.

- Тогда хочу изумруды, - капризно сообщила девушка, шурша за спиной одеждой, - браслет и серьги!
- Александриты, цитрины, аметисты и гиацинты, - поспешно перечислил низушок, заискивающе поглядывая на Раймона, - на серебре. И ножи, кинжалы, мечи. Простые и украшенные бирюзой.
Александриты звучали хорошо. Стоили ещё лучше. Как раз на жабдара. Или чуть меньше, но в данном случае... Раймон посмотрел на несчастного торговца и еле сдержал вздох.
- Послушай. Эта чёртова змея стоит не меньше двухста фунтов. Одна. А их там две, потому что если она не уползает, значит, вторая притаскивает добычу, и делает это частенько. Более того, сидит зверюга на кладке, а в этом случае их лучше вообще не трогать - себе дороже получается. Потому как твари эти и так крайне сволочные. Поэтому, сам видишь, встать это может сотен в пять. Если не повезёт.
Правда, до этого лучше было бы не доводить. Просто потому, что Эмме в этом случае лучше было оставаться в таверне. Подальше от яда, челюстей и хвостов, способных переломить небольшое деревце. Низушок не возразил, и Раймон продолжил:
- Правда, может получиться и иначе. Тогда - оплату назову сам, по работе и расходам, но не выше пятиста. Если там не окажется чего-то ещё. Если согласен, встретимся позже. Нужно заняться снаряжением. И, кстати, а что за братья непотребно гоготали? Как звать, давно ли было, и где?
Низушок мрачно вздохнул и поднялся с пола, согласно кивая каждому слову Раймона.
- Не знаю я, - буркнул он, - молодые, моложе вас, господин. Светлый, загорелый и с глазами прозрачными почти - этот еще и хамил. И темный, черноглазый и небритый. На вас похожий. А имен я не спрашивал, змейс-то только вот того, пожевамши... То есть, телегу оттяпал. А они посмеялись и уехали. Так я вас внизу дождусь, покуда собираться будете.
Он поспешно застучал каблуками по лестнице, а в объятия змеёй вползла полуодетая Эмма, прикрывая дверь.
- Темный, черноглазый и небритый, - повторила она слова низушка, рукой проводя по отрастающей щетине, - и загорелый, с прозрачными глазами. Это ведь ты и Циркон. А происходящее - почти полная копия того, что произошло с Брайнсом. Раймон, может быть... Не нужно?
- Смеяться? Смеяться, конечно, не нужно, - согласился Раймон. - Телега, скорее всего, настоящая. А вот михаилиты эти, да змей, который выплёвывает, а потом ещё и плевком не попадает - тут меня берут здравые сомнения. И начинают появляться интересные, нехорошие вопросы к нашему пока ещё не нанимателю. И заодно пропадает желание гулять по лесу. Впрочем, снаряжение нужно всё равно. А пока лавки, амулеты, браслеты и серьги - расспрошу этого невкусного низушка поподробнее.

Расспросы отбивали желание куда-то идти совершенно, даже без всё более крепко сжимавшей его руку Эммы. Случайно подслушанный в таверне разговор о коротком пути напоминал о том, что контракт на его голову может быть не отменён и в отсутствие плательщика. Лошади, которые смирно стояли, пока змей жевал низушка, плевал ему вслед, сворачивался вокруг телеги... которые смирно ждали, пока их сожрут. Такие лошади намекали на Королеву. Змеи, которые дважды не попадают плевком по низушкам намекали на неё тоже, а сверх того напрашивались на новую страницу в бестиарии. Засада, иными словами, получалась классической. Выбивалась из идеи только небрежность исполнения. Слишком много подсказок, слишком много несостыковок. Низушка, конечно, было жаль, но два жабдара, за которыми стоит кельтская богиня? Просто со змеями Раймон, вероятно, справился бы. А вот так... напрашивалась группа поддержки. И, в целом, полтысячи фунтов выглядели достаточно привлекательно, чтобы восстающий из зеркального пепла орден выслал хотя бы боевую тройку.
Убедить в этом расстроенного до крайности низушка, впрочем, оказалось трудно. И, кажется, так и не удалось. Не до конца. Просто у того не было выбора.

Оставалось ещё только гадать, почему проклятая королева не сделала этого раньше. И что стряслось с изначальным "у тебя время до Самайна". Или всё изменилось потому, что они с Бойдом поддразнили Морриган у того монастыря? Но нет, уже там она пыталась выманить Эмму из круга. И кой чёрт на весь лес не нашлось ни одного фэа, способного говорить?! Впрочем, такие мелочи Фламберга сейчас занимали мало.
