9 марта 1535 г. Портенкросс.

Зеркало отражало мрачного упыря. Роб улыбнулся ему, но вышло еще хуже - улыбка напоминала голодный оскал. Он вздохнул, подворачивая рукава зеленой туники так, чтобы стали видны оковы на запястьях. С этим человеком, у которого были глаза раба, узника в собственном доме, Роб не стал бы говорить. Но к счастью, эта участь доставалась демонам.
Он похудел за эти дни, четче проступили скулы на лице, ярче запала ямка на подбородке, до золота посмуглела кожа, и Роб снова стал похож на того молодого наставника - еще не магистра, который недавно получил под своё начало детей. На фоне красиво стареющего капитула он теперь выглядел юнцом - и это было плохо. Даже этим он становился на иную доску, обосабливался от них. Бадб он не мог винить в этом, но и не винить не мог.
Ничего не давая взамен, она отнимала у него привычную жизнь. Обручальное кольцо, запись в приходской книге капеллы, клятвы верности не делали богиню женой, а уверенности, что она поддержит любовью и заботой - не было. Глупо было ждать этого от Войны. Нелепо - от Войны неистовой. Быть может, зря пренебрег Роб невзрачной синичкой, погнавшись за этой жар-птицей?
Зеркало треснуло - рассчитать силу ему было очень сложно порой. Шлепок - и вот уже гладь подергивается сеточкой, состаривая Роба, рассыпаясь тысячью мелких Цирконов. Удар ребром ладони - и столбик кровати с треском падает на пол...
Когда Роб очнулся, комната походила на поле боя. Даже на сундуке красовалась вмятина, а костяшки рук и вовсе были стёсаны. Медленно поднёс он руку к губам, пробуя на вкус собственную кровь - и усмехнулся. Легче не стало, но буйство будто освободило его.
- Меняем имя на "Неистовый"? - Бадб появилась в комнате бесшумно и теперь с интересом изучала погром.
Вместо ответа Роб попросту сграбастал её, впиваясь в губы злым поцелуем. Не ласка - наказание. Возмездие за тот укус после клятвы илота, за Вихря и ренессанс, за полк, Корвина, единорогов Морриган, грёбаную курицу Барру Бевана и ритуалы в долине. За молодость и брак, за смерть Розали. За сломанную жизнь, которая никогда не станет прежней.
Оторвавшись через вечность плюс-минус пара минут, он вздохнул, ударом локтя добивая зеркало.
- Оставляем, всё, как есть. Хоть что-то.

Пара часов спустя, подворачивая рукава на новой, темно-зеленой рубашке так, чтобы были видны и оковы, и брачный браслет, Роб не без удовольствия оглядывал нутро шатра, ставшего залом переговоров. Бадб учла всё - и круглый стол, украшенный резьбой, в которой трискели и вороны сплетались с лаврами, и мягкие кресла, и дорогой бархат полога, и даже зеленую, летнюю траву вместо ковра. И скромное, закрытое серебряной сеткой под горло платье, она тоже предусмотрела, выглядя в нем по-королевски.
Он одернул колет, вышитый серебром по черной коже, и с нескрываемым наслаждением потянулся. За спиной шевельнулся Фицалан, повторяя его движения: илоты гордились своими оковами. У полога вздохнул Нис Ронан, складывая руки на груди. Его рисунки были самыми широкими, почти до локтя, древними, но он тоже принадлежал к этому братству, объединенному служением богине. Еретическому братству, посвященному языческому служению.
Быть может, демон, с которым доведется говорить, вскоре будет подливать масло под котел Роба. Но - не сегодня, а значит думать об этом не стоило. Зато пришло время поразмыслить о переговорах. Не ждите - учили в ордене и древние политики - что с вами что-то станут делать, как проститутка на постели. Атакуйте, захватывайте, заставляйте противника обороняться. Наступайте первым! И Роб был склонен согласиться с этим, хоть и приходилось говорить, как просителю.
Неподалеку валялся ящик из-под шатра, и Роб ухватил его, устанавливая у стола и накрывая собственным плащом. Получился вполне приличный помост, на который он водрузил кресло, а в кресло - Бадб.
- Ты выше, моя госпожа, - коротко пояснил он, рассеянно целуя ей руку.
Бадб улыбнулась, и тут же сзади раздался взрыв цветистых ругательств. Раймон, появившись из воздуха чуть ли не на плечах Фицалана, хмуро оглядывал море и небо. Выглядел он чуть зеленоватым, но спокойным, уверенным и надменным, и на свояка взирал без приязни.
- Значит, ты всё-таки жив.
Фицалан отвечал ему тем же, расслабив плечи так, как делают это бойцы, готовясь драться.
- И вам добрый день, любезный зять, - расцвел улыбкой он, - счастлив видеть в добром здравии и с таким патриотичным цветом лица. Надеюсь, вы оставили Эмму не в борделе.
Раймон удивлённо покачал головой, отворачиваясь.

