Если на краткий миг поддаться упоительной подозрительности, над которой так много смеялись в капитуле, то улыбалась девушка жалким потугам фокусника-михаилита хоть что-то понять. Потому что знала о происходящем и была причиной всему: магом-водником, тщательно заметающим следы, желающим уморить носителей проклятой наследственности. Но только на мгновение, мимолетное, достаточное для воспоминаний о тяжелой руке неистовой, после которой становилось пусто и звонко в голове.
Сэр Шон откашлялся, передал кубок Исле. Та ответила благодарной улыбкой, поднесла кубок к губам и внезапно нахмурилась, глядя туда, где только что был ещё один. А хозяин поместья уже тронул килстин и заговорил.
- Откуда? Снизу, мастер Циркон, из скалистых пещер и коридоров. Я был там один раз, с отцом, когда всё ещё не... изменилось. Я помню мили и мили каменного лабиринта, где порой свет факела не доставал до потолка, а порой и факелы были не нужны, так светились свисающие плети мха, лишайники, странные твари, похожие на слизней. И народ - много, везде, смотрят, щурятся, молчат. Этот кусочек отколот от огромного кристалла в их святилище. Там, где с потолка льёт могучий водопад, растекаясь ручьями по всей их деревне. И свод - как звёздное небо из-за кристаллов и этих... улиток. Только постоянно движется.
"Уж не в катакомбах ли Танелла вы побывали, Шон?"
Роб обреченно стукнулся головой о створ окна, не понимая решительно ничего. Водопад, могучий и растекающийся ручьями, затекающий еще и в колодцы... Что было его источником? Озёра? Реки? Почвенная вода? Слишком много всего, чтобы метаться, проверяя. Слишком опасно вниз, слишком долго наверху, слишком... Как-то тут всё было слишком. Даже Исла была излишне красива для тех, кто вырождался, а на фоне этих низколобых угробищ и вовсе казалась богиней. Как же ему осточертели все эти богини!.. Хоть вешайся прямо на кристалле в святилище выродков!
- Водопад... Откуда он льёт? Подумайте, что может быть его источником?
- Это было так давно, - пробормотал рыцарь себе под нос и снова заходил по комнате от стены до стены. - И расстояния тогда казались другими, вы же понимаете. В пять-то лет. Вашим воспитанникам то, что дома осталось, не кажется больше, чем было? И слизняки меня тогда интересовали куда больше направлений. Но всё же, если вспомнить... отец шёл без карты, но с прутом, и вслух проговаривал всё - так ему было проще. Восток, север, но... пожалуй, всё-таки в сторону Лох-Битэг. Шли мы тогда медленно - чтобы не насторожить охранников, и весь путь туда-обратно да ритуал заняли целый день, так что... если и не озеро, то получается недалеко.
- Нашим воспитанникам зачастую не хочется вспоминать дом. А у многих его вовсе нет. Ритуал, сэр Шон?
Любопытно, как относился к отправлениям ритуалов здешний священник, готовый на аутодафе? Роб устало покосился за окно, где тьма стала густой, чернильной, обещающей сон и покой. Значит, Лох-Битэг...
И развернуться бы сейчас, уйти, и пусть дохнут они тут к дьяволу, но что тогда делать с осознанием, что рано или поздно эта вода опорочит почти все источники в стране, а то и утечёт в море?
Хозяин меж тем пожал плечами.
- Ничего особенного. Это сейчас всё изощрённое, сложное, а этот достался со старых времён. Чуть пения - правда, больше похоже на чириканье, - удар по кристаллу железным зубилом, из которого потом сделают иглу, а прочее расплавят, чтобы ушло в землю. Связь, как я и говорил. Но вода... дьявольщина. Получается, ни местное зерно, ни мясо есть нельзя, а мы?.. Зараза. Что-то можно завезти, пусть и дорого, но ладно. Это я могу. А то, получается, кроме этого чёртова мёда снаружи вовсе ничего не осталось.
- Из долины? - Мрачно уточнил Роб, прозревая простую отцовскую истину, впитанную с молоком матери и вбитую оплеухами братьев: "От Дугласов - беды".
- Торговец из вольных заезжал в конце осени, - кивнул сэр Шон. - И недавно снова. Вроде бы на юг направлялся, но я, право, не стал особенно расспрашивать. Может, и внеклановый, но товары-то оттуда, а Чернолицых не люблю. Но что делать, не слишком-то мы тут балованы.
Муравьи очень любили мёд. Роб почти увидел Ангуса Дугласа, рыжего и смуглого, обмазанного сластью и лежащего на муравейнике. Связанным и обнаженным.
- Ненавижу мёд, - пробормотал он себе под нос, доставая из сапога фляжку, чтобы приложиться к ней. И со вздохом всучить Шону. - Выпейте. Вам придётся пока выпаривать воду и собирать ту, что осядет из пара. Подозреваю, при этом исчезнет немало посуды. Ох, как же к озеру не хочется!..
Исла капнула сургучом на письмо, подула на него и вручила Робу.
- Вот. Если это не отпугнёт вашего Кайла, то даже и не знаю. Тогда придётся ставить капканы.
"Скиснуть тебе в простоквашу, девочка!"