- Немайн, одна из великих, тебя призываю.
Собственный голос казался чужим, неестественным. Не слышанным, кажется, вообще никогда, даже во времена, когда только пришли новости о новых, спаси Господь Англию, отношениях с короной. Впрочем, так могло казаться потому, что говорить приходилось громче обычного: мешал гул горевшего вокруг поляны леса. Под сапогами хлюпала вода, а изнутри и от браслета-накопителя тянуло пустотой. Разной, но в чём-то одинаковой тоже. А ещё саднило горло после того, как пришлось наорать на пару наёмников. Кой дьявол им приспичило тут проехать, когда требовалось убить... что-то?! Как михаилитов не видели. Не добавлял мелодичности и дым, поднимавшийся от кустов. В общем, погано говорилось. Со скрежетом. Он улыбнулся, не разжимая губ. Наверняка древние богини ценили деревья. Что ж, жаль. Заранее об этом как-то не думалось. И до сих пор терзали сомнения, что стоило обратить в ответы услуги демона. Если бы не слова Бойда о том, что верховная мешает и Бадб, и Немайн... и не память о том, что Эмма - поверила. И успокоила. Если бы. Раймон обвёл рукой поляну, покрытую растопленным снегом.
- В дом свой, окружённый стенами.
Молчание было ответом. Прошло несколько томительно долгих минут, когда лес, напуганный пожаром, зашумел снова, с надеждой и радостно, когда в небе заложил вираж крупный, иссиня-черный ворон. Немайн возникла на опаленной поляне, не успел Раймон и моргнуть. Только что был ворон - и вот уже стоит молодая женщина в ярко-красном платье.
- Меня призывают не так, - сообщила она сочувственно, неодобрительно оглядывая поляну, - но из уважения, все же, пришла.
За спиной рухнуло прогоревшее дерево, и Раймон виновато поморщился. Злость на себя уходила, оставляя только отрезанность и боль в обожжённых руках. Невозможность дотянуться до части себя. И горечь вины. Деревья были не виноваты. Да и никто, кроме него самого. Он вздохнул.
- К сожалению, молодых михаилитов не учат, как правильно призывать богинь. И я извиняюсь за лес. Иногда оно как-то... само? - оправдание было так себе, но Раймон с удивлением узнал в голосе тень обычной усмешки. Присутствие Немайн должно было злить ещё больше... - не для этого ли он выбрал именно её? - но не получалось. В её присутствии сам воздух вокруг, лес - успокаивались. Звенели тихо и мелодично.
- Морриган всегда была упрямой, как та красная корова, в которую перекидывается, - задумчиво сообщила богиня, подходя мягко. И бережно, точно Эмма, прикасаясь к рукам, - ну что стоит признать брак, верно? Не пытаться разлучить, заполучить светоч?
Она оглядела его ладони и покачала головой, но не осуждая, скорее - жалея. Ветерок взметнул длинные, блестящие, черные волосы, запутался в подоле алого платья.
- Когда призываешь стихию, защищайся другой, - назидательно продолжила она, наблюдая, как затягиваются, стираются ожоги, - или этому тоже не учат михаилитов?
Боль в руках уходила тоже, оставляя... то, что было Фламбергом, ушло окончательно, наплевав и на уставы, и на возможную надобность. Оставив пустого Раймона де Три, стынувшего на ветру несмотря на огонь вокруг и отсутствие боли в руках. Оставив касания, мягкие, заботливые, но, всё же, не касания пальцев Эммы. И почему-то больше всего занимал вопрос, почему Немайн так добра? Лечение, слова... подсказки, потому что ничем иным красная корова быть не могла. Несмотря на хамское приглашение, несмотря на деревья. Почему? Из-за вражды с этой чёртовой Королевой? Из-за Роба Бойда и Бадб? Или - просто, потому что?.. Из уважения? Странно. Сам он себя сейчас не уважал. Не мог. Раймон рефлекторно протянул руку, ища Эмму, но нащупал лишь воздух и сжал кулак. В любом случае, от доброты было лишь больнее, и это, как ни странно, помогало. Раймон де Три медленно вздохнул, выдохнул и улыбнулся уже по-настоящему, низко склонив голову перед этой ошеломительно красивой женщиной - пусть красота его сейчас и не трогала.
