26 марта 1535 г. Бермондси, Большой Лондон.

Мерсер был похож на Симса, Тоннера и Гарольда Брайнса одновременно. Говорил он как хозяин "Зеленого Грифона": степенно, неспешно, но - порывисто, как Симс. Лицо его при том ничего не выражало - совсем, как у Брайнса. И речь тянулась и тянулась так нудно, что Раймона уже с первых фраз охватило жгучее желание схватить торговца за горло и вытрясти, наконец, дельные ответы. К сожалению, при всей её привлекательности, метода сия не гармонировала с тихой и спокойной улочкой Бермондси с аккуратными увитыми свежей зеленью почти по крышу домиками. Поэтому приходилось слушать. Как сэру Фламбергу, как михаилиту, вызванному торговцем и посланному Верховным, как Билберрийскому палачу или просто как Раймону де Три. Хотя и не хотелось. До смерти.
- Я так и сказал уважаемому верховному магистру, что только Фламбергу, сэру Фламбергу, мы откроемся! - зудел приятным торговым голосом Мерсер. - Беда, сэр Фламберг, как есть - беда! Началось-то всё с тех пор, как мистер Джеймс женился на этой, гринфордской. Уж чем ему наши девушки не угодили - неведомо, а только думается нам, что околдовала она его, по наущению Брушки-еврейки. Потому как с того всё и началось. Спервоначалу констебль еврейку привечать начал в управе. Говорят, всяко разно с нею - и на лавке, и под лавкой. Потом Инхинн эту бесстыдную приволок.
На этом Раймон временно перестал слушать, сохраняя на лице выражение сосредоточенного внимания. Инхинн. Палач-телепат на ведьму не походила вовсе. Еврейка - дело другое. Все знают, что всегда и во всем виноваты жиды. Конечно, Симсы и все прочие культисты культистами вовсе не выглядели, но таковыми являлись. Еврейка ведьмой выглядела по-определению. Делало ли это её не-ведьмой? Хоть убей, он не мог вспомнить эту самую Брушку, хотя через Бермондси приходилось проезжать частенько. Затворница? Это он мог понять. Но чтобы констебль привечал её в управе... ведьма или нет, а что-то необычное этой в девушке определённо было. Только вот пока что всё услышанное было лишь словами. Уверенными, с верой в сказанное, но и только. И даже если про лавку - правда, мужчинам, чтобы бегать от жены никогда не требовалось колдовства. Мысленно вздохнув, Раймон снова принялся тоскливо слушать, вежливо кивая.
- ... женился, и Хантера на ведовке другой женил, Клементине поганой. А уж потом и вовсе дела странные начали твориться. У коров молоко киснет, Персефона Паркинсон с лица испортилась, а в церкви шкодник завелся! А Брушку-еврейку видели, как в кошку она черную перекидывается, на крыше у миссис Аддингтон. Миссис Аддингтон и умри! И лихорадку тоже они наслали!
Лихорадка, насколько удалось выяснить, была делом некромантским, тянущимся от Бирмингема. Ходили слухи о тамошних катакомбах, о кладбище и об очень злом Армстронге. Чтобы устроить такое, неведомой Брухе - вот же подарили родители имячко! - пришлось бы так извернуться, что и кошки мало будет. Шкодники же...
"Ну почему они не вызвали михаилита помочь со шкодником?"
Чтобы узнать ответ, достаточно было взглянуть на серьезное, уверенное лицо Мерсера. Лицо человека, твёрдо знающего, что шкодники и прочее - лишь следствия промысла сил превыше тех, что на виду.
- А что, господин Мерсер, - прервал Раймон торговца. - Иные свидетельства есть? Видели ли, как летала она на шабаш, неся под метлой младенца али козла? Оскверняла ли кладбище?
Вопросы звучали дурной пародией на вчерашний разговор о мётлах, но улыбаться не хотелось. Лицо собеседника этому не располагало, даже при том, что выглядело вполне располагающим.
Мерсер, в свою очередь, прерываться посреди интересного повествования не желал. Он задумчиво, оценивающе оглядел Эмму, которой никто не предложил присесть, а потому она угнездилась сама. На коленях.

