9 марта 1535 г. Или, Саффолк.

- Какой нелепый конец без начала, - ворчал Раймон под стук молотка. - Но не ждать же, когда всё вспомнит и станет прежним? Всё же, в некоторых случаях хорошего решения просто нет.
- Если человек становится другим, забывая себя, принимая другое имя, то получает ли он другую душу? - Судя по лицу записного софиста, Эмму еретичность рассуждений не волновала. Разве что руки чуть нервно разглаживали складку на юбке. - Ведь он будто заново родился, заполнил пустоту!
- Ха. Добавь к этому, что собственная душа - в закладе у преисподней, - Раймон даже пальцами прищёлкнул, пытаясь сообразить, что же вообще в этом случае получается. - И вот тело умирает, а душ, значит, две, и одну ад уже получил. Но вторая, формально, всё равно их, или уже нет? Тело, заметь, боль чувствовало, как и прежнее, значит, договор действует и с новой душой? Хм-м, и влияет ли на это, какое именно имя он взял? Масы...
Всё-таки как причудливо крутилось колесо мира, переплетая жизни даже там, где связи, кажется, отродясь не было и быть не могло. Почему - Мас? Потому, что тоже торговцы? Вроде бы и разумно, но какое совпадение! Мало ли торговых семей в славной Англии, среди которых можно было бы выбрать и не таких приметных?
Эмма неопределенно кивнула, прижимаясь плотно, будто желая врасти.
- Масы, да. Странно, что не Симсы. Или Тоннеры. И девчонка эта, в ворот которой вцепился Джеймс... Ведь она его опекала, я поняла это в лесу.
Раймон с некоторым сомнением покосился на девчонку, которую прежде никогда не видел, хотя в жестах, мимике и мелькало что-то смутно знакомое. И Клайвелл её явно знал. Бермондси... тоже новое лицо? Нет, не вспомнить. Он пожал плечами.
- Думаешь, тоже в ковене, ещё и повыше? Не похожа, признаться. Хотя, учитывая, сколько я уже ошибался с этими культистами... По поведению вроде бы уличная, а эти с чем только не связаны.
- Думаю, что не вступись за неё Джеймс, висеть бы ей, покачиваясь, - вздохнула Эмма, - как и нам с тобой.
- Нет, - Раймон покачал головой. Подобранное на Авалоне служило верно, пусть ему и не нравилось к нему прибегать. И всё же, если бы потребовалось по-настоящему, когда об этом ещё никто не знал - оно могло спасти. - Ей - да, но не нам. Что бы ни держало в Англии, если бы предстояло висеть ни за что, мы бы ушли так далеко, чтобы констебли не дотянулись. Это, разумеется не отменяет благодарности... Но, раз он её спас, значит, верит, что и она не виновата. Или виновата не настолько, чтобы слушать этого чёртова священника не из толпы, а с эшафота. Кстати, мне кажется, или святой отец успел хорошо выпить перед казнью?
- И оба констебля, и даже палач, - Эмма стянула перчатки, блеснув изумрудом в кольце, на который тут же положил глаз чумазый мальчишка, отирающийся неподалеку, - наверное, к казням привыкнуть невозможно? Но не обольщайся, Раймон. Джеймс - умный, понимающий, но порой, при встречах, которые стали всё чаще, я ловлю в нем тьму, погуще твоей. И броню, эту тьму скрывающую. И мне становится любопытно - как с этим справляется его жена? Но сейчас... Сейчас я не могу не примерять эту петлю, что ждёт Гарольда Маса, на тебя.

Портенкросс, после полудня.

Хизер Освестри Эмме понравилась. Именно такая сестра и нужна была Дику-Зеркалу, да и, наверное, ей, Светочу. Хизер походила на надломленный цветок, привитый к чужому стеблю и на нём начинающий расцветать. В ней не было фицалановской тьмы, грызущей изнутри, в ней не было света. Хизер ровно тлел бездымной лучинкой. И Дик, после переговоров заглянувший в небольшую комнатку, которую делил с этой девушкой, рядом с ней казался такой же лучинкой.
- Сестрица Эмма? - Вопросительно проговорил он, остановившись в нерешительности на пороге, но увидев приветливую улыбку, вошёл, опасливо сев рядом. - Я...
- Извиниться хотел, - закончила за него Эмма, вздыхая. - Но, Дик, поймите и вы - забыть нелегко.
Забыть и перечеркнуть, выбросить половину жизни, простить... Дик просил многого, но и сам делал первый шаг. Эмме нетрудно было понять, как сложно ему молить о прощении, как тяжело переступать через себя, через гордость и тьму.
- Нелегко, - согласился Дик, вытаскивая из кошеля шелковый мешочек, - и мне тяжко осознавать, что всё, начиная с моей жестокости и заканчивая вашим монастырем - следствие не наших склонностей, но нашего воспитания. И всё же - простите? Я не могу перестать быть Зеркалом, как и вы Светочем, но мы можем научиться жить в согласии.
Эмма бережно развернула мешочек, уставившись на камею. Огладила камень пальцами. В безыскусном рисунке, в тонкой резьбе чувствовалась любовь, чуткая забота. Неожиданным и приятным оказался этот жест Дика, трогательным. И хоть хотелось спросить, чем Хизер оказалась лучше её, Эммы, но получилось лишь улыбнуться и кивнуть, прикалывая камею к платью и протягивая руку для поцелуя. За грехи отцов всегда расплачивались дети, но в их силах было разорвать этот порочный круг злобы.

