Фламберг резко махнул мечом, рассыпая капли крови, которые беззвучно сгинули в белесой дымке. И рассмеялся.
- Брат Циркон! Послужим делу нашему? Окажем помощь людям? Приумножим славу?
Минуя его, магистр лишь кивнул. Туман огибал полумертвеца, точно брезгуя, повиликой приникал к ногам Циркона и нахально ласкал тело Беарна Крессла. Чучельник напал справа, сжимая тонкий кинжал с темным, пропитанным ядом клинком. Запах болота и миндаля, горький и удушливый, окутывал Крессла точно саваном. Он взмахнул кинжалом, метя Циркону в плечо, метнулся к нему, но было поздно. Пальцы Циркона сдавили и смяли его горло, чучельник выронил кинжал и попытался разомкнуть эти тиски, но вскоре перестал дергаться и обвис, обмочившись. Магистр перешагнул через тело, грудой лежащее на полу с вывернутой шеей. Длинный меч свистнул, целя ему по ногам. Из сумятицы, царящей вокруг, этого хаоса криков, испуганных глаз, молитв и проклятий, вывинтился богато одетый мужчина с лицом, искаженным ужасом. Циркон легко ушел, перепрыгнув через клинок. Но, отбивая очередной удар, он скользнул по кровавой киновари пола и упал на колено. Его противник споро развернул тяжелый меч и, крякнув, с силой ударил сверху. Пронзительно завизжала какая-то женщина. Но вместо головы меч с мерзким скрежетом уперся в гарду. Клинок магистра тотчас резко скользнул назад и вверх и культист взвыл дурным голосом: его меч и пальцы упали на пол. Не вставая с колена, Циркон обратным движением рубанул справа, наискось, вспарывая живот противника. И тотчас, точно ожидав этого, к рухнувшему на колени мечнику рванулись две гончие. Жадно взгрызаясь в зияющую рану, они с утробным урчанием вытаскивали кишки, рвали на части тело еще живого мужчины, заходящегося истошными криками. Огромные мощные животные мотали его, словно детскую куклу, толкали и огрызались друг на друга, и именно это, а не плавная грация михаилитов разрушило зачарованный транс, в котором пребывали члены билберрийского культа.
Вопли, пронзительные и полные ужаса, вознеслись над никак не стихающими криками культиста, и собравшиеся брызнули в стороны, обтекая михаилитов. И открыв дорогу к Тоннеру и отцу Августину, стоявшим у алтаря. Мужчины орали друг на друга и размахивали руками, добавляя к какофонии звуков. Фламберг бросил на них единственный обещающий взгляд и с пируэтом ушёл вправо, оставив Циркону левую сторону. Меч походя смахнул голову подвернувшемуся мужчине с крючковатым, покрытым бородавками носом над тонкими губами, и тут же Фламберг, молниеносно пригнувшись, полыхнул огнём в морду гончей, подскочившей слишком близко и слишком рано. Собака, обиженно взвизгнув, отпрыгнула, скребя когтями по полу, и Фламберг снова засмеялся, танцуя дальше. Исцелённое Бойдом бедро работало как новое. Очень кстати.
- Играем!
И церковь окончательно погрузилась в хаос. Время трещало и рвалось, умещаясь то в шаг, то во всплеск чёрного балахона, подобного крыльям летучей мыши.

В огромном вырезе безразмерной рясы мелькнула крохотная, едва наметившаяся грудь. Фламберг придержал меч. За спиной кто-то коротко захрипел, но он даже не оглянулся. Нити ледяного тумана, поднимаясь выше, проникали в горло, и оно потом билось, как хрусталь... ему было плевать.
- Господин, нет! - девочка, высокая для своих лет, но нескладная, как подросток, упала на колени, молитвенно сложив руки. - Я ведь ничего! Правда! Я только смотре...
Фламберг шагнул дальше, оставив распластанное тело собакам. Сбоку на него с визгом набросилась женщина, целясь когтями в глаза. Он коротко ударил её рукоятью в висок, не сбивая ритма, оглянулся на девочку. Да, лица определённо были похожи. Стоявшая над телом гончая блеснула на Фламберга дымчатыми глазами, и он кивнул, разворачиваясь. Сзади снова раздался хруст, но уже другой. И не менее правильный.

Успевшая проскочить мимо михаилитов женщина, протягивая в мольбе руки бросилась к оставшейся в глубине церкви группе.
- Пожалуйста! - взгляд огромных голубых глаз метался между Клайвеллом и Берилл. Трясущимися руками она пыталась содрать с себя балахон, но всё путалась в ткани. - Я... я сдамся, тюрьма, пусть...
- Уберите это.
Берилл смотрела мимо женщины, равнодушно отдавая приказания так, будто бы и Клайвелл, и Хродгейр были ее слугами. С плохо скрываемым злорадством и жуткой, смешанной с нежностью, гордостью, она не отрываясь следила за Фламбергом.
- Желание дамы - закон, - констебль, спокойно и даже одобрительно наблюдавший за бойней, подобрал обломок ножа и переглянулся с Вальтером, - к кому острием упадет.
Провидение явно угадало его желания. Барсук поморщился и церемонно повёл рукой. С плохо скрываемым ехидством Клайвелл поднял обрывок одной из тех веревок, которыми они были связаны и медленно, будто наслаждаясь ужасом, плескавшимся в глазах женщины, зашел ей за спину. Раздался отчетливый щелчок и культистка мешком осела на пол. Глаза еще продолжали моргать, она силилась что-то сказать, но тело не слушалось ее, не позволяло сделать даже вдох. Женщина медленно синела и, наконец, остановились и глаза.

Отпихнув ногой надсадно кашляющего кровью рыжего мужчину, Циркон поднял с пола кинжал его жены. Юная, очаровательная, похожая на нежную фиалку, она кинулась на магистра, сжимая в руках этот нарядный клинок. Не размениваясь на оружие, он просто позвал воздух из легких, одновременно вонзая меч в ее супруга, с воплем "Анастасия!" кинувшегося с другой стороны. Серый бич тумана хлестнул по истошно визжащей женщине, мечущейся в центре зала, роняя на полутруп. Тот довольно заурчал, обнимая ее почти любовно, прервал свою безумную песню и впился зубами в мягкую грудь, обнажившуюся в вырезе балахона. Двое псов, дерущихся между собой, восторженно взвизгнули и присоединились к его трапезе, отрывая огромные куски от ягодиц и боков женщины.

Пропуская над плечом короткий и быстрый удар кинжалом, Циркон со слегка удивленным лицом отступил назад. Тоннер - трактирщик, мнящий себя главой ковена, слишком ловкий и умелый для хозяина таверны, зло улыбался ему, глядя снизу вверх. Неожиданный удар пришёлся в живот и согнул тело пополам, кинжал с отвратительным хрустом вошёл точно туда, куда направлял его краснолюд - в плечо, под ключицу. Магистр пируэтом ушел в сторону, выпрямился, выдернув клинок и ухмыляясь в лицо опешившему Тоннеру - рана затягивалась слишком быстро, будто Циркон и человеком-то не был. Щупальце тумана обвило трактирщика, подтягивая к михаилиту, сковало руки. Его кинжал - кинжал Фламберга - вошел краснолюду точно в темя.
Следующей стала Кейт Симс, лихорадочно молящаяся недалеко от алтаря.
- Великая мать... Ану и Дану... - лепетала женщина, воздев руки. Пол под ее ногами мелко дрожал, в щели плит, скрытых под начавшей остывать кровью, пробивались зеленые ростки. Что-то гулко ударило в дверь, но воздушная решетка устояла, прогнувшись внутрь. Завидев приближающегося Циркона, жрица вскрикнула, кинулась вперед, бестолково размахивая маленьким золоченым серпом. И - оказалась в объятиях.
- Во имя Бадб, - почти ласково прошептал ей магистр, удерживая руку с безделушкой за спиной женщины.
Кинжал в этот раз он вытаскивать не стал. Вьюнок, споро проросший сквозь камень и кровь, скрыл жрицу под нежными, розово-белыми цветами и Бойд удовлетворенно кивнул.

4 января 1535 г. Билберри. "Зеленый Грифон", граница между светом и светом
пятница. убывающий полумесяц.

Отсутствие света. Тишина. Нет вкуса, и лишь запах можжевельника обвивает, крошится, переливается над головой, под ногами, вокруг. Всё как было, всё как есть, всё как будет: так, не совсем так и наоборот тоже.
В темноте расцвёл нежно-сиреневый всполох и жарким дыханием прильнул к шёлку, промял его до кожи, обжёг и одновременно выстудил всходами алых маков под душистыми гроздьями акации. Белые и жёлтые лепестки нависли, закружились в весёлом вихре холодных - но таких горячих - нот мяты, еле заметных, тоненьких, готовых в любой момент исчезнуть.
Пятнистыми змеями, пытаясь поймать, опутать, свернулись где-то внизу шнуры; хрустнули под ногой жёсткие, как у насекомых, крылья корсета. Раскинулась озером юбка. Невесомо опали, закрыв собой пальцы ног, зелёные рукава. Они никак не могли улечься спокойно, и касание длилось, отдавалось запахом земли, тяжёлым, оттенком корицы и сладостью крови. От него горела кожа, и жар поднимался выше, от тонких лодыжек к...
"Жаль..."
...небу -
"Это был хороший нож".
...в которое возносится, вонзается языками пламени крик -
Нет вопроса, не нужен ответ. Только жест, прикосновение к губам, векам.
Откуда-то полились капелью нежные, еле слышные звуки лютни, пробиваясь через высокий потолок, протискиваясь в щели под дверью, в ставнях, и мир внезапно сузился ещё больше, до дыхания, под которым плавился шёлк рубашки, до запаха сирени и ириса, до длинных, по пояс, волос.
"Джеймс"
Благодарность. Безумный бег. Бренчание. Бытие. Синее с красным и светло-карие, до вобравшего солнечный свет янтаря, глаза. Мир стал ещё теснее, оставляя только ладан и мирру, горьких братьев смерти и веры.
Ладони скользили, всё быстрее, обжигаясь на иглах, задерживаясь на складках, путаясь во влажных прядях. Бешено билось под пальцами - в пальцах - сердце, жаворонком рвалось на волю, в это небо, полное синей, светлой темноты с привкусом шоколада. Стремилось закрыться в этой тьме, пахнущей древесно-пряно. Пальцы путались, играли с ягодами пуговиц, не спеша - торопились, опаздывали - и успевали. Цаплей над водой упал на пол белоснежный лен, жарко полыхнуло коралловым, отражаясь от серебра вышивки. Вздохом, стоном отзывалась музыка, переплетаясь с привкусом железа и горькой сладостью дыма на губах. И - досадой. Непрошенными аккордами в эту тихую мелодию полутьмы ворвались метель и тоска, приправленная скорбью, ровное, тихое пламя, остро пахнущее молоком, сумятица и хаос. Ворвались, закружились, заставляя с досадой топнуть ногой по льду пола, отогнать нежеланных гостей - и тут же забыть о них, жадно прижимаясь губами к прогретой солнцем коре, к рубцам, купаясь в жарком свете, утопая во тьме. И эхом, обломком чувства, трактирным огоньком во вьюге

шелковая белизна
снег жадно слушает журчание ручьев
и море

Движения - словно танец, короткие, сорванные, после них тает тепло, оставляя холод и снова - жар и отраженье -
Кожи в коже, белого к белому, розового к белому, и вспышки голубого, сияние кораллов, нити - как кровь по полу - алого, и везде - запах, но почему-то уже не можжевельника, а иной - пьянящий, терпкий, изысканный до простоты, до свободы.
Ближе, плотнее, снова, болью в шее, плече, и ладони скользят там, где нет уже шёлка, где нет пуговиц и тем более - нет льна, потому что волны рук, и волосы - как на алтаре, и два оторванных крыла - на волнах, лестницей, восходящей вниз, спускающейся вверх.

