Слишком мягко. Слишком тепло. Обычно, когда её продавали, Хизер могла просто закрыть глаза и притвориться, что лежит на старой, любовно выточенной отцом кровати, накрытой тонким матрасом, который они с матерью набивали соломой и душистыми травами. Сундук у тётки отличался не слишком, койка в борделе у жестокой мадам с мягким именем - тоже, так что по крайней мере во сне можно было вернуться туда, где всё было хорошо. Домик джентри с крошечным садиком, запах свежих стружек и ромашкового настоя. Здесь же...
Не открывая глаз Хизер повернулась на бок и чуть не утонула - пуха в перинах было столько, словно в раю после того, как ангелы полиняли. Только так говорить неправильно, и думать тоже. А ещё сверху давило тяжёлое одеяло. Хизер потыкала его пальцем, нахмурилась и вздохнула: хмуриться тоже было неправильно. Мадам Лилитана говорила это каждый раз - столько раз, что Хизер полностью уверилась в том, что даже приличной шлюхи из неё не получится. Как должна себя вести шлюха неприличная, Лилитана не говорила, только хмурилась сама и бралась за плеть.
Хмуришься - значит, или недовольна, или думаешь. Если недовольна, так мужики на свой счёт примут и заплатят только тумаками. А то и ещё хуже: решат, что думаешь, а кому нужна женщина, которая думает? Не за то медью и серебром платили.
Пока что никто не бил, и Хизер позволила себе утонуть в перине ещё глубже. Иногда даже без снов жизнь была не так и плоха. Всё же добрый рыцарь её спас от Дакра. Даже почти и не болит ничего, только где-то внутри тянет, словно дырку прогрызли, да так и оставили. Хизер попыталась вспомнить, когда в последний раз ела, но перед глазами только замелькали цветные пятнышки - небось, от тяжести.
- Миледи, миледи!
"А я бы ещё поспала. Нет же, надо им какую-то миледь звать".
Хизер попробовала закопаться глубже под одеяло, но тут слова, наконец, пробились через дрёму.
"Лежу в хозяйской кровати. В комнате - миледи. Жена".
Отшвырнув одеяло, Хизер рывком села, чуть не стукнувшись лбами с девушкой в ушастом арселе. Та с писком отпрыгнула, прижимая руки к груди, а Хизер метнула взгляд вправо, влево, пытаясь понять, откуда прилетит пинок. Между завесями балдахина виднелась старая тяжёлая мебель - дуб и орех, с резьбищей! - шторы от окнах в цвет, камин, столик такой с кучей бумаг, что и у Пью не бывало. Леди в комнате не было видно. Как и её одежды.
"Как я вообще здесь оказалась?"
- А-а... - девушка в простом, но чистом платьице с передничком отлепилась от стены и сделала книксен. Хи моргнула, подавив желание оглянуться, нет ли той самой леди в кровати за её спиной. Наверное, заметила бы. Книксен?.. Эдак ещё и рыцари кланяться начнут. - Миледи! О, боже милосердный, велики твои помыслы и рука щедра! Леди Хизер! Милорд велел, чтобы вы покушали!
"Леди Хизер?.."
Хизер уставилась на девушку, разинув рот - чего тоже делать было нельзя, потому что мужчины могут счесть, что женщина вовсе думать не умеет, а значит не оценит их стати.
- Кушать, - в ответ на её взгляд пояснила горничная. - Бульон с курочкой. Деревенской, из Фэйрли! Никогда б не подумала, госпожа, что скотты таких курочек выращивать могут, а вот поди ж ты. Милорд Дик сказал, что вам она полезная будет. Уж сколько я фиалок продала, миледи, а таких-то заботливых ...
Слова отказывались складываться, сливались в воробьиное чириканье, шум за окном, а девушка всё болтала, суетилась. Отдёргивала шторы, впуская в комнату лондонский гам. Складывала стопкой одежду - мужскую: белую простую рубаху, серые штаны, даже длинный, узкий, как вертел, меч.