Определённо, за спиной оставалось слишком много нерешённого, незаконченного, отсроченного. Эдмунд Фицалан и сгоревшие бумагами. Грибницы культистов - нетрудно было ощутить, как ползут под землёй новости, от корешка к корешку. Масы и Пайнсы - вроде бы часть культа, но после представлений в Корнуолле и Трюарметт явно обзаведшиеся и своим личным взглядом на его персону. Собственная семейка, притихшая, но ещё существующая, ожидающая - чего? - на берегу моря. Морриган, способная сделать всё - и изводящая самим осознанием того, что богиня просто не хочет. Тянет. Заставляет вглядываться в тени. Ланселот, блуждающий где-то там. Отблески костра или темницы. Ничто из этого не завершено. Ничего из этого невозможно разрешить или хотя бы контролировать, вести. Гончая? Она хотя бы была прямо здесь, стояла, смотрела. Её можно было завершить, закрыть. Чем она лучше того ворона, сбитого с ветки стрелой? Что Раймону надоело до смерти, так это неизбежность быть ведомым. А гончая была виновата уже тем, что... смотрела? Чем была виновата гончая, которую повесил Дик Фицалан, потому что мог?
Чувствуя, как лицо до красноты обжигает свежий весенний ветер, Раймон небрежно покачал головой.
- Пусть её. Но если встретим слона-шпиона - руби, разрешаю.
- Ты так любезен, - задумчиво хмыкнул Снежинка, потирая щёки, на которых никогда не росла борода, - но, к счастью, на слона-шпиона в этом городке не хватит денег. Ну вот... всегда одно и то же.
Подтверждая его слова, в чащобе, коротко взрыкнули гайтраши и завизжала женщина. Крик больно царапнул изнутри воспоминанием об охотничьем домике, и Раймон поморщился, соскакивая на землю и провожая взглядом метнувшуюся на визг гончую со всем выводком.
- Одно и то же, да? Часто встречаешь в лесу орущих женщин?
- Порой они орут из-за меня, - ухмыльнулся в ответ Скрамасакс, присоединяясь к нему, - и я не скажу, что им это не нравится. Я не узнаю тебя, Раймон. Неужели, это замужество, то есть, женатость так портит человека? Даже пикироваться скучно. Или - родственники жены?
От такой наглости Раймон даже приостановился, прежде чем отвести очередную ветку и отпустить, не заботясь об идущем сзади спутнике. Вероятно, предлагать совместную работу всё-таки было плохой идеей, но кто же знал? Последнее постепенно становилось рефреном к жизни и, вероятно, призывало начать, наконец, думать - но думать сейчас не хотелось в любом случае. Ни о чём. А получалось - о том, что Снежинка в одну фразу уложил и будущность верховным, и понимание, что настоящее имя в лесу уже ни для одной заинтересованной твари не тайна, и желание просто поговорить без обмена сомнительными любезностями. Только вот в контексте будущего - а в этом лесу, кажется, уже текущего - главы ордена последнему верилось с таким отчаянным скрипом, которому позавидовала бы любая брошенная телега. А если бы даже и верилось, его, Раймона, настроение не касалось ордена михаилитов никак, пока не начинало влиять на работу. Или не убивало.

Снежинка, утомленно-умиленно кивающий каждому её слову, хмыкнул, но от комментариев воздержался, лишь подозвал лошадей, а Раймон опустил девушку на землю, не слишком заботясь, встанет она на ноги или повалится снова. Верить ей или нет, он ещё не решил, но у тела сестры вполне могли остаться ещё гайтраши. Псы любили ещё тёплую добычу, а работу надо было заканчивать, раз уж начал. Хотя бы для того, чтобы не стать Рысем - на этом, правда, пришлось ещё отмахнуться от мыслей о том, чем ещё можно стать.
- Затем, что магистрат платит за лесных тварей, - не моргнув, солгал он. - Покажешь, где?
- А зачем тебе магистрат платит?.. - Начала было девушка, но глянула на Снежинку - и осеклась: на лице михаилита застыло то выражение, какое бывает у мясника, завидевшего отменную грудинку. - А давай, я заплачу за матушку? У меня денег мало, но корни лопуха, и... ну, все равно ведь кузнец узнает, что у меня уже был грех, да?
Фальшивое девство было обычным делом от начала времён, и Раймон, ничуть не сомневаясь, что девушка всё это знает и сама, равнодушно посоветовал:
- Пузырь с бычьей кровью добудь, а то напои кузнеца на свадьбе вусмерть. Почему матушку, когда убить хочет мачеха? И решай: показываешь дорогу или остаёшься здесь.
Не производи недогрызенная жертва гайтрашей впечатление такой же дуры, как гончая, он бы заподозрил в ней очередного вожака стаи, учитывая, как ловко она тянула время. Впрочем... кто говорит, что зверятники обязательно умны? Связь их работала скорее на чувстве, эмпатии, и, в отличие от мороков, ума не требовала вовсе.
Девушка кивнула, вздохнула и махнула рукой куда-то назад и уселась на пенек, явно готовясь к длинному повествованию.
- Из Галлоуз-хиллс я, - сообщила она, - тут, за лесом. Мы Херли принадлежим, да. Ну, принадлежали, вот. Миллисентой Фелпс меня кличут, а мачеху мою - Сарой Гуд. Она как есть ведьма, веришь? Матушка-то моя шибко верующая была, а как умерла, так отец в дом эту Гуд и привел, с дочкой ейной, Дороти. А тут одного дня поймала я в пруду рыбку, а та возьми и скажи, что в ней дух маменьки моей, как есть говорю, а мачеха да подружка ейная, Сара Осборн, рыбку эту убили. А проводить провожу, а ты меня в седле покатаешь?
Раймон только фыркнул. Девушка даже не понимала, что будет с деревней, если она говорит правду - или с ней самой, если просто оговаривает мачеху. Впрочем, одно другого не исключало, в зависимости от предпочтений местных констебля и священника. И всё же, врала эта Миллисента или нет, ведьмы, колдуны и культы надоели по край обрыва. Он кивнул в сторону Скрамасакса.
- В седле тебя покатает этот добрый и красивый некро... михаилит. И за что же именно ты хочешь заплатить?
- Эй, - возмутился Снежинка, не давая заговорить девушке, - чего это я вдруг добрый и красивый?! Уступлю эту честь тебе.
- Потому что я злой и мрачный, - парировал Раймон. - А ты - балагуришь и франт. Обычно, - добавил он, оглядев неожиданно скромный рабочий наряд спутника. - Значит, одеваться умеешь, шутник, лицо, опять же, такое, что глядеть противно. Женщины таких обожают. Значит, эту прогулку можно считать наказа... наградой. За белизну души.
- Женщины любят злых и мрачных, - просветил его Снежинка, решительно загораживая свою лошадь, - ну-ка, кто из нас женат? Нет уж, тебе колени обнимали - ты и вези.
- Там дальше бурелом, - со вздохом заметила девушка, - на лошади не проедешь. Я думала, меня в деревне покатают. Вот все бы обзавидовались! А заплатить я хочу, чтоб матушку расколдовали. Ей никак нельзя в мертвой рыбке сидеть, её боженька ждет.