- Михаилитов учат многому, но, видно, был я нерадивым учеником. Глупым и поспешным. Поверхностным. Позволите торопыге начать сначала? Леди Немайн, хозяйка священной рощи, благодарю за то, что откликнулись на такой, хм, призыв. И за сочувствие - благодарю тоже. Спасибо.
Если эти слова теперь звучали глупо - что ж, заслужил. Нетерпение, насущная необходимость бились внутри, пытаясь найти выход, но они могли подождать. Обязаны были подождать.
- И, действительно, нужна нам одна стихия против другой. И мудрость нужна тоже.
- Леди у нас только одна, - не скрывая смешливой улыбки просветила богиня, прикасаясь рукой к единственному, тонкому, чудом уцелевшему клену. И явно прислушиваясь к нему, - которая жена лорда. Но... я понимаю, что ты хочешь вернуть девочку. И это заманчиво. Морриган непременно бы потребовала что-то взамен за то, что девочка уже почти сделала сама, хотя с Авалона путь и не близок. Я, Milteach Ceartas, не могу. Не только потому, что хочу жить, а твой названный отец недобр и упрям. И просто откажет нам с помощью, откажи мы тебе. Не ради вражды с Морри, но ради уважения к воину, чей путь на тропе Немайн искупил ошибки прошлого. Но пока Королева правит нами, нам недозволено помогать без... обещания. Равноценного. Чуть помочь, незаметно, неявно, светочу, который идет на собственный свет, я могу. Отвечать на вопросы - уже нет. Явно - нет.
Да уж, не явно. Не спрошенная, Немайн сказала всё, что требовалось, чтобы Раймону пришлось подавить желание оглянуться в поисках Эммы - уже сознательно. Почти сделала сама - отлично. Путь неблизок - хуже, но путь есть путь. И он рано или поздно закончится. Оставалось надеяться, что не через сотни лет, как бывало в сказках о фэа. Неясным оставалось и что означало - собственный свет. И что за тропа. И какие ошибки... хотя именно на этот счёт у него были догадки и воспоминания. Не шибко приятные. И даже с неведомо как исправленными ошибками - уважение? За что?
- Почему? - Немайн не скрывала, что читает мысли, но говорить вслух всё равно казалось более правильным. Вежливым. - Уважение - за что? Если на такие вопросы отвечать - можно.
Богиня улыбнулась, прижимаясь к клену, обнимая его и на миг показалось, что на ней странное, широкое и синее платье, а на голове - цветастый платочек. Это совершенно не подходило сцене, зато по неведомым Раймону причинам идеально сочеталось с частушками.
- Иногда одиночество — самое страшное из всех сражений, воин. И самый сильный противник. Можно ли не уважать того, кто бьется с ним - и побеждает? Того, кто пройдя эти круги цветов, которые и есть тропа, не свернул снова к бесчестью, но идёт своим путем, пусть тернистым, но - путем воина? Не оглядываясь назад, вот как сейчас. Сотни лет не пройдут, она сильная. И умная.
"Да. Сильная, умная и упрямая. И вернётся. Возвращается".
Оставалось ждать. Ждать - он мог, пока была цель. Звать, помнить. Ощущая, как уходит напряжение, Раймон подошёл к сгоревшему дубу и провёл рукой по чёрной корке. На лёд беззвучно посыпалась зола, и он снова виновато поморщился. Остатки силы говорили, что там, в дереве, ещё осталась жизнь, но... было ли это бесчестьем? Или зола удобрит землю, и на ней вырастут новые деревья, сильнее и выше? Сотворил он лишнее зло, или просто стал живым стихийным бедствием? Лес под пальцами ощущался... огромным, уходя гораздо дальше того, куда он мог дотянуться, особенно сейчас. Поляна казалась... несущественной, и, всё же, она была. Жаль, исправлять было куда сложнее, чем разрушать. Во всём. Хотелось согласиться, но Раймон покачал головой.
- Можно. Не уважать - можно. К тому же, сдаётся мне, я проиграл бы.
Кто мог знать об одиночестве больше божества? Бывает ли не одинока сущность, которая умеет ощущать всё? Читать мысли, понимать чувства? Дали ли они с Эммой друг другу - друг друга, оградив от одиночества, стали ли одиноки вдвоём в мире?