Хизер почувствовала, как губы - когда успела закрыть рот? - сами собой складываются в приятную улыбку. Рука - когда это она так округлилась, и где все царапины? - с серебряным браслетом из витых рогов откинула одеяло и оправила подол гладкой ночной рубашки. Ноги попробовали упереться в пол, подняли тело, но Хизер спохватилась, упрямо уцепила обраслеченное запястье, коснулась браслета пальцами. Без застёжки... бездумно, она потянула его через узкое - хоть оно-то осталось! - запястье, но воздух вокруг него словно загустел, не пуская.
"Таким мне ещё не платили".
А потом она вспомнила и согнулась вдвое, едва не свалившись с кровати. Мелькали трактиры, дома, леса и вовсе какие-то чудеса Господни. Приятный рыцарь то совал колечко, то называл сестрой, а всё больше непотребствовал - хотя Лилитана говорила, что чаще дочками прикидываться просят, а то и мамами, правда, какая из Хизер мама! Это Лилитане хорошо... Лилитана. Мелькнула ночь, сверкнул кинжал, которым рыцарь... дыр всё равно хватало, да таких, что и вспоминать не хотелось.
- Боже милосердный, - пробормотала Хизер и одёрнула руку, которая начала было креститься.
В животе забурчало. В голове - тоже.
- Бульон с курочкой, - настойчиво повторила горничная, набрасывая ей на плечи шитый золотом халат из мягкой ткани - таким, небось, и королева б не побрезговала. - И с хлебушком. И огурчики молоденькие, шибко вкусные. Их, кухарка говорила, как цветы, под стеклом выращивают.
Бульон с хлебушком и огурчиками стоял на круглом столике у камина и пах одуряюще.
Хизер кивнула - особенно огурчикам - и ноги прошествовали к столику. Рука подняла ложку, а губы... губы есть отказывались. Она  потянула носом пар, отчего в животе заворчало вдвое сильнее, затем зачем-то тронула бульон языком. Словно хотела найти что-то во вкусе, но не знала, что. Что бывает в бульонах кроме бульона? В огурчиках - кроме огурчика? Язык не согласился, лизнул и огурчик, и хлеб - мягкий, свежий, недавно из печи.
Какое-то время Хизер заворожённо наблюдала за творившимся колдунством, пока не смогла снова пошевелить носом. И тут же сунула в рот полную ложку, потому что вкуснюще. Сразу ясно, чего руки округлились. И - она на миг перестала есть, глянула вниз, - не только руки. Но хорошо же! Эдак и в тех трактирах, небось, не кормили. Хотя, по правде, чем кормили в трактирах, она помнила плохо. Сквозь туман.
- Говоришь, - прозвучало невнятно, потому что бульон оказался ещё и горячим, - кушать милорд велел? А ещё что?
- Милорд Дик велел, чтоб непременно будить вас и кормить. А то, - горничная наморщилась, припоминая, - вы изволите деликатничать и спать от потрясений будете. А это не-до-пу-сти-мо, вот. Вы б, леди Хизер, кушали. А еще милорд Дик велел вас почитать и уважать как его самого, чтоб, значит, волос с вашей головы не упал. Как причесываться сегодня изволите, коль уж про волосы заговорили? Ко двору или по-домашнему?
"Волос чтоб не упал. Конечно. Ещё и ногти состриженые, небось, собирать будет".
В голове упорно множились лилитаны, бегали по спиралям, хлопая вороньими крыльями. На фоне горящих хат грозили пальцем михаилиты и тоже непотребствовали с сёстрами, правда, чужими. От этого голова пухла, потому что пустоту все эти лилитаны не заполняли, наоборот, толпились вокруг.
Хизер, не отвлекаясь от бульона и закусывая огурчиком, скосила взгляд на окно, забранное кованым переплётом, кивнула. Чуть не спросила, зачем, выходя во двор, причёсываться как-то особенно, но вовремя спохватилась. Вот при дворе её ещё не шлюшили - для того там другие миледи есть, урождённые. Волосы, ногти... что-то же ещё тот заезжий михаилит рассказывал, как его, Вьюга? Ветер? Аж мурашки по коже бегали, как он про ту ледю-то в замке...
- Леди Хизер желает зеркало. И по-домашнему.