Идти оказалось на удивление далеко - девушка воистину была марафонкой. Зато этого времени хватило на то, чтобы выспросить Снежинку об этой чёртовой святой с красивым именем Этельдреда. Племянница короля Альфреда. Разумеется, королева, потом - монахиня, следом - святая. И, что самое любопытное, мощи славились бесогонными свойствами, только вот... некромант Скрамасакс видел сухую, скорченную руку в раке. Видел и оправленный в крышку камешек, от которого очень приятсвенно фонило - приятственно не в последнюю очередь тем, что умелый маг, по уверениям будущего верховного, мог с его помощью как гонять, так и вовсе даже звать.
Всё это наводило на мысли, и добрым среди них места не нашлось. Последняя подсказка вела в Дартфорд, но если очередной кусок венца оказался в Или... то стоило ли его трогать? Снежинка наверняка уже отметил интерес, а ордену от этих краж выгоды не было никакой, так что знать ему ничего не стоило. Если только верховный уже всё не знал. От этой мысли лучше тоже не становилось ни Раймону, ни последнему гайтрашу.
Самка была старой, опытной, она не хотела драться с двумя михаилитами, и бросилась на них только когда кусты за спиной вспыхнули полукругом, отсекая лес. Раймон крутнулся вправо, заставляя тварь развернуться боком к Снежинке... и больше ничего не потребовалось.
Пока Скрамасакс, ворча, вытирал лезвие, Раймон бегло оглядел поляну. Разодранная - когтями, не железом - девушка была одета побогаче, чем Миллисента, и по платью плыли маленькие вышитые рыбки.
"Хм".
Рядом валялась охапка хвороста, а следы... следы на первый взгляд подтверждали слова беглянки, которую они оставили поодаль, в защитном круге, скреплённом её же кровью. И всё же, история с рыбкой выглядела странно, что Раймон и озвучил.
- Не нравится мне эта деревня. Заочно.
- И тень Самуила явилась к Саулу, - пробормотал Снежинка, опускаясь на корточки к девушке и легко, кончиками пальцев, касаясь её руки. - Помнишь Бокаччо, "Декамерон", который Шафран прятал под подушкой? "Саладин приказал одному из своих некромантов, искусство которого уже испытал, чтоб он нашел способ перенести в одну ночь мессера Торелло на кровати в Павию..." Я знаю способ, которым можно поместить душу в рыбку, мы оба учили методы к её удержанию, но... Оно звучит странным бредом, Фламберг. Для чего какой-то там Саре Гуд помещать душу предшественницы в рыбку? Почему рыбка говорит? Как девочка поймала именно эту рыбку? Почему эта тощая и оборванная нищенка не съела её прежде, чем жительница реки заговорила? Зачем ей собирать лопухи при сводной сестре? Вопросов больше, чем ответов. Если ты решишь в деревню, я, разумеется, пойду с тобой. При всей нашей неприязни, мы росли вместе. Но...
- Но? - Раймон пошевелил сапогом рассыпавшуюся вязанку, ничего там не обнаружил и почти разочарованно хмыкнул. Чуть обгорелый котелок, брошенный в кусты, он удостоил только беглого взгляда, а затем принялся неторопливо развязывать кошелёк задранной рыбодевушки. - Вопросов слишком много, ты прав. Но: что бы там ни творилось, определённо что-то да творится... и в этом случае стоит уточнить - что. Хотя бы для того, чтобы не переживать потом.