- Добро пожаловать, лорд?.. - Роб вопросительно глянул на демона, ожидая, что тот назовет если не имя, то прозвище и равнодушно скользнул взглядом по Брайнсу. Неудачливый, то умирающий, то воскресающий торговец его интересовал мало. - Мое имя вы, разумеется, знаете, но - представлюсь. Лорд Роберт Бойд и Fuar a'Ghaoth, Canan Ard, поскольку говорить я намерен как генерал, а не магистр.
- С позволения госпожи и супруги, я пригласил вас затем, - продолжил он, вежливо кивнув в ответ на певучее "Саргатанас". Генерал-майор переговорщиком был бы великой честью, не будь он демоном. - Чтобы предложить князьям пакт. Не аlliance, как говорят поэтичные французы, но договор о перемирии и сотрудничестве.
И прежде чем демон успел возмутиться такой наглости, Роб начал излагать суть. Говорил он долго, заставляя себя сдерживать жесты и не увлекаться. Повествовал о Грейстоках, напирая на их неудобство обеим сторонам, рассказывая о том, что египтяне уже строят свои святилища, обращают в веру, используют культы, чтобы накапливать силы.
- Опыт подсказывает нам, что такая тихая экспансия приводит к войне, в которой очень легко проиграть, особенно, когда там, - Роб ткнул пальцем в шелковый потолок шатра, - с упоением предаются попустительству. Поскольку нам довелось уже столкнуться с противником - а я подозреваю, что Фэйрли мы лишились их стараниями, мы решили, что лучше бы нам - и вам, временно отложить игры.
В горле пересохло и он пригубил из кубка, опуская руку на плечо неистовой, хотя хотелось попросту затащить её в постель и забыть обо всём. И улыбнулся, невольно сравнивая себя с демоном. Аристократическое изящество рук Роба давно покрылось шрамами, а широкие запястья, натруженные ладони, пятна чернил на пальцах выдавали привычку к оружию и бумагам. Саргатанас хвастался длинными пальцами музыканта и нежной белизной кожи. Впрочем, этот изнеженный облик почти наверняка скрывал жуткую тварь в боевой ипостаси - совсем, как у него.
"Полжизни, mo leannan, за то, чтобы узнать, о чём думает демон..."
Роб вопросительно глянул на Раймона и выжидательно - на демона. В конце концов, Фламберг представлял здесь интересы Немайн, а демон всё равно молчал, слушая с таким любезным видом, что чудилось, будто нет шатров, но есть Хемптон-Корт.
Раймон лишь хмыкнул, а демон тонко улыбнулся, плавно взмахнул рукой - и заговорил. И хоть Роб и не мог сказать, что услышанное ему нравится, но вежливо слушал. Преисподней и сестрички, и египтяне были равно неудобны. Преисподняя хотела полупрожаренного Роба Бойда на вертеле под сливовым соусом и с красным вином. Но ад, как это водилось у них, соглашался загребать горящие угли чужими руками и потому соглашался не прекратить, но отсрочить.
- Скажем, на три месяца?
- Три месяца, милорд? С тем же успехом вы могли бы предложить три дня. Три года.
Три года или тридцать лет были равны. Однохренственны, сказал бы Роб, забудь он о вежливости. Даже бессмертного можно заполучить на сковородку, если знать - как. Но три месяца - унизительно малый срок, за который не успеть ничего, даже хорошенько подумать.

Портенкросс. После полудня.

В маленьком, полутемном кабинете, освещаемом лишь огнем камина, было тесно и пахло едой. Миска с крошечными рыбными пирожками, обильно посыпанными зеленью, стояла на письменном столе, кувшин с виски - на каминной полке, а грёбаный дугласовский мёд - на распахнутом окне, и к нему уже подбиралась любопытная чайка.
- Причудливо тасуется колода, - Роб, не скрывая удовольствия, напивался, баюкая на коленях спящего Райна. Перед возвращением в орден ему хотелось побыть с сыном. - Я принимаю тебя в Портенкроссе волей Немайн и отчаянно боюсь возвращаться в резиденцию. Что у тебя стряслось, Раймон? Признаться, поток отборной брани удивил.
- Пф, - Раймон с удовольствием закинул в рот пирожок и проглотил, казалось, даже не жуя. - Если у меня когда-нибудь будет своё поместье, надо будет сманить твою повариху, напомни. А ругань - пустое. Просто Немайн ухитрилась выдернуть не из толпы, но близко к тому - из задних рядов, неожиданно, без предупреждения. Словно и так мало слухов ходит. Конечно, вернуть обещала туда же, но... как знать? Богини... ещё, конечно, на диво неприятные недели, но это всё - мелочи по сравнению с такими собраниями, капитулом, будущей казнью на костре и прочими приятными делами. Ну, деревня гулей, чернокнижники по дороге - обычное, в общем, дело. Разве что вот за всё про всё заплатили только один раз, и то - лошадью. Хотя и отличной лошадью, надо сказать! Тракт как он есть, не больше. А уж на фоне этой вот ожидаемой войны, в которую я, кажется, поверил только сейчас...
Он махнул рукой с новым пирожком, выражая этим отношение к мелочам.
- Так что рассказывать, скорее, тебе.
Роб устало хмыкнул, двигая миску с едой ближе к Раймону. Объяснение, что нет ничего важнее деревни гулей и чернокнижников на дороге, занятием представлялось утомительным. Ни Раймон, ни Бадб не понимали - ему до смерти надоел этот пьедестал. Настолько, что Роб был готов сам уйти в темницы Ордена, лишь бы ему позволили спуститься.
- До казни на костре я могу и не дожить, - вздохнул он, поглаживая Ранульфа по белой, бойдовской, голове. - Рискую войти в резиденцию - и не выйти. У соседей в долине довелось ритуал один провести, и я не обольщаюсь, что небритая физиономия и косынка на голове меняют до неузнаваемости лорда Портенкросса. Да и священник-протестант сбежал. Как думаешь, понравится Верховному, что Тракт оказался замешан в языческие игрища в такое неспокойное время? Да еще и так...
Снова вздохнув, он переложил ребенка на колени к Раймону и подошел к окну, ненароком роняя мёд вниз, прямиком на стайку лохматых дирхаундов, ругающихся из-за кости. Жизнь в поместье текла своим чередом и до смятения лэрда ей не было никакого дела.
- Как же вы мне надоели с величием, - выдохнул Роб, заставляя вскинувшегося Циркона успокоиться, - ну как, как донести, что папаша де Три и новая лошадь Эммы мне важнее, чем долбаная война, а за грёбаными грушами, которые персики, я сбегаю с превеликим удовольствием, отбросив дела полка и забыв про траханую курицу Барру Бевана? И что твои разногласия с Фицаланом тревожат гораздо больше, чем вся эта божественная херь? Вот чего вы перед лицом Эда делите, зачем бросаетесь друг на друга, как два петуха?
Роб рухнул в кресло, снова перекладывая мальчика к себе на колени. Подлил виски Раймону и надолго замолчал.
- Что у чтимого батюшки было, кроме невесты со зверинцем?