- Ну вот оно вам надо, господин Мерсер? - увещевательно начал Раймон, разглядывая ввалившихся в гостиную мужчин. Взведённые арбалеты внушали здоровое уважение, опаска во взглядах - надежду, а приколотая к груди толстого бородатого стражника сержантская брошь - тоскливую уверенность, что без крови не обойдётся. А висеть на воротах Бермондси ой как не хотелось!.. Впрочем, отдавать Эмму и сдаваться - не хотелось ещё больше. Изучать на примере местные традиции проверок и казней ведьм он не испытывал ни малейшего желания. Так что Раймон шагнул вперёд, сложив руки на груди, закрывая Эмму. - Зачем? Вы ведь слышали про Билберри, а здесь и ваша жена, дочь...
Мороки тянулись к фанатику - и бессильно опадали, скользя по кокону, изумительно напоминающему сомкнутые ангельские крыла. Уцепиться Раймон не мог - стоявший перед ним человек был полностью, совершенно безумен так же, как, верно, был безумен век назад Томас де Торквемада. Морокам не хватало места в разуме, полностью поглощённом верой. Стражники - дело другое. Арбалеты в их руках - тоже. Сталь луков, мёртвое источенное дерево ложей...
- У вас всех есть семьи, которые ждут, к которым хочется вернуться.
- И у вас есть семья, - в тон ему ответил Мерсер, - любящие батюшка, брат и племянники. Я думаю, они потом будут гордиться вами, когда очиститесь от ведьминской скверны вашей Берилл, вдохнув пепел её.
"Они все здесь безумны. Всё до одного".
И в этот миг хрусткой, прозрачной как зимний свет ясности, Раймон понял. Всё было наоборот. Мир вокруг - нормален. Безумен он сам. Безумен, как бруха на охоте, как кролик по весне, как... дьявол, как Гарольд Брайнс! Это объясняло всё. И взгляды, то издевательские, то сочувствующие, то смешки и разговоры - шёпотом, всегда шёпотом! Вы ведь не хотите довести опасного психа! - за спиной, и выражение лиц магистров.
И Бойд с его заботливой опёкой... конечно, ведь нужно следить, чтобы несмышлёное дитя не разбило нос об угол стола и не расплакалось. Нужно умиляться намалёванным картинкам и тому, что оно сумело вытереть себе нос платочком. Одобрительно кивать, когда оно гордо приносит красивую ракушку и взахлёб рассказывает об уточках в пруду. Морочник. Правду о них говорят. Правду. А он ведь гордился, погружаясь всё глубже, играл. Пускал молнии на потеху мальчишкам. Ступал из ловушки в ловушку, потому что давно не отличал реальности от мороков сознания. Убивал, сводил с ума. Хвастался безумием. Позволял Эмме...
В груди стало тесно настолько, что, казалось, он вот-вот сожмётся в точку, сложится в себя. Угрюмые стражники с зачарованными верёвками плыли к ним, как мухи в сиропе. Гул шагов сливался воедино, и дом начал медленно басовито гудеть в тон. А Раймон смотрел на ничего не выражающее лицо Эммы - сломанной монастырями ведьмы, эльфийского подменыша, разделившей его безумие, невозможность понимать, невозможность жить. Эмма. Невозмутимая, величественная, глядящая на мир с... оставаясь на месте, Раймон шагнул дальше в светлые глаза, глубже, в странное, ломкое любопытство, в душу, сочившуюся сквозь клетку реальности.
Отстранённо заметив, что стеклянные прутья изрядно проржавели, Раймон щёлкнул пальцами, и из груди жирного стражника с брошью высунулось алое жало стрелы.
Почти роды.
- Пойдем, милорд муж мой, - от холодного голоса Эммы пока еще живые стражники отшатнулись к двери, неловко толпясь и мешая друг другу, - мы не делаем людей теми, кем они стали. Только теми, кого считаем правильными.
- Идти, не позволив хозяину проявить должного гостеприимства?
Раймон посмотрел на стражников. Простые разумы. Ни толком веры, ни толком неверия. Просто - люди, которые пришли вязать и, при необходимости, рубить. Жечь. Резать. Первым полез за ножом пожилой мужчина с выкаченными глазами. Он невнятно подвывал, дёргался, но рука всё равно тянулась к поясу, медленно вытягивала длинный, чуть изогнутый клинок с костяной рукоятью. Странное, слишком богатое оружие. С востока? Но резать должно хорошо. И как же приятно мороки холодили пылающие от стыда щёки. Никогда больше.
"Раз стражник, два стражник, три стражник. Паук считает мух по дрожи паутины".
Комната полнилась шелестом металла о кожу, и Мерсер не выдержал, метнулся к нему, протягивая руки. Метнулся хорошо, мощно, быстро - и сунулся носом в сосновые доски пола. Дерево помнило, как росло, ему не было дела до новых богов. Оно просто радовалось новой жизни, охватывая смолистыми ветками ноги, оплетая руки.
- Знаете, господин Мерсер, так вышло, что всему самому интересному я учился у тварей. У полукровок-фэа, бандитов, грабителей, культистов. В общем, у всякого отребья, - Раймон встал над Мерсером, не обращая внимания на застывших с ножами в руках стражников. - Но кажется мне, пришло время учиться у другой стороны.

Город за дверью встретил вкусным запахом дыма и ярким светом, от которого пришлось прикрыть глаза ладонью - весеннее яркое солнце выбрало именно этот момент, чтобы выглянуть в просвет между клубящимися тучами. Частокол лучей словно копьями пронзил улицу вдоль, и в нём радостная деловитость горожан выглядела естественной, правильной. В Бермондси пришёл праздник, и люди текли к площади, переговариваясь, смеясь - может быть, резче, громче обычного, порой срываясь на крик и жесты, когда не хватало слов. Ярмарка после долгой холодной зимы. Ярмарка, какой давно не бывало в Бермондси. Заметив их с Раймоном, прохожие медлили, уважительно кивали, одаривали крёстными знамениями, а затем ускоряли шаг, чуть не подпрыгивая от радостного нетерпения и новой надежды.
- Свет истинной веры! - сухощавая седая женщина в траурном платке подскочила к Эмме и заулыбалась, схватив за руку. Глянула на одарившего её суровым взглядом Раймона и понизила голос почти до шёпота. - Я так волновалась! Как ты, рассказывай же скорее! Исполнено ли Господне дело?
Чужая личина была тесна, как платье, пошитое неумелым портным. Эмме хотелось сбросить её, оставить на дороге пышные перси миссис Мерсер, её тяжелые бедра, взлететь к небесам, раскинув тьму над королевством. Но пока - было рано.
Говорят, за каждым мужчиной, добившимся в жизни чего-то, стоит женщина, которая направляет, сподвигает и поощряет. За Раймоном стоять было - легко, сподвигать - не сложно, поощрять его - приятно. Жаль, что норманн не может надеть венец Альфреда...
- Сейчас время собирать камни, время сберегать, время сшивать, - строго поджала губы Эмма, - время исполнять Господне дело. Может ли случиться иначе, если Он простер длань Свою?
Женщина мелко закивала, так истово, что из-под платка выбилось несколько белоснежных кудрявых прядей. И потянула Эмму к площади, за всеми.
- Конечно, светоч, конечно. Да простит мне Господь слабость души моей. А как же, - она оглянулась на притихший за нарядными зелёными ставнями дом, - там? Где?..
Раймон укоризненно покачал головой.
- Верные вкладывают раскалённые камни в ладони, шьют пальцы вокруг, берегут, держат словом Божиим. Терпение, сестра, их приведут. Ибо просили мы - и было дано нам.
Чего только не просила Эмма у Господа от рождения. Добрых братьев, сытой жизни, хорошего мужа - ничего не дал Бог. Раймон пришёл сам, как мессия, понял невысказанное, отчаянное, увел - и просить не надо было. Она лениво улыбнулась горожанке, глядя на Раймона новыми глазами. Мир - несправедлив, жесток и безумен, но не так, как они. И если они не могут жить в ладу с ним, то миру придется учиться жить в ладу с четой де Три. Вот только к этому оставались помехи.
- Муж мой, где же наши излюбленные специи? Уж не развеялись ли они на сильном холоде, по ветру?
- Последний груз уже ушёл михаилитам, пусть эти безбожники порадуются напоследок - пока могут, - Раймон-Мерсер добродушно улыбнулся, как купец, предвкушающий и прибыль, и довольных покупателей. - А я посматриваю, поглядываю, вдруг что не так? Вдруг испорченный товар попался?
Вокруг постепенно собиралась толпа. Люди не приставали, не заговаривали, даже не смотрели толком, но просто шли рядом, сбиваясь всё плотнее в живой хвост, как у кометы. А женщина, семенившая рядом, полыхнула грязно-жёлтым облегчением от спокойного, почти насмешливого тона купца-праведника. И осмелела настолько, что потянула Эмму за рукав.
- Но, светоч, прости Фому Неверующую, я всё думаю... а ведь когда вернётся господин Клайвелл... нет, нет, я помню, что вы говорили, но скажи ещё раз? Пожалуйста? Мне спокойнее, когда слышу, - она вздохнула. - Ты такая уверенная...
От этого прикосновения стало мерзко. Не то же ли чувствует королева, когда чернь касается её мантии?
- Он очнется от наваждения, ибо Бог есть спасение, сестра во Христе.
Получилось совсем, как у матери-настоятельницы монастыря, который недавно перестал жить подле Бермондси. Но теперь Эмма осознавала - с неразумной паствой только так и говорят, потому что иного - не услышат. А Клайвелл, вернувшись, поймёт. И будет вешать на воротах. Напоследок. Пока может.