- Пожар даже полезен лесу, он убирает старые деревья. От корня пробьется молодая поросль, густо зазеленеет трава, вернутся птицы. А мертвое обовьют плющи, затянет мох. Вернувшись сюда летом, ты не узнаешь эту поляну. Она исцелится, очистится от ожогов, не будет больше пустой и одинокой. Как и ты. Как и Эмма, - богиня замерла, точно пробуя на вкус имя. Или прислушиваясь к его звучанию среди умирающих деревьев. - Роб, верно, рассказывал сказки? Он их знает много, но самая интересная - о Кухулине, воине зеленого Эрина. Он был обаятельным, этот полубог, хотя и странным. И он отверг любовь Старшей. С тех пор она ему мстила, обращаясь то угрем, то красной коровой, то волчицей, а то и вовсе - комком водорослей. И каждый раз ему удавалось ранить её. Однажды он повстречал как-то покалеченную старуху, доившую корову с тремя сосцами. Кухулин попросил у доярки молока, и та дала три порции молока, взятого от каждого из сосцов. Всякий раз мужчина благодарил старуху за новую порцию напитка, а у старой женщины от этого проходили увечья. Эта была Морриган, вылеченная таким образом Кухулином от трёх увечий, которые он нанёс во время схваток. Я помню, как он умер, этот Пес - пронзенный собственным копьем, стоя, привязанным к жертвенному камню. Ты владеешь копьем, воин, названный Фламбергом? Учат ли этому михаилитов?
"Эмма".
Интересно. Раймон помедлил, осознав, что почти никогда не называл её по имени вслух. Или вовсе никогда? Один-два раза? Берилл - да, но это совершенно другое. Обозначение для внешнего мира, для защиты, пусть оно и не работает именно так. А имя? Зачем оно? Он и так знает, что такое Эмма. И она всегда понимает, к кому он обращается. Эмма суть Эмма, и никто иной, подтверждать это словами было... необязательно.
- Справлюсь.
Михаилитов, скорее, учили работать с посохом, но Раймон был уверен, что сможет и вспомнить, и изменить. И ему нравилось, куда это идёт. Правда, было ли дело в копье или в том, кто им владел? Легендарные герои, казалось, справлялись с чем угодно в руках. Хотя, конечно, то, что он помнил про это самое копьё, звучало крайне... неприятно. Как Роб называл его когда-то? Га-Бал? Булг? Хорошая штука. Полезная, несмотря на то, что попробовала крови хозяина. Сгинувшая где-то во времена Кухулина, погибшего из-за вражды с Королевой.
- Легендарными герои становятся после смерти, - задумчиво сообщила Немайн, - а до того - живут, как и все. А уж сколько ошибок совершают... И не счесть, пожалуй. Вот только царица Скатах давно уж ушла в безвременье, да и копье Пса затерялось. Его и Бадб не найдет. Но, - богиня улыбнулась хитро, - каждый воин в старину должен был уметь изготовить себе оружие. Отыскать рябину, ровную, пригодную для древка. Выковать перо-наконечник к нему, заговорив четырьмя стихиями. Украсить древко рунами, правильными и нужными, ведь красота - это гармония в душе, а каждый воин - еще и бард...
Договорить она не успела, так же, как Раймон не успел додумать о том, как оценивают правильность рун и кто бы подсказал стихи. И что за обещание за такое спрашивают. Сбоку, над обгорелыми кустами, ярко вспыхнул феникс, расправил темные крылья, и на грязный от сажи снег рухнула Эмма. Бледная и чуть осунувшаяся.
Почти как в Глостере. Но и не как в Глостере. Не обращая внимания на грязь, Раймон опустился рядом на колени и приподнял девушку, прижимая к себе. Для слов и вопросов время будет потом, а пока что он просто прикрыл глаза, вдыхая запах и тепло, забыв и про обещания, и про Немайн.

29 января 1535 г.
Сафрон-Уолден, Эссекс.

Улочки Сафрон - Уолдена, стекающиеся узкими и очень извилистыми ручейками к замку местного владетеля, предусмотрительно расположившего его на высоком холме, были пусты. Не работали лавки, несмотря на то, что дело было к полудню, не сновали прохожие. Даже управа констебля, напротив которой располагалась таверна, названная "Четыре карпа". Карпов на вывеске было три, а у входа мялся мальчишка, продрогший от стужи и снега. Снежный буран, послуживший причиной опустевших улиц и закрытых лавок, до красноты и белых пятен отхлестал его по щекам. Мальчик хотел есть и в тепло, а еще он хотел спать и ему было страшно. Но в таверну его не пускали - оборванец и денег нет.
- Давай его хотя бы накормим? - С жалостью попросила Эмма, потянув Раймона за рукав..
Тот, оценив ребёнка взглядом, поднял бровь и преувеличенно тяжело вздохнул.