Деревушка - небольшая, не слишком богатая, зато с высокой красивой церквушкой - ещё на опушке встретила его печальным и торжественным колокольным звоном. Звуки плыли по просекам, мешаясь с дымом от палов, степенно бродили по деревне взрослые в тёмном, траурном, носились, добавляя звонкие голоса к колоколам, дети, лаяли собаки, радуясь дню или пролетавшей сойке. В общем, выглядела деревня совершенно обычно, не хуже той, с гулями. Мало ли бывает поводов для скорби? Поэтому Раймон подумал, развернулся и двинулся краем чахлого леска к краю красивого и явно глубокого болота, туда, где начинались затянутые ряской, как богатым ковром, трясины. Найдя подходящую сухую кочку, он уселся, прислонившись спиной к тонкой берёзе, глядя на убийственно-зелёный простор и перебирая в пальцах ленту Эслинн. В таких местах хорошо было умирать, уходить на дно, прятаться... долго. Не годами, десятилетиями - пока люди не осушат под пашню, и не придётся уходить. Пока что до этого было далеко, а, значит, здесь вполне мог жить хозяин. Мог он, конечно, и не любить мавок - с чего бы? - но репутация у... существ, кажется, у Фламберга была получше, чем у людей. Пусть с ними порой было не проще. И кроме того, лента оставалось памятью о чем-то, что получилось от начала и до конца, сделало мир хоть чуть, но лучше - на время, но, может, надолго? Когда-нибудь, возможно, тракт приведёт туда снова, хотя Раймон не был уверен, что хочет знать ответ. Впрочем, если говорить о следах, куда... интереснее должен был оказаться монастырь Марии Магдалины, бывший святой Этельфледы. Вот там отпечаток точно выходил в форме копыта, и не хотелось не то, что из него пить, а даже и смотреть. И всё же, он был не так далеко. Кто говорил: "не объезжай мест своей славы"?
Трясина булькнула раз, другой, по-человечьи вздохнула и всхлипнула, разверзлась муками сродни родовым, являя над поверхностью совершенно лысую голову, украшенную носом-картошкой, маленькими глазками и губастым ртом, распяленным в зубастой улыбке. Кожа у головы была синеватой.
- Эт-та? Ой, - проговорил хозяин болота неожиданно высоким, мальчишечьим голосом, - эт-та, лентою королевской не тряси, лучшее говори, чаво надыть?
- Я и не трясу, - неожиданно для самого себя обиделся Раймон за ленту, которая в пальцах казалась скорее волной, чем какой-то там трещоткой. - А надо... ой, много чего надо, но спросить об одном хотел. Девчонка в лесу говорила, что поймала странную рыбу. Вроде как не-мёртвую и с человеческой душой, да и сама девка и живая, и нет, вчерашняя. И вот подумал я, что уж хозяин местный точно знает, что такого интересного в округе творится. Вода - она ведь повсюду.
- Трясешь беспутно, - не согласился с ним водяник, - нешто позвать без рыгалий язык отсохнет? Дескать, пожалуй, Синий Пит, словечком перекинуться или в картишки сыграть. А то, может, в кости?
Последнее прозвучало с нескрываемой надеждой, за кустами хихикнули мавки, и Синий Пит вздохнул.
- Не помню я рыб таких. А что вчерашние они - так то верно. И вода от них вчерашняя течет.
"Ещё здесь играть не хватало".
Раймон бережно свернул отобранную у Эммы ленту и убрал в кошель, после чего взглянул на болотника, вскинув бровь.

Деревня смотрела заинтересованными взглядами мужчин, манящими и смущёнными - молодок, восторженными - детей. Раймон, не обращая на людей особенного внимания, прошёл прямо к церкви - скорее, сараю с пристроенной колокольней - и отворил дверь. Изнутри, из полумрака, пронизанного косыми лучами сквозь ставни и щели, пахнуло крепким еловым духом.
"Ищем того, у кого на лбу что вырезано?"
Мысль мелькнула и сгинула - было не до неё. Задерживаться в этом странном месте сверх необходимого не хотелось, и Раймон принялся оглядываться. Грубые скамьи, простенький алтарь - всё выглядело обычно. Не видел он не только следов чёрных месс, но и признаков месс обычных, словно сарай стоял в деревне для красоты. Стоял - и пах ёлкой. Не найдя следов ритуалов, Раймон остановился перед статуей девы Марии, уперев руки в бока. Судя по носу, неведомый плотник вырезал матерью Иисуса либо цыганку, либо еврейку. И почему-то - из ели. Вторая статуя - старше, темнее - стояла напротив, и для неё творец явно выбрал некогда иную модель. Почувствовав, что Снежинка подошёл ближе, Раймон кивнул на новую пахучую богоматерь, не оглядываясь.
- Как думаешь, будет похоже на некую Сару Гуд?
- Думаю, что это пахнет неприятностями, - чихнул Скрамасакс, шмыгнув носом, - лучше б культисты, трахающие нежить, были, истинно тебе говорю. Не припомню я в бестиариях мстительных ёлок.
"Ага, лошадь розами кормил не я один".
- Давай мыслить позитивно, - предложил Раймон. - Допустим, весь лес вокруг выжечь мне не хватит сил. Зато на деревню нас вдвоём должно хватить. Так или эдак, а проблема решится. Жаль только, пока неясно, что именно решать.
- Уныние - грех, - не выражая никакой радости от предложения мыслить, да еще позитивно, согласился Снежинка, - главное, чтобы родственники здешних ёлок не начали мстить потом. А то много их по тракту. Хм. Работает ли заповедь "Не поминай всуе" для елей?
Раймон пожал плечами.
- Не припоминаю, чтобы те, на тракте, бродили и кому-то мстили. Но прямо любопытно, кто здесь такой елехульник. Сдаётся мне, стоит пообщаться и о резьбе, и о кудели. Хм. Интересно, как ёлки ухитряются прясть? Иголок-то и веток много, но цепляться должно!..
- Белок к веретену привязывают и кругами гоняют, - Снежинка изобразил руками странное движение, по-видимому, призванное иллюстрировать работу пряхи, - только нахера? Оно напоминает сказки Циркона, конечно, но переиначено. В сказках деревья помогали всяким сироткам за подношение и доброе слово - то в ветвях прятали, то яблоками кормили. А тут... бредятина.
- А это просто истории рассказывали только те сиротки, которых прятали и выпускали, - просветил Раймон. - Для заманухи. А те, которых жрали - не рассказывали.
Из глубины нефа раздались шаркающие шаги, и он повернулся, разглядывая старенького священника, подслеповато щурившего на них глаза. Не дожидаясь, пока тот заговорит, Раймон шагнул вперёд и вежливо склонил голову.
- О, отче! Храни вас Господь, вы-то нам и нужны. Скажите, а кто же вырезал такую замечательную статую?
Священник слегка ошалело перекрестил его, и дважды - Снежинку.
- Плотник Фелпс, чадо, - дребезжащим голоском ответил он, - дар великий ему дан, для утешения скорбей наших. Вот сейчас мессу отслужим - и познаешь.
Фелпс, ну точно. Раймон неопределённо хмыкнул, глянув на Скрамасакса. Судя по выражению лица, второму михаилиту хотелось оставаться на мессу ничуть не больше, чем ему самому.
- Дар, несомненно, велик, святой отец. Никогда такой чудесной статуи не видел, а уж дух какой!.. К слову, а часто ли деревенские собираются - на мессу-то?
Судя по пыли и запаху запустения - не слишком, но убедиться наверняка стоило. Возможно, узнать, как тут проходит служба - тоже, но... желательно не на своём опыте. Возможно, на Скрамасаксовом, но Раймон подозревал, что Снежинка будет очень против.
- Дух какой... Кремнем чиркни - и все чудеса полыхнут, - едва слышно пробурчал Снежинка, но священник этого не услышал - или сделал вид. Он закивал головой, поспешно и скорбно, зажигая свечи и доставая потир.
- Не собираются, чадо, уж давно. Жизнь тяжелая нынче, налоги велики. Божье утешение от казны не спасает уж. А елея у меня нет, закончился елей. Но мы маслицем вот с ёлочки вместо елея-то. Всё одно - помазание Господне.