Вторая женщина - не Инхинн, а, видимо, та учительница, Фиона - вела себя иначе, почти как настоящая ведьма. Блестя глазами, она радостно рассказывала тащившим её мужчинам, как именно у них что отсохнет. Весёлый звонкий голос резал гам, как нож, и постепенно толпа на её пути смолкала и даже расступалась. Горожане крестились, многие совершенно богохульно делали знак от сглаза, и Раймон хмыкнул вслух, щурясь на солнце. Было что-то удивительно знакомое в этих чёрных глазах, хотя Фиону Грани он не то, что не видел никогда, а и не слышал о ней. Личико и масть чем-то напоминали галку... и какого дьявола с неё, содрав всю одежду, не сняли странную круглую и плоскую шляпку с ленточками? На околыше блеснули золотые буквы, и Раймон прищурился сильнее, пытаясь разобрать надпись.
"Спички детям не игрушки"?
На его глазах буквы поползли, размылись и составили новую фразу:
"Партия сказала: «Жечь!»"
И при этом - никаких мороков. Он подавил искушение протереть глаза рукой, но, видимо, изумление на лице Мерсера скрыть не удалось, потому что степенный толстопузый купец, идущий во главе новой процессии, виновато повёл плечами.
- Простите, святой брат. Одежду-то она с радостью даже сорвать дала, да и, - щёки его над бородой покраснели, и мужчина густо прокашлялся. - Да и просто дала, а вот шляпка бесовская - ни в какую. Сымаешь - а она снова появляется. А ведь ведьма-то нагой гореть должна, как, значит, на свет появилась. Думали уже, может, с кожей срезать да волосами, но Уилл тут говорит, что ладно, дескать, дьявол с ней, ярче будет.
Раймон степенно кивнул - дескать, и впрямь лучше, - а Фиона внезапно подняла голову и уставилась ему в глаза. И медленно улыбнулась.
- Все вы будете ждать. Ждать, не окажусь ли я под кроватью, в шкафу, за дверью погреба. Не жду ли за дверью ваших детей. Не смотрю ли в замёрзшее стекло с улицы, не скребусь ли в ставни в грозу. И правильно, потому что я - буду там. Всегда. В шипении дождя, в писке половиц, в мышином шорохе. Но ты... ты, господин, ждать не будешь. Я и так всегда с тобой, ты и сам это знаешь.
На хихиканье Раймон ответил улыбкой. Безумие, инаковость получалось распознавать всё лучше. Бруха была чужой - но не чуждой. Миссис Грани - дело другое.
- Гори ярко.
- Никогда мне эти бесовки не нравились... - так тихо, что услышал только он, пробормотала Эмма, когда Фиону провели мимо, и Раймон молча кивнул.
Бесовки не нравились никому, но сила - о, сила у них была. Интересно, хватит ли её, если гореть под крестами, под молитвами, в парах святой воды?
Угрозы и обещания продолжали лететь от столба, пока какой-то мускулистый полуобнажённый парень не перетянул Фионе горло освящённой цепью. Брухе позволили кричать дальше, но местный священник своё дело знал - молитвы и псалмы находили промежутки, заполняя краткие периоды тишины приятным мягким баритоном. Раймон смотрел и не переставал удивляться. Этот святой отец даже тона не поменял. Что проповедь в церкви по случаю праздника святой Троицы, что сожжение ведьм. Кажется, не поменялись даже слова. Слава Господня подходила ко всему. Огонь - тоже.
Хворост занялся ярко и сразу. Огонь радостно захрустел ветками, и Раймона потянуло туда, ближе к стихии, с одинаковым равнодушием пожиравшей дерево и плоть. В огне была магия - нет, огонь сам был магией.
Окружённая прозрачной оранжевой пеленой Бруха задохнулась воплем, а Фиона хрипло рассмеялась снова.
- Мальчики, девочки, идите ко мне! Погода прекрасная, солнышко жарит! Что вы как неродные!
- Дилетанты, - прозвучал из-за плеча знакомый голос. - Слишком сухие дрова взяли.
Раймон резко обернулся, но лишь упёрся взглядом в воодушевлённые лица затаивших дыхание горожан. Дрова и впрямь были сухими. Рёв огня уже заглушал крики - да и не Бруха рвалась с цепей, а что-то чёрно-алое, беззвучно разевающее горнило рта. Еврейка никак не хотела умирать, и Раймон нахмурился. Слишком долго. И чёртов третий столб. Нужно было найти способ уйти. Может, пока все смотрят?..
Толстопузый, перекрестившись, задышливо обмахнул лицо ладонью. Лицо его полнилось гордостью.