Подлёдная каверна подходящих размеров обнаружилась почти сразу. И воздух там был правильным - послушным, верным и похожим на пса. По крайней мере, получившийся из него пузырь нырнул вниз охотно, как Девона за мавкой, и также радостно попытался вынырнуть: вода упиралась в саму же себя, окружая воздух незримой для глаза плёнкой, выталкивала и отторгала.
- Если однажды я встречу тебя, - почти нежно пообещал Роб неведомому утопителю бочонков, расставаясь с силами из накопителя, - четвертую.
Пузырь окружил, обтёк бочонки, оттеснил от них воду, приподнимая над дном, а казалось - будто руками тащит Роб их из воды, и налиты они - свинцом. Сокровища медленно всплывали, поднимаясь к поверхности, с гулким уханьем треснул лёд и взору явились бочонки светлого дерева, небольшие, перехваченные обручами, без каких-либо трещин и дыр. Плеснула вода, подталкивая их к берегу, а Роб уставился на свою добычу тем же взглядом, каким баран смотрит на новые ворота. С бочками нужно было что-то делать. Но что?! Трогать руками, пусть даже в перчатках, их не хотелось. Плотного мешка, в который их можно было бы завернуть, под рукой не было, а вечно держать их в воздушной капсуле Роб не смог бы.
Пора было решаться на что-то, хоть и не хотелось. Он глянул на лесавок, что неотрывно следили за каждым движением и несмело коснулся воды в их телах. Со своей ленью надо было бороться, но и с этим можно подождать. Пока же нежити стоило вскипеть если не гневом, то хотя бы выпитой водой, свариться внутри своих шкур.
"Эх, знал я и бога, и чёрта..."
Гляди покойный де Круа на Роба сейчас, непременно бы возгордился. За героическую позу с воздетой рукой, горделиво вскинутую голову, над которой в свете луны должен был светиться нимб белых волос, за эти прямые плечи и суровое лицо в иных местах платили много, а женщины - еще и собой приплачивали. Из женщин, к сожалению, тут была только лесавка, а анку вообще вряд ли впечатлился. Впрочем, изумрудные твари тоже не подкачали. Умирали они небыстро, падали в живописных позах, вываливали фиолетовые языки в судорогах и даже истошно визжали. Их вожачка и вовсе умудрилась добраться до сапог и цапнуть, скорчив недовольную морду от укола обережной руной. Шутовски раскланявшись в ответ на аплодисменты Шона, отдающие иронией, Роб глянул на недовольного анку, что неспешно брёл, явно намереваясь побеседовать с человеком, отнимающим у него такую вкусную мертвую воду.
- Иди-иди, - ободрил его Роб, набирая в ладони воду. - Шон, вы хотите, чтобы дети Ислы гордились своим дедом в веках?
- Допустим, - не без подозрительности в голосе согласился лэрд. - Кто же не хочет. А что?
- Спускайтесь. И одолжите крест вашему будущему крестнику. Вам нравится имя Дионисий для него?
Роб ехидно улыбнулся, благословляя воду. Ему хотелось проверить мысль, вынашиваемую так давно, что она уже почти забылась, но ради неё он носил в сапоге пузырек елея.
Судя по звукам и новой порции ругани, Шон с дерева скорее упал, чем слез. Подойдя к Робу, он скептически оглядел анку и заломил бровь.
- Такая ответственность... справлюсь ли я? Кажется, трудно будет воспитать... это в вере. Да и отвечать за него перед Господом потом не очень хочется. Разве что... - снимая крестик, Шон Сполдинг оглянулся на лодки. - Жизнь окажется недолгой?
- А виру я вам выплачу, - кивнул Роб, подцепляя непременный атрибут любого христианина пальцем.
И вздохнул. Ярая вера и благочестие никогда не были спутниками ни Роберта Бойда, ни магистра Циркона, но в такие моменты, когда совершалось таинство, когда всепрощающий Христос откликался на его слова и призывы, обоих охватывал священный трепет. Казалось, стоит прислушаться - и различишь шорох ангельских крыльев.
- Крещаю тебя, анку, во имя Отца, и Сына, и святого Духа. Нарекаю Дионисием. Аминь.
Крещаемый благодати не обрадовался, рванулся так, точно преисподняя ему дорога была и даже успел порвать оверкот своему крестному, но трижды облитый святой водой, замер, протянув лапы.
- Et nomini Patris, - на шее новокрещенного Дионисия закачался крест, а на лапы лег белоснежный платок из-под обшлага, который сошёл бы и за крестильную рубашку, и за рушник. - Et Filii, et Spiritus Sancti. Иди с миром, Дионисий.
Обряд, как и положено, завершил елей. Начертав крест на сером, шелушащемся лбу анку, Роб невольно подумал, что союзником аду он будет хорошим. Так богохульствовать мог только святой Дионисий, обращавший в христанство сатиров и пингвинов.
- Под крайней лодкой в промасленой коже рядом с острогами и прочим есть топор, - задумчиво проговорил лэрд, трогая прорехи в одежде, под которыми блестела сталь кольчуги. - И дерево хорошее.
- Ай, как неблагочестиво, Шон, - поцокал языком Роб, разглядывая дело рук своих и уже почти видя главу в трактате об упокоении нежити. - А как же "да приступаем с искренним сердцем, с полню верою, кроплением очистив сердца от порочной совести, и омыв тело водою чистою"?
Впрочем, рубить на куски Дионисия, который из новокрещенного быстро стал новопреставленным, разговор не мешал. Напротив, отвлекал от мыслей о бочонках, к которым приходилось возвращаться. Торговцы мёдом, ворванью, маслом и прочим могли перевозить вот такие вещицы среди своего товара, подбрасывая в озера и реки, чтобы потом вытащить... Для чего?
Глядя на то, как неохотно разгорается погребальный костер, щедро сдобренный виски, Роб хмыкнул. А что, если они не отравляли воду, а чем-то, что пряталось в оболочке из досок и обручей, отнимали у неё суть? Известно, вода - подательница жизни. Она сияет из глубин, дарует весть об единстве миров - земных, божественных, мёртвых. Вода первой целует мужчин и женщин, а на земле все подвластно её силе. Итак, воду убивали бочонками, собирали в них жизнь, чтобы...
Чтобы оживлять в долине павших? Дарить Клайдсайду вечное лето?
Роб задумчиво взъерошил себе волосы. Ему нужно было содержимое этих бочонков. Ему оно было незачем, ведь иначе деревня Шона попросту не протянет до оттепелей и таяния снега, до дождей и чистых рек. Циркон не мог переступить через себя. Роберт Бойд - тем паче, ведь на месте Томатина уже однажды оказался Фэйрли. И никто не помог. Со вздохом Роб опустился к одному из бочонков, натягивая перчатки, и аккуратно поднял, удивляясь тяжести.
- Значит, вот какую рыбу теперь ловят в озере? - вот теперь в голосе Шона не осталось ни юмора, ни иронии, только глухое напряжение и упрямая горская злость. - Что это, мастер Циркон?
"Если б я знал."
- Думаю, предмет, которыми лишали воду сути. И если мы поймем, как открыть, не ломая...
Бочонок был по виду обычным, хорошей выделки, с аккуратными ободьями и гладкими донышками. Он обрывал руки тяжестью и совершенно не хотел ни говорить, ни показывать, ни открываться. Утвердив его у ног и только что не облизав, Роб, наконец, нашел под одним из ободов воздух. Едва заметно отставала железка от дерева, самую чуть, будто посудину случайно помяли в повозке. Роб досадливо сдернул перчатку, чувствуя, как жадно к его жизни присосался этот деревянный вампир и подцепил пальцами обод, с трудом проворачивая его. Бочонок щелкнул и донышко приподнялось, прерывая вытягивание сил.
Внутри были руны. Их Роб заметил первыми, привычно считывая - жизнь, здоровье, сила, разделение, смерть. По виду - германские. Одну, особо любопытную комбинацию, он даже зарисовал, вырезая кинжалом на куске лодки. Руны в ней опознавались плохо, будто встраивались друг в друга. Будет о чем побеседовать с Филином долгими вечерами в резиденции, хоть их почти и не бывало.
А еще письмена наводили на мысли о Вальтере Хродгейре, содержании полка и свободном порте в Фэйрли, но сейчас об этом было думать нельзя.
С ожесточением выбивал Роб кинжалом содержимое бочонка, чтобы разломать о колено и выбросить в воду. Деревянные соты, начиненные брусками из серебра, сплавленного с железом, ломались неохотно, с громким треском, ровно по центральной засечке. Германцы... Они тоже были кельтами, почти гэлами, почти людьми. Они тоже почитали древних когда-то, поклоняясь богам-воинам, богиням-воительницам, женщине как Плодородию. Но их никогда не было в этих землях! Или были? С римлянами, в легионах! Наемниками! О, Бадб!..
Вода шипела, принимая отнятое в себя. Но шипела - довольно, как хорошее игристое вино, а в воздухе пряно и свежо пахло силой. Роб с наслаждением, каковое и не думал скрывать, вдыхал эти пары, с трудом удерживая себя от того, чтобы не испить этой воистину живой теперь воды прямо из озера.
- Сэр Шон, ваша вода.
Не смальчишествовать он не мог, хоть и не было для этого настроения. Пастилки из трав подстегивали разум, заставляли бодрствовать, но мрачность и меланхолию лишь усугубляли. Роб взялся за ворот туники, собираясь нырнуть - и тут же передумал. Сердце пошаливало, да и обнаружить однажды, что не стареешь, казалось печальным. Судя по выражению лица, лэрд думал схоже, если не зная, то явно догадываясь, что произошло. Поколебавшись, он опустился на колени рядом с кромкой льда, набрал в ладони воды и осторожно отпил глоток. Потом - ещё и ещё, наливаясь силой и жизнью. Остановившись после третьего глотка, местный владетель решительно вылил из собственной объёмистой фляги бренди и набрал воды над тем местом, где тускло блестели железные бруски.
- Думаю, пригодится. Благодарю, мастер Циркон.
- При повторном обращении - скидка, - пробурчал Роб в ответ, неохотно улыбаясь. Переколдовал лишнего - и от этого начинало знобить. Вздохнув, он вогнал кинжал в ножны. Его ждали жёнушка и этот сопляк Кайл. И, быть может, ночлег в какой-нибудь охотничьей избушке.

27 февраля 1535 г. Хижина.