Как оказалось, можно было и не спрашивать. Визг рубанка и стук молотка Раймон услышал, стоило обойти церковь, а чем ближе отказывался домик, тем отчётливее пахло в воздухе свежими стружками - особенно заметно после заполненного еловым духо сарая. Что бы тут ни творилось, а Фелпс завяз по уши - или сам, или с чьей-то помощью. И если...
Издали слабо пахнуло беспокойством Эммы, и Раймон удивлённо нахмурился. Она ведь знала, что он уходит в лес на весь день, а солнце ещё едва перевалило заполдень. Схватка с гайтрашами оставалась просто рутиной, не вызвавшей особых эмоций, а разговоры - они разговоры и есть, чего в них такого? Понял он только спустя несколько шагов, поглубе вдохнув недовольно потрескивающий воздух, на который прежде, в спешке не обращал внимания. Село противилось, недовольно поскрипывало, подминало чужеродных пришельцев под себя, окутывало, словно паук паутиной. Вчерашние люди, вчерашняя вода - и михаилиты тоже становились вчерашними, просто дыша этим воздухом. И здесь, насколько Раймон видел, сломаных часов не было. И от осознания фраза получилась сжатой, злой на себя же - снова и по-новому:
- Кажется, нам стоит поторопиться, чтобы не остаться, не оставаясь.
Времени ответить у Скрамасакса не было: Раймон толкнул калитку и ступил на двор, огляываясь. Женщины нигде не было видно, зато Фелпс - невысокий, зато плотный и явно сильный мужчина, повязав голову красным платком, обстоятельно складывал из еловых досок гроб.
- Мистер Фелпс? Братья ордена михаилитов Фламберг и Скрамасакс.
- Скрмскс, Флмбрг, - повторил почти бойдовской скороговоркой плотник, приветливо кивая. - Грб ндо?
- Пока не знаю, - честно ответил Раймон, - возможно, как работа сложится. Мистер Фелпс, зачем вы выстругали статую в церковь именно из ели?
- Н'гниёт. Смола. - Коротко пояснил Фелпс, любовно поглаживая доску. - Лчшее дрво.
"Интересно, он говорит быстро потому, что время тут в игры играет?"
Проверить это было никак, так что мысль Раймон отогнал, покивав.
- А что, к слову, не говорят у вас, что ель обижать да резать не с руки? Слыхал я, что тут и дары им оставляют.
Ответить плотник не успел. Дверь скрипнула и в плотницкую вошла низенькая, полная женщина с носом местной Мадонны. В руках она несла кувшин, который тут же разбился, залив пол молоком, едва она увидела Снежинку.
- Доченька, - всхлипнула она, бросаясь к нему. Скрамасакс попятился и обиженно воззрился на Раймона, точно тот был виноват в этом.
- Ну рожа у меня - ладно, это я понять могу, - проговорил он, - но, черти её задери, у нее что, доченька тоже в плечах с молодой дуб, ростом - с него же, и кольчугу таскает?!..
- Врёт, - равнодушно бросил Раймон. - Греческую комедию играет. К тому же, мы точно знаем, где две доченьки и как выглядят, хотя... может, и третья есть, а ты по лицу - чем не красна девица, в самом деле. Ну, широкоплечая и в кольчуге, но не всем же везёт?
Скрамасакс разъяренно рыкнул, отрывая женщину от себя - и замер: пальцы Сары Гуд на короткое мгновение стали похожи на корни дерева. Невенчанная жена плотника Фелпса усмехнулась, глядя ему в глаза, Снежинка дёрнулся, но медленно разжал руки. Сара тоже освободила его от объятий, удостоив своего мужа лишь коротким взглядом, после которого плотник вернулся к работе.
- И в обмороки падаешь, как девица.