- Хотя бы? Тут, кажется, нужно продолжать ванной, развивать новой одеждой и завершать выяснением, почему такой оказался на улице. Но, поскольку одежда пока что, кажется, недоступна - конечно, накормим. В конце концов...
- Шанс должен быть у каждого, - закончила Эмма, подходя к ребенку. Тот взглянул испуганно, но держался с достоинством, не опуская ясных, карих с прозеленью глаз. Грязный и худой он, тем не менее, был рослым, с правильными чертами лица, а когда заговорил - стало понятно, что мальчик из хорошей семьи.
- Миледи, милорд?
Парнишка говорил спокойно, даже обреченно, не испытывая надежды.
- Как тебя зовут? - Поинтересовалась Эмма, наклоняясь к нему.
- Эрдар Глендауэр, миледи, - честно ответил мальчик, опасливо глядя на Раймона.
- Воспитание, имя, - на ходу стягивая перчатки, Раймон встал так близко от Эммы, что тепло чувствовалось даже через одежду, и кивнул мальчику, как равному. - Пойдём внутрь. Там тепло и кормят, и с нами - никто не выбросит на мороз.
Эрдар вздрогнул, глянул на орденское кольцо и, чуть успокоившись, поклонился. И открыл дверь для Эммы, вздохнув с тоской, которую Эмма никак не могла для себя пояснить.
- Благодарю вас, милорд.
Трактирщик, для разнообразия не полный, а какой-то даже поджарый, на мальчика покосился злобно, но смолчал, лишь подобострастно откланялся Раймону, выставляя на стол кувшин с горячим вином и три глиняные кружки. Мальчик уселся за стол лишь после того, как придержал стул для Эммы. И жадно уставился на блюдо с сыром и караваем, что принесла служанка. Таверна, как уже привычно оценила Эмма, была не худшей, но и не богатой. Чистые столы и посуда, но - скудно обставленный, небольшой зал с одним камином и даже без пучков трав под потолком. По полу с каким-то озадаченным видом ходила курица и, как подозревала Эмма, на него же и гадила.
Разливая ароматное, не разбавленное вино по кружкам, разламывая хлеб, Раймон покосился на мальчика и вздохнул.
- Ешь. Просто не торопись, если давно голодаешь, - подавая пример, он с видимым удовольствием закинул в рот кусочек пряного твёрдого сыра. Невзирая на то, что перекусить они успели ещё по дороге.
- Благодарю вас, милорд.
Эмма с досадой покосилась на мальчика, который, кажется, говорить больше ничего и не собирался. Но ел Эрдар аккуратно и не спеша, хотя и полыхал холодной голубизной голода. Деликатно ел и воспитанно, явно умея держать себя за столом. Также неспешно и степенно он поел и похлебки, и чуть захмелев от вина, заразив этим Эмму, снова поклонился, выжидательно и с боязнью уставившись на Раймона снова.
- Благодарю вас, милорд.
Раймон же положил подбородок на руки и с интересом взглянул на Эрдара в ответ. Но обратился к Эмме.
- Хм. Дорогая, кажется, его придётся ещё и отмыть. Иначе есть не получится.
Эрдар ответил прежде, чем Эмма успела укоризненно глянуть на Раймона и рассмеяться.
- Есть? Значит вы не... Не будете меня... со мной... - мальчик замолк, полыхнул желтым и серым, шафраном и перцем, - страхом, и добавил тихо, очень тихо, - утешаться?
Раймон скривился и пробормотал себе под нос что-то явно неприличное, в чём угадывалось почему-то отдельное: "putain de...", "de merde" и ещё что-то совершенно неразборчивое в адрес Господа, но уже на английском. Длиннее. Выговорившись, покачал головой и глянул сочувственно.
- Нет, парень. Мир, конечно, штука прегадостная, но, хм, утешаться не станем. Есть, пожалуй, тоже.
- А что будете? - Осмелел мальчик, подтягивая к себе сыр, - ну зачем я вам?
Эмма лишь вздохнула, подзывая к себе служанку, чтобы распорядиться насчет ванны. Ванн. Потому что смыть с себя Авалон хотелось очень. Да и Эрдар успокоился, притух, начал сиять нежными, персиковыми оттенками, оттаивал.
Раймон пожал плечами.
- Низачем. Просто так, потому что шансы - бывают. Должны быть. Даже спрашивать ничего не стану. Хочешь - сам расскажешь, не хочешь - в душу лезть не станем. Еда, ванна, одежда... - он глянул на Эмму. - Орденское ведь мы так и не вернули кастеляну?