"Прости"
И стихла музыка, дрогнув напоследок струной. Комната сжалась - и раскинулась вширь, открываясь кругу неба. Рукава... нет, трава щекотала ноги, подбиралась к коленям, вьюнки ласково касались бёдер и
Солнце грело спину, но за пределами круга не было ничего, кроме них. Белёсые формы нависали - и никак не могли коснуться. Вздымались горами ввысь - и не могли закрыть солнца. И тогда они просто встали - и просто смотрели, а дела до них не было никакого. И круг травы, ровный, зелёный в ярких пятнах, опрокинулся монетой

Руки были повсюду, жадные, ищущие. Они перекликаются с губами, и охваченная судорожным жаром кожа, казалось, стала чувствительней, почти обретя высшую силу воспарения, словно лёгкий пар, словно искры. Она впитывала нектар жизни, посылаемый солнцем. И эта странная, мятежная, пламенеющая жизнь открытого пространства проникала через поры, пронизывая и прожигая плоть, пока все тело не превращалось в угли, а душа будто сама вылетала из своей оболочки. Ладони складываются молитвенно у груди, но чувствуют тонкий полумесяц спины, клетку длинных волос, в которых так легко потеряться, запутаться, остановиться, хотя останавливаться нельзя. В последний раз разобрать непослушные пряди, вьющиеся смешными колечками на концах, освободить от них шею. Губами почувствовать лихорадочное, жаркое биение сердца там, где упрямый локон упал на ключицу, щекой - укол игл, безмолвный живой огонь, которым дышало средоточие ночи, похожий на злобу и, быть может, сродни ей, медленно ведущий к краю пропасти, порой замедляя шаг, порой отступая, не касаясь ногами - пола? - травы? - чего-то? - да и был ли он? Жар послушно растворялся в волнах, плещущих о песок, улетал на крыльях ветра, унося вслед за собой блаженное смущение. Время торопилось, текло песком сквозь пальцы - и неспешно скручивалось в спирали, что внутри звезд.

"Почему ты?.."
Вопрос, на который может ответить только взгляд, опрокидывается вниз, сквозь звенящую траву, через землю, и свет на мгновение гаснет, оставляя и не свет, не тьму, а их отсутствие. Покой, в котором нет движения, а только его желание, длится, перекручиваясь вместе с пространством, пока мир не открывается снова в

Поцелуй растекается ядом, вызывает дрожь. Забыть обо всем, слушая не слышать полный вечной истомы вздох моря - свой вздох. Ветер подхватывает крылья, порывом отбрасывает на шуршащую листву, усыпанную хвойными иглами землю, путается в волосах, переплетая локоны ландышами, подснежниками и жемчугом - и тут же мгновенной вспышкой тоски срывает цветы, унося прочь, смешивая с гроздями рдяной до боли калины. Безлунно-бездонно, вишнево-сиренево слышится соловьиная тишина с привкусом воска и молитвы. В ней легко утонуть, захлебываясь вкусом яблока и шепотом-шелестом.

Предвечное, где нет взгляда и нет голоса, а только мерный шум моря, смех ветра, ворчание старой земли и жар солнца, которое ещё не знает о том, как хрупки люди - впрочем, людей здесь нет, и даже призраки уносятся за горизонт, края которого загибаются вверх, обволакивая пылающее сердце. И над шумом гигантского водоворота, там, где сходятся течения, парит стук сердца. И взмах крыльев, потому что
"Как тебе такая жизнь?"

Солоноватой горечью на губах отдавалась роса, стекая по щекам к пшеничному золоту, к шуму липы, к кипенной белизне черемухи. Зарницами наполняло январское небо безумное дыхание истовых ветров, его границы трепетали зыбким полуденным маревом над зеленью луга и камнями, лилиями и дубом, в огне плавились цвета, запахи, вкусы. Они смешивались причудливыми химерами, порывами жадного сознания. Расцветали яркими, пестрыми хризантемами, увядающими только для того, чтобы в прозрачности воды восходом луны вспыхнули новые.

Каждый взмах опускает всё ниже, всё быстрее, пока брызги воды, как капли пота
"Я"
И свет завернулся в себя, оставляя не тьму, а её отсутствие
стоном

"Теперь ты оставишь меня на обочине?"
"Обязательно. Утром"

Раймон подхватил Эмму под руку, не скрывая ни нежности, ни приправленной полынной горечью гордости за неё. Злость на чёртова торговца схлынула, будто её и не было: не после мороков, не из-за оплеухи, а всего с нескольких фраз девушки. Урок не пойдёт на пользу Брайнсу так же, как не пошёл на пользу Ворону, но и дьявол с ним.
И всё же, у Раймона не укладывалось в голове: как, кровь Христова, можно было жалеть сектантов? У него самого жалости не осталось вовсе. Не стоя рядом с женщиной, которую насиловали раз за разом, неторопливо и последовательно: раздевая, раскладывая на алтаре, в чувствах и предвкушении - снова и снова. Щупая грязными руками, наваливаясь сверху - обволакивая - осклизлыми, как труп бхута мыслями. Раймона передёрнуло. Только физическое насилие Тоннер и Августин оставляли Рогатому, но... ведь этого Брайнс знать не мог. Как не мог и не видеть алтаря, не понимать, как сложно что-то скрыть в маленьком городке, как... он опустил лицо к волосам Эммы, закрыл глаза и глубоко вдохнул тонкий запах. Он уже не раз ощущал его прежде, но сейчас почему-то оттенки казались глубже, ярче, проникали внутрь, вызывая...
- Брат Фламберг! Твой меч!
Он рывком поднял голову, уставившись на Бойда. Мантия магистра скрывала того надежнее завесы невидимости. Лишь с трудом уловимые довольство и гордость сквозили из глаз торжественного Циркона, сорвавшего тяжелую печать со свитка.
- Меч?.. - секунду Раймон, пытаясь стряхнуть запахи, непонимающе смотрел на магистра, потом недоумение сменилось почти возмущением. - Но... почему сейчас?! За что?!
Рука тем временем, словно по своей воле, уже тянула меч из ножен. Мелькнула дурацкая мысль, что за последние пять минут он достаёт оружие уже второй раз - и снова не для того, чтобы убить. И где-то глубоко в душе разгоралось смущённое, но яркое удовольствие. Именно от того, что происходило всё не перед капитулом в огромном зале, а перед Бойдом - его руками - и рядом с Эммой. Раймон бросил на неё взгляд искоса.
Девушка, уже было недоуменно и настороженно нахмурившая брови, просияла, ярко вспыхнула радостью.
И стены таверны зарябили, точно на них наложили морок неумело, но от души. Там, где была дверь на кухню, виднелся алтарь, покрытый нарядным алым, плотно затканным золотом покровом. Под ногами поскрипывали доски таверны, но - был пол знакомой с детства капеллы - теплый терракот камня, покрытый багрянцем дорожки. Вместо входной двери угадывались очертания гробниц Первых среди равных и две статуи рядом с ними: увенчанная рогатой короной Мадонна с младенцем и Михаил-архангел с мечом, откинутым будто для рубящего удара. Зыбким маревом дрожали колонны и пилястры у стен, увешанные бронзовыми светильниками, чадящими маслом. Когда-то, очень давно, их подарили Ордену тамплиеры. Один из них, должно быть, еще хранил вмятину от головы Вихря. И были видны магистры и наставники, все воспитанники и все соседи по спальне, заполнявшие пространство между колоннами. И впереди, перед ними - гордая и волнующаяся Эмма. И Клайвелл, чуть ошарашенный, но одобрительно улыбающийся и странно возвышенный.
- Брат Фламберг! - В капелле акколаду проводил Великий Магистр, но сейчас он стоял в стороне, уступив место Циркону с его, Раймона, мечом в руках. Солнечный свет - свет ламп? - теплыми ладошками ласкал серебро пояса из кожи жабдара, играл с узором блях, где чертополох и клевер оплетали пламенеющий меч, - Капитул ордена архангела Михаила, Архистратига, все его рыцари и воины, все братья сочли тебя достойным рыцарского звания. Преклони же колени и принеси клятву рыцарству.
Уже сняв пояс с ножнами, уже опускаясь на колени, Раймон вдруг испугался, что забыл слова, несмотря даже на то, что они во многом повторяли устав. Но формулировки устава он помнил наизусть - их часто доводилось вспоминать. Нередко - думать о значении статей целиком и отдельных слов. А вот клятва... конечно, он знал, что рано или поздно капитул решит его посвятить, но знание это было эфемерным, воздушным, как лёгкий туман. До этого момента. И всё же слова пришли - сами, - хотя и звучали странно и непривычно.
- Во имя Господа нашего, распятого на кресте.
Слова веры слетали с губ легко - возможно, потому, что с каждым годом за ними стояло чуть меньше. Всё меньше.
- Я, Фламберг, самолично присоединяясь к Священному Воинству...
Раймон бросил взгляд на Эмму.
"Я, Раймон де Три, самолично..."
- ...а также служить на благо людей...
Круги. Люди - это лишь круги. Ты сам. Ты и близкие. Ты и друзья. Друзья друзей. Круги переливаются, стягиваются, но с каждым рядом чувства - всё меньше, пока не остаётся лишь долг. Это его вполне устраивало. И первый круг, кольцо, состоящее только из двух людей - тоже.
- Обязуюсь любить моих братьев, рыцарей, воинов и дамуазо Ордена...
Это Раймон проговорил с каменным выражением лица. Официальные формы не всегда соответствовали реальности, и порой тяготели к явно невыполнимым идеалам. Круги... И всё же клятва словно придвигала их ближе. Делала плотнее. Он мысленно пожал плечами. Вероятно, всё было от волнения. И неожиданности.
- Обязуюсь сторониться всякого бесстыдства и...
"Как можно!"
- В этом перед Рыцарями, на этом собрании присутствующими, громко клянусь, признаю и исповедую.
- Клятву сию принимаю и запечатлеваю, - хлесткая, отбрасывающая голову пощечина, - будь храбр, и да будет этот удар последним, какой ты стерпишь. Встань, сэр Фламберг, сэр Раймон де Три.
Имя, истинное имя, прошелестело ветром, вползло в уши холодной змейкой, ощутимой, слышимой только ему. Качнулись ножны на новом поясе, туго затянутом на талии. Опустилась на плечи цепь рыцаря. И совсем как тогда, при наречении имени, Циркон запечатлел на лбу отцовский поцелуй.
- Здравствуй, сэр Фламберг! - Пролетел ликующий крик Бойда по капелле - таверне.
- Здравствуй, сэр Фламберг! - Отозвались братья, их голоса сплелись с голосом констебля, капелла дрогнула и осыпалась песком, а Бойд крепко пожал руку, поздравляя. В бок впечаталась радостно улыбающаяся Эмма, коснулась поцелуем края губ.
- И еще не забудь две палочки с собой возить теперь, - буднично продолжил Бойд, выбираясь из мантии, отчего голос звучал глухо, - чтоб забрало подпирать.
- Зачем?! - в голосе Раймона, который успел прийти в себя, звучало искреннее удивление. - Я его и так всегда опущенным ношу. Перед собой видно, да и ладно.