Смертная мука имеет особый, сладковатый запах. Это - аромат чужого триумфа, упоение им, привкус пепла из мешка мрачного жнеца на языке. Это - жажда конца, мольба о нем, не услышанная никем. Бога не было в этом мире ни для кого. Лишь тьма, и Эмма во тьме.
Для толпы, придвинувшейся столь плотно, что в затылок жарко и алчно дышала, постанывая, толстая тётка с брюхатой дочерью, Бруха уже замолчала. Для Эммы - вопила, и крик ее нестерпимо резал уши, втыкал иглы в голову. Странно, что именно в этот миг она поняла - светоч может открывать любую дорогу. Даже на тот свет. И когда еврейка умолкла и для неё, подавившись собственной душой, неспособной увидеть свет горних высей за крыльями феникса, Эмма довольно улыбнулась.
Вот так. Так - правильно и тихо. Никто не должен кричать, когда говорит Раймон и болит голова у его жены.
Раймон меж тем смиренно принял благословение священника и легко взбежал на груду хвороста у центрального, самого высокого и крепкого столба. Два высоких костра горели слева и справа, взвиваясь в небо огромными рыжими крыльями. Сыпали искрами, и из-за низких туч казалось, что в небе постоянно зажигаются новые звёзды - и гаснут, не долетев до грозы. Повернувшись к толпе, Раймон осенил её крёстным знамением.
- Братья и сёстры! Сегодня прекрасный день для веры! Славен Господь наш Спаситель присно и во веки веков. Сегодня мы празднуем. Празднуем победу над тварным, над телесным, над ложным, ибо устремили мысли и помыслы свои к истине, - он помолчал, склонив голову, словно молился. - И здесь, братья, мы видим будущее. Будущее, где слева от меня корчатся на одной цепи лже-лорд Кромвель с лже-епископом, а справа - визжит ложная королева, околдовавшая нашего славного короля! И уж ей-то мы не пожалеем столько амулетов, сколько только влезет!
Толпа полыхнула смехом, а толстая баба толкнула грудью в плечо, жарко дохнула на ухо.
- Ох, милочка, как говорит! Как вам повезло с мужем-то!..
Эмма раздраженно отмахнулась, отстраняясь. Миссис Мерсер с мужем не повезло, но жаль её не было. В мире, где женщины не решали ничего, хотя могли бы, жалеть никого не приходилось. Эмма сама выбрала свою судьбу и спутника в этой судьбе, и ей, разумеется, повезло. Толпа этих баб всё больше напоминала ей кур, квохчущих вокруг единственного петуха. Вот только курицы эти были старыми и годились только в похлебку.
- Потому что творим мы будущее! Своё, их, - Раймон махнул рукой, указав на тройку мальчишек лет семи, который с визгом тащили охапки платьев и шалей. У одного на носу болтались слишком большие для ребёнка очки. - Общее будущее, в котором нет ни ведьмовства поганого, ни ложной веры, ни тени ложных помыслов, ни преступлений, ибо почва им - грех! Может, вы ещё не знаете, братья и сёстры, - он понизил голос, - но вы не одни в своём горе, своём нетерпении и обиде. На севере, где зараза ещё не успела укрепится, собираются полки Господни. Готовится паломничество великое - такое, что под звук шагов вздрогнет Тауэр, затрясётся Вестминстр. Вы не одни, братья и сёстры, но мы - станем первыми. Первыми, кто скажет: "нет!" миру.
Толпа всколыхнулась, пропуская обгорелых, оборванных мужчин, гордо несущих на высоком шесте голову Анастасии Инхинн. Палач даже умерев, глядела на мир спокойно и слегка нетрезво - и вот о ней Эмма воскорбела по-настоящему, зло оглядев этих триумфаторов. Феникс хлопнул крыльями, забавно наклонив голову, по-вороньему отряхнулся, запоминая лица.
- А ворота-то мой племянник открыл, - гордо дохнула женщина. - В тюрьме, значит, служит, но веру не забыл! Боялись мы, что телепатка эта мерзкая почует, но смекнули, что когда она бутылку высосет, то и хорошо. А ведь негоже женщине так пить. Вот и выходит, что богохульство её её же и покарало. Тьфу, тьфу на ведьму!
Оплеванный подол вытирать было некогда, но и слова, и плевки, и гордость Эмма запомнила, пообещав воздать.