- Не вернули, - мотнула головой Эмма и снова глянула на мальчика, - но... Эрдар, все же, хоть милорд муж и обещал не спрашивать... Ты ведь из знатной семьи, из Уэльса. Как ты оказался здесь?
Мальчик мрачно глянул на нее, вздохнул - и заговорил, крутя в руках кубок. Эрдар Глендауэр оказался в Сафрон-Уолден случайно. Убежав из монастыря в Филикстоу, куда был отдан в послушничество. Пятый в семье, он не мог рассчитывать на наследство, а духовную стезю родители сочли вполне подходящей для своего отпрыска. Вот только не знали лорд и леди Глендауэр он нравах, царящих в той обители. Настоятель продавал своих юных послушников для утех знатным извращенцам. После одного, особо жесткого и весьма похожего на Раймона, Эрдар сбежал. И долго шел через весь Эссекс, чтобы оказаться здесь, у этой таверны, куда не пускали и где не подавали даже объедков.
- Я испугался, когда увидел вас, - повествовал мальчик, волнуясь, снова светясь голубым. - Так похожи! Но я не хочу туда, я... лучше замерзну!
- В резиденцию? - Участливо вздохнув, Эмма глянула на Раймона.
Мальчика было жаль. Даже очень жаль. Сбежав из обители, где хотя бы не насиловали физически, Эмма как никто понимала страдания юного Эрдара, его страхи и опасения.
- А куда сбежал-то? - поинтересовался Раймон. - Просто подальше, или всё-таки есть где-то родня, которой не всё равно?
- Куда глаза глядят, - мрачно нахохлился Эрдар, - в обители меня все равно уже мертвым назвали, небось. А дома... Ну, они бедные очень, снова отдадут куда-нибудь. А отец еще и пьет, мать бьет, нас всех бил. Лучше умереть, хоть отмучаюсь.
- Ну, если всё равно, куда... Тогда миледи права. Мы советуем юго-запад, - серьёзно кивнул Раймон. - Тебя не учили магии, но я чувствую её внутри. Вижу потенциал, вижу стать и воспитание. Сдаётся мне, ты придёшься ко двору в Ордене. Легко не окажется, ни сразу, ни потом. Но, всё же, жизнь будет... интересной, - закончил он с улыбкой, кладя ладонь на руку Эммы. - И просто - будет. Будущее. Если, конечно, ты хочешь этого сам.
- А если родители меня найдут, то я их не узнаю, - понятливо кивнул парнишка, - а как я туда попаду, в Орден? Я же сам не...
Он осекся, испуганно выглядывая за спину Раймона. Глянув на дверь, Эмма сжала пальцы своего упрямца - к ним приближался местный констебль, не поленившийся выбраться из дому в такой буран. Рыжеволосый, низенький и крепкий, как дубок по осени, он шел легко, будто плыл над полом. И еще ему было любопытно и как-то беспокойно.
- Господин михаилит? - поинтересовался он, останавливаясь у стола и закладывая руки за пояс. - Дозвольте словечком перемолвиться?

Осмотр окрестностей, впрочем, чуть не заставил отказаться от идеи брать с собой Эрдара. В леске недалеко от тракта, где нашли ростовщика, действительно обнаружились следы дахута. Собащер был молод и нагл, почти не прятался, оставлял клочки шерсти на деревьях, отмечая территорию, драл кору когтями, но главное: голосил так, что пройти по следу оказалось нетрудно даже в буран, который так и не думал прекращаться. Раймон прошёл только до первой охотничьей лёжки. Осмотр принёс немного укращений, изящный кинжальчик и тело мужчины - настолько изуродованное, что распознать его не было никакой возможности. Это было относительно нормально. Что нравилось меньше, а, точнее, не нравилось совсем - это следы присутствия заклинателя зверей и его магии, старой, еле заметной, не свежее недельной давности. Сочетание дахутов и заклинателей не нравилось Раймону категорически. Сочетание заклинателей, дахутов и леса - вдвойне. И, всё же, след магии был слаб. И Шафран, чей след Раймон почуял тоже, ничего не нашёл. Тоже неделю назад... Он потратил ещё какое-то время, пробираясь по снежному лесу, скорее полагаясь на ощущение магии, чем на глаза, но поймал только слабый отклик огненной магии. Кто-то из жертв сопротивлялся? Возможно. Так же возможно было, что и заклинатель давно ушёл дальше по тракту. Возможно. При некотором оптимизме в это даже можно было попробовать поверить. К сожалению, с оптимизмом в последнее время было как-то плохо. И, всё же, доказательств присутствия чего-то кроме дахута, найти не удалось.