Комната, большая, с двумя витражными окнами в эркерах была обставлена роскошно, но непривычно, в восточном стиле, напоминавшем то ли об Индии, то ли о Персии. На огромной кровати под воздушнм балдахином на золочёных резных столбиках могло бы поместиться не меньше четырёх человек. Пол почти сплошь покрывали толстые ковры, под которыми виднелись кое-где мозиичные узоры. Тут и там были набросаны яркие шелковые подушки и подушечки, а довершали картину несколько небольших шкафчиков, низкий столик на витых гнутых ножках и скамеечка. А ещё, что бросалось в глаза сразу, здесь не оказалось камина.
Глядя на оконные альковы, Раймон потёр подбородок. Зимой без каминов в замке должно было быть не просто холодно, а морозно, но от стен и пола шло лишь лёгкое приятное тепло. Он приложил руку к чёрному камню и кивнул сам себе. Стены оказались тёплыми, словно в них шли трубы с горячей водой. Но никакие трубы не могли дать этого тёмного сияния, которое шло от ровных блоков, стоило присмотреться. Снаружи наверняка было так же, но там это мешало заметить яркое солнце. Если он был прав, то дом был под крышу накачан силой, причём силой мрачной, тёмной. Васильки и маки. Бойня - или успешный ритуал - в церкви, тёмная луна и бал-маскарад. Каждый год? И куда, на что уходит собранное? Ведь не на одни же статуи.
И этот чёртов кубок. Раймон подошёл к алькову под витражом с архангелом Гавриилом, несущим фонарь и в очередной раз уставился на массивный серебряный кубок с воронами, из которого пил сладкое вино в "Грифоне". Совпадения быть не могло, кубок определённо тот же. И он не принадлежал Грейстокам - по крайней мере, так заявила Айме, после чего сослалась на какую-то новую служанку, которая могла... если бы всё было так просто. В служанок, которые случайно оставляют гостям дорогие кубки с такими символами, Раймон не верил ни на грош. Не больше, чем в импов, что ненароком подбрасывают очень подходящих куколок. И он очень хотел с этой женщиной побеседовать, если удастся её найти. В трактире кубок и вино принесла Пэнси, но Пэнси была уже мертва. Бойд не промахнулся бы.
"Слишком много всего".
На миг он ощутил желание просто бросить всё, взять Эмму и уехать на запад. Через Лондон, не забыв обналичить чек от Кранмера второй раз. Но... нет. Контракт или нет, а дом этот был слишком любопытен, чтобы сбежать, не попытавшись хотя бы осмотреться и понять. И кубок этот оставлять просто так тоже было нельзя. Слишком уж он походил на очередной подарочек. Один раз мог быть случайностью. Два - уже нет.
Счёт совпадениям на этом не заканчивался. Раймон бережно достал из кошелька то, что передал ему магистр перед тем, как довелось проучить торговца: завёрнутый в платок перстень, найденный среди добычи сектантов. Печатка. Восстающий леопард против креста тамплиеров. Родовой герб де Три - какой мог бы носить он сам, если бы его не отдали ордену. И Раймон очень сомневался, что Тоннер - или кто-то ещё - его просто нашёл на дороге. Нет. Кто-то точно так же проезжал мимо и попался, выпив вина не из того кубка. Он мрачно улыбнулся. Находка неожиданно придавала случившемуся в церкви новый оттенок. Ещё немного удовольствия. Удовлетворения. И немного памяти, к которой, как он думал, уже никогда не придётся возвращаться. Немного странного, однобокого чувства, словно бы...
Эмма вошла быстро, почти не прогибаясь под тяжестью своих седельных сумок, которые раздраженно бросила у дверей. Должно быть, она что-то почувствовала, "поняла", как она сама это называла. Будто порывом ветра ее отнесло к Раймону, юбки суетливо взметнулись яркой птицей, мелькнула пена кружев - и опала. Руки обвили стан, мимоходом заботливо поправив пояс, девушка прижалась щекой к груди и замерла, уже привычно прислушиваясь к биению его сердца.
- Будто бы? - неуверенно спросила она, точно сомневаясь в правильности понятого.
- Будто бы.
Раймон даже не удивился вопросу. Просто поднял на ладони перстень.
- Будто бы я не чувствую того, что должен бы чувствовать. Странное ощущение. Но, наверное, правильное?
Эмма неопределенно пожала плечами и на мгновение задумалась.
- Ты волен в своих чувствах, - в голосе девушки звучали спокойствие и теплота, - ты говорил об иллюзиях, что питают люди... И разве испытывать то, что должен, а не то, чего желаешь - не мираж? Но, - она посмотрела на перстень и улыбнулась, - признаться, мне любопытно, какую фамилию на самом деле носит леди Фламберг.
Раймон поколебался. Сколько бы ни было слоёв, как бы плотно ни врастали новые имена, старые всё равно тянулись слишком далеко. И называть его в замке, где живёт бруха, где появляются словно сами собой кубки с воронами? Впрочем... он повёл рукой, и воздух вокруг почти зримо задрожал под потоком силы, убеждая саму реальность вокруг, что она ничего не слышит. Не было даже необходимости видеть конкретных людей. Мир - плавился тоже, плыл, позволяя себя уговорить. Смывая словами Эммы - сомнения.
- Леди де Три, - он невольно улыбнулся. - Звучит гораздо лучше, ничего не скажешь.
Эмма наклонила голову, точно примеряя новое имя, и согласно кивнула.
- Когда-нибудь, - тихо сказала она, приникая к плечу, - я попрошу тебя рассказать мне об этом châtelet. Когда это будет безопасно. А сейчас я пришла, чтобы сказать, что ни минуты не останусь одна в той комнате. И... ну, нам же не нужен этикет, верно?
- Совершенно не нужен, - с удовольствием согласился Раймон. - Не думаю, что наш хозяин что-то скажет против. А если бы и сказал, оставаться здесь одной - не стоит.
Он помедлил и кивнул на кубок.
- Кстати, о доме. Он полон сюрпризов даже сверх меры.
Девушка скользнула взглядом по кубку и сморщила нос, точно на языке все еще горчил яд.
- В той комнате... тяжело. Как в тенях на лестнице. Там будто много людей - разных. И у каждого свои желания. И гости в замке оттуда чувствуются острее.
- И ни у кого, ненароком, нет желания похищать или жрать других гостей? Сэкономило бы время, - проворчал Раймон, крепче обнимая девушку.
- Такого - нет, - отрицательно мотнула головой Эмма, снова цепляясь за цепь, - а вот желание зло пошутить, даже поиграть - есть. И, кажется, есть один безумец, вроде этого торговца Брайнса. Тревожится постоянно.
- Вот второго Брайнса не хватало... - отстранившись, Раймон оглядел Эмму с ног до головы, хмыкнул. - Пожалуй, подойдёт.
Цепочка Бойда на талии девушки из-за плетения смотрелась более чем странно, но подошла по размеру и застегнулась так, словно её так и полагалось носить. Он с удовольствием разгладил звенья, оставив на потом мысли о том, как это будет выглядеть с точки зрения остальных гостей. Пока что он склонен был полагать, что это - их сложности. К тому же, могло и не сработать.
- Не лучше? В этом доме, да с таким поясом?
Эмма совершенно по-девчачьи хихикнула, оглядывая себя, но быстро посерьезнела и надолго задумалась. Она то отходила от Раймона, то приближалась, и со стороны это выглядело, будто она исполняет сложный танец.
- Лучше, - признала девушка, - но и меня приглушает. Будто в толстое одеяло замотали.
- Главное - что лучше. А если понадобится, то и снять всегда можно будет, - сочтя вопрос решённым, Раймон протянул Эмме руку. - Не хочет ли миледи прогуляться снаружи перед сном? Может быть, и воздух там полезнее, чем эти стены.

Внешность следующего гостя этого таинственного особняка была определенно создана для греха: чувственный рот, квадратный подбородок, золотисто-карие глаза под прямыми длинными ресницами. Черные тяжелые кудри спускались почти на плечи, а в одном ухе блестела серьга. Словно осознавая, что его порочная красота будет сверкать ярче, он беседовал с одутловатым, пожилым мужчиной с набрякшими усталостью глазами.
- Бертран Рассел, - сухо и формально отрекомендовался брюнет и кивнул на собеседника, - Ричард Бошан.
После чего вернулся к разговору, явно потеряв интерес к паре.
- Интересно, отчего он устал, - пробормотал Раймон, коротко кланяясь. Представляться он не стал.
- Он о сне мечтает, - тихо сообщила Эмма, озираясь на мечущегося за спиной Жиффара, - а вот этот... Ты для него, как пирожное - желанное, вкусное и красивое. Только сначала...
Она не договорила, многозначительно хмыкнув.
- "Хм" ему долго ждать придётся, - буркнул Раймон, тоже оглянувшись. Мужчины не привлекали его ни прежде, ни сейчас.
Ступив, наконец, за порог, он придержал дверь, глянув на Эмму.
- Эти кошки действительно больше не работают?
- Не работают, - не задумываясь, ответила девушка, не глядя в сторону каменных животных.
Кивнув, Раймон двинулся вдоль западной стены к парку, который из окна походил скорее на лабиринт. Здесь, снаружи, мир вокруг казался ярче, не таким приглушённым. Словно из бутылки выдернули пробку, впустив воздух.
- Хорошо. Безумие... Как там говорила Айме? Нужно гореть ярким чувством?
Эмма потупила глаза, порозовев, и кивнула.
- Влечение - сначала к тебе, потом к кошкам, потом снова... И только когда цепи коснулась, смогла вырваться из этого наваждения.
- Не думал, что когда-либо придётся соперничать с кошками, да ещё и каменными, - задумчиво пожаловался Раймон. - Были бы живыми... пожалуй, я передумал. Не будем просить одну такую у барона в качестве награды.

Парк - старый, даже древний на вид, из могучих елей, под которыми не мог пробиться подлесок - действительно оказался лабиринтом. Плотно растущие могучие деревья образовывали множество дорожек, ведущих в глубину. Тропы были идеально расчищены - за парком явно тщательно следили. Или люди, или - Раймон бы не удивился - магия. Или новая, или древняя. Он коснулся рукой в перчатке тёмно-зелёной лапы, припорошённой снегом. Вечнозелёные деревья даже зимой не спали и готовы были как принимать, так и отдавать силу - хотя и медленно, неохотно. Возможно, именно поэтому парк был создан именно из них. И всё наверняка сводилось к центру. И до ужина, скорее всего, совершить путешествие туда и обратно было не успеть - даже если время и расстояние здесь не искажались так, как в доме.
Когда из парка, прядая ушами, вышла молодая олениха, Раймон даже не удивился. Не в прямом смысле. Не удивился он и тогда, когда животное смело подошло к людям, ткнулось носом под руку, требуя ласки. И уставилось влажным, полным печали взглядом.
И только по прошествии нескольких долгих мгновений удивление, наконец, нашло выход наружу с вопросом, который, вероятно, звучал совершенно не к месту, но при этом выражал всё, что чувствовал Раймон.
- Как, дьявол подери, они научили их говорить?!
- Говорящие олени? - вышедшая из леса-лабиринта девушка была такой очаровательной, такой веселой и симпатичной, что, казалось, любой человек, взглянув на нее, моментально забывал все свои печали. От нее веяло покоем и умиротворением. Длинные цвета воронова крыла волосы, прикрытые пушистой собольей шапкой, еще больше подчеркивали своеобразие фиалковых глаз, а длинная шубка - не скрывала фигуры. Эмма с нескрываемой ревностью и отчасти собственнически положила руку на рукав Раймона, оторвавшись от поглаживания оленихи, чему предавалась с явным удовольствием. Но ее, кажется, решили игнорировать если не все, то хотя бы еще и вот эта девушка. - Я хочу посмотреть говорящих оленей!
Выборочная слепота обитателей поместья начинала задевать. Раймон, взяв руку Эммы в свою, жестом указал на особняк.
- Пожалуйста, леди, они все - там, внутри. Наверное, их можно даже погладить.
Девушка с удивлением оглянулась на лабиринт, из которого только что вышла, но отрицательно покачала головой и улыбнулась.
- Скоро к ужину, а я ужасно проголодалась. Не откажетесь проводить в особняк?
Рукой, унизанной кольцами и браслетами, она явно вознамерилась коснуться рукава, но Раймон, отодвинув руку, сделал извиняющийся жест.
- Простите, госпожа... и простите снова - не знаю вашего имени. Но мы с миледи ещё не закончили нашу прогулку, поэтому я, скрепя сердце, вынужден отказать в нашем обществе. Традиция.
- Хетти Кортни, - девушка присела в неглубоком реверансе и уставилась на Эмму, точно увидела ее впервые, - красивая... Но, все же, идем к ужину? Эдвард педантичен, не любит, когда опаздывают. Я не буду посягать... на ваш рукав.
- Очень красивая, - серьёзно подтвердил Раймон и вздохнул. - Хотелось бы всё же взглянуть, что в центре этого лабиринта, но, кажется, пока что никак. Не расскажете по дороге?
Хетти пожала плечами, быстро, бурным потоком устремляясь вперед.
- Ничего особенного, - сообщила она, - деревья, олени, семейная усыпальница. Ворон на ветке грает.
Её, наверное, можно было догнать, но... Раймон бросил взгляд на Эмму и не стал ускорять шаг. Сильно они не опоздали бы всё равно.
- Странные тут люди. Для этой тоже - пирожное?
- Нет, - Эмма с заметной злобой смотрела вслед сбежавшей мисс Кортни, - скорее, как к... - тяжелый вздох, - мне действительно нужно носить эту цепь? Она чувствует, как вода... Ей интересно было потрогать, обтечь... Омыть?
- Про цепь - решай сама, - он развёл свободной рукой. - Но в этом чёртовом особняке можно её - как тогда, с кошками - и не успеть надеть снова. Я бы не хотел, чтобы ты рисковала, но и как ты чувствуешь это внутри - не представляю.
- Спать, видимо, я буду в ней же, - возражения в голосе девушки не слышалось, лишь согласие и чуть смирения, - если вообще спать придется.
- Лучше бы пришлось. Прошлая ночь, конечно... и доспать не дали лязгом своим. А завтра - чёртов бал.

