19 февраля 1535 г. Бирмингем
Бирмингем пылал. Наёмникам и солдатам в цветах то вольных рот, то Дадли, то в странную шотландскую клетку не хватало места по трактирам, и ночь расцвечивали костры. Искры, поднимаясь к небу, соперничали с редкими фонарями и тусклыми удивлёнными звёздами. Ничего общего со спокойной ночью Бермондси, с кривыми, но понятными путями вокруг Гленголл. С тихими улочками детства, которого не было.
Крики, пьяный хохот, взвизги рвали тёмный воздух, а Дженни скользила между, впитывала жадно, захлёбываясь. Хорошо, что оставался только один глаз. Двух было бы слишком много.
Заросший полуголый хрен со шрамом через всё лицо и такой волосатой грудью, что мог обойтись и без куртки, попробовал поймать её за плечо. Дженни вывернулась, не скрывая презрительной усмешки. Не грыз, не старший грыз, да и наверное, привык ловить мамзелек повыше ростом да посисястее. Не Соверен. Улыбка пропала, словно её слизнула тень. Проклятый гоблин. Зря она не разглядела сразу, зря шутействовала.
Глазница жутко чесалась изнутри. Чесались изнутри ноги. Жаль, Клайвелл его убил у той мельницы. Мельницы всегда смеются, вечно крутят жерновами, руками машут. Страшные тварюги, все до единой. Когда-нибудь она найдёт на них управу, уж попомните. И на Соверена тоже, пусть он и помер. Мир становился таким странненьким, что, кажется, смерть могла уже ничего и не значить. Или он таким всегда и был, а она просто не замечала? Соверены вот точно были всегда, хотя до сих пор не возвращались. Никто не возвращался. До сих пор. Жалко-жаль, что у неё руки коротки, чтобы на той стороне рыться. И голос короток, докричаться. И до Соверена, и особенно до...
Сложенный из брёвен треугольный костёр обрушился, чуть не придавив тощую шлюху. Женщина в расстёгнутой до пупа рубашке отпрыгнула, визгливо хихикая и прижимая подол. И даже так ухитрилась не выронить ни одной монеты из загребущих рук. И это, с печалью заключила Дженни, было настоящей - и, кажется, исключительно местной - проблемой.
Кошельки. По сравнению с Бермондси, кошельки были просто везде, но… Дженни проводила тоскливым взглядом почти вусмерть пьяного солдата. Тот шёл, кренясь так, чуть не падал, но намётанный глаз заметил бы и то, что кошель был прошит металлической нитью, и то, что левая рука пьяницы постоянно висела рядом с драгоценным мешочком – как бы этого мужика не водило из стороны в сторону. Дженни в сердцах сплюнула. Проклятые наёмники. Как на вино и баб тратиться – так пожалуйста, а как об уличных подумать – не-ет, не для этого денюжки у дадликов получают. Словно разница есть! От потери кошелька, между прочим, такие чуйства пробирают, что никакой там маме Лоле не сравниться! А у неё-то, Дженни, особняка нету, ей нужнее! Она прищёлкнула пальцами. Вот и крутись тут, когда всё будто есть - а словно и нету. Волшебная, за ногу её, страна, где золото листьями обращается. Ехали к одним феям, к другим доехали. Бородатым, злым и в юбках шотландских. Чёрт их дери.
Задумавшись, Дженни заметила, что появилась компания, только когда её похлопали по плечу.
- Заблудилась, богачка? Проводить?
Наверное, светловолосый паренёк думал, что говорит искренне и сочувственно, пряча и жадность, и неприязнь, Дженни же фальшь чувствовала за милю. И не огрызнулась сразу только потому, что очень уж неожиданно, непривычно было слышать такое в свой адрес. Богачка? На миг показалось, что она раздваливается на трёх Дженни, одна из которых почему-то была мальчиком, а третья-лишняя вообще со стороны смотрит. Чой-то? Это она, что ли, так фальшивит, глядя завидущими глазищами на потеряшку? Да ни в жисть! Возмущение подхватило всех трёх Дженни и слепило одну - взъерошенную и злую. Сбитая рука отлетела в сторону, а Дженни длинно сморкнулась в грязный снег. Далеко, красиво, аж на душе посветлело.
- Ты, что ли, провожать будешь? Портки-то свои поутру находишь только потому, небось, что в них и спишь.
- Дык, - обрадовался парнишка, как-то странно, по-клайвелловски, хмыкнув, - вестимо, в них и сплю. Кто в Бирмингеме на ночь портки скидывает - тот атас и продрыхнет. Эх ты... зныба.
Неподалеку, где томно и нарочито постанывали женщины, нетрезвые голоса затянули песню. Пели что-то про саксов и коз, громко гогоча и стуча каблуками о мостовую. Дженни только фыркнула. и скорчила рожицу.
- От балабола слышу. А провожать - куда иду, туда дойду, а не дойду, так и не шла, а коли не шла, так и провожатых не надо, смекаешь? - в последнем слове она с удовольствием выделила первый слог, как Ю. Ещё и потянула, для обидности. Риковы бабы были странными и жуткими до жутиков, но слова, жесты!.. Сказка, не бабы. Небось, Рик потому и привадил, что раз странное - ещё жутчее! И надо же было третьей связаться с этим придурком! Только с Марико и Ю Гленголл казались неправильными, словно подпилили третью ножку, как в управе. На таком и не покачаешься. Управа... вину за то, что не сказала, не брякнула, Дженни привычно отмела. Иногда лучше было отрезать сразу, чтобы не косились лишний разок. Особенно когда в таких вот взглядах да хмыканьях звучало б: "а я предлагал". Пусть и не вслух, не на вид, а ведь слышно! А вот свиданий с Бесси было жалко-жалко, совсем. Там можно было забыть... про всё. Хотя бы на время. Не как с Клайвеллом - с тем забыть, кто ты, а кто он, не выходило. Как только дочка такая вышла? Но Дженни ведь вернётся, так? Богатенькой, побродившей, с рассказами о том да сём, а повязка - тьфу будет.
Мальчишка хохотнул и согласно кивнул, мельком, будто ненарочно, оглядываясь себе за спину. Не высмотрев ничего, он глянул поверх головы Дженни и лишь потом ответил.
- Я-то смекаю, - сообщил он, в точности повторив и потянув и, кажется, даже перетянув, - как не смекать? А коли не шла никуда и провожатых не надо, то... Отжалуйте, барышня, от богачеств ваших монету-другую для, значить, хода, куда не шли. А Косой Тим, я сталбыть, напрочь забудет, что смекал.
"Не один ведь, небось, с кодлой".