- Деревья не ходят. Деревья спят. И видят сны.
От шепота Сары Гуд Снежинка вздохнул, снова награждая себя оплеухой. Женщина, чье тело то оплывало корой, то становилось человеческим, ласково оглядела его.
- Много - но один. Мы помним, как родились боги, хоть и не видели этого сами. Семя от семени... Мы не уйдем, а люди... пусть остаются, лишь бы семя обильным было. Лишь бы хватило времени, чтобы оно проросло. Хочешь, мы заплатим? Чтобы мы остались, и люди остались, а Миллисенту увезешь? Она - сорняк.
Ответ без ответа. Значит, люди живут здесь с... этими испокон веков. Какой уж там год, этот симбиоз длится столетиями! И будет длиться ещё и ещё. Да и можно ли было назвать местных жителей - людьми? Раймон хмыкнул. Пустые разговоры. Очередная тварь в очередной раз тянет время? Миллисента вряд ли заботила тут хоть кого-то, в отличие от двух михаилитов, которые, уйдя из деревни, наверняка кому-то да расскажут о местном... ельнике.
- Брат Скрамасакс? Сдаётся мне, нам нечего здесь делать. Разве что уехать и забыть, как... кошмар.
Снежинка кивнул, сложив пальцы в знаке сомнения.
"И оглядываться на каждую ёлку на тракте? Они не очень умные - да, но умереть от шишки по темечку не хочется. Да и выпустят ли? Прижги меня."
Ёлка Сара резко махнула рукой, подманивая его, но Скрамасакс лишь нахмурился и выдохнул, будто запрещая себе двигаться.
- Вы расскажете, - глухо произнесла она, - и нас срубят. Вместе с людьми, зверями. Не засмеются дети в чащобе, не запоют птицы.
Раймон, резко кивнув, положил ладонь с орденским кольцом на руку Снежинке. Кольцо обжигало обоих, и это было хорошо. Пусть морочить его ёлка и не пыталась - или не могла - но встряхнуться стоило. Иначе из этого болота можно было и не выйти. Вместе с людьми и зверями - значит, эта система проникла настолько глубоко, что, в общем, весь лес стал огромным связанным сообществом. Волей ёлок. Не грибница, не культ, но и грибница и культ. И всё же жечь пока что было рано. Снежинка был прав: за палисад они бы ушли, но что потом? На этот раз, кажется, предстояло договариваться. В последнее время, кажется, ему слишком везло и удавалось уйти без этого, но удача не длится вечно. Но увозить куда-то Миллисенту он не собирался. Раймон пожал плечами и отозвался так же глухо.
- Потом вырастет новый лес. Придут новые люди, прилетят птицы - но вас уже не будет, это верно. Так же, как здесь не стало или почти не стало людей, так? Почему Миллисента - сорняк и зачем она увела Дороти к гайтрашам?
Ель окончательно превратилась в Сару Гуд и немолодая уже женщина устало уселась на колченогую лавку.
- Где поселяется береза, там не живут ели. Они приходят откуда-то... От людей. Приносят свои семена. Девочка и сама не понимает, почему ненавидит нас, почему лжет и зачем отнимает семя у наших мужчин. Березы желают загубить наши побеги. Иногда у них получается. Иногда их узнают раньше. Пока мы, ели, спим, побеги живут людьми, и время течет, как должно. И мужчины могут соблазниться стройной березкой. Но нас разбудили, меня - лишили ствола, отсекли корень, обрубили ветви и сделали статуей. Из остатка меня сделали другую статую, а из Дороти муж строгает гроб для неё же. А людей здесь и не было. Здесь живут побеги, похожие на него, - она мотнула головой в сторону Снежинки, - но в нем силён человек. Так странно говорить об этом с теми, кто пришел убивать. И странно обещать, что заплатим и не тронем, если пощадите и увезете березу.
Даже небо здесь выглядело неуловимо неправильным - слишком прозрачным и хрупким. И до метаний отдельно взятых михаилитов не было дела ни ему, ни лающей на что-то собаке за углом, ни косяку гусей, ни визжащим что-то очень интересное детям.
"Пришли убивать, да?"
Впрочем, этим михаилиты по большей части и занимались. Скользнув взглядом по сжавшему кулаки Снежинке, Раймон криво улыбнулся.
- Допустим, что я поверю в отсутствие людей - я не верю, - но пусть, пусть. Михаилиты стоят между людьми и всем остальным, мис Гуд, а ты просишь... требуешь от меня убить одно существо потому, что оно мешает другим. Встать на чью-то сторону в совершенно чужой игре просто потому, что у тебя больше денег и лапы достают дальше - хотя даже у людей правила иногда иные. Не всегда, не у всех, но всё-таки. Почему убить? Да потому, что увозить нам её некуда и никак, а, значит, Миллисента просто исчезнет. Отличная сделка, эталонная.
"Отвезти в монастырь кающихся сестёр и отдать под личиной беглой Эммы..."
Он сам ощутил, как от этой мысли улыбка стала ещё мрачнее, и повёл плечами.
- Хорошо. Ладно, пускай. Я так понимаю, лес слышит всё, так что поймёте, что случилось, в любом случае. Но ни денег, вообще ничего я у вас не возьму. Не хочу никогда даже видеть, как ветка ели колышется, кроме как под ветром, не хочу о вас слышать, словно меня здесь не было. Считай это моей личной платой.
- Твоей - но не его, - Сара снова уставилась на Скрамасакса, гордо выпрямившегося.
- Я не заключаю сделок с тварями, - ответил тот холодно, - но и со словами брата спорить не буду. Пусть будет так.
- Значит, вас здесь не было, - заключила женщина-ёлка, взмахивая рукой.