- Только тех, кто не подошел еще к порогу, - любезно пояснил Грейсток, поглядывая на стремительно бледнеющую Эмму с все возрастающим интересом, - для остальных оно уже не опасно. Точнее, было не опасно. Скажите, сэр Фламберг, вы ведь понимаете суть дома?
- Суть дома, - Кавендиш, видимо, слышал все, - радости этой жизни суть не ее радости, а наш страх пред восхождением в высшую жизнь; муки этой жизни суть не ее муки, а наше самобичевание из-за этого страха. Есть разница, кто с виду, а кто по сути мудр. Все боги суть символы и хитросплетения поэтов! Суть учтивости состоит в стремлении говорить и вести себя так, чтобы наши ближние были довольны и нами, и самими собою. Никто не живёт дольше, чем мёртвое дитя... Небеса и Земля так же стары, как и я, и десять тысяч вещей - суть одна, - он толкнул Раймона локтем, и, дотянувшись до уха, доверительно сообщил, - так звали мою бабушку. Не нравится — выбери другое имя.
Грейсток досадливо закатил глаза и сцепил пальцы в замок.
Ощущение от присутствия по мере того, как Кавендиш бредил, становилось ярче, сильнее. Раймон не мог осуждать тварь: тому, кто питается кошмарами или безумием, стол в зале накрыли не хуже, чем для семьи. Молчащая Августа. Бошан, который не в силах уснуть. И этот, слева. Он бросил беглый взгляд на соседа и снова повернулся к Грейстоку.
- Оставим бабушку. Суть дома, милорд? У меня было мало времени, поэтому всё, что есть - это скорее догадки, а не знание. Особняк ваш словно состоит из слоёв. Собирает силу из внешнего мира, накапливает в себе, чтобы потом - отдать. Запоминает и... меняет, переводит в иной мир. В бессмертие, сказал бы я, но это, наверное, неправильное слово?
- Чтобы изменить человека, нужно начинать с его бабушки. Бабушка как-то спросила, девственник ли я, и я решил согласиться. Она меня по голове погладила и сказала «бедняжка моя", - доверительно, пытаясь заглянуть в глаза Раймону, поделился Кавендиш. - Шесть лет, как нет любимой бабушки, а ведь она каждый день меня ждет! Но я все равно по снегу босиком хожу! Свежая, как рыба!
- Не точное, - Грейсток обвел пальцем цаплю на своем кубке, игнорируя Кавендиша, - есть жизнь, а есть существование. Есть душа, а есть дух. Впрочем... Так вот, это существо, на которое мы и не обратили бы внимания, научилось пользоваться лестницей. И живет в тенях. А это... А это значит, что оно угрожает не только гостям.
- И Айме не может ей помешать?
Вопрос был важен. Если мерзкая кубкодательница могла ходить насквозь и дальше - Раймон не испытывал абсолютно никакого желания учиться тому же. Даже если для еды она выходила... пока что, ещё требовалось поймать и удержать.
Барон переглянулся с брухой, сидящей на другом конце стола с видом человека, никогда не задумавшегося над подобным вопросом.
- Пожалуй, моя бесценная Айме может закрыть то, что открывает, - медленно признал он.
- Значит, этой рыбе можно будет снова помешать уйти обратно в пруд, - радовало уже хотя бы это. - Если она из него выйдет. А для еды - ведь выходит?
- Оно уже вышло, - ответила за Грейстока бледная до синевы Эмма, решительно покинув свое место и не менее решительно опираясь на спинку стула Раймона, - наслаждается.
- Мне кажется... я никогда не ела рыбы! – подтвердил ее слова Кавендиш. - Глупа та рыба, которая на одну и ту же приманку попадается дважды. Через три дня и самая лучшая рыба пахнуть станет! Что ни попадается в его сети, всё рыба. Как рыбки красивы твои! Скоро принесут свежий эль, его только что завезли!
- Эль - это, наверное, хорошо, - любезно кивнул Раймон и поднялся тоже, касаясь руки Эммы. - Милорд, времени, сдаётся мне, мало. Пусть вопрос покажется странным, но нет ли в замке колокола? Обычного, бронзового. Такого, чтобы в руках унести.
- Есть, от старого барона остался, - согласно кивнул головой барон, подзывая жестом Айме, - моя госпожа проводит… хм, или лучше принести?
- Можно выпить двадцать, нет – тридцать кружек горячего эля, - обрадовался Кавендиш, - чем хуже эль, тем лучше жена! Чем меньше эля, тем третий лишний. Эль горчит, но сладок, как мед. Люблю цветы – они как птички!
- Достаточно, если принесут слуги. И, если найдётся тоже, немного железной проволоки. Я хочу прогуляться с господином Кавендишем, если он любезно согласится оторваться от ужина и составить мне компанию. И с госпожой Айме, которая умеет закрывать открытое. Просто кое-что проверить, о птичках. Может быть, они найдутся в какой-нибудь небольшой комнате.
Может быть, создание выманится из зала только на одного безумца. Если нет, пришлось бы вести с собой всех гостей. Или - если Грейсток был прав в том, что никто здесь уже не был в безопасности - пробовать что-то сделать прямо в зале. Последнего не хотелось категорически, и не только из-за обширности помещения.
- Люди воображают, что птицы поют для их удовольствия. – Кавендиш, кажется, удивился предложению прогулки.- Люди птиц из клеток выпускают, чтоб самим свободными стать. Море упоительных ромашек сиротливо смотрится без пташек. О чём поют воробьи в последний день зимы? Когда же, когда же мы найдем яркую краску?
- Все по словам вашим будет, - устало согласился Грейсток, косясь на безумца.
- Благодарю, милорд.

Комната, куда привела Айме, была проще, чем та, что выделили Раймону. И в ней явно не жили - паутина свисала клоками со стен, не было ковров и даже стены светились будто тусклее. Но, возможно, в этом виновата была снова пыль.
- Эта комната... otro. Она была балконом и вне-изнутри дома, ¿entiendes? Я могу здесь закрыть все двери, каждую щель. Только прикажите.
- Хорошо, госпожа.
Раймон ногой подвинул колокол поближе и развернул Кавендиша лицом к себе, не давая вырваться.
- Господин, прошу прощения за такое обращение. Помню, вы что-то говорили про цветы?
- Земля смеется цветами. - Охотно откликнулся мужчина, переставая вырываться.- Ирисы прекрасны, как семь смертных грехов. Потрясение ее убьет, а розы ты положишь на гроб. У цветов не бывает будней, они всегда одеты празднично. Цветок, поворачивающийся к солнцу, видит его и за тучами. Ароматы — это чувства цветов. В быстро вянущих лепестках цветка больше жизни, чем в грузных тысячелетних глыбах гранита. Фиалки в горах проросли сквозь камень. Если виноградарь каждой лозе не поклонится триста раз, не будет хорошего урожая.
- Быстро вянущих, да? Что ж, мы, надеюсь, не задержимся, - процедил Раймон и, убедившись, что Кавендиш стоит смирно, поднял колокол и опустил ладонь на рукоять новенького кинжала. - Лоза, говорите?
Кавендиш рассмеялся безумным смехом, обхватывая себя руками, лаская и приплясывая.
- Нет большего наслаждения в мире, чем ощущать благоухание цветущего виноградника! Война может подождать, сбор винограда - нет. Лоза пьянит без сомнений и преград. Гибкостью виноградной лозы
обними, подарив неизбежность. Покорною жрицей я легла на алтарь, увитый лозами. И звуки пения пастуха?
- Госпожа, закрывайте, - голос Раймона звучал буднично, словно ничего особенного не происходило. Он даже не смотрел на безумца, сосредоточившись на внутреннем ощущении присутствия, которое всё росло.
И когда в комнате, которая и была частью особняка, и нет, что-то сдвинулось, словно вся она вздохнула и вдрогнула, не дыша и не трогаясь с места, Раймон грянул в колокол рукоятью кинжала.
Создание, появившееся у наглухо заколоченного окна в ещё гудящей отражениями комнате, было жутким. Молодое тело с высокой грудью, едва прикрытой рваным, словно из разноцветных листьев, платьем, венчала голова уродливой старухи. И густая, длинная коса только подчёркивала дряблую кожу щёк, наполовину заплывший глаз, изъеденный влажными язвами лоб. По красивым, белым ногам бил коровий хвост, а сжатые от боли пальцы заканчивались крепкими крючковатыми когтями.
Кавендиш мешком осел на пол, но глаза его не отрывались от Раймона, а посиневшие губы прошептали:
- Пение не услышишь ты больше...
Колокол, который подействовал куда лучше, чем ожидалось, глухо звякнул в углу. Скоге. Существо, которое доводило людей до безумия и дальше, питалось истекающим ужасом, пылающим сумасшествием. Тварь, которая наверняка подкинула кубок с воронами - несмотря на данное импу предупреждение. Существо, которое не просто присасывается к душе, как пиявка, но и скрывается за мороками. Усмехнувшись без тени веселья, Раймон поймал взгляд затуманенных глаз и повёл свободной рукой. Выдохнул тихо, почти ласково:
- Ты в тесной железной клетке. Твои глаза - из железа.
И, не дожидаясь, подействует ли, пригнувшись, по-волчьи махнул вперёд, обходя скоге слева
- Мои глаза суровы, а твои не утешают, жгут, - проскулил Кавендиш, вслед за пакостной фэа сворачиваясь странным, изломанным клубком.
Впрочем, скоге, кажется, поняла буквально указание о клетке. Она медленно села, поджав под себя ноги и слепо, с отчаянной злобой принялась размахивать руками, явно пытаясь достать обидчика через ощутимую только ей решетку. Всё закончилось быстро. От первого удара скоге, даже слепая, смогла уйти, резко отдёрнув лапу, но следующий, с шагом, глубоко вспорол плечо и грудь. Монстр беззвучно осел на пол, но понадобился ещё удар, чтобы обвисла и вторая рука. Существо трансформировалось к этому моменту полностью. Кожа обвисла и пошла морщинами, девичьи ноги обернулись коровьими. Раймон опустился рядом на колени, прижав острие кинжала ко впадине на горле скоге и, не отводя глаз, обратился к Айме. Элизабет.
- Госпожа, это - ваш фантазм? И, если можно, передайте, пожалуйста, проволоку.
- Si, - коротко отозвалась бруха, проворно подавая ему моток, - плохо пахнет, очень.
- Глаз, насмехающийся над отцом и пренебрегающий покорностью к матери, выклюют вороны довольные, и сожрут птенцы орлиные! - Поделился наблюдением Кавендиш. Он задыхался, рвал ворот туники, точно пытаясь освободить себя от невидимого ошейника... Или кинжала.
- Благодарю вас. А пахнет... Лучше, чем бхуты, - Раймон оглянулся на безумца и помедлил. С такой глубокой привязкой ему пока что дела иметь не приходилось. Скоге сохранял связь несмотря на раны и железо. Так можно было и потерять... гостя. - И вынужден попросить снова, госпожа. Накрутите, пожалуйста, ему немного проволоки на руку. Неплотно, лишь бы кожи касалось. Это может защитить от того, что будет дальше.
Скоге пошевелилась, пытаясь выпрямить ноги. Или уползти, но каждый раз натыкалась на то, что считала железной клеткой и с ужасом, хорошо читаемом на уродливом лице, съеживалась. Кавендиш затих, перестал даже шевелиться.
- Desmayo, - довольным голосом сообщила Айме, явно наслаждающаяся происходящим. - Обморок.
Раймон пожевал губу, глядя на пойманную фэйри.
- Теперь решить, что с ней делать. Если убить здесь, оно не уйдёт в дом?
- А у этого есть душа? - Настороженно поинтересовалась бруха. - Я не думаю, что Эдвард одобрит, если оно здесь останется. Совсем не одобрит.
- На этот вопрос я ответить не могу. Не уверен. Разумное - точно. А если унести в лес?
- В олений парк, - Айме говорила медленно и неохотно, - там усыпальница. Там - не дом. Совсем.
- Там ели... Я бы предпочёл дуб, но подойдёт, - Раймон опустил взгляд на скоге. - Это ты принесло кубок? Говорить не можешь, так кивни.
Существо медленно и неохотно кивнуло.
- И моё обещание передавали тоже. Про шутки, - он не спрашивал, а утверждал.
Скоге снова кивнула.
- Хорошо, - Раймон снова повернулся к Айме. - Госпожа, значит, избавляться окончательно лучше в самой усыпальнице? Как я понимаю, стены и деревья?
- Si, - согласилась бруха, - оно оттуда не сможет вернуться.
- Мне понадобится тот кубок, госпожа. И, если можно, несколько железных гвоздей. И кузнечные клещи. Ключ от усыпальницы, если она заперта, - Фламберг говорил спокойно, не торопясь. Без улыбки. - Потом - лишь немного времени, и это создание больше не побеспокоит ни вас, ни меня.
- Слуги принесут все, - бруха хищно потянула воздух раздутыми ноздрями и широко улыбнулась, демонстрируя белоснежные двойные клыки.
Фламберг только коротко поклонился в ответ.