Куда пойдет чистый лист Деним Мас, Роба волновало мало, быть может - зря. А вот с Масами было сложнее. Крутилось что-то такое в мыслях, двигались фигуры, но партия не складывалась. Не хватало хода, чтобы понять, во что играет противник.
- Намедни читал Геродота. Ту главу, где он пишет о сенете - игре египтян. Занятные были люди - умудрились соединить кости и шахматы, но самое любопытное, что там, где мы берем фишку, они - рубят. Деним Мас может идти куда угодно, Раймон, но если бы ты согласился поиграть в сенет... Что, если расположить этот чистый лист к себе и пользуясь новым именем, проникнуть в логово?..
Культисты порой бывали слишком упрямы, и от де Три - в этом Роб был готов поклясться - им было что-то нужно. Тулуз-Лотреков в мире хватало, но именно к этим цеплялись всевозможные люцифериты и прочие дьяволопоклонники. И пока не грянула война... Лучше бы выяснить всё заранее.
Несколько секунд Раймон молчал, глядя на холмы.
- Расположить к себе чернокнижника, насильника, убийцу, сдирающего кожу с женщины, чтобы сковать её ребёнка-полукровку. Пользуясь фальшивым именем. Рассчитывая на то, что он, во-первых, не вспомнит, а во-вторых, что этот чистый лист не побежит к первому же священнику замаливать прощение Господне?
- Он вспомнит, - хмыкнул Роб, укладывая ребенка на кресло и опираясь плечом о створ окна, - если ему под мороками не взболтали мозг ложкой. Но прежний Брайнс так хотел под крыло к неистовой, что послать его можно было куда угодно. Впрочем, разговор не о том. Припугнул ты их лишь на время. И верить слову Велиала... Ну, ты сам знаешь. Я предпочту кающегося tabula rasa. А теперь давай вспомним перстень с львами и крестами в Билберри - и подумаем: что, если де Три интересуют культ уже давно? А теперь, когда Фламберг явился по зову папеньки, они все достоверно знают, как зовут Палача? Я согласен, что входить туда с Масом - дурная мысль, но нахожу, что на двадцать шестом году жизни попасть в паутину дьяволопоклонников - обидно.
- Что, в юности было бы лучше? - Раймон обернулся, потирая подбородок. - Нужен ли мне ничего не понимающий Мас, чтобы войти в культ, зная, к кому обращаться? Нет, - он вскинул руку, словно Роб собирался возразить, - вопрос в другом. Ты не морочник и не понимаешь, насколько оно непредсказуемо, да я и сам не сунусь в разум, по которому пришёлся такой удар. И, соответственно, предсказать, когда что-то вернётся - и вернётся ли - не могу. Гарольд Брайнс - дурак, не умеющий держать язык за зубами и мысли в голове. Неважно, чего он хочет, главное - что может, а может он, насколько мы видим, ничего, да и то - плохо. Нет, сдаётся мне, если уж идти, то самому, но это верный костёр и мне, и Эмме. Вряд ли преисподняя пожалеет даже целый ковен, лишь бы обвинить понадёжнее - а ведь там руки в грязи по плечи будут.

10 марта 1535 г. Резиденция, Форрест-Хилл.

Цепь магистра и перстень Тракта лежали на столе заседаний. Красивый, каменный стол, в котором волей мастера-мага серый гранит врастал в золотистый ясень, глядел на Роба завитками резьбы, баюкая регалии. Роб - каялся. Не опуская головы, ибо ему нечего было стыдиться, не утаивая ничего - ему нечего было скрывать. Начать пришлось издалека, под недоверчивые взгляды магистров и сдержанный, тихий мат брата-казначея. Время текло речью, а над столом возникали образы.
Вот Ард, умытый своей и чужой кровью, бросает ногам Бадб стяги фоморов.
Вот он же, сначала бежит, а потом едва идет через туатский лес к свободе и Розали.
А вот уже Роберт Бойд, крепко держась за руку отца входит в ворота резиденции, с любопытством озираясь.
О заслугах перед орденом Роб не напоминал. Если нужен - вспомнят сами. А нет... Темницы резиденции были отвратительным местом, где михаилиты умирали быстро. Сухость, скудная пища, яд в воде - и через неделю тело преступника вешали на цепях в назидание остальным. Душа его, во искупление, оставалась в стенах, не получая упокоения, не имея права примкнуть к призрачному воинству.
"Мы сами определяем направление ветра, - говорил де Круа, наставляя маленького Роба, - и нет ничего важнее принятия ответственности за свершенное и грядущее." С ветром Роб дружил, сколько себя помнил, но мысли капитула казались скорее огнем. Верховный глядел задумчиво, подперев кулаком щеку, и по его лицу было понятно - подсчитывает выгоды и убытки. Безопасность, Арктур-Монтгомери, уставился в барельеф на стене, изучая танцующих журавлей с интересом натурфилософа. Ёж заметно волновался, а остальные тихо переговаривались, музыкальным гулом аккомпанируя речи.
Здесь, в одном из пустых кресел, должен был уже сидеть его преемник. Учиться, перенимать опыт, входить в таинства. Но Роб всё медлил, не желая называть ни излишне принципиального Ясеня, ни поспешливого Вихря, ни упрямого Фламберга. Он вообще склонялся к небывалому и подумывал вписать имя Шафрана в документы о преемничестве. Мирддин ап Талиесин, орденская тень, быть может и подбивал сверстникорв к поеданию коры, но его любили не меньше Ясеня, а склонность к балансированию он проявлял, пожалуй, побольше Роба. Но теперь, когда цепь и перстень лежали на столе, решать было капитулу и Роб с горечью осознал - Том Бойд, драгоценный мальчик, лично захлопнет решетки за спиной, если такова будет воля капитула. И сам принесет стакан с отравленным вином, проследив, чтоб цепи достались самые новые. О том, будет ли в этом хоть малая толика приязни, думать не хотелось.

Лондон. Таверна "Эй, красотка!"