Услужливо сунутое под нос зеркало тоже оказалось дорогущим, серебряным, оно отражало всё, до теней на скулах - но не порезы на шее. Уколы. Не было их, хотя Хизер присматривалась. Жаль только на бёдра не поглядеть, не заголившись. Цветочная горничная - как там её, Илла? - умилённо кивнула.
- Принцесса как есть. Даром, что милорд Дик к трону в очереди. А платье, платье какое изволите? И гранаты ваши готовить или тот новый жемчуг, что опосля свадьбы баронета прикупили?
Свадьба. Как разламывалась голова, Хизер помнила отлично. И голова разламывалась, и свадьба эта чёртова вокруг, и музыка гремит радостно до отвратности, и девка эта к рыцарю клинья подбивала так, что иной палач обзавидовался бы. Её бы теми панталонами, но вот выбрал же этот королевский сродственник время нудить! Нудил и нудил, так, что и святого с ума бы свёл. Непонятно ему, видите ли, было. Или понятно?
Подснежник... подснежник Хизер помнила тоже. Может, от него голова болеть меньше не стала, зато штанами гонять расхотелось, и с девкой, глядишь, комиссар этот стоеросовый справится, ну, плетью вытянет раз-другой-десятый. Лучше стало. Не иначе снова колдунство.
Задумчиво поболтав ложкой в остатках бульона, Хизер отмахнулась от зеркала и взглянула на горничную, которой в доме явно платили за количество слов. Что-то в её тоне, когда про свадьбу говорила, намекало не на подснежники, а совсем даже наоборот. А ещё - позволяло отвлечься от мыслей о бёдрах - тоже округлившихся.
- Знаешь, чтоль, этого... - она замялась, подыскивая слово, потом махнула рукой, - баронета?
"И почему мысль о той девке тоже отзывается пустотой? Словно не помню того, чего не было. Вот ересь-то".
Илла молчала, раскидывала по кровати и креслам платье. Льняную сорочку, выбеленную, с тонкой вышивкой. Панталоны - совершенно непотребные, правильные, как для дорогой шлюхи. Лилитана рассказывала, что Анна Болейн такие носит - небось, потому и понравилась королю-то. Панталонами и тем, что в них сунуть можно. Алая шелковая юбка, черный чёртопарт с золотым шитьем, затканный золотом - год жить можно - корсаж, длинные и широкие черные рукава. Несообразно дорогая тиара - прозрачные зеленоватые камни, зубцы - перья дивной птицы. Туфли с каблуком, на такие и смотреть-то страхово, а уж ходить - как на чёрте верхом скакать, непременно упадёшь. Ноги отчего-то заныли. Зубы - тоже. Если ей такое богатство, то чего же не раньше? Ещё до всего? Когда и домик, и отвары, и запах... она снова потянула браслет, но без толку. Нити словно сжимались, стоило попробовать перенести через запястье. Интересно, а если ножом?
"Что, достал таки лейтенант? Даже не пробуй. - Самодовольная мысль мелькнула ворохом чёрных перьев, и Хизер подскочила, едва не смахнув зеркало на пол. - Сказано же: без моего разрешения..."
Мысль смолкла, словно в раздумьях, потом невероятно колдунски пожала плечами.
"А, вижу, понимаю. Ладно, пробуй".
Наложился голос Иллы. Оказывается, она всё-таки говорила - про воду, вереск и жасмин - всё, как она любит. Счастье в дом - какой? - мудрость в семье - какой? - сладость женская - у неё-то?
- Матушка баронета вроде как сватала меня. Правда, тогда-то его попросту звали Уиллом Харпером, из ткачей. Это потом он уж на этой Манвиль женился и сам таким стал. А меня вот милорд Дик в дом взял. Нешто ж не помните? Вы сами меня беседовали. Или голова снова болит?
"Спаслась, считай. От Манвиля этого. Покупали меня такие, было, что за душой много, а в душе - ничего, и в это ничего только других жрать".
Беседование плавало рыбками и не ловилось, но Хизер всё равно кивнула, мрачно глядя на таз с ароматной водой. Хоть он-то снаружи был простым, деревянным. А она, получается, наоборот. Снаружи золото, а внутрях - как у всех людей бывает.
- Болит, а как же. От всего этого ещё бы не болела. А чего, милорд не говорил, от каких потрясений деликатничаю?