К совсем не дому вели изломанные тропы меж еловых рядов. Не лабиринт. Скорее дороги, которые были созданы для того, чтобы замедлять путь. Причём, судя по углам - путь не к центру, а обратно. Небольшая квадратная усыпальница со стенами полированного белого камня не имела крыши, но воздух над ней казался... мёртвым. Другого слова Фламберг подобрать не смог. Он пожал плечами и повернулся к скоге, прибитой к промёрзжей земле длинными кровельными гвоздями. Дуб, действительно, подошёл бы лучше, но сойдёт и так. Особенно с аудиторией. Словно подслушав мысли, ворон, сидевший на низкой ветви, разинул клюв и хрипло каркнул. На звук никто не ответил.
- Игры...
Короткое слово, сказанное почти с отвращением, тоже утонуло в глухом шорохе сосен. Впрочем, Фламберг и не собирался говорить громко. Кому надо - услышит. Он поднял над скоге сияющий кубок, новенький, ещё не успевший почернеть, из чистого серебра. Такой, что легко смять в кулаке. Такой, что так легко...
Вокруг щипцов вспыхнул ослепительно белый клуб огня. Фламберг знал, что надолго его так не хватит, да ещё и после мороков. Но долго и не требовалось. Кричать скоге не могла. Но словно - пыталась.

И только позже, уже надвинув белую плиту на вход в усыпальницу, за который сбросил безжизненное тело скоге, Фламберг взглянул на ворона, отдал шутовской салют и отвернулся. Обратно по тёмной тропе Раймон шёл медленно, невзирая на сосущее ощущение неполноты. Этот чёртов дом, само задание случилось просто слишком быстро, сливаясь в чехарду лиц, образов, разговоров. Особняк замывался ровным гулом, который слышался не ушами, а словно всем телом. Обвивал маками и незаметно прорастал васильками. К нему привыкалось так, что отсутствие можно было заметить, только выходя наружу, пересекая границу между чёртовыми мирами. Словно хрупкая, покрытая паутиной, застывшая во времени игрушка, в которой случайно заблудились живые люди. Гости. Бруха, которая смогла вернуться. Древние боги... все притянутые и застрявшие голоса. Аристократы, связи при дворе... к чёрту. Всё, чего ему хотелось - это оставить этот подёрнутый дымкой хрустальный шар за спиной. И, если получится - не оглядываться.

5 января 1535 г. Билберри. То, что осталось от "Зеленого Грифона", ближе к полудню.
суббота, темная луна

Утро, а точнее - полдень, начались с озноба от выстуженной комнаты, которая, кажется, уже становилась почти домом, что быстро разрешилось розжигом камина; с тихого и недовольного бормотания, когда гребень с трудом пробирался сквозь спутавшиеся, скрутившиеся в тугие спирали локоны. Впрочем, бормотание стало чуть более громким, когда перед маленьким зеркальцем, неудобно нагнув голову, Эмма принялась крепить к голове тиару, выбранную Раймоном в сокровищнице Грейстоков в счет части оплаты. "Она будет хорошо смотреться у тебя в волосах". С этим было не поспорить. Да и спорить не хотелось, а потому к ворчанию примешивались нотки удовольствия. И их, пожалуй, было больше. Невольно улыбнувшись при воспоминании о том, какими полными ужаса и изумления глазами смотрела миссис Тоннер и новая прислуга таверны на их почти триумфальное возвращение, Эмма усмехнулась еще громче. И уж совсем чуть было не расхохоталась при виде того, как нелепо выглядела девушка, отражаемая в зеркале. Тиара явно не подходила к теплой ночной рубашке под горло, придавала вид слегка комичный и разбитной. Впрочем, будить Раймона пока не хотелось, а потому смех был спрятан в углах губ, драгоценная нить в волосах держалась крепко... Если никому не придет в голову взъерошивать прическу, но к этому, кажется, не было причин.

- Теперь правильно?
Губы коснулись губ, но позже, когда комната прогрелась достаточно, а новая служанка, неуклюжая и нерасторопная, помогла одеться. Прикосновения чужих рук не напомнили об алтаре, не показались неуместными. Они были безразличны, точно объятия Раймона стерли из памяти весь ужас этого изощренного насилия, надругательства не над телом, нет, но над чувствами.
Раймон, не открывая глаз, улыбнулся.
- Только так и правильно. Дьявол, надо подниматься и ехать, но... у тебя нет чувства, что вчерашнего вечера просто не было? Или не с нами. Словно, не знаю, приснился странный сон? Призрачный, застывший вне всего замок, в котором сегодня призраки и мумии танцуют бал, - он поморщился. - Или это просто потому, что голова разламывается. Чёртов скоге с его... её кубком.
- Сон? - Эмма ненадолго задумалась, пальцами обводя уже совсем хорошо зарубцевавшийся шрам на плече Раймона. - Пожалуй, да. И еще ощущение неразберихи. Будто бы в голову накидали всего подряд, как неумелая хозяйка - в похлебку. Вроде бы и пахнет съедобно, но когда ешь - не понятно, что это: обрезок репы или свиной хвостик?
- Главное, чтобы не мешало потом чувствовать вкус правильной еды. Хотя бы со временем... - Раймон со вздохом сел в кровати, потирая висок. - А то у меня чувство, что мы всё ещё там, - подняв взгляд, он довольно кивнул. - Но есть и плюсы. Оно действительно подходит.
Эмма сморщила нос, выражая этим простым действием сложную палитру чувств, поднятых этим его замечанием, но улыбнулась. Тиара и в самом деле подчеркивала светлые волосы, изумруды весело перемигивались с топазами в солнечном свете, набрасывали золотисто-зеленую вуаль на глаза, придавая им слегка непривычный оттенок. Драгоценная нить требовала колье из тех же камней, но... Отчего-то ожерелья всегда напоминали ей невольничий ошейник. Гривна, подаренная Хродгейром, и вовсе была похожа на оковы. Дотронуться до этого украшения Эмма так и не решилась. Оно отчетливо пахло затхлой древностью, сквозило чужой печалью и чужой же злобой. И больше подходило для жрицы, нежели для Эммы Фицалан... Нет, для леди де Три - Фламберг. Два имени, скрывшие беглую послушницу надежнее крепостной стены, мягкой кошачьей лапкой пригладили сумятицу мыслей, вызвали ласковую улыбку. Пригладили - но не стерли. Быть может, оттого, что их обладатель и сам пах сейчас можжевельником, сквозь который отчетливо пробивались нотки замшевого недоумения.
- Но эту странную гривну я носить не буду, - в который уж раз заявила Эмма, поправляя тиару. - Позволь.
Пальцы, массируя и поглаживая, легли на виски Раймона, туда, где пульсировали жилки.
- Да разве кто-то заставляет? - голос звучал лениво и расслабленно. - Расплавить и продать, раз так. Или просто продать, если найти не слишком щепетильного ювелира. Может быть, и в Лондоне, если поедем через него, - Раймон усмехнулся. - Может быть, даже получится не тратиться на трактир.
Эмма продемонстрировала кончик языка и рассмеялась, понимая, что Раймону трудно удержаться от того, чтобы не уколоть этой её бережливостью, проистекающей, впрочем, не от жадности или прижимистости, а от нежелания ждать и волноваться, когда он уходит выполнять свою опасную работу. Но, право, после забытого во времени особняка Грейстоков посещать еще один знатный дом, на что, несомненно, намекал Раймон, не хотелось. Таверна, по крайней мере, не подразумевала наличие утомительнейших условностей и правил этикета, которые они были вынуждены соблюдать. Ну, а резиденция Ордена, если он говорил о ней... Пожалуй, хоть ей и любопытно было бы взглянуть на место, где рос и воспитывался Раймон, хоть там и был Бойд, окруживший их обоих отцовской заботой, какую Эмма не знала никогда... Но, все же, это снова были церемонности, которых не хотелось.
- Если это необходимо, - смиренно согласилась она, ласково скользя ладонями по его вискам и щекам, сгоняя боль к плечам, - я бы, пожалуй, предпочла бы теплую и небольшую комнатку в трактире покоям в очередном дворце. Но нам сначала надо уехать отсюда. Я не стала тебя будить и, пожалуй, зря...
Шум за окном, доносившийся издали, подтвердил её слова.
Рыночная площадь перед церковью была заполнена людьми и гробами. К тому моменту, как Эмма и Раймон подошли к окну, на плечи одетых траурно и торжественно мужчин опустили золоченые, покрытые белым полотном, носилки. В обугленных останках на них угадывался отец Августин. Неприглядность страшной его смерти скрыли бело-черные одежды наподобие тех, что надевают при постриге.
- Они его как великомученика чествуют, - Эмма говорила с холодной отстраненностью лекарки, не испытывая ни отвращения, ни ненависти, ни жалости.
- Мучения были велики, но сомневаюсь, что ему это поможет, - в тон ответил Раймон, оглядывая сцену. - Получается, Клайвелл в детали не вдавался, или ему не поверили. Пусть. То, что от него осталось, либо внизу, либо в чёрных стенах. Ты думаешь, нам станут мешать уехать? После того, что видели в церкви?
- Не думаю. - Эмма вздохнула, прижимаясь щекой к руке Раймона. - Они сейчас должны его или на кладбище унести, или в раку для мощей... хм, жаркого? Им не до нас. И, боюсь, вряд ли они вняли словам Джеймса.
- Тогда пусть. Во что они верят - и верили - меня тревожит мало. А считают монстрами - и дьявол с ними. Не привыкать. Позволяет не торговаться лишний раз, - он отвернулся от окна, за которым процессия медленно двинулась по улице. - Тогда: в Лондон. Обналичить чек, перевести часть денег в другие чеки. И снять тёплую комнатку в трактире - или же остановиться в Ламбетском дворце. По крайней мере, так меньше людей и не очень вокруг - после Грейстоков-то. Хотя, признаться, этот вариант меня не слишком радует. Уж очень странно отнёсся в тот раз архиепископ. Точно не как к простому наёмнику.
- А как к кому?
Странностей, пожалуй, было довольно. Особенно - после Грейстоков. К тому же, архиепископу нужен был венец Альфреда, с помощью которого великий король остановил иноземных захватчиков. И все эти новые древние боги были при дворе, между прочим... Иногда бывает так, что достаточно двух строчек, чтобы понять, каким будет рисунок вышивки... Впрочем, Кранмер не был похож ни на короля древности, ни даже на его потомка.
- Не могу сказать даже. Пригласил с ним поужинать. Обеспечил одеждой - и не рабочей, а дорогой... ты и сама видела. Слуга обращался чуть ли как с членом семьи, а не подозрительным типом, который завтра уедет искать давно пропавший артефакт.
- Архиепископ славится своей помощью страждущим...
Эмма с недоумением уставилась на Раймона. На страждущего он не был похож никогда. На нахала, способного смутить послушницу, готовую принять постриг - всегда. На лорда, даже принца крови - большую часть времени. Она вздохнула, подавая ему приготовленную с вечера рубашку. Бежала ли она бы с этим подозрительным типом? Пожалуй, что - да. Выбора у нее все равно не было. Впрочем, теперь его тоже не было, но это казалось настолько естественным, что даже думать об этом не хотелось.
- Страждущим - конечно, - не стал спорить Раймон, поспешно одеваясь, словно ему здесь оставаться лишнее время не хотелось тоже. - Помощь мне и впрямь требовалась. Но сажать за свой стол, укладывать в гостевой спальне? Излишняя помощь, разве не так? Покормить можно в людской, задание дать там же, одежду-оружие попроще. И я тогда так и не спросил, зачем ему венец. Впрочем, подозреваю, Его Превосходительство и не ответил бы. А ведь интересно, особенно если вспомнить этих чёртовых старых богов. Слишком уж совпадение.
- Совпадение, - согласилась Эмма, отчего-то даже не удивляясь сходству мыслей, - но, по крайней мере, странности архиепископа и его домочадцев прояснить будет проще. Если, конечно, мы остановимся в Ламбете. Раймон, - она помедлила, поправляя воротник рубашки, тщательно, вдумчиво разглаживая каждую складку, легко касаясь шеи, - я не уверена, что хочу знать, откуда ты так хорошо наслышан об обитателях Доков, и за что ты оказался в тюрьме. И почему на помощь пришел архиепископ, а не магистр. Но... быть может, ты ему кого-то напомнил? Или умеешь и знаешь что-то такое, что делает тебя ценным в глазах милорда Кранмера?
- Выживать умею, этого не отнять. Несмотря на все попытки сгинуть то на тракте, то в городе. Думал, в этом всё и дело, что прежние, кого посылал - а ведь не первый я, наверняка - сгинули по дороге. Михаилиту... ну, нам многое проще. Но теперь, когда ты сказала... - он задумался, постукивая пальцами по уже заряженному заново поясу. - Что-то такое, может, и было. А, может, и всё вместе. Чёрт его разберёт. Будет время - распутаем. Но вот ещё. Карту я помню не сказать, что хорошо, но всё же. Куски гобелена хранились в Бермондси и в Кентрбери. Помню, ты говорила, что непонятно, почему их разделили, ладно. Но если примерно представить направление, провести линию через аббатство и монастырь, чудится мне, что упрётся оно как раз в Глостер. Если не в сам собор, где похоронен сэр Роберт.
Эмма отпустила воротник, суетливо пригладила жесткую вышивку оверкота, задумчиво покрутила резную пуговицу, приятным покалыванием отозвавшуюся в пальцах. Гобелены с жизнеописаниями Альфреда Великого были, несомненно, ключами к этому треклятому венцу. И, похоже, еще и вратами для Морриган. Поежившись от мысли о вратах и последовавших за ней воспоминаний о своих кошмарах-яви, она вздохнула, обнимая Раймона.
- Не забывай об этом умении. Пожалуйста.