В Лондоне царил промозглый март. Время, когда зима уже отступила, но улочки все еще тонули в грязи и снегу, а почки на деревьях только начали набухать, трава - несмело зеленеть на склонах холмов с южной стороны. Вечером здесь было так же холодно, ка ки в минувшем феврале, и лужи покрывались тонкой корочкой ломкого льда, а дыхание клубилось в воздухе облачком пара. В такие вечера прямо-таки тянуло в питейные заведения, ноги сами влекли к таверне "Эй, красотка!". Немного почерневшая, постаревшая, но осененная снаружи сиренью и ясенями, а внутри заставленная горшками и кастрюлями, отливающшими золотом и серебром в свете очага, таверна и в самом деле привлекала золото в карман трактирщика по законам, что были установлены самой природой: подобное притягивается подобным. И если фасад таверны чуть облупился, то и лицо кабатчика также испытало на себе дыхание времени. Помимо морщин, что расписывали лицо причудливой паутиной, Эггберт Каммингс напускал на себя значительный вид, отчего впервые пришедшие сюда боялись к нему подступиться и физиономия его принимала суровое выражение. Эгг Каммингс почитал людей меча, и если в славной таверне затевалась ссора, то не успевали еще послать за городской стражей, как в игру уже вступали кинжалы, обходясь хозяину таверны в сто фунтов штрафами и не меньше полуторасот убытками. Но несмотря на это "Красотка" славилась мягкими постелями, в меру прожаренным мясом и сговорчивыми подавальщицами, которые за пару десятков фунтов соглашались скрасить одиночество на перинах. И даже жаль было, что Роб пришел сюда не ради жирного каплуна, который так замечательно елся под вино с виноградников Тулузы, а для беседы с королевским шутом. Уилл Соммерс восседал за столом, уставленным явствами, в отдельном кабинете, как это водилось у богатых дворян или актёров уличных театров,чьи лица были слишком известны, чтобы им позволили спокойно вкушать трапезу.
- Ищете одиночества, мистер Соммерс?
Роб отстегнул плащ, бросая его на свободное кресло и усаживаясь к столу. Рядом с тёмной рубашкой шута, расшитой кружевом, его собственная потрепанная зеленая, его черный колет казались простыми, крестьянскими, хоть Роба это и волновало мало. Во времена, когда простолюдины одеваются, как принцы, хороший вкус требует от принцев, чтобы они одевались, как простолюдины.
Соммерс укоризненно взглянул на него поверх тарелки с дымящимся карпом и покачал головой.
- Искать то, что и так всегда с тобой - слишком странное занятие даже для шута, не находите, милорд? Но что же мы... - подхватив нож, он заколотил по тяжёлому глиняному кувшину. - Господин Каммингс, эй! Ещё вина, и... мяса! Что же вы за трактирщик такой, если не видите, что гость посерел с дороги и измождён от трудов!
- От всякого труда есть прибыль, а от пустословия только ущерб, - вздохнул Роб строками из Притчей, надеясь, что изможден он не слишком, да и после капитула, всё же, не посерел. - Впрочем, в таком месте только и говорить, верно?
- Всё лучше, чем в запертой келье заглаживать пустословие молитвами, - указал шут под тяжёлый топот трактирщика, поднимающегося по лестнице. - Как некоему священнику с севера. Такие байки рассказывал, друг мой, слышали бы вы их! Надо быть полным дураком, чтобы поверить, не проверяя. Хорошо, я такой и есть, а ещё лучше, что именно меня он совершенно случайно встретил по дороге. А стены здесь хорошие, крепкие, привычные к любым компаниям. Ах, господин Каммингс, как оно пахнет! Если бы карп из монастырского прудика не был так вкусен, я мог бы ему изменить с каре вот этого невинно убиенного барашка!
- Чего только не пригрезится в молитве, вспомнить только святого Антония!..

- В школе-резиденции детей учат с шести лет. Они штудируют бестиарии, работают в вивисектарии, тренируются, постигают науки, учатся прятать разум от пакостных тварей и работать даже в омороченном состоянии. Что стражник сделает со скоге, который сначала вдоволь поиграет с его разумом, чтобы напиться страхом, а после - сожрет мозг? Сколько понадобится стражников, чтобы упокоить анку? Взвод? С магом-следопытом и оплатой постоя? А михаилит возьмет двадцать фунтов. Знаете, - Роб снова вздохнул, - довелось недавно ленную деревушку зачищать от простеньких гравейров и пустых упокойников, у нас их называют ходунами для простоты. На одного такого приходилось по трое солдат - а ведь это порубежники и побережники, они привыкли сражаться... А вот еще вам загадка, мистер Соммерс: сможет ли стражник различить поронца, игошу и ангъяка, чтобы правильно упокоить каждого, не допуская его возвращения или перехода в иное качество?
Пожалуй, Раймон очень вовремя сделал эту скидку монастырю, взяв часть послушницей. Пригодилось. Роб улыбнулся, по-кошачьи наклонив голову, и тронул пальцем кувшин с вином, немедленно покрывшийся изморозью. Вино он предпочитал холодным.
Шут слушал, кивал, востороженно присвистывал броску и похвальбе.
- Всё так. Именно эти карты и побил лорд Дадли примерно с месяц назад в личной беседе с королём. Представим на миг, милорд Бойд... - он откинулся на скамье, опираясь на стену. - Предположим, что некто сумел создать бойцов, которые сильнее и обходятся дешевле? Как по вашему, хороша наживка, когда в казне не лежат золотистые карпы?
- Мистер Армстронг хоть и ренегат, хоть и экспериментирует со своими наемникам, но, при всём уважении к Его Величеству, не мог воспитать из взрослых мужчин бойцов лучше орденских. Даже если применял своё чернокнижие. - Роб равнодушно пожал плечами, давая себе зарок непременно посетить если не Бирмингем, то окрестности и перемолвиться парой слов с ренегатом. - Как по-вашему, наживка, замешанная на тьме, декоктах и эпидемиях, достаточно хороша для Реформации? А если Дадли говорил о некоем брате Рысе, который попался в тенета ренегата, то я отвечу: туда и дорога.
"Прости, Тео!"
- Наёмники? - шут вскинул брови и налил себе ещё вина. - Если бы. Лорд Дадли утверждает, что может создавать... ищеек. Гончих. Которые будут сильнее, быстрее, надёжнее... не портят девок и требуют всего лишь еды - и присмотра. И мне, - он подчеркнул это слово, - идея не нравится хоть с точки зрения реформации, хоть без, особенно когда я не понимаю, где там декокты, где тьма и прочее, и понять пока что не могу, но хочу. Иначе бы и не говорил. У меня есть... друзья кое-где, но, увы. Давно не получал весточек.

- Толковых - не дождался ниоткуда, - хмуро признал шут. - Но отчего-то особенно меня беспокоят холмы на юге Шропшира, хотя глаз, конечно, чешется и при упоминании Гилфорда... Бирмингем? Ну, это кажется, скорее, напоказ. Осады, наёмники, эпидемии, мрачные ренегаты!.. Романтика.
Мальчиком на побегушках у шутов Роб еще не был. И дело бы, бежать пришлось до ближайшего рынка за грушей, а то ведь через половину страны! Помчись в Шропшир, вернись в Гилфорд, постарайся не сдохнуть в промежутках - и ради чего?!
Грёбаный Генрих Тюдор, затеявший Реформацию из-за того, что очень уж жал гульфик!.. Роб залпом допил вино, щелчком пальцев требуя у подавальщицы чего покрепче.
- А ближе у вас ничего не чешется? - Мрачно поинтересовался он, припадая к рому. - Сами посудите, гнать показательных тваренаемников или возить их части из двух противоположных концов резонно только в том случае, если партии необходимо изолировать друг от друга по ряду причин. Если... ингредиенты конфликтуют, к примеру. Я, конечно, могу прогуляться и в Озуэстри, и в Рединг... Давно там не был. Но!..
О трате драгоценного времени он договаривать не стал, лишь поморщился от крепкого пойла.
- Сужу, - охотно кивнул Соммерс, подливая ему ещё. - Давно сужу. Но ближе, увы, не чешется ничего, кроме пальцев, когда вижу очередную фрейлину и хочется её придушить. И нет, это не признание в убийствах. Конечно, - развёл он руками, - отсутствие чесотки не означает, что тут ничего нету.
- Гилфорд слишком очевидно, но где еще прятать что-то, как не под носом? - Роб задумчиво вывел трискель в лужице вина пальцем, но, опомнившись, стёр его. - Шропшир слишком далеко, а клан Армстронгов имеет земли неподалеку от Дугласов, что еще дальше. Мистер Соммерс, вы, часом, не знаете, есть ли у нашего друга дом в Лондоне?
Трактирщик в Блите говорил о таком, но что может знать хозяин таверны в богом забытой деревушке? Но слуги почти всегда бывали болтливы и прежде чем отправиться в путь, Роб хотел поговорить с кем-то из челяди Армстронга. Желательно - с хорошенькой горничной.