Порой Робу казалось, что всё происходящее ему снится. Спит маленький Робби в колыбельке, похрапывает рядом кормилица, а все эти богини, выродки, орденцы и твари просто снятся, тревожат в сладких дрёмах, покусывают комарами, что залетели в открытое окно...
Но в начале весны комаров не бывало, жаром дышало не лето, а камин в хижине, и Бадб не похрапывала. Напротив, заставляла спать. Впрочем, сну, как и всему на свете, тоже наступал конец, да и ощущать себя заколдованной королевной из сказки было совсем не забавно.
- ... и анку сидит на камне, брюхо развесил по коленям, луну созерцает, - рассказывал Роб неистовой, поздним вечером утвердившись перед камином и принимаясь чистить репу для похлёбки. - Я окрестил его Дионисием, в честь святого, который обращал пингвинов. И подумал, что надо пробовать гонять нежить именем... ну вот хотя бы Старшей.
Седельная сумка лежала неподалёку, и он на мгновение отвлёкся от своего занятия, чтобы засунуть за щёку новую пастилку.
- Подавишься, - ласково помахала большой деревянной ложкой Бадб, колдовавшая над котлом, от которого уже поднимался пряный пар. С найденным домом им откровенно повезло - за добротной дверью, с которой не справились звери, подземные херни и нежить, нашлись и заботливо сложенные дрова, и даже продукты для путников. Приправы богиня привезла свои - неожиданно много и разнообразно, словно доставала из воздуха. - Вот точно подавишься. Не на этой пастилке, так на следующей - точно. А я скажу, что предупреждала. Что говорила: вредны они, эти твои штуки. Советовала бросить гадость, чтобы не было лиха. Вот как Гарольд Брайнс в этот самый момент говорит некоему констеблю, что у того "туатский загар", - она помедлила, наклонив голову. - А, нет. Прости, спрашивает, не туатский ли у него загар. Легко ошибиться, понимаешь?
Роб задумчиво перекатил мерзкого вкуса пилюлю за другую щеку, игнорируя угрозы неистовой, что решила побыть попросту сварливой и изобразить из себя ржавую пилу. Жену приходилось терпеть, а вот Гарольд Брайнс ему надоел почище Старшей. Риск - дело благородное, но только лишь когда стоит на основе из разума. Брайнс даже не рисковал, он просто был невоспитан, глуп и заносчив, поступки его и слова уважения не вызывали, а способность к верности хотя бы самому себе была сомнительна. Порой Робу казалось, что торговец ненавидит себя и стремится к гибели.
- Понимаю, - покладисто согласился он, опасливо поглядывая на ложку, которая вполне могла при посредстве Бадб пройтись по его спине, - и трепещу. Но Джеймс всё равно узнал бы, кто учит Бесси магии, так или иначе.
Бадб со вздохом отвернулась и отложила ложку на край котла, звякнув ручкой.
- А теперь он говорит, что ты со всем этим связан.
Всё же, она была пророчицей. Нет, Роб не подавился пилюлей, но зато нож соскользнул с репы и вонзился в ладонь, пока он удивлённо таращился на неистовую. За непокорство порой наказывал фатум.
- Я?! Почему?!
- Потому что ты мой муж и полководец, разумеется, - просветила богиня, протягивая руку. - Давай ладонь.
- А...
Роб ошарашенно уставился на порез, только сейчас ощутив боль. Какого дья... торговца происходило в Бермондси, и зачем Брайнс вообще заговорил о богинях и их полководцах?! Скучно гореть на костре в одиночестве, или ад теперь принимает жертвы с аутодафе?!
- Я сам, спасибо, mo leannan. - Кровь капнула на пол, и он, заставляя ранку затянуться, поспешно затёр её ногой. - Скажи, у тебя уже есть вдовье?
Впрочем, вдове еретика не позволят даже темно-синего платья. Отнимут всё, вместе с жизнью, не оставят ни замка, ни земель, ни маленького Райна. Все сгорят в одном пламени, даже Девона.
- Знаешь... - Бадб поглядела на его ладонь, на котёл. Оглянулась куда-то за стену, глядя на юг, и отряхнула руки. - Думаю, мне самое время его пересчитать. Проверить, довольно ли, хватит ли на безбедную старость. Ты выиграл, Роб Бойд, тракт весь твой. Но уж репу я напоследок порезать помогу.

Заговорил Роб уже после неспешного, неторопливого примирения на хлипком топчане: хрипло, унимая дрожь в руках и ногах, ласково кутая неистовую в собственный плащ и превозмогая чудовищную усталость, которая, ак и всегда бывает с пилюлями, нахлынула внезапно.
- Не сбежишь больше, mo leannan? Не гоже, если такой важный гость, как Гарольд Брайнс, застанет нас в раздоре. Особенно, если явится с инквизицией.
Важнее было знать, не бросит ли, не улетит ли, но... Теперь, когда они примирились, невольно думалось об аутодафе. Говорили, что испанские инквизиторы умели сжигать даже богов. И Роб подозревал, что король был достаточно жаден, чтобы заплатить им за сожжение всех михаилитов вместе с еретиком-магистром, женатым на демонессе. Демонессу, сиречь Бадб, они сначала помучают, и выжмут ихор, кровь богов.
Говорили, что в Ватикане была лаборатория, где хранились склянки с ихором. Живо представив ёмкость с этикеткой "Бадб Ката, Ворона Битв", Роб содрогнулся, прижимая к себе неистовую так, будто её уже отбирали.
- Клайвелл его приструнил, - отметила богиня. - Но дело уже не только в этом. Брайнс сказал констеблю, что за его дочерью охотятся чернокнижники. Да ещё потому, что она как-то связана с Вороной. Дитя двух миров...
Бесси Клайвелл теперь следовало охранять. Имп или еще какой-нибудь мелкий фэа вместо телохранителя и двери в Туата, наверное, был бы уместен. Потому что на Фи не было никакой надежды. Сегодня мелкой и младшей, которая скорее всего была крупной и старшей, было забавно возиться с девочкой, а завтра - расправит крылья, и ищи её.
- Кажется, Джеймсу нужен домовой, - задумчиво проговорил Роб, приглаживая рыжие локоны, - что там с Раймоном, моя Бадб?
Мысли богини о Клайвелле были явно созвучны.
- Когда-то Фи потеряла чемпиона потому, что ей показали хор белых мышей в розовых платьях, - пробормотала она. - А твой Раймон с компанией поиграли на дороге в мрачных жнецов, с телегой, наполненной через край кусками нежити.
Роб снова вздрогнул, представив эту картинку и наложив её на аутодафе. Получилось... мрачно. И жутко, настолько, что хотелось снова нырнуть в меланхолию. Но он обещал неистовой путешествие. Не омрачаемое ссорами, обидами, тоской и разговорами о Гарольде Брайнсе. А потому, отвесив себе оплеуху - но мыслями, он лишь улыбнулся, целуя ладонь Бадб. Завтра, быть может, они въедут в долину, откуда возили мёд и где писали странные руны на дощечках бочонков. Но этой ночью в хижине не было ни богини, жаждущей возрождения, ни генерала её легионов, которых не было. Лишь двое людей, мужчина и женщина. Живые.

"Матерь божья..."
Подумалось это скорее ругательством и богохульством, но удержаться было сложно. Особенно, когда точно знаешь, где Бадб. Вот она, восседает на Луаре с выражением неизбывного изумления на лице, умудряясь совместить в нем скорбь мира и восторженность горянки, которую поцеловал архангел Гавриил. Роб поспешно рухнул с Феникса, опускаясь на колени в подтаявшую грязь тракта. Не умеющий дурить богов - не бегает от ревнивой хозяйки к девочкам. Пробормотав под нос восторженное "О, Бадб!" и с трудом удержавшись от привычного для памяти Арда нахального "Достоин ли я дара благосклонности, моя госпожа?" он смиренно опустил голову, молясь, чтобы Бадб не вспылила, не вспыхнула неистовством, поддержала и уберегла.
- Я молился, госпожа. Умоляю простить, что побеспокоил зря. В новом месте я всегда взываю к покровительнице, но только здесь вы ответили.
За спиной женщины и ложбиной, за двумя пологими холмами, покрытыми рощицей, виднелась небольшая деревушка. Совершенно обычная на вид, только - весенняя. Видно было даже, как пастухи гонят отару овец в загоны, а яркие точки, верно, были деревенскими красотками, собравшимися посудачить у колодца.
- Звал, но не отвечали, - Бадб-вторая скорбно покачала головой. - Печально время, когда верные одиноки, но теперь вы здесь, на земле, где не нужно прятаться. Где таких воинов ждут с радостью. И теперь у нас с сёстрами довольно сил, чтобы никто не ушёл обиженным.
- Какая честь!.. - придушенно вздохнула Бадб-первая и единственная.
Роб преданно взглянул на вторую, видя вместо неё единственную: сознание исправно подменяло непривычное привычным. Коль уж богиня сама пришла, грех этим было не воспользоваться, как сделал бы это всякий хороший христианин. Парадоксы веры, к счастью, его сейчас совсем не занимали, а потому он встал с колен и улыбнулся. Лихой, мальчишеской улыбкой, глядя ласково и восхищенно.
- Великая честь, - согласился с неистовой он, - но, быть может, госпожа скажет, где святилище? Не гоже воину отдавать поклонение в дорожной грязи, не принеся подобающих жертв.
Богиня одобрительно кивнула и повела рукой, указывая на зеленеющую рощицу к востоку от деревеньки.
- Вижу, знания не сгинули, как и вежливость. Там, среди молодых дубов вы найдёте подходящее место, ну а жертву подскажет кровь, верно?
"Еще бы они сгинули".
- Кровь, госпожа? Простите мою глупость, но знания не все уцелели, а что дошло - обрывочно. Умоляю, скажите, какой должна быть истинная жертва?
Если они тут приносили человеческие жертвы, как завещал Цезарь в своих "Записках о галльской войне", то Роб уже чуял запах проблем. Убийство ради ублажения чьих-то прихотей ему претило. Впрочем, тот же Цезарь и даже столь любимый Робом Сунь-Цзы не отрицали необходимости крайностей в деле шпионажа.
- Голубь. Овца. Не только, конечно, но даже странно, что приходится об этом говорить. Истинная жертва должна идти отсюда, - женщина приложила ладонь к высокой груди. - И отсюда, - коснулась пальцами живота, подняла руку ко лбу. - Вопрос веры, ведь так?
Роб почтительно кивнул. Существовало два способа легко идти по жизни: верить всему и сомневаться во всём. Оба они, если верить философам, избавляли людей от необходимости мыслить. Но думать ему сейчас и не надо было, разве лишь о том, как прогоняли богов. С жёнушкой обычно такой вопрос не тревожил - сама сбегала. Или пинками выгоняла из шатра, но это, всё же, было не совсем с ним.
- Благодарю, госпожа. Вы позволите продолжить путь? - Роб по-кошачьи наклонил голову, улыбаясь так обаятельно, что уже почти чувствовал, как неистовая отрывает всё, до чего дотянется. - Честь, оказанная вашим визитом, будет...
Будет... Он не знал, чем будет честь, оказанная этой Бадб, но закончить говорить - и разговор - было надо.
- Будет вечно храниться в нашей семье, передаваясь из уст в уста.
- Как и должно быть, - серьёзно кивнула богиня, изогнув губы в приятной улыбке. - Замечу, что для особенно верных - а человек, который молится, заехав в незнакомую долину, иным быть просто не может - уместно принести и, например, прядь своих волос. Или что-то ещё. Разумеется, каждый решает сам. До встречи, путники.
Превращаться в птицу она не стала - просто исчезла, растворившись в воздухе.
Очень хотелось облегченно перекреститься. Настолько, что Роб даже посмотрел на свою правую руку, чтобы убедиться, что она лежит спокойно, и почесал ею затылок под повязкой. Ко второй Бадб он был не готов, а смотреть на её Тростника и вовсе не хотел.
- Что это было, моя единственная? - Осведомился он у неистовой.
- Э... - Бадб посмотрела на траву, где только что стоял двойник, в небо. - Ты не поверишь. Я сама себе не верю. Но это было - ничего.
- Надо же, кокетничал с иллюзией, - сокрушенно вздохнул Роб. - А такой был шанс обзавестись второй женой. Удобно ведь! Зовут одинаково, когда зовешь - обе приходят сразу. Правда, дерутся, наверное, тоже одновременно. Скажи мне, кому я молился?
Слышала ли жёнушка его молитвы или все призывы здесь переадресовывались тому, кто создавал эти шлюховатые иллюзии? Роб оглядел небо, опасаясь увидеть в нем вестника богов Гермеса или вместо солнца - колесницу, влекомую упряжкой быков. Но в синеве, отчаянно хлопая крыльями и крякая, летел лишь утиный клин.
Бадб растерянно пожала плечами.
- Честно говоря, я просто слушала слова... радовалась. Это само по себе сила, знаешь ли. Но... возможно, им ушло больше. Или не больше, просто разное, другая доля. Вот нелепица! И она в белом! С крестом! Слащавая! - она встревоженно на него взглянула. - Я же не... такая?..