"Двойка. Точно, вот где я его видел и слышал".
Вот только зачем. Чувствуя, как под действием амулетов опадают осенней листвой мороки, Раймон никак не мог понять, что было Ю в их смерти. Двойка, несмотря на спасение, просто выполнял приказ, хотя, кажется, и не без удовольствия. Но его чувства волновали мало. Главное - зачем это всё гадюке Стального Рика. Вроде бы именно ей Раймон хвост оттоптать не успел, и всё же была выгода, хотя бы в том, что...
"Да, точно. Что он там кричал про убийц?"
Михаилит и его ведьма - убийцы, грабители, - умирают на площади в Бермондси, и сколько же всего на них можно списать!.. Констебли перьев не напасутся. Всё прекраснее и прекраснее. И думать нужно было не об этом, а о том, как выбраться.
Раймон оглядел забитую людьми площадь и чуть не прыснул, настолько одинаково выглядели лица. Хорошо хоть, толпа пока молчала. Кажется, люди ещё не переключились, не поняли, что происходит, и только из задних рядов уже доносились робкие крики.
"Смерть им. Надо же. Как неоригинально. Даже скучно".
Эмма поднялась к нему, встала рядом, касаясь плечом. И эмоции, гулявшие по площади, завораживали. Если прежде перед ним раскинулось море чувств, то сейчас все люди словно слились в нечто единое, цельное. И это была не вера. Впрочем, на самом ли деле вера чего-то стоила без Бога, который так и не заглянул на огоньки? Может быть, Мерсер просто обладал сильным даром? Как знать. У Мерсера не спросить, его дар уже вытек.
Какая-то дородная женщина, крестясь одной рукой, тыкала в Эмму пальцем другой, и смотрелось это так уморительно, что Раймон всё-таки не сдержался и захохотал, запрокинув голову.
"Эти идиоты действительно могли бы пойти с мной на Лондон! О, боги, ну плохой ли из меня бы получился мессия?!"
От мысли стало ещё смешнее, до боли в рёбрах, и пришлось упереться в колени руками, чтобы не упасть. И только когда в вязанку хвороста с хрустом ударил первый камень, Раймон выпрямился и набрал полную грудь воздуха.
- Нет уж! Вы ведь не хотите нас просто убить, так?
Люди притихли, прислушиваясь. Может, ещё хоть чуть, но сохранилась магия прежней речи? Прежде чем продолжить, Раймон нашёл взглядом Двойку и подмигнул, с удовольствием отметив, как того передёрнуло.
- Вы хотите, чтобы мы сгорели! На костре, ярко и медленно! Как приношение вашему Богу! Так?!
Море голов кивало, тут и там вспыхивали серьёзные обсуждения, споры - вероятно, о лучших способах или о странной формулировке. Муравьи. Возможно, понятные, но чуждые. Только Инхинн понимающе кивала с забытого шеста. Чёрт, палач им нравилась. На самом деле, одна из немногих, кто им... немногих. А был ли хоть кто-то?
"А и вправду. Кого мы любим, кроме нас? Приставленную няньку-Бойда? Сверстников, смеющихся за спиной? Спасённых, благоговейно глядящих в рот и только и думающих о том, как бы не заплатить?"
Он не мог придумать никого. И это странным образом успокаивало.
- Жаль одежду, - вздохнул Раймон вполголоса. - Только-только достали новую.
- Не одежду надо жалеть, но душу, - попеняла ему Эмма, улыбаясь, - вот привязчивая манера говорить!.. Знаешь, мне надоело это представление. Оно скучное, актеры - дилетанты, и даже Рикардо Тулузский не спасает.
- Душам, - подчеркнул Раймон, задумчиво пнув связку хвороста, - и так ничего не грозит. А вот одежду - жалко! Эй, парень!
Богато одетый подросток с коптящим факелом в руках вздрогнул, огляделся в надежде, что обращаются не к нему, но всё-таки скованно кивнул. Смотрел он вопросительно, то ли как слуга, то ли как собачка. И это тоже было правильно.
- Поджигай! Миледи угодно пройти к столбу? Там будет теплее всего.
- У столбов, - мило зардевшись, мечтательно вздохнула Эмма, - всегда горячо. Но хорошо, что не надела платье глейстиг. Твой подарок дороже этого городишки.
Говорила она громко, заставляя испуганно креститься кумушек в одинаковых серых платьях. От одной из женщин воняло кошками, в подоле второй запутались собачонки, а выглядели женщины очень разными - но и почему-то и схожими. Наверное, дело было в выражении лиц... или в этом проклятом городке.
Под ногами начало потрескивать, из щелей между ветками поползли первые робкие ещё струйки дыма.
"Хорошо".
Повернувшись спиной к застывшей в предвкушении толпе, Раймон свёл ладони вместе, и влага, гулявшая по площади, в воздухе, поднялась туманом, потому что он был везде - и нигде. Холодные капли ползли по коже, заползая под одежду, в сапоги, покрывая пальцы, обволакивая лицо. Двойка мог сколько угодно махать амулетами - предвечное ещё не было магией. Улыбнувшись зябко поёжившейся Эмме, Раймон коснулся её щеки, разгоняя прозрачную плёнку. Та расступалась под пальцами и тут же смыкалась снова тончайшей бронёй не из воды, а из нереальности. Бесовки обладали такой силой - и не воспользовались ею, чтобы удержать страну. Что стало бы с римскими легионами? Почему они не воспользовались ни туманом, ни путями? Это просто не укладывалось в голове.

Из рая их никто не изгонял. Не было ангела с пламенеющим мечом, не звучал с небес глас Божий, но пробегая через пышный садик с нездешней зеленью, нагая Эмма ухватила сочное яблоко, надкусила его и передалаРаймону. Ева была наивной дурочкой, полагая, что славно потрудившегося, голодного мужчину можно накормить столь малым, зато Раймон, кажется, символ понял и принял.
Босые ноги не чуяли камешков и травы, тело не шло - парило. Вышвырнув приличия, отринув веру, забыв о людях, Эмма ласково касалась рукой трав и деревьев, смешных зверушек, доверчиво бросающихся к ногам. Они были честнее многих христиан, они спешили склониться перед новой владычицей этой земли и её супругом, защитить от погони. На голову предтечей королевского венца лег венок из алых роз, но шипы не кололись - нежно касались кожи. Такой же, белый, венчал Раймона.
- Слышишь тишину, Раймон? Они приветствуют нас ею.
Из рая их никто не изгонял. Не было ангела с пламенеющим мечом, не звучал с небес глас Божий, но пробегая через пышный садик с нездешней зеленью, нагая Эмма ухватила сочное яблоко, надкусила и передала Раймону. Ева была наивной дурочкой, полагая, что славно потрудившегося, голодного мужчину можно накормить столь малым, зато Раймон, кажется, символ понял и принял.
Босые ноги не чуяли камешков и травы, тело не шло - парило. Вышвырнув приличия, отринув веру, забыв о людях, Эмма ласково касалась рукой трав и деревьев, смешных зверушек, доверчиво бросающихся к ногам. Они были честнее многих христиан, они спешили склониться перед новой владычицей этой земли и её супругом, защитить от погони. На голову предтечей королевского венца лег венок из алых роз, но шипы не кололись - нежно касались кожи. Такой же, белый, венчал Раймона.
- Слышишь тишину, Раймон? Они приветствуют нас ею.
- Ага, - Раймон с хрустом прожевал яблоко и с некоторым сомнением уставился на зубастую тварь, только что молча проглотившую тварь поменьше. Потом тряхнул головой и усмехнулся. - И приветствуют, и туман звуки гасит. Дым, думаю, видно из Лондона, да и без беженцев не обошлось. Но время пока есть... Ха. Видела, как на тебя тот толстяк смотрел? Ну, который девицу на подоконнике наяривал?
Иногда он был невыносим. Испортить момент первого триумфа, от которого трепетало тело? Пожалуйста, Раймон к вашим услугам.
Эмма досадливо закатила глаза, походя подхватывая с земли похожую на скипетр ветку.
- Я была слегка занята. Но что удивительного, ведь ты сам утверждаешь, что у меня есть, на что посмотреть? Думаю, он долго не забудет этого. Особенно, когда поймет, что остановиться не может.
- И будет понимать, пока не остановится сердце, - подтвердил Раймон, снимая белоснежную корону, и беззлобно выругался - шип всё-таки уколол палец. Сплетённые розы упали в траву, и он хмыкнул. - Венок хорош, но сдаётся мне, венец будет смотреться лучше. И, думаю, с этими туманами и прочим я понимаю, как сделать, чтобы он не сжёг меня на месте. Осталось только быстренько наведаться в резиденцию, пока для нас не закрыли ворота, а затем найти ещё три недостающих куска, но как с этим помочь, понятно тоже. Пришла пора содрать с лорда Велиала вторую услугу. А так же третью и четвёртую - в конце концов, сколько он с нас получил в этом городишке! Пусть и меньше, чем мы.
Эмма согласно улыбнулась, прощаясь с прежним миром и собой. Не Эмма, но Берилл из рода эльфийских королей. А когда появится наследник, чью искру она уже чувствовала в себе, не станет нужен и король.
Раймон кивнул и с видимым удовольствием набрал полную грудь дымного воздуха.
- Князь Велиал, ангел от престола Его Агриэль, пожалуйте в этот сад, ибо пришла пора вам...
Блаженная улыбка так и не сошла с ее уст, когда ладонь прижалась к пока еще плоскому животу. Скоро...