Девка, должно быть, была обижена и вряд ли ждала.А всё ж - взяла под ошейник так прочно, что Роб невольно задумывался о своих словах и действиях.
Мужчина кивком пригласил его в дом и затворил дверь. За коротким тёмным коридором оказалась уютная тёплая кухня, полная запахов свежей выпечки. Пухленькая девушка, повинуясь взмаху руки привратника, отрезала Робу немалый кусок хлеба, а сам мужчина достал с верхней полки бутыль тёмного стекла.
- Лучшее, если не считать хозяйских запасов. По виду нечасто ты такое пробуешь, но уж по такому случаю - стоит. Как, говоришь, ты его выследил? И что там этому Брайнсу запонадобилось?
Неопределенно хмыкнув, Роб оглядел служанку, уже привычно пришел к выводу, что неистовая оторвет всё и прямо здесь, к тому же соблазнять девушку было проще собой, а не косноязычным наемником.
- Не читать мысли. Брайнс - дурень, - честно ответил он, - ходить Лондон, ходить Б'рмондси, везде ходить, в таверна - трепаться, дьявол кланяться. Для порубежник - херня.
И не для порубежника - тоже. Впрочем, Армстронга Роб понимал. Когда у тебя столько дел и такое беспокойное хозяйство, месть отходит на второй план.
- А читать мысли было бы недурно, - привратник со вздохом отрезал кусок ветчины от свисавшего с балки куска, отправил его в рот и с удовольствием прожевал. - К слову, а от кого ты узнать... узнал об этом Брайнсе?
- Его все знать, - удивленно отмахнулся от него Роб, глядя на служанку, следя за каждым её движением. - Красавица. Mar flùr am measg nam beanntan**.
С этими словами, он поднялся на ноги, отложив хлеб, большую часть которого не съел, но раскрошил, уподобляя себя простолюдину, что сначала угощает домашних духов, потом - себя. Ему и впрямь уже надо было идти - после суматохи ритуалов и переговоров отчаянно хотелось спать, а здесь, на чужой кухне, в тепле и опасной близости Армстронга, усталость чувствовалась острее.
- Мне идёт... идти. Добрый ночь. Господин.

Оверкот, наверное, стоило сменить. Но об этом Роб подумал, уже неспешно выйдя на улицу, прошествовав до Ламбетской переправы и окольными путями на случай слежки вернувшись в резиденцию. Итак, сменить необходимо было и оверкот, и потрепанную рубашку, и старый колет - магистру не годилось выглядеть, как дешевому наемнику или походить на аскета-тамплиера. Тамплиерство нынче было не в моде. Но всё это ждало своего часа, сейчас же Роб с удивлением глядел в окно своего кабинета, отложив с сторону пачку писем и свитки. Он поспешил, не узнал многого, и - удивлялся тому, что на Армстронга работали люди, а не жуткие твари из преисподней. Люди всё усложняли. Там, где Роб, не задумываясь, прошел бы по трупам чудовищ, возникали тропки и тракты выбора. Выбора и ответственности.

-----------
* что за дьявольская речь
** как цветок среди холмов.

Гарольд Брайнс умер, и Роб отскорбел по нему, этому странному, неумелому символу эпохи восхождения Роберта Бойда на алатрь к преисподней, но мальчик... Мальчик выглядел его воплощением, продолжением, хоть и казался иным, не мог отвечать за своего отца.
Но говоря с ним о чёртовом во всех смыслах торговце, Роб думал о другом. О других. О взрослых своих мальчиках, которых было пора перестать опекать и следовало начинать бояться. Особенно - Ясеня. Думал и о Бадб, с которой находил общий язык только в постели, потому что там слов не требовалось, и о Ранульфе, тяжесть и тепло которого еще чувствовал в руках. Тосковал, пряча грусть и усталость за любезными улыбками.
К тому же, юноша снова заставлял думать о политике. Посылать молодого комиссара к тем же чертями, с какими имел дело его батюшка, Роб не мог. Особенно - помня о тваренаемниках Армстронга и словах королевского шута. Харза был вправе отказаться, но если заменить обычного мракоборца на магистра, то будь Роб Кромвелем, сказал бы, что Орден раздвинул ноги и позволил хорошенько трахнуть, но и готовность к диалогу не упустил бы. А потому и отказывать следовало... вежливо.
Роб улыбнулся, отговариваясь от Харзы ничего не значащей шуточкой, и в который раз подумал, что во всех своих бедах виноват сам. Сдохни он на тракте в начале михаилитской карьеры - не ломал бы сейчас голову, пытаясь станцевать на лезвии кинжала.
Впрочем, лезвие оказалось не слишком острым, как это и было положено отпрыску Гарольда Брайнса. С трудом удерживаясь от зевка, Роб развлекался флиртом с подавальщицей. Низенькая, пухленькая девушка, густо усыпанная веснушками, была похожа на яйцо кукушки, но для того, чтобы отогнать скуку - годилась. Она мило краснела, когда ей подмигивали, громко и с восторгом взвизгивала, когда щипали, и Роб уже вознамерился шлёпнуть её по заднице, когда Уилл Харпер, после долгих и ненужных околичностей, наконец, назвал сумму за прогулку в монастыре, который Харза успел дочистить. Не соглашаться с двумястами фунтами за приятную беседу с монашками было грехом, к тому же это хоть чуть, но сбивало со следа тех, кто мог бы по нему идти. Улучив, когда разрумянившаяся девушка снова прошмыгнет мимо, будто случайно задев подолом, Роб всё же приложился к её объёмистой заднице, точно подавальщица была лошадью. Задница отозвалась так звонко, что на миг показалось, будто у женщины под юбкой бубен. Дав себе зарок повторить это, чтоб удостовериться, он с изумлением воззрился на дерзкого юнца, кажется, не осознающего, что дерзит.
Наглым получался Уилл Харпер, равнодушным и самолюбивым. И от того всё больше похожим на Гарольда Брайнса. Харза, к счастью, успел поведать о мертвой послушнице, на которой остался шлейф мыслей об ожидании, свидании и обещании. Для того, чтобы понять, как ночевал в страноприимстве брайнсов отпрыск, не надо было носить фамилию Клайвелл. Для того, чтобы посочувствовать убитой, достаточно было называться человеком. Оставалось уяснить лишь одно: кто такой этот Харпер. И озаботиться шлемом, поскольку за такое беззастенчивое заигрывание с подавальщицей, прежняя неистовая непременно бы отпинала.
Но шлем не понадобился. Неистовую пора было переименовывать в Терпеливую или даже Покладистую, а преступать через супружескую верность Роб готовности и желания не испытывал. Потому, поднявшись в комнатушку, не размышляя более ни о чём, не думая ни о политике, ни об Уилле Харпере, ни даже об Армстронге, он попросту рухнул в постель, надеясь, что не проснется на Авалоне, в муравейнике. Или с пухленькой подавальщицей под боком.
"Спокойной ночи, mo leannan".