- А у вас меч орденский, да? А что это за чудище такое? А как вы его убивать будете?
Эрдар в лес согласился идти сразу, радостно, точно на обычную охоту брали. И принялся споро собираться, ловко подворачивая рукава большеватого на него орденского оверкота. Упрямо игнорируя нахмуренные брови Эммы и ее возражения. "Мы, мужчины," - гордо произнес он, алчно поглядывая на кинжал Раймона, которого, впрочем, ему никто давать не собирался.
Почти приманка была громкой и фонтанировала эмоциями на весь лес, что было хорошо. Пока что. И, кажется, не ожидало ответов, тоже неплохо. И не боялась - что было совершенно зря. Дахуты, как и прочие эмпаты, куда охотнее шли на неуверенность, страх, опасение заблудиться и прочие качества вкусного ужина.
- Наполовину ящерица, наполовину зверь, - негромко заметил Раймон, отвечая на важную часть вопросов. - Быстрый, опасный, и, главное, умеет воздействовать на волю. Подавлять, уводить. Попробуй выстроить стены в разуме, как я объяснял по дороге. Без тренировки это работает не слишком хорошо, но всё-таки что-то.
- Я пробую, - радостно согласился Эрдар, болтая ногами, - я представляю, что меня тут нет и вообще я - трава. А трава же думает не так, как люди, правильно? И траву, наверное, оно не ест?
Раймон хмыкнул. Трава так же обычно не радовалась охоте, не интересовалась чудовищами и мечами. Максимум - косами. А ещё он начинал искренне сочувствовать Бойду. И недоумевать, что, дьявол подери, могло вызвать хоть у кого-то желание стать магистром над молодняком. Или, если взглянуть чуть дальше, желание стать родителями. Отстранившись от болтовни, пропуская её мимо ушей, он сосредоточился на лесе, затканным белым пологом. Не так, как это сделал бы обученный Эрдар, не так, как Свиристель или Бойд, а по-морочному, сливаясь с душой, чувствами спящих деревьев. Походя в этом на... Эмму, которая дулась и упрямилась, несмотря на боль в уколотом пальце... Осознание чуть не выбило из лёгкого транса, но Раймон удержался, вцепившись в ощущение голода и любопытства, которым тянуло слева, за упорядоченный хаос с ноткой злобы, исходивший от крупного чёрного ворона, кружившего над головой. Не Морриган, Немайн. Богиня наблюдала тоже, но иначе, чем собащер. Расчётливо. Нравилось это не слишком, но... баланс сил ещё предстояло осознать. До этого выносить оценки лучше было по делам. Узнавать и думать.
- А если ему отрубить голову, оно не оживет? - Продолжал выдавать вопросы Эрдар, замолкая лишь для того, чтобы проводить взглядом очередную сойку. - А вот если оно укусит - что будет? А можно я его потом поближе посмотрю? А мечом оно убивается или вы будете колдовать? А почему миледи так злилась? О, какая странная ворона! Черная - пречерная, почти синяя! И большая! А зачем она на левый бок завалилась в воздухе и ныряет в лес?
Ворона и впрямь кувыркнулась через крыло, привлекая внимание, и вильнула влево, низко снижаясь над деревьями.
- Миледи злится потому, я небрежен, поспешен, неосторожен и слишком люблю игры, - провожая взглядом Немайн, Раймон уже разворачивал Розу.
Хотя на деле Эмма ощущалась скорее как "ну куда тебя несёт, на съедение этим воронам?..", уточнять как-то не хотелось. Слишком многое пришлось бы объяснять. По этой же причине не уточнил он про охотничью ворону. Дахут двигался к тракту, с ленцой, неторопливо. Не обращая внимания на лошадь и двух путников в лесу, что уже вовсе никуда не годилось. Даже почуяв сталь и огонь, хищник едва ли стал бы их игнорировать... раскинув сеть дальше, Раймон выругался уже вслух. По тракту двигался всадник, который явно и привлекал собащера, хотя и был дальше. Зря он взял мальчика.
- Что бы там ни было - не вмешивайся. Будь... травой. Не отвлекаясь.