- Дык, - начала было Илла, но договорить ей не дали. Дверь распахнулась - от ноги, не иначе, и на пороге появился смуглый темноволосый красавчик из итальяшек или испанцев, каких много бывало у мадам. И улыбался так же паскудненько, как те, которые бывали.
-  О, очнулась мадонна.  Как твоё драгоценное здоровье, многоуважаемая леди Фицалан, графиня Суррей и тринадцатая в очереди на престол вместе с мужем, седьмым своего имени? 
- Как есть сволочь, - неодобрительно проворчала горничная, безуспешно пытаясь оттеснить его за дверь.  - Как тебя земля только носит, отвратника? Нельзя к миледи, вот я лорду всё расскажу, Эспада, он с тебя шкуру спустит!
Эспада. Вот тут Хизер накрыло по-настоящему. Вспомнились и базар, и неуважительная баба в таком плаще, что аж крыльями на ветру порхал, а дальше - непотребства такие, что и исповеднику лучше не говорить. Она вцепилась в столик одной рукой, потянулась, преодолевая круженье в глазах, к кружке с лёгким вином. Пальцы мазнули по краешку - промахнулась, - но со второй попытки уцепили под ободок.
И видать с тех же подземий вылезла та, старая - но не та - Хи. Вылезла, ухмыльнулась красавчику в лицо, полюбовалась новыми серьгами - красивыми, с крестом йорковским! Не всякому исповеднику и покажешь.
- Держи, - протянула кружку, приглашающе наклонила. - Велено, сталбыть, меня почитать и уважать. Ещё что-то про волосы, но это дело особое, а вот винца подношу от всей души. От всего сердца даже, как миледя - охранителю её... самого дорогого. Милорда, получается.
Охранитель улыбнулся еще гаже. Мог бы, то вино вылил ей на голову. Но сдержался, только сплюнул презрительно прямо на ковёр и кружку аккуратно так на камин поставил. С намёком.
- Слушай сюда, дурочка из переулочка. Собирай свои побрякушки - и беги отсюда. Пока он из-за тебя снова головой в очередной ад не нырнул. 
- Брезгует, - пожаловалась Хизер горничной, которая в ответ только перекрестилась. - Лучше себя считает. Придётся куда-нибудь отдать, раз в дамском будваре себя вести не умеет.
- Ой, боюсь, - Эспада лениво, кошачьи прошёлся по комнате. - Трепещу и склоняюсь, ваше шлюшество! Только не бросай меня в терновый куст, хозяйка-а! Что, когда хозяину хотя б такую же поганую, как сама, девчонку родишь?
Хизер открыла было рот, сказать, что самого Эспаду-то даже в ад не взяли, но пернатая мысль помешала, сжала челюсти.
"А когда хочешь. Кто знает, может, мысли в другую сторону отзеркалятся, хотя, конечно, вряд ли. Упёртый как... как даже не знаю. Как кельт. Древний.".
Оставалось только поднять кружку и отпить маленький дамский глоточек. Не думая, потому что подумать можно было и потом.
- Как Господь даст, - "какой-нибудь", - ибо несповедимы пути, - "когда-нибудь", - и неисчислимы чудеса ,- "а об этом лучше и потом не думать, страшно".
А обидно было всё равно. И завидно. Потому что аренный - та же шлюха, а ценят больше. Может, потому, что имеют железом? Но у мадам ещё и не такое бывало...
"Особенно в ночном лесу".
От этой, уже своей, мысли пробрало холодом, а обиду сменило осознание красавчиковой правоты. Правда - из переулочка. Правда - шлюха. Правда - поганая девчонка, врунья и подделка в нарядных платьях. Ничего не умеющая, ни во что не верящая. Нужная, только пока Ричарду Фицалану не надоест притворяться и учить. Учить притворяться. Точно - кукла с подворотни. И всё же... правота - не вся правда. Ему, небось, подснежники не дарили, даже как кривому отражению.
- Сам знаешь, в общем, про чудеса. Ах, - Хизер вскинула бровь. - Действительно, не знаешь. Прости, не хотела обидеть. Где, говоришь, милорд изволил тебя от себя прогнать? Где его искать?