Обыск монастыря шёл своим чередом, и Роб уже начал откровенно скучать. Он не то, чтобы спал, скорее - грезил в дрёме, прислушиваясь к шуму во дворе. Воющие и причитающие монашки, одухотворенно-молчаливый отец Ральф, прекрасная Тереза мало трогали его. Когда Реформацию начали с роспуска Ордена, на защиту своих монахов и земель встали только михаилиты, единым братством, из разных стран, забыв разногласия между капитулами. Ни один из церковников не пришел на помощь, а потому помогать им Роб в обязанности себе не вменял. Как и не собирался занимать сторону комиссара Харпера, а уж опечатывать ему что-либо... Хоть бочонки, хоть морду, мать его фоморам на потеху!..
- ... - Магистр, извините, что достаю. Можете, пожалуйста, запечатать бочонок?
Синее с белой розой знамя Йорков развернулось в воображении, хлопнув, наложившись на скрип дыбы, на клещи и огонь, на удушье от вливаемой в горло воды, и Роб закашлялся наяву, подавившись травинкой. Юный Харпер либо был идиотом, либо держал за идиота его, Роба, желая подставить под топор палача не только шею магистра Циркона, но и целый Орден.
А потом запястья сжало оковами, будто нарисованные вороны вцепились когтями, напоминая, что илоту негоже лежать в присутствии хозяики, из толпы, ввалившейся во двор, послышался родной голос, а губы, против воли, расползлись в улыбку. Неистовая пришла.
- Дьяволы святое расхищают! Комиссары-то кобелины хуже михаилитов, только и думают, где кость украсть, какую бабоньку за задницу ущипнуть. Статую, языками говорящую, увели, а ведь какая утешительная была, светоносная, отец Ральф не даст соврать! Сколько сладкой радости принесла! А ты чего лыбишься, аки кот какой на сене?! Поглядите только на него да на комиссаров ентих! А то ли мы, бабоньки, не боимся Господа нашего, за грехи пострадавшего? А то ли у нас коромысел нету?!
Селянкой Бадб выглядела ничуть не хуже, чем леди. Рыже-русые волосы рассыпались по плечам из-под беленого плата, серая котта подчеркивала статную фигуру, а уж то, как жёнушка небрежно поигрывала тяжелым коромыслом, заставило Роба возгордиться и возревновать. На Бадб в толпе поглядывали мужики, и взгляды были отнюдь не благочестивыми. Ухмыльнувшись в ответ на её выпад, он томно развалился на сене, будто это были подушки шатра, поманив Бадб к себе.
"Что ж ты творишь, шальная?! Бунт против короля, ай... Позорище рыжее!"
- ... За то Его величество обещал отдельно миловать и награждать горожан! - Продолжал вещать Харпер. Роб приподнялся на локте, с интересом наблюдая за тем, как неистовая упражняется с коромыслом. Деревяха выглядела тяжелой, будто свинцом налитой, и от одного вида этой дуры начинала ныть спина.
Впрочем, жаловаться было не на что. Юнец наврал с три короба, ему никто не поверил, а Робу достались расписка на двести фунтов и долгожданная свобода.

- Поводок, mo leannan. На котором подле юбки держишь. Ошейник сам надел, но... Дамы, позвольте представить леди Циркон, мою супругу.
- У юбки?! - Леди Циркон, отмахнувшись, уставилась на него под разочарованные девичьи вздохи, фырканье и злобно-сочувственные взгляды, которые Роб игнорировал. - Это вот держала, когда в Портенкросс вода порченая текла, или сейчас, когда сам... а. Не звал, верно. Верно, и приходить не стоило?
- Пойдём? - Роб протянул руку Бадб, не желая говорить о сокровенном при посторонних. - Шея у меня будто огнем облита, будем считать, что кару за ту подавальщицу я понёс. Не будем ссориться, душа моя, иначе... A bharrachd air a sin cha bhith ann ach bana-dhia agus ban-dia, ach chan eil Badb agus Rhob. *
И заговорил он в тихом полумраке маленькой трактирной комнатки, когда все эти Мэгги-Полли остались далеко за спиной, и не могли услышать ни усталости, ни тихой мольбы в голосе.
- Пообещай прежде, что не разорвешь брачные клятвы, жёнушка. Говорить с тобой - что на углях танцевать, а не говорить - нельзя.
Роб вздохнул, закрывая глаза, чтобы темнотой отогнать от себя мрак, грозивший поглотить даже Циркона. В том, что жизнь летела с обрыва, Бадб виновата не была - в этот раз выбор сделал он сам, холодно и рассудочно.
Жизнь Вихря - дороже свободы, дороже бытия его престарелого наставника, и раздумья казались излишними. А неистовой Роб задолжал за Тростника, за нарушенные клятвы и ту дорогу из крови, что она сейчас припомнила, но нести этот кельтский крест не хотел. Жёнушке не нужны были ни сильные руки, ни заступничество, ни возлюбленный, ни кошелёк - лишь якорь, чтоб удержаться в мире. Оттого и не чувствовал себя Роб мужчиной, даже не был игрушкой, как у Розали. Недовольно дёрнув плечами, он осознал: лишь одна женщина его любила чутко, искренне, одаряя теплом.
"Где же ты, матушка?.."
- Я? - Бадб, меряющая шагами комнату, остановилась у окна. - Я бы, скорее, подумала, что это нужно тебе, раз связь эта приносит сплошь вот такое. Но - обещаю. Не разорву - если оба не решим этого.
- Это решение ты из меня не выбьешь ничем, даже коромыслом.
Роб тоскливо стукнулся лбом о дерево рамы, глядя на суетливых кур, копошащихся во дворе таверны. Наверное, он был похож на самую старую, пеструю курицу, воссевшую в пыльной яме, раскинув крылья. Он так же тяжко вздыхал и готов был отправиться в похлёбку.
- Жизнь - отличная штука, моя Бадб, но и она может наскучить, когда становится божественной. И тогда она отравляет страхом. Ужасом увидеть, как Ясень первым бросает факел в костер, где тебя собираются жечь, как Раймон подстегивает это пламя, чтобы прервать мучения - потому что не может сделать ничего иного, опасаясь за Эмму, как разочарованно отворачивается Джерри и как торжественно глядит на всё это капитул. С тех пор, как упросил тебя надеть этот, - он поднял руку, демонстрируя брачный браслет, - ошейник, я боюсь всего, волочу за собой в гору камни ответственности - и не могу отдохнуть. Я думаю о ренессансе, о политике, о полке, вынужден вести себя так, чтобы видя меня - глядели на тебя, отнимаю у чужих богов долины, но взамен получаю лишь благоволение богини. Не жену. Чёрт с ней, с покладистостью, она быстро прискучивает. Не надо ждать меня с ужином - я всё равно не замечу, что съел. Но, mo leannan, стоило разок умереть от копья Старшей, чтобы ты, наконец, позвала по имени и принесла новую рубашку!
Внезапно стало тепло, будто Хелен Бойд и впрямь услышала своего непутёвого ребёнка, коснулась рукой небритой щеки. Простила ли она его, заменившего собой кровного сына? Робу хотелось думать, что - простила.