Самую обычную рощу, по которой летали птички и бегали кролики, здесь превратили в храм. И это было бы правильным, как правильным казался тяжелый камень, украшенный трискелями. Тяжелый по виду, вросший в землю, покрытый мхом, он стоял на полянке, освещаемый солнцем. Роб оглядел его трижды, выискивая хоть что-то, указывающее на получателя жертв. И ничего не найдя, отправился ловить зайца. Заяц - животное священное, символ процветания, изобилия и возрождения. Ренессанса. Так что, жертва выглядела символичной и издевательской одновременно.
- Кому будем приносить жертву, о смысл моей жизни, - вопросил он, возвращаясь с рыжеватым, в весенней шкурке, зверьком, - тебе или вон той, в белом?
Бадб наградила его странным взглядом.
- О, муж мой, где ты видел божество, которое на такой вопрос ответит иначе как: "dhòmhsa"?
- Надеялся увидеть, но...
Роб покачал головой, поглаживая зайца, утихшего в руках. Мысль, доселе неоформленная, нечеткая, сейчас сложилась, будто щелчком пальцев. Если алтарь верный, а жертвы отправляются не туда и не тем, то виноваты в этом люди. Ну, и те символы, что сокрыты в земле. Выкапывать камень сейчас было нельзя. Где-то по роще бродил троллеподобный Тростник, да и заявлять о себе, как о церковном воре было рано. Людей, которым необходимо читать проповеди, тоже не наблюдалось, но ведь был он, Роб Бойд. И была Бадб. И...
Роб переложил зверька подмышку, и подхватил Бадб, усаживая её на угол алтаря.
Женщина на жертвенном камне - и жертва, и проводник. Для того и пытают люцифериты дев, для того и призывают своего повелителя, чтобы он взял девственность перед кончиной. Силы, что получат они от пыток, от насилия, щедро отдаст им несчастная, насытит ими ад. Всё просто, когда понимаешь.
Богиня на алтаре - царица. И с нею также возлегали жрецы и воины, чтобы получить и дать. Если уж отсюда Бадб не сможет понять, какая доля от молитв и жертв достается ей, то оставались лишь люди. И их вера, что могла быть прочной и хрупкой одновременно.
- Упиваться жертвами будешь после, помнишь? Слушай и смотри, моя Бадб.
- Вот ведь набрался привычек у чернокнижников своих, - пожаловалась в пространство богиня, устраиваясь поудобнее. Опёрлась на середину камня руками, откинула голову и потянулась сладко, не торопясь. - При всех причём!
- Неужели смущаешься, моя Бадб?
Зайку было почти жаль. Не повезло ему родиться сакральным животным, да и лечь на алтарь в эксперименте - честь сомнительная.
Роб вздохнул, вытаскивая кинжал.
- Великая Богиня, Бадб!
Пусть твой крепкий щит будет между
мной, и всем злом, и опасностями...
Щит Роб припомнить не мог, но великая богиня была сейчас перед ним. Верить в неё было легко и приятно, зная, что она - есть. Что она порой жестока, не всегда справедлива, часто - зла. Но разве не он сам выбрал свой путь, следуя за ней путём войны, тропой битвы? Пусть - зла, пусть - жестока, пусть длань её карает больно, но кому еще мог довериться илот, нареченный ею? В конце концов, вера - это признание доводов духа, а он сейчас говорил, что искренность важнее истинности.
- Бадб, Великая Богиня!
Пусть твоя защита будет на мне
сегодня, завтра и навсегда!
Зайку было жаль. Особенно, когда дёрнулся он в руке, выплёскивая кровь из шеи на алтарь, на Бадб, когда сучил лапками в последних судорогах, глядя меркнущими глазами на мир. Наверное, в глазах мироздания Роб был таким же зайцем, судорожно барахтающимся на алтаре. Но человеческая жизнь похожа на огниво: относиться к ней серьезно - смешно, несерьезно - опасно, она разлетается искрами, чтобы зажечь огонь. И вера становится истинной только, когда за неё умирают. Невольно, не желая того, непосвященный в друидические таинства воин Роб постигал сейчас смыслы и значения.
- Ничего, - спокойно заметила Бадб, прикрывшая в момент жертвоприношения глаза. - Я чувствую, как утекает жизнь, впитывается, зажигает трискели - и пшик. Уходит в землю и дальше, минуя меня, хотя я и дверь, и проводник, и путь. Но могу попробовать пройти следом - наверное. Непривычно, скользко.
- Ничего, - повторил Роб, вздыхая и снимая её с алтаря. - Я не думаю, что тебе стоит туда идти, хоть с новым хозяином алтаря и поговорил бы.
Надеюсь, это не единственный камень на всю долину. Как считаешь, мы купили себе возможность переночевать в деревне?
Выпускать из рук неистовую он не спешил. Напротив, прижимал к себе, бережно, нежно, с неожиданным для самого себя пылом. Как бы то ни было, что бы не было, но теперь они были семьёй. Жениться ведь совсем не трудно, труднее быть женатым, отправлять самое сложное служение - не богине, но супруге. Но разговоры, пусть и такие важные, сейчас были неуместны. И всё, что Роб позволил себе, перед тем, как усадить Бадб в седло и отправиться к деревушке, это тихое: "Мo bheatha".