"Сожгут ведь".
Эмма вздохнула, отбирая остаток яблока и выбрасывая его за окно. Если верить ушам и носу, там как раз находился курятник.
- Мирддин говорил, будто этот... Харза в резиденцию собирается. - Наверное, она и в самом деле была странной женщиной. Но, все-таки, глупой. Потому что иного способа сообщить супругу о том, что всадники могут быть и не апокалиптичными, не нашла. - Почему его так назвали?
"Можно ли ему довериться? Какой он? Сможет ли он вытащить тебя, когда я буду догорать?"
Эти страхи Эмма привычно спрятала поглубже. В конце концов, ей нравилось, когда Раймон гордится её бесстрашием.
- Харза... - Раймон задумчиво прикусил губу и кивнул. - Пожалуй, да, Харза подойдёт. Сообщать всему ордену не хотелось бы, но ещё двое на подтанцовке - это хорошая мысль. А назвали так потому, что хитрый, ловкий и шустрый. И нюх хороший. Как раз то, что надо, если уж заниматься выявлением ведьм. А ведь выявлять ой как придётся! До седьмого пота. И крест... - он улыбнулся не без ноты мрачного веселья, - крест, есть у меня предчувствие, мы и на месте отыщем.
Невольно копируя его жест, Эмма кивнула тоже. Она предпочла бы обойтись без поисков креста, и даже без предчувствий, но зато охотно соглашалась на веселье, пусть и мрачное. Соглашаясь с невысказанным, за окном орали куры, не в силах разделить огрызок яблока, доставшийся петуху.

- Как-то многовато совпадений, - задумчиво заметил Раймон, невольно взглянув на окно, в котором этой ночью... не-этим днём? - наяривал красотку толстяк. - Да и ведь по этим улицам и не ездили, кажется, а детали - всё те же. Даже жутенько как-то. Странное ощущение, словно нас тут убивать будут. Опять. С чего бы оно?
Эмма недовольно оттянула пальцем свой ошейник, разглядывая испуганных детей, высунувшихся из двери уютного, затянутого плющом домика.
- Не будут. Если такие сны для чего-то приходят, то их нужно использовать. Они уже озадачены цепной ведьмой и непривычно суровым Фламбергом.
- Хм. Я хотел сказать, что чувство это берётся с собственной дурости, потому что только идиот раз за разом продолжит лезть в ловушки, но такой вариант мне нравится больше, - признал Раймон. Всё-таки - муравьи. Смущаются, когда запах неправильный. - Знаешь, если подумать, все эти Крамеры и Шпренгеры очень любят описывать процесс и подводить юридическую базу, но как-то удивительно полно опускают процесс поимки ведьмы и последствия. Хотя, конечно, их можно понять. И нельзя понять одновременно. Вспоминая, как... хм, притягивающе некая цепная ведьма выглядела у столба на вершине костра!.. Как себя вела!.. Сплошная греховность, жуть просто. Никаких благочестивых мыслей.
- У меня когда-то были благочестивые мысли? - Эмма удивилась так искренне, что даже покачнулась в седле. - Странно, не замечала за собой такого. И я не прочь повторить... но без костров и наследников. Когда уедем из Бермондси. Не худший повод сжечь этот ошейник.
Проходящая мимо женщина в нарядном голубом платье отшатнулась от нее, сочувственно перекрестив Раймона.

Тянуло от джентри спешкой, неприятием цепных ведьм, особенно ведьм окольцованных, и Раймон мрачно кивнул туда, куда направлялся Мерсер.
- Расскажете по дороге. Чтобы не случилось, как в Аррасе, куда опоздал сэр Жан Леферв. Там верные тоже... устали терпеть и не стали ждать.
- Французы - враги Англии, а значит, понесли кару Божию, - равнодушно пожал плечами Мерсер, еще раз оглядывая Эмму, и особенно - изумруд в ее кольце. Эмма, в свою очередь, глядела на него со смирением и кротостью, все также оттягивая пальцем ошейник.
А Раймон, покачиваясь в седле, слушал рассказ. Говорил мистер Мерсер коротко, по делу, словно писал торговый отчёт. От этого становилось легче, потому что каждая фраза, произнесённая увесисто и чётко, разделяла торговца и михаилита в его шкуре. Говорить так - Раймон бы вероятно смог, но не стал бы, в этом он был уверен. Оставив за спиной стражников, не пытаясь играть в двойные и тройные смыслы на Эмму - нет. Он бы говорил - он говорил - не так.
Согласно Мерсеру, всё началось с того, что Клайвелл вынес из монастыря Клементину, отданную позже сержанту Хантеру. Именно с тех пор зачастил констебль на мельницу, будто наворожила ему что-то сержантова монашка. Что ни день - к соплячке этой, Мэри, а самому уж тридцать ведь, надо солидную, основательную женщину, способную и дитя родить, и с домом управиться. Думали, что бес в ребро, перебесится - но нет. Женился - и все пошло наперекосяк. Нет, в Бермондси жить все так же спокойно, но вот еврейка в церковь ходит, на мессах книги непотребные читает. Мор напал. Рыба подорожала. Разбойники лесные озверели. Шлюхи в борделе громко смеются. Заезжий Ланселот дочку миссис Паркинсон испортил. Но самое главное - сны плохие снятся, про ад. А стражнику Харрису, человеку крепкой веры и вовсе явилась во сне Бруха. Разнагишавшись, как есть, корячилась непотребно. Насилу отбился.
- Конечно, сэр Фламберг не откажет во славу Господню в помощи и покарает ведьм?
Сочувственно и мрачно кивавший сэр Фламберг покачал головой.
- Нет, мистер Мерсер. Это вы сможете мне помочь, если только я это допущу - и если горожане не станут делать новых глупостей, - предваряя возражение, он обвёл рукой улицу. - Взгляниле, мистер Мерсер. Суета, суматоха. Наверняка кто-то из ведьм уже сбежал, а прочие при поимке - ведь ловили же? - наверняка расцарапали, кого могли, волосы повыдирали. Так ведь? Всё как в Аррасе, сохрани нас Господь.
- Господь Бог - щит мой, не убоюсь, - отрезал Мерсер, сурово одергивая свою жену, попытавшуюся остановиться для беседы с кумушкой, - ибо тем, кто верует яро и крепко, козни дьявольские и слуг его не страшны.