За окном шумел монорельс. Идиот, построивший офис "Boidh Renaissance Company" в центре Манхеттена заслуживал смертной казни, но вместо этого сидел в удобном кожаном кресле, попивая коньяк. Странно, что за это время не спился ещё! Роб задумчиво побултыхал желто-кровавую жидкость в пузатом бокале, с неудовольствием прислушиваясь к шуму. Во время оно за окнами шумели лишь море, лес, или толпа, желающая поднять на вилы. Теперь вместо леса были каменные джунгли, море стало свинцовым и грязным, а толпу показывали по телевизору. Он прищелкнул пальцами, лениво наблюдая, как серая платина экрана медленно загорается для того, чтобы исторгнуть на свет божий грудастую девицу в строгом пиджаке. Время шло, но сиськи оставались вечными. Почти, как сам Роб.
- ... процессор восьмого поколения на основе мозга лесавок, - строго просветила его барышня, - заставит вас улыбаться. Умная производительность, графика нового поколения и ведущие в отрасли возможности подключения...
Щелчок - и экран погас. Большая семья хотела есть, жить в хороших домах, ездить на дорогих машинах и летать на своих самолетах. По чести сказать, Роб уже не отличал, где раймонов отпрыск, а где - вихрев, к примеру. Попереженились, народили детей, и, кажется, унаследовали привычку не удивляться, что стареющий магистр, каким он себя так и не отвык считать, всегда рядом. Вот для этих-то молодых, жадных до жизни, и была эта компания, занимающаяся, если верить бумагам, производством программного обеспечения, электронных устройств и их компонентов. Не то, чтобы Роб разбирался в этом, но хватка михаилита - помогала.
Девица с экрана исчезла, зато появились две миловидные японочки, играющие в теннис. Короткие белые юбчонки взметывались при каждом прыжке, девчонки задорно вскрикивали, но глядел Роб не на них - на Бадб. Статуя, стоящая у пьедестала для победителей была, на его вкус, излишне пафосна. Неистовая замерла в задумчиво-вдохновенной позе, будто стихи складывала. Но людям - нравилось, а Роб за херову кучу лет научился не спорить с паствой.
- Что я, по-твоему, не могу стихи складывать? Тёмная, злобная баба, да, не то, что эти ваши одухотворённые принцессы?
Роб пожал плечами. Бадб - и в Африке оставалась Бадб. Впрочем, в Африке было еще мало святилищ - неохотно, ох, как неохотно принимали черножо... афроафриканцы рыжеволосую богиню и ее беловолосого консорта.
- Принцессы рядом с тобой - бабы, mo leannan.

Город обнял его горячими щупальцами лета, оглушил машинами и людьми. Роб проводил взглядом красотку, больше похожую на мавку - девушка явно переборщила с пластическими операциями и лицом сошла бы за рыбу. Пнул бездомного хухлика, бросившегося под ноги - городские михаилиты работали из рук вон плохо. Улыбнулся небу, несмело выглядывающему между крышами. И пошел вперёд, по широкому тротуару, проталкиваясь между прохожими. Такой же, как и они все, по летнему времени одетый лишь в футболку и джинсы, в таких же темных очках, в таких же дешевых кроссовках. Свободный этой толпой, этим летом, и до сих пор недоумевающий, чего боялся. Смерть - только начало, она не может ничего изменить, лишь примиряет.
- ... ибо Христос послал меня не крестить, а благовествовать, не в премудрости слова, чтобы не упразднить креста Христова!
Христиане... Роб хмыкнул, проходя мимо уличного проповедника. В мире, где отмечали фламбергов день - сестрица Морриган умудрилась довести Раймона до собственного убийства - Пасха стала лишь праздником. Люди верили в богов, люди знали их, но веры - хватало, а святых дней и вовсе стало с избытком. Новый Год, Рождество, Хеллоуин-Самайн, Йоль, Пасха, Белтейн, Рамадан, цветы для Кали... И Робу нравился этот пёстрый, яркий мир, в котором нашлось место даже ему.
Дома, в маленькой квартирке под крышей небоскреба, его ждали. Наемники, сказал бы Роб прежде. Пожалуй, это слово сгодилось и сейчас.
"Прорвусь", - была первая мысль.
"Не прорвался", - следующая, с привкусом собственной крови, когда связанного запихивали в машину, надев на голову черный мешок. Утешало лишь, что пару-тройку этих бойцов Роб, всё же, отправил к Бадб.
В машине было жарко, пахло лимоном и табаком, укачивало. Похитители молчали - молчал и он. В том, что скоро всё объяснят и покажут, сомневаться не приходилось. Лишь казалось странным, что повозка едет без лошади, но это не удивляет. Будто Роб знал, что такое машина, не зная. Здравствуй, сестрица Фи, вот так ты и живешь, наверное?
По виску скатилась капля пота, будто в машине стало жарче, и отчаянно захотелось пить. За гранью сознания, гранью добра и зла, сна и яви, он услышал собственный голос, понимая, что - молчит.
- Апельсин? Холодный?
- Бутылки. Холодные, из некромантской лаборатории. Вот когда люди научатся не трогать такое немытыми руками... А апельсиновый сок будет раздражать горло. Погоди, найду что-нибудь помягче и не слишком холодное.
Стукнувшись головой о потолок машины в очередной раз, Роб невольно согласился с тем, что мягкое - нужно. Но лучше - холодное, потому что жарко было уже нестерпимо, будто солнце вознамерилось сделать из него консервы прямо вот в этой банке с мотором. "Бойд в собственном соку", два по цене одного...
А потом потянуло ветерком, Роба вытолкнули на дорогу и сорвали мешок. Он стоял на ржавом мосту, каких много осталось в окрестностях Манхеттена, приветствуемый липами и одуванчиками, слыша жалобы грязного ручейка, что когда-то был рекой - и не узнавал ничего. Ни лиц похитителей, ни знакомого местечка, ни несчастного ручья. Понимал лишь, что нужно падать вниз, к воде, сбивать наручники, сдерживающие силы - и продавать жизнь дорого.
Кажется, также думали конкуренты. Сима Лист, русский еврей, спал и видел, как бы ему урвать контрольный пакет... Роб тряхнул головой, ухмыляясь бредовому сочетанию слов "контрольный пакет" - и шагнул с моста, опережая толчок в спину, который был неизбежным итогом таких вот переговоров.