Разумеется, Эспада соврал, не скрывая удовольствия. Небось, надеялся, что в приёмной, при визитёрах Хизер или в обморок брякнется, или иначе опозорится. Крапиву ему в задницу, а не обморок. Наоборот, взгляды взбодрили, заставили расправить плечи и вытянуть шею, чтобы подлиннее и аристократичнее казалась. Потому как чего там, словно её не разглядывали в жизни по-всякому.
Визитёров, поднявшихся с похожих на лавки, а значит особенно старинных диванов, наприёмило аж троих. Двое - провинциальные дворянчики, загорелые не хуже испанца и зыркающие друг на друга как те волки, на Хизер смотрели плохо. Словно мадам подсунула им дешёвую солдатскую шлюху вместо гладенькой восточной, как их там, гойши. Словно жаль было на неё не только своё, а ещё и чужое время тратить - а в карманах-то пусто, один гонор. Переточутся.
"А тот, что справа, кажись, ещё и по мерзостям", - таких Хизер навидалась тоже и жуть как не любила.
Если парочка и явилась по делу, то дело небось было гадкое и противное, какое и трогать не захочется. Такое отварами не запить, нужно что-то покрепче - а нельзя.
На третьем, худощавом, породистом, в простой по дворянским меркам, но чистой одежде, Хизер задержала взгляд: что-то в нём было знакомое, похожее на... портреты, развешенные на стенах, дали ответ, который вертелся на языке, но никак не давался. На Ричарда Фицалана он был похож, и на Эмму, и на всех предков разом. Дальняя ветвь. И смотрит-то как, только плети не хватает. Го-ордый! Когда это Хизер успела этого-то настолько опозорить? Вроде, даже не встречались.
"А это, получается, родич? Но как похож-то!.."
Лицо неизвестного Йорка плясало, сливалось с воспоминаниями о Дике, кружило между портретами. А разве на окнах были занавеси? А почему-то на парочке визитёров такая смешная одежда, и почему так испуганно смотрят, да ещё и не на Хизер?
Повернувшись, она и сама разинула рот: у двери в кабинет молодой Дик убивал старого. Хорошо убивал, аж похрюкивал от усилий, когда рубил. Сначала разрубил живот, и Хизер хотела было возмутиться, что эдак старик быстро не помрёт, но тут ему досталось и по голове. Напополам. Ой. Комната перестала кружиться, и Хизер облегчённо вздохнула: не Дики. Просто похожи.
- Боже, Уильям!
По рукам седого мужчины, держащего собственные потроха, стекала кровь. Ещё кровь текла по платью его светловолосой немолодой жены, хотя её никто не рубил, и с меча его сына, что было понятно. Хизер закрыла рот и уже не удивилась, когда кровь потекла из щелей в стенах. Видать, там тоже много кого нарубили.
- Папа! - Златокосые, тонкие как клинок, визитёры заламывали руки, но без чувств не падали - не то от воспитания, не то страшно было запачкать платья из светлой шерсти.
Бешено крестился в углу родственник, полный, женственный мужчина.
- Джон? Сын... - убитый с болью и недоумением глядел на убийцу, спокойно отирающего клинок фамильного меча плащом.  - Джон? Почему?..
Сын - статный, рослый, с ямочкой на упрямом подбородке, сероглазый - хмурился и молчал. Только вытирал и вытирал меч.
Теперь, что уже не удивляло, кровь стекала по его портрету, по тёмному дубу стен приёмной, потоками лилась из других предков. Из второго Джона Фицалана, чьей женой была Изабелла Мортимер, дочь того самого Роджера. Из самой Изабеллы - что уж говорить, Мортимеры  купались в крови. Из первых Ричарда и Эдмунда Фицаланов, казненных собственным дедом Мортимером. Из второго Ричарда - генерала-лейтенанта Аквитании, многих других, вплоть до нынешнего, надменно и ласково взирающего на мир с портрета, где у ног сидела она, Хизер.
Крови становилось так много, что пришлось приподнять подол - туфельки отмывать проще.
- Уйдешь к Матильде - прокляну, - сообщил мертвец и погрозил пальцем. - Слышишь, прокляну! До седьмого колена, ни счастья, ни богатства - одна кровь на руках твоих сыновей!