Дерево оказалось старым, с толстым - в мужскую ногу - белым стволом, расчерченным чёрными пятнами. Не зная, где именно оно стоит, Раймон не нашёл бы его ни за что, а так - оценил дерево и коротко глянул на Снежинку.
- Полагаю, топора у тебя не завалялось?
- Зачем мне сегодня топор? - Удивился Скрамасакс, срывая ветку с шиповника и умудряясь при том не уколоться, - у меня с собой самоходное огниво.
- Оно сырое, - скептически заметил Раймон, пряча гримасу. Сжигать заживо... топор, вероятно, был бы добрее. Или нет. Перерубить такой ствол одним ударом у него бы не вышло точно. В общем, куда ни кинь. - Это как же выложиться придётся. А тут по лесу вомперы бродят. И вообще...
Договорить ему не дали. Толчок в плечо сбил с ног, закрутил, и Раймон едва успел перекатиться, а не рухнуть мешком. За спиной свистнуло, раздался глухой стук, но оглядываться было некогда. Берёза вырывала корни из земли, вытягивало ветки, и времени хватило только на то, чтобы вбить вторую за день молнию в ствол, раскалывая его до бледной сердцевины. И уже после, скрипя зубами от боли в разодранной груди, Раймон выпустил всё раздражение и злобу на себя в огоньки, мерцавшие в расщепе. Убивать деревья он не умел, но полагал, что с выжженной сердцевиной берёза жить не сможет.
Сзади свистнуло снова, и вновь не было времени смотреть - только уворачиваться, кататься по земле, пытаясь закрыть лицо кольчужным рукавом.
Берёза умирала долго и трудно. Раймон не знал, сколько прошло времени, прежде чем удалось подняться на подрагивающие ноги и утереть непонятно откуда взявшуюся кровь со лба.
- Лучше уж вомперы бы, - как-то тоскливо вздохнул сзади Снежинка, и Раймон резко повернулся к нему.
Михаилит полулежал, опираясь на покрытый мхом ствол, а в плече у него торчала стрела с пёстрым оперением. Поодаль под раскидистым дубом неподвижно лежала девушка, похожая на Миллисенту, ещё сжимая в руке сломанный пополам лук.
- Да. За них хотя бы платят. Жить будешь?
"Что расскажешь в ордене? Вызовут михаилита Фламберга в капитул, вышлют ли сразу команду?"
- Иди в задницу, Фламберг, - злобно посоветовал ему Снежинка, но тут же закатил глаза и застонал, побледнев. - О, брат мой, умоляю... Скажи первым среди равных, что умер Скрамасакс героем и во славу орденскую...
- Да кто в это поверит, - удивился Раймон, опускаясь рядом на колени и оглядывая рану. - Расскажу, что засмотрелся на стройную берёзку. К тому же, героем тут только я получаюсь. Цельная злая берёза, а тебе досталась красивая девушка, только палочкой махнуть оставалось.

20 марта 1535 г. Саутенд-он-Си.

- Это... какая-то неправильная нежить, - задумчиво заметил Раймон, разглядывая выстроившихся кружком лесавок. - Очень.
Крупная самка неуверенно улыбнулась, высунув фиолетовый язык, и его чуть не передёрнуло. Твари походили на группу почтенных матрон, которые выбрались после службы на пикник, обнаружили, что забыли корзинки с пледами и печеньем, и теперь не знали, что делать. Возвращаться? Погрызть кору? Вспомнить детство и играть в салки? Залезть на дерево или скушать червячка, вылезшего подышать? Мир во всём многообразии вариантов оказался для лесавок слишком сложным. Мир, в котором лесавки были... не лесавками казался Раймону слишком сложным. Во всём многообразии вариантов. Он тронул Розу коленями и осторожно поехал мимо залитой солнечным светом полянки.
- Это же не мы? - уверенности в голосе было маловато даже на его собственный вкус. - Ну то есть, мы ведь наоборот убрали камешек, помогающий глушить волю. Кажется. Ну и немножно пожгли.
Эмма плавно повела плечами, точно снова засаднили давно зарубцевавшиеся росчерки розг.
- Это не мы, - уверенно заявила она, - мы не делаем людей теми, кем они являются.
- Пожалуй, что так, - Раймон осёкся, глядя на то, как две хобии, фырча от усердия, копают нору совершенно неприспособленными для этого тонкими лапами. Мокрая земля летела во все стороны, и сами твари казались скорее странными, но очень увлечёнными свинками, только что хрюкали всё-таки по-хобьему. - Хотя порой мы можем делать людей теми, кем они не являются, но здесь оно выглядит уж очень странно и одновременно похоже. Словно сместился угол зрения. Я не чувствую... нет, я чувствую, что здесь не так, но на меня оно не влияет, пока что. На тебя?
"Впрочем, поймём ли мы, прежде чем начнём ходить кругами?"
- Неправильная сказка, - Эмма с вящим интересом исследователя наблюдала за тем, как трое костяных гончих с самым обескураженным видом жрут недавно расцветшие лютики, - я не знаю, что или кто на меня влияет. Но ему, кажется, не по душе ни шелка, ни бархаты. Хочется сорвать платье и устыдиться.
- И каяться, хм. А если сорвать ещё и рубашку, ты устыдишься меньше или больше? - с любопытством поинтересовался Раймон, подводя Розу ближе. - А если бархат и шелка мятые?
- Если измятой окажется еще и вон та трава за кустами, то мне самобичеваться придется.
Прозвучало это, впрочем, мечтательно. Лесавки за спиной тявкнули в тон, тихо и мелодично завыли.
- Кажется, я не их тех мужчин, которые любят на такое смотреть, - Раймон с притворным вздохом покачал головой. - Не ценитель. А без этого мять траву никак не получится? Кровь, боюсь, может слишком возбудить вон ту лесавку, что качается на ветке, держась хвостом.
- Вряд ли, - так же вздохнула Эмма, - лесавку заинтересует сейчас хоть что-то. А вот стражей на воротах - вполне. Придется отложить... покаяние.
Раймон прикрыл глаза от солнца, вглядываясь в башенки. Над воротами действительно что-то поблескивало - и двигалось. Хмыкнув, он натянул поводья, заставив Розу затанцевать на месте.