Кружево рукавов стекало по кистям, скрывая шрамы, каких почти не бывало на руках здешних воителей. Роб презрительно скривил губы. Воители!.. Надушенные, завитые, в узких камзолах и таких узких штанишках, что многие из этих щеглов боялись поклониться, не то, что присесть. Галантный век, мать его. Дерутся дрянным шпажонками, воюют стенка на стенку и именуют себя рыцарями.
Его собственный, Роба, камзол был неприлично свободен, штаны широки ровно настолько, чтобы удобно было сидеть в седле, а вот придворная шпага и в самом деле оказалась поганой. Вычурная рукоять едва умещалась в ладони, и вызови кто на дуэль, Робу было бы проще прирезать смельчака ножом из сапога. А поводов для дуэлей хватало. Богиня Бадб хоть и среди людей, но всё ж недосягаема. А вот ее тёзка, рыжеволосая миледи - здесь. Кружится в полонезе с Людовиком. Кажется, уже с пятнадцатым? Впрочем, ревности не стало - изжила себя. Столетия вместе с неистовой попросту стёрли её из души. Короли приходили и уходили, а жёнушка всё равно оставалась с ним, так зачем же портить ей удовольствие от чёрт знает какого по счёту бала, если в зелёном шатре под небом Туата они будут вместе?
- Не думала, что когда это скажу, но в нормальной крыше над головой тоже есть свои плюсы. Хотя и болеют небось с изнеженности всяческой. Вот в наше время никаких этих потливых лихорадок - название-то какое! - и в помине!..
Пожалуй, стоило оказать ответную любезность королю и потанцевать с этой Помпадур. В конце концов, женщина, способная править Францией из-за спины своего любовника, заслуживала если не восхищения, то уважения.
Фаворитка короля недавно вышла из купальни, вода ручейками стекала со светлых волос по шее и груди под платье, оставляла темные дорожки на дорогом лиловом шелке. Сколько знал Роб, Жанна-Антуанетта де Пуассон, мадам де Помпадур, всегда приходила на бал так. Всегда, когда король останавливался в своем охотничьем замке. Она положила руку на запястье, и Роб подивился тому, как эта невысокая, пухленькая женщина умеет очаровывать лишь взглядом. Королева, Мария Лещинская, пахла унынием и одиночеством. Фаворитка - мускусом и сладким вином. Но речи, речи её были скучны.
- Как печально не видеть Сены, - говорила владычица королевского сердца, - летом она так прекрасна.
"Зловонна", - дополнял её мыслями Роб, тоскливо поглядывая на окна, за которыми совсем уже стемнело.
- Кто у нас отвечает за сбор налогов в Эперноне?..
- Ах, моя дорогая, мне давеча снился чудный сон,будто убегаю я по апельсиновому саду от... короля!
- Хи-хи!
"Хи-хи".
По апельсиновому саду не отказался бы побегать и Роб, пусть и не от короля, но срывая сочные, оранжевые плоды, вонзая зубы в их мякоть, высасывая сок!..
Об апельсинах он думал даже в Салоне Войны - особой королевской комнате, середину которой занимал стол. Замки, крепости, армии солдатиков, кавалерийские полки, крошечные пушки и осадные машины уставляли столешницу. Король хотел воевать во Фландрии, и не желал слушать доброго совета о том, что эдак ему придется действовать на двух фронтах одновременно. Король не понимал, что не позаботился о защите флангов и не подумал об ослаблении путей снабжения. Король хотел воевать, но больше его занимало новое озеро в Версале. И Роб, отчаянно тоскующий по боевым кличам, возвращался в бальный зал, всё ещё думая об апельсине.
Скука - наказание бессмертия. Скука бала - наказание придворного, который некогда был генералом, а теперь с трудом справлялся с обязанностями божественного консорта.
И апельсины, конечно же.
Роб вздохнул, с раздражением одергивая узкие рукава зеленого камзола, и оглядел зал. Надушенный хлыщ в туфлях на высоком каблуке вился подле неистовой слишком уж неприлично, а дуэль хоть сколько-то да повеселила бы.
- Боевые хлыщи на высоких каблуках. Вот ведь придумает же. Главное - выбирай полем боя пляж или болото.

Шевалье был хорош. Шпага так и порхала в его руках, норовя вонзиться то в руку, то в ногу, то в шею. Но увы, он не был михаилитом, вся жизнь которого на острие клинка. Роб - всё ещё оставался таковым, к тому же изрядно отстал от новомодных ухваток, а потому оказался противником неудобным.
- Touche, шевалье.
Острие застыло против горла хлыща, затем медленно начало опускаться, рассыпаться апельсиновыми дольками, истекающими ароматным, прохладным соком, закружилось белыми лепестками. Роб хмыкнул, глядя, как шпага оборачивается веточкой, тонким мостиком, на которым одиноким листом стояла Бадб - и ступил на тёплую кору.