Хизер огляделась - авось визитёрам тоже страшненько, но их не было. Вообще никого не было, да и комната выглядела иначе: маленькой, тёмной, с намертво заложенными решёткой окнами.
"Когда-то он успел труп сюда приволочь? А снова же, тут, конечно, прятать сподручнее, почти как в яме в лесу", - успела подумать Хизер, и тут мертвец скребанул в дверь отросшими ногтями, хихикнул.
- Щенок, выпусти меня! О-о, да, выпус-с-ти. Я выйду ведь. Я сожру твои кишки, голову разобью и выпью мозг. Если он, конечно, есть.
Хизер осторожно потыкала его пальцем, но мертвеца, похожего на все портреты сразу, а на Дика - больше всего, - занимала только дверь. И собственные кишки. В них он и крикнул - да так, что Хизер отпрыгнула подальше, зажимая уши, прямо сквозь обломки кресла:
- Изабелла! Жена! Изабо, беги! Он безумен, он убьет и тебя. Проси защиты в святом месте, спасай сыновей!
- Эдди, сыночек, кровинушка моя сладкая. Иди ко мне, отопри папку. Я тебе кинжал куплю. И лошадку. И арбалет. Эдди! Запомни: если Эмма выйдет замуж - отрежь ему ноги ржавым ножом. Иначе он тебя сотрёт, хи-хи!
"А чего он не определится-то никак? Вон, снова в дверь бьётся".
Мертвец и правда бился: мерно, ритмично, привздохивая на каждый удар. Плечо плющилось, но дверь даже не дрожала, а в щель под ней видно было, что там - ТАМ - кто-то стоит. Тоже небость вздыхает, только про себя. Хизер уж и не знала, что лучше.
- Давай сыграем, сынок. Карты, они всё решат, всё рассудят. Я выиграю - ты вместо меня сядешь. Только чур у  меня карты краплёные.
Карты и правда все были в точках, а летали-то, летали! Вспыхивали на лету, махали обгорелыми крыльями и пищали на разные голоса, пока не смолкли. Тишина настала такая глубокая, оглушительная, что Хизер на всякий случай перестала дышать. Даже капли крови замерли и никуда не ползли, даже к ней. А мертвец поглядел в потолок, на ободранную лепнину, облизнулся и проговорил мерно, словно словами на стене:
- Закон королевского права - Британии всей средоточье; вернутся скипетр и держава сыну от чресел моих в согласии с древним пророчеством, но только лишь феникс и темный клинок пламенеющий дитя породят - тотчас тень смерти спустится на мир, и солнце потухнет, и воды вспять побегут. Свеча поминальная зерцало сожжёт - и мир опустеет.
Кровь капала снова, только теперь из носа. Хизер подняла руку, вытереть, но по щеке из ниоткуда ударило пощёчиной, от души, и приёмная снова уставилась на неё гордыми портретами и презрительными визитёрами. Только теперь к презрению ещё и отвращение добавилось: наверное, ледям кровь из носа лить не пристало.
"Нечего шарахаться, где не умеешь. В другой раз могу и не вытащить".
Хизер кивнула, прижала к носу платочек и сделала книксен - как получилось. А потом, когда она миновала того, что был по мерзостям, рука сама вытащила у него из ножен кинжальчик. Небольшой, только кроликов резать.
Остановить руку Хизер не успела, а возвращать было как-то неловко, словно стоило ещё одной пощёчины, а то и подзатыльника, поэтому пришлось идти на кухню прямо так. С платочком в одной руке и ножиком - в другой, и эта другая была спрятана глубоко в складках платья. Уже не рукой, а самой Хизер.

От кухни приятно тянуло жареным и печёным. Так, наверное, тянуло бы дома, если б дома чаще доводилось есть то жареное и печёное. Хизер - не доводилось, и всё равно запахи уводили туда. Не в трактиры, не в гостиницы, не в чужие поместья, пусть на той поганой свадьбе кормили и неплохо, а домой.
"Надо чаще заходить в кухни".
Дородная стряпуха сноровисто метала в печь поддоны с булочками-жаворонками, из которых густо пёр изюм, и болтала со своей сподручной. Да так болтала, что иная миледь со двора позавидовала бы. Стихами, и это совершенно точно был не дом.