20 марта 1535 г. Саутенд-он-Си, парой часов позже

Управа удивительно напоминала такую же в Бермондси, даже барахло на скамьях валялось, казалось, точно так же, словно у английских констеблей была строгая инструкция, как именно разбрасывать снаряжение и хлам. Только констебль выглядел иначе: старше, усталым до теней под глазами и глубоких морщин, с потускневшими каштановыми кудрями и запавшими, синими от бритья щеками. Но дело своё он знал крепко.
Под окнами домика стража встала сразу, отгоняя горожан, от которых веяло надеждой и страхом, стыдом и непониманием. Смешивалось это в такой букет, что стен будто не существовало вовсе. Стражникам, насколько Раймон чуял, было проще - за них решали, им приказывали, их защищали. Жителям такого утешения доставалось куда как меньше. Как воробьям, голубям и трясогузкам, чьи трупики усеивали обочины. Стража больше походила, пожалуй, на собак. У собак всё было относительно хорошо - в пределах, разумеется. До поры.
Внимательно слушая рассказ констебля о монашках, кидавшихся на жителей с ножами, вертелами и призывами покаяться, Раймон оценивал не только то, что "Работа? А дохерища её для михаилита, господин Фламберг", но и самого констебля. Тот был достаточно дотошен и умён, чтобы связать их с пожаром, но и слишком умён, чтобы обвинять в чём-то единственного михаилита в такой ситуации. Хорошо. Скорее всего он и так смог бы отговориться, да и письмо Кранмера в сумке лежало не зря, но Раймон предпочёл бы обойтись без этого. Потом - может быть, и придётся поговорить, но то потом.
"Приятно, когда всех всё устраивает".
А потом констебль заговорил о вещах, которые заставили внезапно насторожиться. Уж больно оно напоминало рассказы тех, кто чистили обитель в Бермондси, и такого Раймон услышать не ожидал.
- Туман, мистер Райт? Твари?
- Твари, - законник глянул на Эмму, невозмутимо-блаженно извлекающую из косы сухие травинки, и слабо улыбнулся. - И туман. Хотя я это скорее назвал бы паром. Горячий, су... сволочь, будто только из котла. От обители этой грё... спаси ее Господь, наползает. А из него - уроды. Искореженные, словно ими из пушки стреляли. Из рук торчат костяные наросты, из брюха растут вторые руки, корявые. Ну тут уж мы не расшаркивались, конечно. Ребята у меня в страже - ветераны, шотландцев на копьях вертели. Вот только скотты помирают, а эти - нет. Делают вид. Всего и смогли, что обратно загнать, да вот... ворота заколотили снаружи, а через стены покуда никто не лезет. Только пар. И тогда...
Он понурился в своём кресле, состарившись еще на пару лет. Эмма встревоженно вздернула бровь, скользнув ладонью по рукаву.
- Люди сходят с ума. Первое время-то мы... запирали безумцев в тюрьме, но... Кровавая баня, сэр Фламберг, зрелище - жуткое. Даже для констебля. Каждый вспоминает о своих грехах и, выкрикивая псалмы, наказывает. Себя или других. Выжившие стараются не грешить. Надеюсь, вы причащались, иначе храни вас Господь, да и нас тоже. Грешного михаилита этот город не переживет. К слову, а как вы перебрались через пропасть?
"Пропасть?"

- Сколько хотите, - хмуро посулил констебль, - можем даже золотого тельца отлить.
- И телегу, - Эмма улыбалась все так же безмятежно и счастливо, не обращая никакого внимания на то, что с юбки осыпаются сухие листья, - а лучше - три. Иначе как его везти?
- Пилить придётся... неудобно, - Раймон нахмурился, словно и впрямь прикидывая, как придётся такое перевозить, но взглянул на вымотанного констебля и вздохнул. - Цен за очистку ада как-то даже в регуляциях нет, так что уж как-нибудь потом сговоримся. Сначала нужно взглянуть, что там и как. К слову, так а что, поймали вы хоть одну из тех монашенок живой?

И ради самих монашек. Эмма согласно кивнула, отшатываясь к лавке, где валялись кольчуги и дубинки. Эта обитель стала ужасным местом и до того, как Кранмеру понадобился обломок венца. И выжечь ямы, быть может, было последней помощью, какую Раймон мог оказать этим несчастным.
- Выжигайте, сэр Фламберг, - вздохнул Райт, отмахиваясь, - в конце концов, отчет, если мы из всего этого выпутаемся, будет выглядеть еще хуже, чем у Клайвелла.
Раймон поморщился и кивнул, поднимая руку над ямой.
- Возможно. В конце концов, мистер Клайвелл смог вытащить из обители Бермондси двух монашек, а я сейчас не могу обещать и одной. Впрочем... говорят, парочке не так давно случилось сбежать? Странны дела Господни.
Эмма вздохнула, развязывая тесемки на юбке и оставляя её у лавки. Штаны она успела надеть еще в лесу, предвкушая прогулку по монастырю. Монашки и послушницы бежали всегда, а их с Раймоном это не касалось. Свой побег она совершила давно.