Деревня была на вид самой обычной и очень живописной. Когда-то здесь были форты римлян, и камень, что жители повытаскивали из некода неприступных стен пошел на стены вполне мирные, домашние и даже уютные. Развалины обиталищ завоевателей еще виднелись сквозь траву, пробивались через кусты, темнели в ограде, но и они обрели вид кроткий и пасторальный, чему немало способствовали козы, карабкающиеся по остаткам величия некогда большой империи. Здесь была даже церковь - красивая, островерхая, украшенная причудливыми завитушками по лепнине, окруженная маленьким кладбищем, сулившим покой. Площадь, как ей и положено, охватывала собой большой колодец, подле которого собрались молодки и девушки. Под крышей маленького, но каменного трактирчика качался на цепях бочонок, к счастью, не похожий на те, что довелось выловить в озере.
И, как и в каждой деревне, здесь почти наверняка знали слухи, передавали из уст в уста творящееся в столицах и обсуждали явление новой твари. Читай - божества. Вот только выбор допрашиваемых был невелик. Беседы с девушками в той манере, к какой привык Роб, не одобрила бы Бадб, кокетство неистовой с мужчинами не понравилось бы уже ему самому, осведомленность трактирщика была прямо пропорциональна количеству денег, в неё вкладываемой. Оставались вечерние трактирные разговоры и священник, если он тут имелся.
И Роб выбрал трактирщика и разговоры, оставляя пресвятого отче на десерт.

Беспечно помахивая ведром, раздумывая о том, когда тот же ветер, что унес неистовую, принесет её обратно, Роб шел к колодцу. Разумеется, воду можно было и собрать из воздуха, но - зачем? Вот только случайно встретившийся нищий такую прогулку почему-то не оценил. Но зато - впечатлился. Так, что сдрапал с дороги поспешно, будто был боггартом с опаленной задницей. Недовольно дёрнув плечами, Роб свистнул в два пальца, останавливая его.
- Эй, человече, камо грядё... тьфу, куда бежишь?
- Не куда, а откуда, - начинавший седеть мужчина с сухой рукой, заросший бородой, в залатанной, но чистой одежде приостановился на углу, явно готовясь снова дать дёру. - Ты б перекрестился, коли добрый человек. Потому как добрые люди с пустыми, да и полными вёдрами, к ночи-то не шастают.
Роб не видел ни одного злого человека, да и не человека тоже, кто к ночи шастал бы с вёдрами. Но и добрые, бывает, в сумерках за водой выходили. Портки постирать, пеленки грязные, воды скотине дать, лошадь напоить - причин прогуляться до колодца хватало. Немало подивившись такому странному нищему, он лениво перекрестился.
- "Отче наш" прочитать? И откуда бежишь-то?
- Как-то креститесь неубедительно, - заметил мужчина, не спеша приближаться. - И читать, небось, так же будешь. Из этих, новых, что ли?
- Я рукоположен был даже, - обиделся Роб, - хочешь, грехи отпущу?
Каждый раз, говоря о своём сане, он невольно вспоминал. Должно быть, слишком легко далось ему христианство с торжественными мессами, фимиамом, певчими, слишком вросла в него эта патетично-пафосная религия, вера в белого Христа, что Роб даже сейчас помнил, как, принимая благословение из рук епископа, возносился к высям горним. Лишь глупец отказывается от прошлого, лишь он не использует его во благо. Роб улыбнулся, воздевая руку в благословляющем жесте, невольно ощущая, как плечи облекает сутана.
- А хочу, - неожиданно согласился нищий. - А то, знаешь, местечко маленькое, а тайна исповеди - штука такая. Порой незнакомец удобнее получается. Да только одет ты как-то... неторжественно, что ли.
- Зато воды святой сейчас полное ведро будет, - ободрил его Роб, не прекращая улыбаться. - Поди сюда, сын мой.
В самом деле, куда спешить, если неистовой всё равно пока нет, а магистр над трактом должен давать и духовное утешение, помимо прочих обязанностей?
- Куда это - сюда? - в голосе отчетливо звучало подозрение. - Прям посреди улицы, что ли, исповедовать собрался? На такое я не согласен.
- Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я среди них, - напомнил ему Роб, раздумывая, как вызнать у нищего, что тот повидал в своих скитаниях, если скитался, - о, род неверный и развращённый! доколе буду с вами и буду терпеть вас? Если же писаниям не верите, как поверите Моим словам? Безумный и слепой ! - Это прозвучало так патетически, что Роб невольно удивился трагизму в голосе. - Что больше: дар, или жертвенник, освящающий дар? А потому, идем вот в лесок, к камню языческому, там и всякого, кто исповедает Меня пред людьми, того исповедаю и Я пред Отцем Моим Небесным.
Замечательной книгой была Библия, если её читать внимательно и запоминать. На все случаи жизни годилась - и неуступчивую барышню соблазнить, и нищему проповедь почти нагорную произнести. Роб мысленно похлопал себя по плечу, и принял вид вдохновенно-одухотворённый. Вид почему-то не сработал - нищий сочувственно покачал головой.
- Это ж его сперва ещё освящать придётся, долго, громко, как полагается, потому что на неосвященном - сам исповедайся. Нормальные люди с такими делами не шутят, только вот безумцы, как они есть. А если святить - так могут и по голове надавать. Опять же, не тороплюсь, ни по голове, ни в пекло. Тебя, мил-человек, что, костёр греет, али кости ломаные нравятся? Не пойду. Хотите - сами в эти игры играйте, а только чую - издеваетесь именем святым, как еретику и положено. Или умом подвинулись.
- Михаилит я, - пробурчал Роб, признавая доводы, - но первые христиане, сын мой, собирались и в лесах, и в пещерах, и церквей не строили, а безумцами их никто не называл. Ты исповедаться хочешь или просто потрепаться? Меня любой вариант устроит. За разговор еще и монету дам.
Костёр его не грел, но беседа уже утомляла. Надо было еще и дрын покрепче подыскать, чтобы уподобиться с ним Архимеду и перевернуть камень, и обряд очищения алтаря провести, и неистовую дождаться. Недоверчивые и переборчивые нищие в эти планы укладывались плохо.
Нищий почесал бороду и задумался.
- Если трепаться у алтаря, то не меньше десятка монет выйдет-то. А то мало ли, кто там слышит.
- Трепаться можно и по дороге, - пожал плечами Роб, - и у колодца. Так что, перетопчешься с десяткой. Пятёру - дам. Значит, говоришь, еретики и крестятся без души? Да иди ты сюда, не трону.
Странный это был нищий, всё же, подозрительный. На Морриган похожий до дрожи в коленках. Та тоже любила вот так беседовать, выманивая монетки, а потом незадачливый болтун оказывался с парой-тройкой гейсов.
- Ленокс-Вяз я, - проворчал нищий, действительно подходя ближе. - Отче. А что крестятся - так знамо дело. Поначалу-то все как один на мессу ходили, как же без этого. У батюшки нашего-т с глазами плоховато, да и предъявить-то нечего, понимаешь? Крестились, причастие принимали, а что пальцы скрещенными за спиной держали - кто же видит?
Робу тогда пришлось бы скрестить всё, да еще и для надёжности узлом завязать. Большего еретика мир, должно быть, не видел. Но говорить об этом он не стал, лишь кивнул согласно.
- А ты, сталбыть, крепок в вере и праведен?
- Где грешу - каюсь, - с достоинством ответил Вяз. - Со временем. Ох долготерпив Господь...
- Где каюсь, там и грешу, - с усталым вздохом согласился Роб, высматривая в сумеречной мгле деревни колодец. - И каково оно, быть христианином в этой долине? Говорят, священник смирился?
"Итак переноси страдания, как добрый воин. Никакой воин не связывает себя делами житейскими, чтобы угодить военачальнику..."
Полезная книга, эта Библия. Жаль, друиды не позволяли записывать пророчества и подвиги, а барды... Барды врали, как им и положено. Будь у Бадб тогда такая книга, а у Арда - мозга побольше, то нипочём бы христианам не завладеть этими землями. Однако, где черти носят неистовую? Роб с беспокойством глянул в небо, но ничего и никого не увидел.
- Если не мешаешь, так даже и хорошо, - поразмыслив, отозвался Ленокс. - Вот, конечно, были и такие, которые яро противились, письма посылали... Говорят, съехали. Свободный проезд, понимаешь, ещё и с подъёмными. Ну это конечно, дело такое... кто собирался, кто нет, а только ни тех, ни тех с тех пор и не видывал.
- А тех, что болтали почём зря? - Поинтересовался Роб, и тут же поспешил уточнить, понимая, как звучит вопрос. - Я не о тебе. Но... Три месяца, а там, за долиной о здешней благодати мало кто слышал.
Колодец он, наконец, высмотрел. И теперь косился на него тоскливо. Здесь было кому перехватывать письма - и от этого по коже маршировали легионы мурашек. Здесь убирали неугодных - и вряд ли они становились рабами в местном Туата. Практичнее и полезнее было возлагать их на жертвенные камни.
- Так ведь как болтать, - разъяснил нищий. - Я вот так-то и не против, получается, потому что жить, правду сказать, получше стало. Другие-то, конечно, тоже бывали, бывали. Были. Ну а я-то ведь туточки и рассказываю, не наружу несу. Коли уж здесь, так какие тайны? А уж расскажете вы кому, как уедете - этого не ведаю и ведать не могу. Даже того, уедете ли. А то и правда, чего бы не жить?
- И впрямь. Рай ведь земной. Воины воскресают, мёд вкусный.
Роб выудил из сапога платок с монетами, увязанный, как назло, в десять соверенов. Вопросов было много, и спешить будто бы некуда, но позволил он себе лишь еще одно, уже всерьез начиная волноваться о Бадб:
- А ритуалы ты здешние видел? Что это за плодородие?
Монеты даже не звякнули, перелетев в руки Вяза. Нищий мотнул головой, с явным удовольствием позвякивая монетками в ладони.
- Этого - не видел. Весна дык в первый раз с зимы будет, нет? Может, и дойду, из интересу-то... поглазеть, - где-то в лесу, в той стороне, где остался алтарь, раскаркалась ворона, и он вздрогнул. - Вот ведь грают. А ведь вроде ночью спят. Да и звучит ровно как та, бывало. А где та, там и Тростник рядом. Знаешь, как-то не хочется мне дальше.
Роб хмыкнул, протягивая руку для пожатия, отчего вверх скользнул лацкан оверкота, обнажая краешек оков. Намеренно и рискованно, но и во внешнем мире хватало культистов, и у них обычно никто не спрашивал, где принимали посвящение. Просто сразу убивали. Или не замечали. Или попросту удивлялись странностям. Странности люди вообще охотно пропускали мимо глаз и разума.
- Тaing dhut*, Вяз, - улыбаясь, проговорил он, - ты прав. Особенно - сейчас. И... чуть не забыл. Отпускаю грехи тебе, вольные и невольные, ступай с миром.
Перекрестил Роб его уже от души, размашисто, только что елеем лоб не помазал, да не причастил. Облатки он берёг для нежити. Вздохнув, он зачерпнул воды. Та или не та Бадб, тот или этот Тростник, а алтарь ждал.