Памятная хижина в лесу встретила их приветливо, точно добрых знакомых. Кажется, с тех пор, как они покинули эти стены, здесь никто и не останавливался. Все также висела занавеска из дерюги, повешенная Эммой, все также лежал на стуле аккуратно сложенный хабит. Эмма с легкой улыбкой взяла его в руки, расправленным приложила к груди. С тех пор, как она с радостью оставила облачение здесь, прошла всего неделя с небольшим. А казалось - что целая жизнь. За это время они ухитрились навлечь на себя проклятие глейстиг, побывать на черной мессе и чуть было не посетить бал мертвецов. Испытать кошмары во сне-наяву. Научиться если не доверять, то хотя бы осознавать свое единение, и - с радостью позволить свершиться тому, чего она так боялась, оказавшись впервые в этой хижине, впервые засыпая в объятиях Раймона. Здесь, в этом маленьком, хлипком домике, за стенами которого, как и тогда, слышался лишь шум ветра в кронах деревьев да зыбкая тишина снежного леса, она впервые начала понимать все наслаждение быть свободной и... говорить. Хабит, с ожесточением скомканный, полетел в очаг. Следом за ним туда же отправился и старый чепец, больше напоминающий грязную тряпку. Если уж и покрывать голову чем-то, то пусть это будет тиара, которую выбрал ей человек, чью фамилию она теперь носит. Старый передник, покрытый пятнами отваров и застарелой крови, задержался в руках чуть дольше облачения. В нем были заключены невыплаканные слезы Эммы. В нем жили невысказанные слова, тяжелые мысли, утомительные молитвы. Но, все же, оказался в очаге и он, жалобно глядя на свою хозяйку темными пятнами. Прошлое не должно было мешать жить. Ни ей, ни Раймону.
Стукнула дверь. Увидев набросанную в очаг одежду, Раймон хмыкнул, встал рядом с Эммой, слегка касаясь плечом. И откликнулся почти эхом:
- Только подумать - меньше двух недель с того побега, а словно... И раны зажили. Заживают. Хорошая мазь.
В этом Раймон прав не был. Раны не заживали, да и разве может излечиться изъязвленная душа? Но они уже не болели. Облачение загоралось неохотно - прошлое не хотело оставлять её... их. И все же - загорелось, треща, рассыпая искры, вспыхивая желтым и зеленым, там где пламя лизало пятна на переднике, а казалось - что прижигая раны. От такого лечения оставались уродливые рубцы, стягивающие, обезображивающие. Ярко полыхнул чепец, и вместе с ним сгорели побои и молчание обители, страх наказания и страх быть собой. Отчаянно сожалея, что у нее нет ничего из дома, чтобы бросить в огонь тоже, Эмма обняла Раймона. И лишь целуя его, жарко и хмельно, она осознала, что дом сгорел вместе с Августином, на кресте. И этот пожар не опалил ее.

Даже когда они спустились вниз, переодевшись и немного отдохнув, ощущение устроенности не покидало. Подавальщица, тоже вся какая-то милая, уютная и пухленькая, немолодая, но со смешинками в уголках глаз, с добрыми морщинками, чисто и опрятно одетая, принесла гору снеди на нарядном бронзовом подносе.
- Без мяса жить практически нельзя, а с мясом жить заметно веселее, - пошутила она, ставя в центр стола горячую, пряно пахнущую копчением, вырезку. Островками выросли вокруг зелень, нарезанный причудливыми квадратами сыр, пахнущие домом булочки и невесть как сохранившаяся свежей темная, почти черная, крупная вишня, кажется, порадовавшая Эмму больше тиары.
- В поместье нужно будет разбить оранжерею, - задумчиво заметил Раймон.
Сам он, по заветам подавальщицы, с которыми был полностью согласен, уже занимался вырезкой, заедая её ломаными кусочками ароматного сыра. Островатый вкус его, смешиваясь с мясным соком, прикрытый сверху свежестью салатного листа, мог бы сбить с пути и святого. Раймону до святости было далеко, поэтому он отдавался искушению радостно и с нескрываемым удовольствием. Над Эммой, лукаво улыбнувшейся в ответ на его слова, кажется, довлели те же чувства. Впрочем, ответила она не раньше, чем очередная косточка легла в сложный узор, начавший проступать на дне тарелки.
- Придется нанимать старого и немого садовника, - даже не пытаясь скрывать смех, посетовала она, - чтобы на служанку не заглядывался.
Раймон разломил ещё тёплую булочку и, подумав, окунул в варенье. Давленые ягоды чёрной смородины, скорее кисловатые, чем сладкие, не напоминали ни о мёде, ни о востоке, зато как-то очень странно подчёркивали сыр. Странно, но вроде бы правильно. И даже хорошо. Прожевав и подумав, он предложил:
- Можно евнуха. Или двух. Служанка ведь и посторонними мужчинами интересоваться, к чему риск? Всегда есть какая-нибудь деревушка под боком, где живёт много парней, охочих до служанок. А тут ведь старая не сгодится.
- Дорого, - Эмма проводила взглядом очередной кусочек булочки, вздохнув, но от ягод не оторвалась, - и жиреют они часто. Лучше бы пару таких оленей, как у Грейстоков. Сами себя обеспечивают. Правда, оранжерею потравить могут.
Мысль оказалась неожиданной, но в чём-то очень практичной. Очень Эммы. Поданной с такого угла, что переводил воспоминания в совершенно новое русло, очищая их, делая какими-то - другими.
- Удобно, - признал Раймон. - Думаешь, они продадут несколько на развод? Только пары маловато будет. Хотя бы двух самцов и несколько самок.
- Пожалуй, не хочется проверять это, - нехотя созналась девушка, протягивая ему ягоду, - ни потом, когда поместье будет, ни сейчас. К дьяволу. Признаться, я думала, они их еще и едят. Но... они, кажется, чувствуют только очень сладкое.
- А-а! - Раймон невольно испытал облегчение. Тогда, в особняке он не связал слова Айме с тем, что на пиру никто толком не ел, но теперь всё встало на свои места. Проглотив ягоду, следом он прожевал кусочек мяса, приправленного чесноком и явно приготовленного под красным вином. - Бруха говорила, что, пройдя по этой чёртовой лестнице, теряешь вкус к жизни. Остроту, чувство, цвета. Что ж, обойдёмся слугами-мужчинами? Они хотя бы будут сами бегать в деревню, а не наоборот.
- А потом из деревни будут бегать разъяренные отцы девушек, - проворчала Эмма, с явным сожалением и алчностью глядя на уполовиненную миску с вишней, - или сами девушки. И однажды, вернувшись, мы обнаружим орду кудрявых мальчуганов, топчущих лужайки перед домом и портящих розы не хуже твоей лошади.
Лёгкое движение руки, и ягоды придвинулись ближе к Эмме. Сам Раймон, подумав, намазал варенье прямо на сыр и с удовольствием отправил в рот под изумленным 0взглядом девушки. В опустевшей на треть мисочке из светлой глины тёмные разводы складывались в причудливый рисунок, похожий на отражение в кривом зеркале какого-то очень удивлённого змееобразного создания с длинными вытянутыми лапками.
- А со служанкой они будут появляться прямо в доме, прежде, чем выбегать на лужайку и уничтожать розы. Придётся часто менять. От вторжения извне, по крайней мере, можно завести в поместье стаю лесавок или попросить у Бойда выводок гончих.
- Не могу больше, - со скорбным вздохом призналась Эмма, отодвигая от себя вишню, - и вообще, если буду столько есть, то Солнце не сможет меня нести. И вопрос нравственности слуг решится сам собой.
- Очень сомневаюсь, что это случится с ягод, - скептически отозвался Раймон. - Очень. К слову, о поместьях, слугах и рыцарстве. Смутно помню, что мне - и тебе, соответственно, тоже - полагается и герб. До сих пор не было толком времени подумать, что там изображать. И ещё девиз, - он с удовольствием разломил ещё одну булочку. К хорошей еде, хорошим комнатам привыкалось быстро, и оно того стоило.
Эмма, решившаяся, все же, на кубок вина и кусочек булки, жалобно покосилась на него.
- У тебя даже щита нет, чтобы герб носить, - напомнила она со вздохом, - и стяга тоже. И сомневаюсь, что какой-нибудь твари из леса будет интересно его разглядывать и раздумывать над значением того или иного символа.
- Герб можно нашить. На весь оверкот, чтобы ещё издали было видно, что цена - двойная. Тройная. Можно выбрать что пожутче. Жабдара того же.
- Лучше тогда сразу список цен, - проворчала девушка, с сомнением разглядывая подозрительную черную точку в румяной корочке булки. Точка, к счастью, оказалась угольком, но Эмма все равно отложила недоеденный кусочек на край тарелки, - и герб, и девиз одновременно.
- Нельзя, - Раймон с сожалением покачал головой, словно думал об этом всерьёз. - Тогда цена-то одна на всех. Никакого удовольствия вот как с Грейстоками. Или Тоннером. Того же Солнце мы бы тогда и не получили вовсе. Так что лучше рисунок. Стая лесавок, очень по занятию... хотя они негеральдические, но...
- С Грейстоками и без того удовольствия не было. А геральдические... Единороги, - девушку заметно передернуло, - и лучше бы их эти самые лесавки сожрали. И девиз при этом "Sic faciet omnibus".
- Лесавки, загоняющие единорога... пирующие на останках единорога. Хм...
- Я это даже вышью, - оживилась Эмма, - и еще тебе нужна будет фибула с гербом на плащ. Как раз и гривна эта ужасная пригодится.
- На фоне горящего монастыря... хотя вот такое могут не одобрить, конечно. Лучше просто. И гривна эта... - Раймон поморщился. - Да, стоит она достаточно. И лучше продать, чем переплавить на что-то другое. С некоторых пор то, что относится к старой вере, как-то настораживает. Так что - избавиться и достать что-то чистое.
- Причем - для тебя, - судя по упрямому тону, Эмма заранее готовилась возражать против очередного украшения.
Взгляд Раймона скользнул по открытым её рукам, по обнажённой шее.
- Там и тебе хватит. Браслеты, колье, чтобы к тиаре... ещё несколько колец, пожалуй...
- У меня есть кольцо, - девушка, вздернув бровь, продемонстрировала палец, на котором изумруд перемигивался с огнем камина, - иное мне не нужно. И браслеты с колье не нужны тоже. Для чего ошейник и оковы?
Раймон улыбнулся и оглядел едва уполовиненный завтрак почти с такой же тоской, с какой Эмма смотрела на вишню.
- Ещё серьги забыла.
- А серьги будет носить Роза! - Мечтательно ответила Эмма, с интересом прислушиваясь к разговору мужчин чуть поодаль, оживленно обсуждавших турнир, который вот- вот должен был начаться.
- И это будет самая дорогая лошадь в округе, - заключил Раймон и, не выдержав, рассмеялся. - Странная женщина, Эмма. И это - хорошо.

7 января 1535 г. Тракт.