"Надо реже заходить в кухни".
- Помилуй! Ведь не ленты и не рюшки
Ты ценишь в пышнотелой потаскушке;
Зачем, любитель срамной наготы,
Нагую честность презираешь ты?
- Видишь, Мод, это сэр Генри Норфолк написал, наш родич. Леди Леони очень стихи его любила, царствие ей небесное. Он часто у нас бывал. Встанет посередине малой гостиной, приосанится красиво и читает, читает, читает... "Проказливой любви превратности опасны: желания вразрез - и души не согласны".
- О да, - кивала вторая, - до чего хорош! Нет, милорд Дик тоже весьма приятен глазу, однако же стихи не пишет, и суров. Даже не ущипнул ни разу, а уж у меня-то есть за что пощипать!
"Щипцами тебя пощипать. Калёными. Или ногтями. Мои подорожники!"
- Зато леди Леони, облака ей мягкой периной, назвала наследником его. Значит, уверена, что дело её продолжит. О! Л'ди Хизер, - стряпуха мигом сбилась, заговорила как баба из Лутона, - да у вас никак кровь с носу идёт? Мод, водицы да полотно чистое! А вот булочку сладенькую не желаете ли, м'леди?
М'леди согласилась на всё сразу, потому что пыталась думать о нескольких вещах одновременно. Например, что за дело такое продолжит милорд Дик? Не вызов же поэтов, чтобы те читали о потаскушках. Или как раз вызов? Но в борделях этот поэт бывал нечасто. Честность ему в наготе потаскушьей подавай. Словно есть там хоть что-то честное. Тут-то, Хизер так думала, судьи вернее её не найдётся: в ней этой честности было ни на грош, хоть наряди, хоть до стыда раздень.
А булочку дали вкусную. С маслом и кремом.
В голове было пусто-пусто и легко, словно пощёчина выбила из неё всё лишнее, а нужного и вовсе не было. Это оказалось даже приятно - по подворотно-кукольному. Но у кукол головы ведь деревянные - почти то же, что пустые. Хизер безропотно и с удовольствием - больше, больше заботы! Всё - моё! - принимала и квохтанье, и мокрое полотно.
- Вы уж простите за прямоту, м'леди, я по-свойски, по-простому, как привыкла и Господь сподобил, - зажимая ей нос холодной тряпкой ворковала стряпуха, - а нельзя невенчанными жить. Вы хоть и браслет этот скотячий носите, и м'лорд локон ваш, а всё равно - не брак это, смекаете? Ну шотланы уважут, а чтоб остальные? М'лорду и без жёнки нельзя, и с женой нельзя. А нам, бабам, нельзя, чтоб не венчаться. А ну как, вдовой останешься, а невенчанной даже вдовьей доли нельзя. Чтоб не зря в нос бил-то. Матушки у вас нет, так уж я надоумлю, не посетуйте.
"А Норфолку можно и так, и эдак, - мелькнула взявшаяся из ничего мысль - и сгинула. - С чего бы это? Знать этого Норфолка не знаю, нужен он как прошлогодний снег, и стихов его не слышала. Не слышала - но знаю? Мне с помощью других себе солгать недолго; Узнал, как порют..."
Строчка никак не заканчивалась - наверное, была слишком длинной, или Хизер отвлеклась на то, чтобы удержать руку с кинжалом. Эти руки начинали её всерьёз злить и, что хуже, пугать, потому что вели себя как Гарольд Брайнс тогда, в трактире. Небось и говорили бы так же, если б умели. И сбежать предлагали.
- Не буду сетовать.
Но ведь брак - был? Пусть Хизер его и не помнила. Милорда помнила, а брак - нет. Не помнила священника, не помнила книг, не помнила скорую на оплеухи шотландскую леди, но... но - моё.
Встревоженный и взъерошенный Эспада, вошедший в кухню с чёрного хода, со двора, только хмыкнул и от колкостей удержался. А Хизер,  взглянув на него, поняла, что никуда проваливать не собирается, даже если бы было, куда проваливать. Даже если подделка, и если голова пустая. А ещё есть были очень нужны ответы. И тепло.
И чтобы кто-нибудь отобрал кинжал.