----
* Спасибо

Меч обтесывал камень, будто масло, и становилось страшно думать о том, что может кольчуга. Может, зря Роб отказался от сапог? Тогда бы не пришлось каждый раз покупать новые.
- Посвящаю тебе этот алтарь, госпожа моя и супруга, Ворона Битв, Владычица Пророчеств, Открывающая Пути, Бадб-Неистовая.
Беркана - калк - лагуз - двойная феху: Badb Catha, Luibhean Feòir, Fiadhaich. И в завершение - кусочек того самого подола, что теперь служил косынкой, надежно вбитый в скол камня. Оставалось лишь восстановить статус кво алтаря - и принести жертву. Для проверки и вящего удовольствия Бадб. Кажется, Роб превращался в жреца. Вот только дар теперь был потребен воинский.
- Я пою тебя кровью открывшихся ран, - пробормотал он, полоснув мечом по ладони, - моя леди и богиня Tuatha de Dannan. Так возьми мою плоть, мою жертву и жизнь - принимай...
Первая, тягучая, темная капля крови упала на серый камень, и тут же Бадб резко втянула воздух, сжала в пальцах край юбки.
- Работает. И - принимаю.
- Что вы делаете?! - раздался слева девичий голос, и тут же возмущённо хлопнули голубиные крылья. Девушке, которая стояла у толстой ели, прижав руки к груди, было едва тринадцать. Простая коричневая юбка и рубашка почти без вышивки, худоба, из-за которой светлые глаза на узком лице казались просто огромными - денег в этой семье явно водилось немного. И на Роба с Бадб она смотрела с ужасом и отчаянием. - Как это вы?.. Что?..
Роб досадливо хмыкнул - но мысленно. Неужели мало ему долгой дороги, несговорчивых нищих, тяжелого труда, что провидению именно в этот сокровенный момент нужно было прислать девчонку? Сейчас казалось уместнее, продолжая сакральное и священное, просить свою госпожу о благосклонности, делиться собой, исцеляя её раны, но...
- Ты почему не спишь? - Буднично поинтересовался он у девочки, точно та была воспитанником, застукавшим магистра с барышней из Форрест-Хилл. - Время позднее.
Он сильнее сжал кулак, останавливая кровь и взглядом умоляя неистовую поставить алтарь на место.
- Мне показалось, я что-то слышала, словно алтарь зовёт, - объяснила гостья, не в силах оторвать взгляда от камня, который Бадб перевернула обратно небрежным толчком ноги. - Мне очень нужно чудо, а Господь не отвечал и не отвечал. Я долго не... а теперь вот, и вы тут. Взяли и разрушили. Вот просто взяли - и... я буду кричать.
Последние слова прозвучали совершенно спокойно.
- Господь отвечает лишь избранным, - согласился Роб, - но порой для чуда не нужны жертва и алтарь, который не разрушен. Что у тебя случилось, дитя?
Он мягко шагнул вперед, стирая руны с земли, сочувственно улыбнулся, мимоходом глянув на орденское кольцо, блеснувшее в свете луны. Ночь исповедей еще не окончилась, ночь чудес только начиналась.
История, рассказанная тихим голосом, оказалась нехитрой - с малой примесью местной веры, которая скорее оттеняла, а не противоречила. Не слишком богатая, тихо верующая семья, которой Господь дал всего троих детей. Один брат Джини умер два года назад - наткнулся на чужих браконьеров и не ушёл. А старший полторы седьмидцы как лежит в горячке - сцепился за овцу с какой-то тварью, и вот... целитель, на которого едва хватило денег, только развёл руками, алтарь в церкви молчит, а идти к новой-старой госпоже отец запретил. Но сегодня вечером, слушая хрипы, чувствуя жар даже издали, она не смогла побороть дьяволового искушения.
- Поймала голубя, но... и он улетел, - закончила девочка. - И вы вот... сломали. Или... вы - ангелы Господни, что бережёте от ада? Но я...
- Разве мы его сломали? - Удивился Роб, отступая в сторону и давая рассмотреть алтарь, что стоял на месте, как ни в чем не бывало, лишь чуть покосился. - Вот он, камень. Да и мольбу твою, считай, услышала госпожа. Строгий отец-то? Пустит михаилита на порог?
Ангелом, пожалуй, его никто еще не называл, да и Бадб скорее за демоницу сошла бы. Но вера начиналась с дел, а помощь бедной семье была делом, всё же, не худшим.

2 марта 1535 г. Всё та же долина.