Истинно верующий рыцарь, пожертвовавший собой ради спасения мира, сегодня был на диво предусмотрителен. Толпа расступалась перед жеребцом, боязливо поглядывая на Эмму, и рук не тянула ни к ней, ни к узде - Пират грозно фыркал, недоуменно поглядывая на Раймона. Мол, не пора ли, хозяин, увозить страшную неблагочестивую ведьму от этих людей? Эмма недовольно оттянула пальцем ошейник, под которым было горячо и больно. Вечером - или когда всё это обещало закончиться? - Раймон будет натирать мазью ссадины, хмурясь и виня самого себя. Сейчас - оставалось терпеть, глядеть смиренно и благочестиво, креститься поминутно, не забывая играть роль злобной ведьмы.
- Во время сытости вспоминай о времени голода и во дни богатства – о бедности и нужде, - устало вздохнула Эмма словами Книги премудростей Иисуса, сына Сирахова. Библия, как и всегда, приходила на помощь, когда нужно было говорить не таясь, но - при людях.
- Нет памяти о прежнем, да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после. А кривое не может сделаться прямым, и чего нет, того нельзя считать, - договорив, Раймон повернулся к торговцу. - И сколько ведьм вы считаете, мистер Мерсер? Упоминали четверых - это все, кого должна настигнуть кара Господня?
- Маленькая Бесси Клайвелл, - Мерсер полыхнул желтизной раздражения от упорхнувшей из рук девочки, - её испортила Фиона Грани, а ведь я хотел сыну сватать!.. Джеймс увез её с собой, но, несомненно, правильный, строгий монастырь еще может помочь девочке. Так сказал отец Томас.
Торговец простер перст в сторону, где с помоста вещал молодой священник - и Эмма замерла, уподобив себя жене Лота. Брата Томаса, младшего из братьев Фицаланов, она бы не спутала ни с кем. Самый слабый, а потому - подчиняющийся Дику и Эду, но и самый хитрый, умный. И злой, будто семейное проклятье, пожалевшее Эмму, краем крыла зацепившее Дика и поцеловавшее Эда в макушку, досталось ему.
- Том, - прошептала она, зная, что Раймон услышит, - Том - цыплёнок.
- Да это уже коршун какой-то...
Раймон тоже придержал Розу, не давая и Мерсеру выйти на площадь. Поток горожан разбился надвое, обтекая их справа и слева. Судя по ругани и богохульствам, ещё не все жители Бермондси достигли блаженного просветления, но никто не останавливался - людям было интереснее втянуться в толпу, протолкаться ближе к заезжему проповеднику. К столбам, установленным на помосте за его спиной. К одному уже приковывали миссис Грани, бесовку в странной шляпке. Рот у неё был заткнут тряпкой.
- У него и монастырь на примете был, мистер Мерсер? Да и почему - брат Томас? А где местный священник?
Мерсер нетерпеливо покосился на эшафоты, и вздохнул. Ему так хотелось совершить акт веры, что желание это пробилось даже сквозь пелену Саутенд-он-Си, окутывавшую Эмму серой усталостью.
Вспомнив о пелене, Эмма поспешно закрыла лицо плотной черной вуалью, купленной по пути, и смиренно опустила голову. Томас не должен был узнать её, и без того хватало бед от братьев.

- Не все, разумеется. И не мне нужна помощь, - Раймон, не глядя на толпу, кивнул словно своим же словам, послал Розу вперёд, и люди пусть неохотно, но расступились, открывая тропу к помосту. - Это я хочу помочь, сняв проклятье с тех, кто, возможно, забылся в пылу праведном. Переусердствовал. С самых ревностных из тех, кто ловили и тащили. И потому этим людям хорошо бы быть рядом. Конечно, методики ордена должны сработать и из-за стен, но гарантий, как вы понимаете, в этом случае я дать не могу. Вы же, мистер Мерсер, если не захотите присутствовать, свидетельствовать - надеюсь, останетесь неподалёку? Люди должны видеть лидера общины, это их успокоит. И нам не должны мешать.
По толпе прокатился удивленный рокот, когда вынырнувший будто из ниоткуда Харза подхватил на плечо сброшенную с помоста еврейку. Пожалуй, только Эмма поняла его приближение - острая жалость к несчастной, негодование, привкус чужой крови на языке следовали за михаилитом шлейфом. Харза тоже был рыжим, как и Шафран, рослым - как и все михаилиты, но в лице с аккуратной темной бородкой Эмма углядела что-то хищное, воистину хорье.
- Да, конечно, - согласился обреченно Мерсер, наблюдая за тем, как Бруху уволакивают в церковь, - мы будем рядом. Все. Если вы так велите.
Эмма тронула каблуками жеребца, понуждая уступить ей дорогу. Всё же, не походило это на сон нисколько, и от этого всё казалось танцем.