Накопитель холодел всё больше, и в сознании возникали новые образы. Полнее. С тракта - ворчливая жалоба Шафрана, который никак не может отыскать дахута. Самка в лёжке глубоко в лесу. Там же - девочка на дереве, пылающая раздражением. Две связанные цели, наверняка сохраняющие связь. Яркий, напоказ, голод собащера. Стоило, конечно, оставить самца Шафрану, а самому заняться этим крайне интересным ребёнком. У дахута не было шанса. Обычно. Когда дар михаилита работал, а вокруг не бушевала метель. Пусть снег стихал, но подкрасться под его покровом у приземистой серой твари всё равно могло получиться. А при ветре, который дул с тракта... Раймон выругался снова, вслух, пуская лошадь рысью наперерез твари. Дахут, несмотря на молодость, был опытным охотником. И, кажется, предпочитал нападать сзади.
Немайн предостерегающе каркнула, уходя над деревьями еще левее, что отдаляло тварь лишь на малую толику. А вот ошеломленному выражению лица Шафрана можно было и позабавиться. Рыжий михаилит, когда Роза рывком вынесла Раймона на тракт, сначала схватился за меч, а потом выругался в три коленца.
- Фламберг, ты белены объелся, что ли? И, - он изумленно уставился на мальчика за спиной, - куда жену дел? Поменялся с кем-то на оруженосца?
- Нет, этот в довесок, - лошадь Шафрана выглядела свежей, словно он ехал из соседней деревни. И это было хорошо. - У тебя дахут на плаще. Крадётся, посвистывает. В такт твоей Мелодии. Ещё чуть, и глодал бы ей задницу из любви к музыке. В клещи?
- В клещи, - без лишних вопрос согласился Шафран, разворачивая рыжую, подстать ему самому, кобылу.
- А что такое клещи? - Поинтересовался Эрдар, прямо-таки изнывая от восторга и любопытства. - А как это - в клещи?
- Кузнеца в работе никогда не видел? - подхватывая остатки сети, Раймон увёл Розу левее, заходя с другой стороны. По крайней мере, любопытство у ребёнка было. Уже что-то. Стоило, действительно, сдать его наставникам. Поскорее. - Это когда с двух сторон хватают. Чтобы не вырваться.
Неспешно фланирующий дахут обнаружился на заснеженной опушке. Ему не мешал ни глубокий снег, ни частые, что забор, кусты. И на морде отразилось глубокое удивление, если дахут, крепкий, покрытый чешуйками и серой шерстью, с когтистыми лапами и фасетчатыми глазами, вообще был способен на выражение подобных чувств. Он пригнулся, почти прижался к земле, пытаясь отступить в кусты.
- Ух ты! - радостно и восторженно завопил из-за спины Эрдар. - Ничего себе, какая херовина!
Страха в нём не было совершенно. Такие или действительно становились хорошими михаилитами, учились осторожности, или... не доживали. Херовина вздрогнула и прижалась к земле еще ниже, яростно лупя себя по бокам хвостом и щеря пасть, полную острых на вид клыков. Но не кричал. И не прыгал вперёд, не метался, пытаясь отогнать нападавших. Раймона это более чем устраивало. Роза прошла близко, боком, и удар снизу, короткий, без замаха, усиленный инерцией, располосовал дахута от плеча. Шафрану оставалось лишь добить. Что он и сделал, также не спешиваясь, перевесившись в седле и в сильном ударе втыкая-роняя меч в спину твари.
- Потрясающе! - Выдохнул Эрдар, ерзая по лошади. - Господин Фламберг, а можно я его теперь потрогаю?
Шафран, спешившийся и теперь вытирающий меч снегом, глянул на него беззлобно и с усмешкой.
- Какой-то болтливый довесок, - заметил он, - не доживет ведь. Ну что... Твой почин - твоя и добыча, Фламберг.
- Уступаю вторую. И особенно - третью, - проворчал Раймон, гася вспышку адреналина, успокаиваясь чуть ли не насильно, чтобы снова прислушаться к лесу, тратя уже собственные силы и ловя - всё ещё ловя, всегда и снова - отголосок Эммы. Девочка с дахутихой, почти сливаясь, уходили. Поспешно. В диком лесу на лошади дахута было не догнать никак, но направление не нравилось совершенно. Он кивнул в ту сторону, куда рысила тварь. К деревне. - Не чуешь?
- Чую, но слабо. Проклятый буран, как будто смывает снегом всё. - Шафран глубоко вздохнул и закрыл глаза. - К ним тропка есть. Чуть правее, широкая. Часто ходят люди. Снега мало. Цепью - поспеем.
- Веди.