Настроение было безвозвратно испорчено. Роб молчал, норовя задремать в седле, улыбался солнцу, ибо обещал неистовой не поганить путешествие, но притом - был угрюм, как человек, которого недавно заставили принять нежеланное наследство. Тростник не отпускал его даже после смерти, и если глядя в зеркало, Роб понимал, что - лучше, то имя, названное девочке, тянуло к земле, вызывало бунт почти юношеский, неприличный для пожилого воина и магистра, трезво понимающего, что иначе - нельзя. Нет иного выхода, кроме как принять это прозвище снова, сделать его частью себя. Полк мог привыкнуть звать его Бойдом. Люди, которым несли ренессанс - никогда. Люди вообще были консервативны в своих убеждениях. Если есть Бадб - обязан быть и её спутник. Пусть уже не молчаливый, совсем не раб, да и вообще - консорт. Пусть после вскроется, что жил этот спутник среди них и был магистром михаилитов, что красотка леди Бойд, вскружившая голову королю - та самая богиня, что наследник короны благодаря ей появился...
В конце концов, в его, Роба, силах сделать это прозвище не именем, но титулом, хоть и по-детски претит!
А вокруг царила весна. Даже - Весна, если бы Роб приобрёл привычку выражаться вычурно и выспренно, как иные поэты. Противоестественная, противозаконная, весёлая и шумная, она вольготно раскинулась в этих лесах и холмах, в тенистой зелени, у озера и моря. Она пела птичьими голосами из каждого куста, резвилась оленями на лужайке, токовала глухарями, рычала лесавками в чащобе. Она бесновалась вокруг, заставляя задуматься об экзорцизме для неё - и стихала в чистом, бескрайне-синем небе, в котором, над холмами и над лесом, парили башни Танталлона, напоминая легендарный Тир-на-н'Ог. И чем ближе становился замок, тем шире становилась улыбка Роба, тем отчетливее он ощущал на голове кошачьи уши, а пальцами - любимого ферзя из слоновой кости. Чёрт его знает, как пешка пойдёт, уж точно не с белой клетки на белую, как делают все неопытные шахматисты, но хотя бы о красивой парче, в которую необходимо завернуть явление Мессии... Антихриста... богини и остатков её легионов, подумать стоило. И жёнушке снова придётся поработать - сам Роб переодеваться в помпезное на ходу не умел, да и полк из одного места в другое не перекинул бы. На мгновение он закрыл глаза, вспоминая тростниково - своё "Leughaidhean a 'ruith suas!"*, грохот мечей о щиты, рёв глоток, приветствующих своего вождя, лэрда, которого на римский манер скоро начали называть генералом. "Ард-Ард-Ард!" - звучал клич, и почти хотелось проверить, что теперь они будут кричать. Дай Гос... Бадб, он вскоре это узнает. Главное, понять - когда. Явить полк не слишком рано, чтобы всё не испортить, и не слишком поздно. Попасть в ритуал не своей волей, но будучи замеченным и избранным. Впрочем, быть может, уместнее будет попросту бросить вызов? Назвать здешних самозванцами?
Роб плотнее завязал на голове зелёный шелк и потер ладонью уже прилично отросшую щетину, скорее - небольшую светлую бородку. Узнать в заросшем михаилите холёного лорда Бойда сейчас мог, пожалуй, только сметливый. Лишь бы раздеваться не пришлось - уж очень приметной была новая орденская татуировка, да и древо на спине, кажется, видели все. Жаль, что всё приходится делать в такой спешке, да еще и не по своей воле. Но илот выбирать путь не может, хоть и очень хочет.
А труды ведь все проваливаются в пустоту, неистовая даже "спасибо" сказать не способна.
И Старшая мешает так, что впору заковывать её в железные цепи и подвешивать на Древо.
Додумается ли до этого Раймон?
Роб вздохнул, устало поднимая голову. Если ты хочешь получить что-то от женщины... от богини - спроси об этом сам.
- Ты хоть чуть довольна, моя Бадб?
- Чуть?! - богиня удивлённо воззарилась на него. - Да никто бы там не смог провернуть лучше. Алтарь перенастроен, причём злой двойник с дубиной не прибежал драться. Ещё одна семья - именно наша, что хорошее начало... и основа. Даже юбка пригодилась... что особенно приятно. Лучше было бы, только не помешай там, у алтаря, та девочка... так что я - очень довольна. Кажется, больше тебя?
- Слишком поспешно всё, mo leannan. На скаку. Я предпочел бы переговорить с зачинщиком этого всего, с тем, кому уходили мольбы и жертвы. Возможно, договориться. Не люблю, когда быстро, - Роб похабно ухмыльнулся, - во всём. Значит, говоришь, двойник? Почти обидно, душа моя. Это что же, по-твоему, мы похожи?
Мы... Он сокрушенно покачал головой. Выходило двусмысленно - и опасно. Признанием и принятием получалось, и хоть Арда этим было не воскресить, его посмертную участь Роб вполне мог унаследовать. Впрочем, для детского бунта было уже слишком поздно - вырос. И понял, что за свои ошибки расплачивается не только сам, но и другими людьми.
- Говорить было бы преждевременно. Кем бы мы стали? Незваные гости, которые стучат с порога... нет, лучше уж позже. А двойник... - Бадб посерьезнела. - В рамках веры, поклонения он - Тростник тоже, пусть и Кухулин, если смотреть душой, не глазами. И это смешение... уверен ли ты, что никогда не был таким? Что никогда не сбивал себя ударом копья на землю с колесницы? В этой долине или в любой другой?
Роб дурашливо вздёрнул бровь. Таким он не был никогда, иначе запомнил бы.
- Конечно, - со смешком согласился он, - тебе легко говорить. Тебя воплощает миленькая деваха с грудью, рвущей белое платьице.
- Это ты, получается, всё то время её грудь разглядывал? - подозрительно осведомилась Бадб.
- Я думал о тебе, mo leannan. Не отрываясь.
Феникс недовольно взбрыкнул, вынужденный отойти на шаг от кобылки неистовой, к которой - лошади, не богине! - жался почти любовно. Танец на конце иглы, но, дьявол задери, Роб уже начинал подозревать, что жёнушку подменили - слишком смиренна была для той, что обещала никогда не быть покладистой.
- Как ты считаешь, боги римлян были такими же рассчётливыми, как они сами? Марс - работал, а не воевал? Вулкан трудился по подрядам? Афродита брала деньги, а не получала удовольствие? Машина легионов требует смазывать оси салом, не отвлекаясь на излишние мелочи. Цезарь ведь был заодно и Pontifex Maximus, верно? Я читала биографии.
- Ты слишком выборочно читала, душа моя. - Вздохнул Роб почти недоверчиво. - Знаешь, что о нем пели его собственныце легионы, возвращаясь с Галльской войны? "Прячьте жён, дочерей и сыновей, мы везём к вам лысого сластолюбца". Римляне были обычными людьми, и боги их - были богами людей. Конечно, Рим, как огромная волчица, поглощал и богов завоеванных стран, племён... Верно ли, что гэльский полк нёс везде с собой твоё изваяние? Но боги... Подозреваю, жёнушка, они были теми еще негодяями. У Юпитера, он же Зевс, было около семидесяти детей от смертных женщин! У Посейдона-Нептуна - того больше. А у Марса и Венеры, которую ты окрестила Афродитой, и вовсе родился голожо... хм... Эрот-Амур родился, божок любви. Оэнгус греков и римлян. Богам совсем не обязательно быть такими, каков их народ, иначе Христос не смог бы выйти из Ада, а ангелы примкнули к сонму демонов. И... либо ты сейчас говоришь, что за дьявольщина с тобой творится, либо следующим вопросом будет: "Кто ты, и что ты сделала с моей Бадб?"
Быть может, время для подобных бесед было не самое подходящее. Но порой, отбрасывая дела и спешку, появлялась необходимость говорить. Особенно, если речь шла о жене. И наплевать, что она богиня, что прерванное дело - дело веры, что сам он недоволен и мрачен. Семья - это не те, кто тебя балуют, в конце концов. Это те, кто сражаются за тебя, и за кого сражаешься ты.
- Ничего, - ответила Бадб, глядя на дорогу. Потом тяжело вздохнула. - Кажется, боюсь.
Пей Роб сейчас, непременно поперхнулся бы. Он изумленно уставился на неистовую, пытаясь осмыслить её "боюсь". Понять и пережить его.
- Чего, mo leannan?
- Всего? - уточнила Бадб, всё так же не глядя на него. - Ренессанс - надежда, но такая долгая, такая хрупкая и нежная, как лёд, не для рук, больше привыкших играть булавой. Ну а... семья - ещё больше, - она криво улыбнулась. - Уже недостаточно просто указать на холм или ещё что-то и сказать: "Ga iarraidh!", верно?
- Который из холмов ты хочешь, душа моя? Правый? Левый? Или, быть может, все сразу?
Роб улыбнулся, подводя Феникса ближе и перетягивая неистовую к себе в седло. Об этих страхах нужно было поговорить раньше. Не по дороге в никуда, выпытывая и нелепыми угрозами заставляя говорить, но на утёсе в Портенкроссе. Но теперь страхи становились понятны. Ясны, как небо над этой чертовой долиной.
- Я давно вырос, моя Бадб, чтобы бегать от своей участи. Если мой путь - твой путь, то так тому и быть. Что бы в конце его меня не ждало. И я тоже боюсь. Твоего угасания - более всего. Ну когда ты мне спускала рассматривание чужих прелестей?
Никогда. Даже стареющему магистру, которого только надеялась заполучить обратно. Сколько графинов перебила, частью - и о него самого... Поняв, что повторяет мысль, высказанную за пару минут до клятвы, Роб хмыкнул. Проклятье, он был даже согласен откликаться на изнеженного шотландского кобелину, лишь бы не видеть этого смирения!
- Никогда, - признала богиня и чуть оживилась. - Можем считать, что я коплю проценты?
- Я предпочел бы платить по счетам сразу. У тебя очень тяжелые... проценты. И дерутся больно, Но - воля твоя, моя госпожа и супруга. К тому же, нам нужно будет сделать вот что...
Рассказывая неистовой о зачатках своего плана, который и планом-то назвать было нельзя, Роб улыбался небу. Он был нужен ей - хоть кому-то! - и от этого хотелось петь, плясать, бросать к ногам Бадб холмы, совершать подвиги и прочие безумства. Не один. Вдвоём. Ритуалам плодородия и троллеподобным Тростникам было лучше остеречься - Роб Бойд был готов на всё.

-----------
* Легионам - строиться!