И Бруха... виноватая без вины, одним тем, что констебль уехал, а она - осталась. Ведьма, не ведьма? Если ведьма, оправдывает ли это экзорцизм и сожжение? Мог ли он, имел ли право судить? Мучила ли его совесть за менестреля, отданного Велиалу? Та заковыка была виновата, кажется, лишь тем, что занимала комнатку. Ну и хотела его выдать, конечно. Велика беда, учитывая, как всё обернулось. Какое им дело до этой еврейки, пусть от Харзы тянет сочувствием и... хм, и чем-то не очень подходящим ко времени. Впрочем, после Саутенда не ко времени было - всё. Зря он притащил сюда Эмму. И всё-таки, если уже притащил, с этим нужно было что-то делать.
- На колени, - мрачно приказал он мужчинам и кивнул на скамьи. - И молитесь, громко, чтобы голоса разбивались о своды, ибо эхо молитвы - голос ангелов. Зажмурьтесь, потому что негоже мирянам видеть, что будет здесь происходить. И главное - устремитесь помыслами к Господу нашему Иисусу Христу, не думая ни об этой поганой ведьме с её белой кожей и богопротивными кудрями, ни о кострах, где первой сгорает одежда.
Первым с тяжёлым вздохом преклонил колени ювелир, осенив себя широким крестом, и на миг церковь зазвучала почти нормально - в шорохе одежды, кряхтеньи, вздохах, шарканьи подошв.
А затем иллюзия разрушилась - голосов не хватало, чтобы заполнить пустой зал, пусть даже к счетверённому мужскому гудению добавился высокий проникновенный голос Эммы.
"Фламберг, у тебя талант. Всегда знал, что ты охеренный морочник, но чтоб каждый раз влипать в дерьмо..." - жестами заметил Шафран.
Выглядел михаилит вполне жизнерадостно, и Раймон снова, в который уже раз кивнул. Морочник. Правду о них говорят...
"Подсиживают, юнцы... Раньше дерьмовлипателем был я", - не менее жизнерадостно добавил Харза, кутая избитую девушку в плащ.
Его, кажется, вопросы вины или невиновности не волновали. Или же умел чуять ведьм даже издали, а уж ощупав - тем паче.
"Да не ведьма она, - Харза пожал плечами, постучав себя по лбу, - уж два видока точно тебе скажут. Если всякая умница-красавица будет ведьмой, то у меня для тебя плохие новости, Фламберг".
Он взглядом указал на Эмму, вдохновенно выпевавшую псалом. Ответом стали вздернутая бровь и наморщенный носик, но михаилита это не смутило. Усадив Бруху на алтарь - "вдруг кто заглянет" - Харза вздохнул, набирая в грудь воздуха, чтобы звучным, глубоким басом начать:
- Exorcizamus te, omnis immundus spiritus, omnis satanica potestas, omnis incursio infernalis adversarii, omnis legio, omnis congregatio et secta diabolica...
Эхо от его голоса металось испуганной сойкой, и под мерный речитатив экзорцизма Шафран, лениво зевнув, ответил на невысказанный вопрос:
- Констебль на подходе. Злой, как дьявол.
- Ибо огрубело сердце людей сих, и ушами с трудом слышат, и очи свои сомкнули, - согласился Раймон. - Почти все. Только у одного хватило веры найти где-то брошь.

26 марта 1535 г., вечер, лесной тракт на север от Бермондси.

"Господи боже, какие идиоты..."
Глядя на чернявого парня, лениво и нагло прислонившегося к разваленной телеге, Раймон не мог наудивляться. Тяжёлый фон амулетов, какая-то херня по обе стороны дороги, которая должна была вызывать ярость - красиво, тонко, едва заметно. Он очень надеялся, что грёбаные засадники отдали за херню целое состояние, а то и два. Потому что работал над амулетами мастер, а такие мало не берут. Херня - и наверняка что-то ещё... дальше - наверняка, потому что от ярости люди рвутся вперёд очертя голову. Под ногами или над головой - тоже наверняка, потому что амулеты могут и не сработать. И приманка в виде двух идиотов, одному из которых хватило ума ещё и заговорить. С усмешкой, поигрывая пальцами на ремне. В обычном состоянии это могло выбесить, но любой морочник знал, что чувства, дойдя до пика, выгорают или трансформируются во что-то новое. Злость, особенно направленная на себя, была интересным зверем. Она или доводила до бешенства, оставляя потом холодную пустоту, либо давала такую ясность сознания, какую ещё поди получи даже Фламбергом. А Фламберг хорошо знал, что такое ярость и злоба. Хорошо, что Эмма держалась чуть позади и сбоку, правильно. Если придётся уходить или драться, или драться и уходить...
- Voyez qui roule. Flamberge est le roi du tract. Vainqueur chie...
Даже не поднимая арбалета с холки Розы, Раймон нажал на рычаг, и болт прибил подавившегося словом чернявого к трухлявым доскам.
"Странно, не умер".
Напарник чернявого рухнул в кусты, а за первым болтом последовал второй, потом третий - перезаряжалось лёгкое оружие быстро и легко, одним рывком руки в перчатке. Когда парень перестал - временно? - дёргаться, Раймон лениво вложил в желоб новый болт и тронул Розу коленями, посылая вперёд. Недалеко, но чуть дальше от места, где остановился бы увидевший засаду человек. Чуть ближе, чем место, где догнал бы приманку.
- Ну? Есть тут кто постарше и поумнее?
- А тебе зачем? - С интересом спросили из ветвей деревьев звонким, девичьим голосом, в котором отчетливо слышался флёр французского акцента. Темная тень скользнула по стволу и на поляне появилась девушка. Она стояла, гордо выпрямившись, сверкая в лесном полумраке белозубой улыбкой. Чёрная, цвета угля кожа лоснилась от масла и притираний, чуть не светилась тёмным румянцем.
Бригантина, романский шлем. Стрел она могла не бояться, от магии прикрывали амулеты, от которых аж воздух гудел, но ни стрелять, ни жечь Раймон и не собирался. Пока что.
Скептически оглядев женщину, он с сомнением покачал головой, вешая арбалет на пояс.
- А что-то не похожа. Ни на постарше, ни на поумнее. Какой ранг?
Девушка прыснула, вытянулась, будто стояла на карауле в королевском покое.
- Дениза Птичка, монсеньор, седьмая в колоде!
Жеребец Эммы тревожно всхрапнул, аккуратно подпихнув Розу под круп. Следом за ним неслышно хмыкнула сама Эмма, взглядом указывая на кусты, в которых тихо прошуршал кто-то.
- А вот на птичку похожа, - согласился Раймон, сводя ладони. - Тогда вот что. Передай своим - ...
Птичек сбивали в воздухе. Вот только вместо густого тумана лес окутала разве что призрачная дымка. Дьявол. И всегда же кто-то помешает красивой игре. Уже посылая Розу в тяжёлый галоп как раз туда, где подозрительно шуршало, он прищёлкнул пальцами, прокладывая пахнущей свежестью и смертью молнии дорогу к груди Седьмой. Бригантина на миг вспыхнула солнцем, и изломанную девушку, не успевшую даже вскрикнуть, унесло назад.