Эмма ехала молча от самого Лондона. Да и там, пояснив парой слов, что произошло, больше не говорила. Молча и споро собрала сумки, помогая себе коленом, уминая особо упорно отказывающиеся укладываться вещи. Сердито нахмурив брови, долго застегивала неисчислимое множество мелких пуговичек на перчатках, не позволяя себе помочь. И молчала. Точно только что из монастыря вышла. Морщилась, как от боли, осторожно поводя плечами. Зябко ежилась, когда ветер сметал колючий снег с деревьев у тракта. Но, наконец, не выдержала, когда они отъехали уже достаточно далеко, за королевский лес и даже миновали пару деревушек.
- Можно к тебе? - Жалобно попросилась она, подводя Солнце ближе, - меня будто на части разрывает.
Лес, перешептывающийся тихими, шуршащими голосами, на мгновение замолк, прислушиваясь к ее голосу - и оживленно загомонил, будто обсуждая услышанное. Глухо каркнул ворон, веселым треском ему вторили сойки и сороки, глухо застучал дятел в свой лесной барабан.
Ситуация не нравилась Раймону ещё со вчера. А ещё у него чесались руки. Невзирая на слова Эммы о том, что её брат не виноват и точно так же ошарашен. Невзирая на то, что он и сам видел выражение лица Ричарда Фицалана в тот момент, помнил его слова, тон. И всё же, всё же этот человек пришёл с некой целью. Слишком ловко он играл словами, пусть и не ясно было - зачем. Пусть и не ждал такого исхода - но ведь рассчитывал на какой-то иной? Совпадения. От одного слова хотелось морщиться, и он улыбнулся Эмме:
- Конечно. Семейные встречи всегда волнительны.
Снять девушку с седла и усадить перед собой было несложной задачей. И снова напоминало о времени в монастыре. Разве что теперь не приходилось беспокоиться о наказаниях. Но и беглая послушница, кажется, все же исчезла без следа. Не сидела та Эмма в седле, как влитая, не прижималась к груди так плотно, будто желая врасти. И уж точно - никогда не позволила себе бы этот поцелуй, пахнущий зелеными яблоками и мятой. И тело под плотной тканью, которой словно не было, ощущалось иначе тоже.
- Так хорошо, - пальцы девушки начали привычный уже путь по вышивке оверкота, - совсем хорошо.
На ясене слева мелькнул арбалетный болт с куском красной тряпки - так братья помечали места с недочищенными логовами тварей. Но лес шумел как обычно, не умолкая, сороки стрекотали спокойно и ровно, ворчливо переругивались воробьи.
Раймон, мысленно перебирая тварей, которые могли становиться невидимыми или умели маскироваться настолько хорошо, что не потревожили бы лес, провёл пальцами по рёбрам корсета, будто по коже.
- Разрывает - как тогда, с кошками? Иначе?
- Как будто руку пытаются оторвать. Назад тянет. Тянуло, - Эмма прижалась еще плотнее, вздохнула, - уже прошло.
Через дорогу неторопливо, перебирая лапами, будто исполняя сложные танцевальные па, просеменила мшанка, напугав Солнце. Жеребец всхрапнул и ткнул Раймона под локоть теплым носом, точно намекая, что он бы тоже непрочь, вслед за своей всадницей...
- Вот так, просто? Это хорошо. Интересно, каково сейчас твоему брату, - изгнать из голоса толику мстительности Раймон даже не пытался. Сознательно, или нет, а этот чёртов рыцарь был виноват. Снова. И то, что его самого разговоры скорее развлекли - язвить сэр Ричард умел и явно любил - не имело к вопросу никакого отношения.
"Видел он сестру разок, да уж".
- Надеюсь, похуже, чем просто ощущение, что отрывают руку.
- Похуже, но, - Эмма подняла на него глаза и ласково погладила по шее, - он ведь тебе понравился. Особенно, после этого жеста.
С этим согласиться было легко. И, в принципе, согласие ничего не меняло тоже. Он улыбнулся девушке.
- Конечно. Особенно после этого жеста. Но это не повод позволять... - Раймон махнул рукой в воздухе, подбирая слова, - чтобы дым проникал слишком глубоко под стекло. Нарушает правила игры, так? Поэтому плакать по нему я не стал бы тоже.
Вороны в отдалении подняли грай, перекидывая голоса, точно письмо, точно послание. Дорога впереди подернулась зыбким, жемчужным туманом. А может быть, то был и не туман вовсе. Эмма вздохнула и вздох по ноте, по шороху, по каплям медленно скатился жемчужинами, запутался в гриве лошади...

Вороний, разочарованный и злобный, грай умолкал в лесу. Просеменила обратно мшанка, выражением морды отчего-то напомнив Бойда, а Эмма облегченно вздохнула, обнимая за шею.
- Убей ее, - вопреки словам, голос девушки дрожал,- надоела, право. Я ведь не знаю, как это работает. Понимаю только, что ты зовешь - и откликаюсь, точно свечу в окне зажигаю. А идешь ты сам.
- Сам, сам, - откликнулся ворон, крупный, иссиня-черный, с серебряными кольцами-браслетами на лапах, с ветки ясеня, - сам, сам.
- А я, получается, иду на свет, - продолжая говорить, Раймон снял с седла новый арбалет и спокойно, не торопясь взвёл. Воздух вокруг подрагивал от морока, и он точно знал, что видит ворон: двух человек, занятых только разговором. - И убил бы с удовольствием, да найти бы способ. В том... там, где я был, говорили, будто я её прикончил. Жаль, не подумал спросить, как именно.
Выстрел оказался точным. Болт смахнул птицу с ветки, оборвав карканье на полузвуке.
- Жаль, - согласилась Эмма, аплодируя выстрелу, - еще долго терпеть ее назойливость, значит.
Ворон трепыхался в снегу, коротко вскаркивая в агонии. Из заснеженных кустов высунулась морда очередной мшанки, но ни люди, ни птица ее не заинтересовали.
- Древние богини, - слова прозвучали как ругательство. Раймон спрыгнул с лошади и, после некоторого колебания, снял с поджатых лап птицы серебряные кольца и подкинул на руке. Украшения отзывались в пальцах покалыванием, и он хмыкнул. - Зачаровано. Интересно, как. Явно не на то, чтобы отбивать стрелы.
На мшанку Раймон бросил только короткий взгляд. Одна или две были ему неопасны, да и в период размножения эту нежить волновало иное. И, опять же, за них никто не платил. Даже не предлагал.
- Придётся терпеть, - согласился он с запозданием, и вздохнул. - Кто знает. Венец, вроде бы, её дар. И артефакт, вроде бы, сильный. Глядишь, если найдём, пригодится. Прежде, чем отдавать.
- В этот раз она хотя бы ворона здесь не досчитается, - в голосе Эммы звучало злорадство, но посматривала она на мшанок с заметным беспокойством, - а вот эти... зверушки, они всегда такие любопытные? Их так лошади интересуют, точно никогда ничего интереснее не видели.
- Не должны бы, - Раймон ещё раз критически оглядел тварюшек и нахмурился. Те действительно не проявляли желания поохотиться, но... он вспрыгнул в седло. - Пожалуй, не стоит искушать их лишний раз.

Мшанки сопровождали их почетным караулом при королевской чете, мелькая рыжими спинами в придорожных кустах, часто показывая мордочки и перевякиваясь звонкими, тявкающими голосами. Сзади им отвечали также - звонко и задорно, заставляя нервно всхрапывать Солнце, а Эмму, пересевшую на своего коня, с ворчанием успокаивать его. Продолжалось так довольно долго, пока дорога, вильнув, не уперлась в развилку. Столб с деревянным щитом пояснял четкими надписями, вырезанными на нем, что Глостер - налево, а направо будет местечко Чедворт с одноименным поместьем. До деревеньки выходило ближе - не больше получаса езды. И Раймон не помнил, было ли, где переночевать дальше по дороге к Глостеру. Устраивать лагерь в лесу, где свободно бегают непуганые мшанки, не хотелось тоже. И возникали вопросы, как же тут живёт эта чёртова деревня. Городок. Или что там ещё. Ответы, которые возникали тоже, не нравились. И всё же он со вздохом мотнул головой направо.
- Не могу сказать, что мне не нравится компания, они почти умильные, но всё же ночевать лучше в кровати.

Безымянная таверна где-то в лесу под Глостером. 8 января 1535 г.

Ночной перегон, длинный и утомительный, в усталой валкой рыси лошадей, в неверной, зыбкой дреме, когда опостылевшее седло кажется одновременно и неудобнейшим одром, и мягчайшим ложем, под тонким растущим месяцем, окруженным зябкими звездами, закончился к утру. В таверне, окруженной частоколом из бревен, иные - в рост человека, иные - выше, держащим крепкие ворота. К частоколу, забор-в-забор прилегала деревня, скорее - городок, огороженная столь же надежно. Но если в таверну пустили, то ворота селения, по раннему времени, были заперты. Сама таверна, разительно чистая после чедвортской, поставленная из чисто ошкуренных бревен в сруб, крытый корой и соломой, была приятно теплой и уютной, хотя и не роскошной. Одна комнатка на верхнем этаже, с узкой кроватью, без камина, но с трубой от него. Ванны здесь отродясь не водилось, но нашелся достаточно большой таз, в котором мыться пришлось по очереди, помогая друг другу. И все же - здесь было тихо и не было излишней благодати в виде блох, вшей и клопов, которых мнительная Эмма после Чедворта видела в каждой подозрительной точке на стене, о чем незамедлительно сообщала. Общий зал был пока пуст, хотя, по уверениям хозяина, больше похожего на пирата, чем на содержателя придорожного трактира, к вечеру он наполнялся так, что "сплюнуть некуда".
И правда, когда они, выспавшись до полного ощущения тяжелой головы и той приятной усталости, что всегда следует за хорошим отдыхом, спустились вниз, подгоняемые голодом, в зале было сложно найти пустую лавку. В одном из углов сидела на первый взгляд пьяная компания, сдвинувшая сразу три стола, гогочущая и сыто, осоловело посматривающая по сторонам трезвыми, оценивающими взглядами. Одеты ее члены были пестро и разнообразно: богатые шелковые рубахи соседствовали с потрепанными штанами и вовсе дырявыми сапогами. Но зато - у каждого на поясе висел длинный нож. В другом углу пригорюнился молодой наемник в драном и грязном колете, тоскующе глядящий в полупустую кружку с ромом. Раймона он оглядел мельком, а вот на Эмму уставился с интересом, хотя девушка и надела свое рабочее платье - закрытое, под шею. И даже соорудила из шали нечто вроде скромного платка на голову, прикрывающего косу.
Подавальщицы здесь не было, еду здесь разносил сам хозяин. Впрочем, здесь не было и вина, а тот эль, что подавали, лучше было не пить вовсе. А ром пах так крепко, что Эмма, по виду, захмелела лишь от запаха. Да и еда... Колбаски были подозрительны, а уж когда девушка, подцепив ножом, вытащила изнутри клок чего-то, отдаленно напоминающего отварное крыло криксы... Пожалуй, съедобна была лишь овсянка, хотя и напоминала своей склизкостью и отсутствием соли ту, которой кормили в Тауэре.
- Бывал я и в менее подозрительных местах, - заметил Раймон, без особого интереса ковыряя кашу. Взятое с собой сушёное мясо выглядело, как ни удивительно, привлекательнее. - Трактир посреди нигде, с небольшой деревушкой, которая ну никак такому месту выручку не сделает. Путников мы повстречали раз-два, а третьего и не вспомнить.
- Вон тот, в рваном колете, - Эмма с грустью посмотрела на кашу, но к ней не притронулась, - что смотрит так жадно... Он еще и сожалеет о потерянном времени, и очень ярко чувствует под рукой гобелен.
- Гобелен, да? - Раймон краем глаза оглядел мужчину и хмыкнул. Получалось, что он бывал в монастыре и встречал там Эмму? И касалось его дело гобелена... иначе и такой связи не возникло ли. Но откуда бы? Даже Ричард Фицалан с трудом её узнал в новом облике. - Ты не видела его в Бермондси?
Девушка покачала головой, решительно отодвигая от себя щербатые, но чистые тарелки с едой.
- Я ведь не выходила к гостям. Эмилия или Магдалена. Если только в лекарской был, но страждущих всех не упомнишь. Да я и не запоминала - зачем?
Наемник, меж тем, уцепил свою кружку с дрянным элем и, не спрашивая позволения, плюхнулся на лавку рядом с Раймоном.
- В Глостер? - С любопытством поинтересовался он.
- Вот молодёжь, - покачал головой Раймон. - Раньше хотя бы представлялись сперва. О погоде говорили. О том, как паршиво кормят в забегаловках, и как тяжело найти приличную компанию. А уже потом приставали со странными вопросами, на которые хочется не ответить, а задать свои.
- А и спроси, - чуть нетрезво согласился наемник, - отвечу. Девочка-то с клятого монастыря, дери мать-настоятельницу черти на том свете да под волынку!
- Настоятельница, увы, ещё не там, - меланхолично кивнул Раймон, мысленно посылая к дьяволу все совпадения разом. Глостер... - И девочку ты, значит, там углядел, и гобелен посмотрел... и до Глостера уже, небось, проехал?
- Проехал, - кивнул головой тот, - и решил, что ну их всех в задницу к Вельзевулу. Потому как не будь я Джон Тоуша, если оно мне все уперлось.
Раймон покрутил имя в голове, но память молчала. Ни о ком таком он никогда не слышал. И при этом едва ли Кранмер отправлял этой дорогой простых и ничем не примечательных людей. И ведь узнал...
- А что именно не упёрлось - не расскажешь? Чтобы, так сказать, время сэкономить. Потому что у меня тоже начинает появляться ощущение, что оно и мне не слишком надо. Ещё эля?
- А тем, что третий чертов гобелен - в дьяволовом Бермондси. А я что - крайний, туда-сюда бегать и в загадки играть?
- Третий? - Эмма, видимо, не смогла сдержать удивления. - В обители нет третьего гобелена!
- А с этим? Как его? Архистратигом! - Джон Тоуша посмотрел на Эмму и подмигнул Раймону, - а удобно, да?
- Незаменимо. Надо было свою красть. Хотя бы вон Эмилию, - беззлобно проворчал Раймон. Наёмник ему, скорее, нравился. То, что он говорил - нет. Чёртовы гобелены. Это было почти обидно. Он на миг понял Джона - возвращаться не хотелось смертельно. Даже не учитывая того, что Джеймс Клайвелл рассказал про случившееся в монастыре. Да и уцелел ли тот гобелен? Он тяжело вздохнул. - Архистратиг-то тут причём?
- Эту вешалку? - Тоуша с удивлением воззрился на него, залпом допивая кружку, - да у нее заразы, должно быть, больше, чем у крысы в Доках! А архангел, как мне человек умный в Глостере заобъяснил, он воитель, который всякую пакость и зло изгоняет. И, значит, покровитель этого долбаного великого короля.
- Значит, нужен этот треклятый гобелен... - Раймон отодвинул собственную непочатую кружку. Его не устраивал уже один только запах. И, несмотря на новости, всё больше тянуло в Глостер. Горячая вода. Вкусная, хорошо приготовленная, приправленная еда. Отсутствие чёрта по дороге, и да пусть он, мать его дьяволица, достанется кому-нибудь другому. Проезжают же там не так занятые архиепископами, древними богами и богинями братья? Должны. Просто обязаны. Он сочувственно покачал головой. - Значит, решил больше в эти игры не играть. А ведь сколько же мотаться пришлось!..

Тоуша подавился ромом и звучно закашлялся, бережно ставя кружку на стол.
- Я не буду говорить, что цена чрезмерна, - задумчиво сообщил юноша, сочувственно наблюдая за наемником, - и если за приятную прогулку в компании вашей милости мы готовы заплатить тридцать фунтов, то за тварь... К счастью для нас, к сожалению для вас, мы слегка знакомы с расценками Ордена, а потому - сорок фунтов.
- Сразу видно, что слегка. Во-первых, уложения меняются, потому что цена денег меняется тоже. Во-вторых, цена зависит от обстоятельств, а тварь эта гадостна просто на изумление. И, вероятно, вредна для души. Так что - никак не меньше девяноста пяти, только из уважения к богоугодному делу. За сорок фунтов я могу разве что дать совет: грязи они не любят. Так что, одежду погрязнее и попахучее - и скорее всего тварь не пристанет. В крайнем случае - пожуёт и выплюнет, - Раймон сокрушенно покачал головой и коснулся пальцев Эммы. - Грязь, молитва и искренность перед лицом Господа и людей, так, миледи?
- Перед лицом Господа, который слышит нас, — ответила чуть побледневшая Эмма, торжественно кладя свою руку на его, — и прощает все, каждую мелочь, незаметную даже нам самим.
- Шестьдесят, - вздохнул юноша, подпирая щеку ладонью, - перед лицом Господа и во имя Его.
Рука Эммы дрогнула чуть нервно, захватила тесным кольцом запястье Раймона.
- Уже ближе к настоящей цене, - порадовался Раймон. - Пожалуй, пойду навстречу. Ради Господа, который видит всё, и без ведома которого даже волос не упадёт с головы, не говоря о шиллинге из кошелька - девяносто.
- Хорошо, - юноша согласился так неожиданно, просиял такой искренней улыбкой, что вздрогнула даже Эмма, вцепившаяся в запястье отчаянно, будто боясь потерять.
- Милорд муж мой, - девушка говорила четко и очень спокойно, заставляя вспомнить о Берилл, - богобоязненный христианин должен убояться преисподней и мук ее. Грех сие - торговаться, как купцу.
Ножка в замшевом сапожке скользнула по его ноге, легко постучала носком по пластине сзади и резко опустилась вниз, по пятке, явно указывая направление. Под каблучком гулко и пусто стукнули доски пола.
- Ага, - протянул Раймон и улыбнулся снова. - Приятно иметь дело с понимающими и щедрыми людьми. Ну, что же. Оплата после работы, как полагается. И кого, значит, сопровождать предстоит?
- Меня, - просто ответил юноша, пожимая плечами и улыбаясь в ответ, - Сэм Кленовый Лист, к вашим услугам.
"Очень ценный человек. Следовало просить двести. Особенно в случае когда, кажется, платить предполагается вовсе не деньгами. Интересно, будет ли комитет по встрече у Глостера?".
Куда любопытнее при этом была мысль о том, не захотят ли опытные в расхищении церковной собственности и не скрывающие этого товарищи оставить себе ну вот хотя бы заложницу.
- Михаилит Фламберг. И выехать хочется как можно скорее, - полуутвердительно заметил Раймон. - Скажем, через час.
- А миледи с нами едет? - Согласно кивая, полюбопытствовал Кленовый Лист. - Опасно ведь. Может быть, госпожа соблаговолит остаться здесь?
- Нет, - бледность Эммы исчезла под возмущенным румянцем, - это неприлично.
- Разумеется, едет, - добавил Раймон, удивлённо подняв бровь. - Мы с миледи неразлучны. И, как видите, всё ещё живы, несмотря на опасности.
- Дело ваше, - согласился Сэм, вставая из-за стола, - я не заставлю вас долго ждать.
Он ловко и быстро вылез из-за стола, ребята-горошины последовали за ним, жадно поглядывая на Эмму.
- Хочешь совет? - Задумчиво, тихо и абсолютно трезво спросил Тоуша, болтая в кружке ром и с интересом разглядывая, как в нем плещется какая-то веточка. - Бесплатный?
- Кто ж откажется, - не менее тихо ответил Раймон.
- Смотри перед Глостером в оба глаза. И Сэма не отпускай, пока не заплатит. Когда отдаст деньги - уже не опасно, - доверительно сообщил наемник и резко отодвинул от себя кружку. - И не верь, что монеты здесь. Всё в Глостере.
Эмма согласно кивнула, подтверждая правдивость его слов.
Раймон медленно кивнул тоже. Про осторожность было понятно и так, но всё же искренность и желание помочь там, где Туоша был совершенно не обязан этого делать - стоили дорого. Очень. Особенно здесь и особенно в ситуации, когда наемника за прояснение правил игры, скорее всего, по голове бы не погладили.
- Очень ценный бесплатный совет. Благодарю. И интересуюсь, чего Джону Тоуша не хватает для полного счастья в этом славном месте? В порядке, - он усмехнулся, - хотя бы и гобеленного братства.
- Гленголл не хватает, - с такой же усмешкой ответил наемник, - если доведется, передай Ю, что Двойку вытащить нужно отсюда. Она поймет.
Юшка-Ю. В круге бандитов, убийц и контрабандистов - чёрные миндалевидные глаза, горящие возбуждением от драки и азартом. Ива, больше похожая на гибкий клинок.
- Доведётся. Передам. Бывай, Джон Тоуша.

Адлет выскочил из леса на дорогу почти сразу, точно подтверждая ее слова. Тени, игравшие на тракте, будто отшатнулись от него, потянулись к ногам Раймона, испуганно сжавшись, разрушив сложный орнамент. На выдохе помянул дьявола Лист. Впрочем, причины у него на то определенно были. Великолепное, мускулистое, широкоплечее тело мужчины у чудовища плавно и органично переходило в собачьи ноги, пушистые и лохматые, с забавным хвостом-колечком и несомненными признаками мужского пола. На голове красовались заостренные уши, а в желтых глазах плескалась ярость. Ни тени осмысленности. Ни искры разума. Человек-пес потянул воздух носом, что выглядело особенно жутко, ведь нос у него оставался человеческим и зарычал, демонстрируя неожиданно крупные и острые зубы.
"Мерзкая тварь. А всё же - ты думаешь. Хоть как-то. Или, хотя бы, реагируешь".
Собакообразная тварь нападать не спешила, и Раймон, медленно заняв позицию между людьми и монстром, ухмыльнулся, не показывая зубов, прямо в горящие злобой глаза. Свита мшанок оставалась позади, возможно, рассчитывая на остатки добычи, и это пока что играло на руку. Мелочь вряд ли будет вмешиваться прежде, чем крупный хищник не насытится. С животными работать мороками зачастую было сложнее, чем с людьми, несмотря на вроде бы те же органы чувств. Проблема заключалась в тонкостях. И привычках конкретной твари. И ветер, как назло, упорно дул в спину. Раймон выдохнул, и рядом с ним и чуть впереди, на расстоянии руки возник ещё один адлет, чуть крупнее первого и темнее по окрасу. Походивший, отчего-то, на Ричарда Фицалана. Добавить запах чистого тела и шерсти... не слишком мокрой, потому что снег сухой... штрихом - запах из пасти... морок уставился на настоящую тварь, оскалился во весь рот и грозно зарычал.
Полоска серой шерсти на загривке у адлета встопорщилась жесткими иглами. Он снова потянул носом и недоуменно заскулил, мордой (лицом?) выражая непонимание и изумление. Но все же - отступил чуть назад, принюхиваясь, точно ища какой-то запах - и не находя его. Сэм Кленовый Лист громко и нервно вздохнул, перекручивая в руках щеголеватую плеть, чья рукоять была украшена жемчужинами и покосился на невозмутимую Эмму.
- Не хватает, - девушка говорила ровно и медленно, - ему, чтобы поверить, чего-то не хватает.
- Как и всем нам, - проворчал Раймон. - Почему это именно ему всё должно доставаться?
Он этого не чувствовал, но от морока должно было потянуть отчётливым запахом самца.
Вот теперь адлет, кажется, поверил. Он с готовностью, удовлетворенно зарычал и низко опустил голову, готовясь прыгнуть на соперника. Этого не выдержал Лист. Швырнув плетью в чудовище, он рванулся в сторону от лошади, через тракт, в лес. Молча и быстро. Тварь перевела взгляд на бегущего, радостно и азартно тявкнула и припустила за ним.
- Tolla-thon! - не сдержался Раймон, прыгая наперерез. Иногда ругательства Роба Бойда приходились как нельзя кстати. Несли, так сказать, дополнительные смыслы, которых порой так не хватало в английском. Меч на косом ударе с длинной руки глубоко вспорол бок твари, рассёк на выходе спину. - Стой, дурень, там же мша-...
Адлет, взметнув снег, развернулся невероятно быстро и с рыком кинулся из-под руки, целясь зубами в горло. Раймон, пойманный на вольте после выхода, отчаянно крутанулся дальше, подставляя плечо. Зубы твари скрежетнули по стали, а потом всё-таки зацепились, прошли кольчугу и впились в тело. Удар сбил обоих в снег. Раймон, выпустив рукоять бесполезного меча, коротко ткнул кинжалом снизу, под рёбра, и откатился. Адлет ещё пытался достать его когтями и клацал зубами, но жёлтые глаза уже затягивала пелена.
- Вот ублюдок!
Боли за азартом почти не чувствовалось, но Раймон знал, что рану придётся тщательно промывать, и желательно - сразу. Вот только выйдет ли...
Лист, вопреки здравому смыслу и ожиданиям, упрямо продолжал бежать в лес и лишь на кромке, там, где заканчивались кусты и начинались деревья, сообразил обернуться. И побежать обратно, очень быстро - за деревьями замерцали глаза мшанок.
- Глубоко прокушено? - Эмму, кажется, судьба Кленового Листа не волновала вообще. Впрочем, подходить или шевелиться она не спешила, лишь едва заметно перетаптывалась с ноги на ногу.
- Не слишком. Промыть бы, чёрт... - Раймон поднял меч и огляделся. Мшанки явно сжимали полукольцо. - Уходим, неторопливо и спокойно. За мшанок, господин Лист, - слово вырвалось почти шипением от злости, - вы нам не платите. А им и тут есть, что пожрать.
Кленовый Лист кивнул, с испугом глядя то на него, то на Эмму, неторопливо подошедшую с лошадями ближе. Впрочем, мшанки особого интереса к ним не проявляли. Гораздо больше их сейчас интересовал распоротый бок адлета. Первой, с утробным урчанием, оскалив блестящие белые зубы, в него вцепилась крупная, рыже-подпалая тварь, на спине которой даже во тьме отчетливо виделся крест. Следом, огрызаясь и щелкая друг на друга зубами, к ней присоединились остальные, разрывая тело своего недавнего кормильца на части, жадно глотая куски.