Домик свояченицы, суровой на вид рыжей женщины лет тридцати, чистый и ухоженный обнаружился неподалеку, на соседней улице. И всю дорогу до него Роб ломал голову. Планы весенними пчёлами роились в голове, играли в салки с мыслями, отказываясь выстраиваться по ранжиру. Ему нужно было попасть в ритуал, но - чемпионом Бадб. Ему не нужен был этот обряд, ведь достаточно вышвырнуть жрицу... А если не жрица?...
Досадливо хмыкнув, Роб распахнул дверь желтого дома с черепичной крышей, уставившись на рассыпанную в углу муку и свороченный подсвечник на ярком тряпичном коврике.
- Циркон, михаилит, - приветливо сообщил он хозяйке, - на что жалуетесь?
- В последний раз такой вопрос слышала от лекаря, когда ребёнка носила, - сообщила ему женщина, заломив крутую бровь. - И ни беса полезного он потом не сделал, да и не сказал. Но если и впрямь по твареборческому делу, так шкодники распустились, спасу нет. И ведь жили себе, жили, а нате, добра не помнят. Приструнить бы.
Она посторонилась, давая пройти, подхватила подсвечник и сердито поставила на полку, покачала головой.
- Добро бы только по хозяйству шкодили, так ведь когда по лестнице спускалась намедни, под ногу кусок сала подвернулся. Так и помереть недолго. Посылала в ваш орден, да вот долго ответа нет. Или как раз оттуда? Так ежели по письму от Лины - то долга ж дорога оказалась.
- Верите ли, дорогая, - проникновенно проговорил Роб, доверчиво глядя на неё, - верховный магистр каждый день самолично на голубятню бегал, проверял, есть ли чего от вас. Не дождались. Пришлось вот... По пути заехать. И когда, говорите, шкодники о добре забыли?
Дурацкий вопрос для михаилита, право. Будто паскостные фэа когда-то о добре помнили. Но, всё же, к такому поведению их должно было что-то сподвигнуть. Он бросил взгляд на новый пояс, которым пришлось обзавестись после раймоновой акколады. Лавры, чертополохи и трилистники клевера светились, да и ощущение чужого присутствия - было. Первое, чему учили михаилита - верить этому чутью. "Если тебе кажется, что смотрят в спину - обернись. Так оно и есть", - говаривал наставник, старый уже тогда.
Роб обернулся, мимолетно улыбнувшись Бадб. По всему выходило, что снова договариваться. Теперь уже с домовятами.
- Да вот месяц-два, получается, - Лина покосилась на муку, словно хотела тут же её прибрать, но только вздохнула. - Поначалу-то мелочи, а потом всё круче брать стали.
- Что изменилось в доме? Кто-то ушел? Пришел? Корову продали?
Роб тоже покосился на муку, но - тоскливо. Кажется, проще было поговорить с фэа, чем выяснять у Лины, что им не понравилось. Лишь бы здешние шкодники не успели прослышать о его страстной и пламенной любви к их английским собратьям!
Плечи женщины опустились.
- Нет, господин, ничего такого. Муж давно уже, года прошли, да и ребёночек тогда же, когда весть-то принесли. После - живу и живу, день за днём. Ради чего что-то менять-то?
- Какую весть? - Участливо поинтересовался Роб, подозревая, что пакостники, может быть, и не вредят, а развлекают свою хозяйку, заставляют хоть что-то изменить в жизни
- Так что Норри мой не вернётся уже. Он-то, знаете, в охране купеческой ходил, ну так вот на границе гамильтоновской и не свезло им. Хозяин-то поскупился, всего двоих взял, а товара богато. Надеялись тропами знакомыми проскочить, да вот... пока ещё нашли, пока узнали. Понимаете, как бывает.
- А ребеночек от чего, уж простите за бестактность?
Как оно бывает, Роб понимал. Но и беседовать с Норри и его ребенком, вернувшимися в дом домовыми или духами - охранителями, не очень хотел, хоть это и было неизбежно. Такие вот случайные то ли призраки, то ли фэа, бывали упрямы, как волы, и совершенно справедливо полагали, что могут никуда не уходить.
- А скинула от такого, - взглянула ему в глаза Лина. - Оттого и получается.
С трудом подавив желание вскочить повыше, Роб вздохнул. Игошей он не любил, пожалуй, еще больше фэа. Гадкие и пакостные, они зачастую начинали вредить примерно в свой брачный возраст, если б до него дожили.
- И сколько ребеночку было бы лет? - Вопросил он, оглядывая последовательно потолок, стены, пол и очаг.
- Два года, как схоронили.
Три года, выходит. Время не совпадало, да и мокрых следов, гнили или трупных запахов не было. Разве что Лина всё это смывала.
- Запахов гнили, будто крыса сдохла, мерзкой слизи не было? Шаги босых ножек слышали, быть может? Или уставать стали больше обычного?
В поронца верилось всё меньше, но порой лучше было уточнить всё лишний раз - сапоги целее будут.
- Уставать - оно конечно, - сухо ответила женщина. - Убираться, считайте, втрое больше приходится, не считая того, что спать страшновато - волосы-то заплести ночью могут, а как бы и не отрезали в следующий раз. А то кто их знает... но запахов - нет, не было такого. Ну разве что когда крысу дохлую как раз к очагу подкинули, так она-то настоящая была, а не эти ваши "будто".
- Тогда попрошу вас выйти, - Роб ткнул пальцем за спину, метя в дверь, но получилось снова в Бадб. - Помолитесь, погуляйте немного. Если нужно будет - позовем.
Лина сочувственно глянула на неистовую, но вышла, вызвав легкое недоумение. То ли Норри был столь покладист, что не задавал лишних вопросов, то ли Роб задавал их избыточно много.
- Ну вот и славно. Благому и Неблагому Двору - выйти из тени. Nas luaithe!*
Сказать это он мечтал, еще будучи мальчишкой-послушником, но случая не было. И сейчас, рядом с неистовой, которая фанаберии не порицала, Роб удержаться не смог.
- Страшный Бей-Сапог, - обречённо пожаловался более крупный имп более... мелкой и определённо фигуристой импихе, появляясь на резной спинке кресла. - Теперь импы помирать.
Погрозив кулаком жёнушке, подавившейся смехом и прошептавшей это прозвище восторженно и с чувством, Роб мрачно оглядел пакостников, особенно - миссис Имп, у которой лапки были в муке.
- Если импы не шкодить и не называть Циркона так, то и не помирать, - пообещал он. - Что вам не нравится в доме-то?
Почетное прозвище, ни дать, ни взять. Представив, с каким наслаждением теперь Бадб будет склонять его, Роб разве что не застонал, но - сдержался. Не хватало еще, чтоб его называли Стонущим Beat le boc**.
- Зир'о-он, - попробовал выговорить он-имп, но сдался и махнул лапкой. - Папа жуткий Лей-Серебро правду говорить? Не убивать имп, не пинать зад?
- Или перед, - пропищала она-имп и спряталась за мужа, заинтересованно поглядывая оттуда мимо Роба на Бадб. - Или в голова. Потом мысль бегать. Кругом. Дом хороший. Земля плохой. Врать. Все врать! Имп недовольный!
Перед глазами возникла ухмыляющаяся физиономия Раймона, которого тут, к счастью, не было. Иначе изъязвился бы о папе страшного Лей-Серебра. Роб тяжело вздохнул, смиряясь со вторым прозвищем и мысленно обещая неистовой страшную месть, если вздумает называть так или Бей-Сапогом, прости Гос... Бадб.
"Покусаю!"

4 марта 1535 г. Окрестности Танталлона.

Утро началось с очередной пилюли - Роба трясло мелкой, взбудораженной дрожью, точно жеребца перед скачками. Даже кровать не помогала - добрую половину ночи он проворочался, думая, придумывая и передумывая. К утру от планов остались ничего не стоящие лохмотья, а Роб улыбался, как умалишенный. Ничего иного ему не оставалось.
- Пожелай нам удачи, моя госпожа.
Он плотно, до боли завязал платок на голове, на еще мокрых после колодезной воды волосах. Роб не любил ритуалы плодородия, но сегодня собирался стать участником такого. Была в этом злая ирония, заставляющая хмуриться, что в сочетании с улыбкой выглядело... жутковато. Или зеркало было кривым? Так или иначе, а мысль о гонке в толпе молодых Рабби, была неприятной. Тревожащей. Ведь больше ритуалов он не не любил напрасные смерти.

Турнирное поле Танталлона, лежащее между морем и лесом, пестрело флажками, шатрами и людьми. Пожалуй, в этот список можно было включить и богов, но им пестреть было сложно - присутствовали лишь Бадб и Бадб. Лениво перекатывая невкусную осиновую палочку через улыбку, Роб поглядывал на Бадб, не забывая с интересом смотреть, как Бадб же самолично наблюдает за установкой жертвенной плиты строго посолонь. Несчастный алтарь притащили на катках, отчего припомнились картинки из Геродота, где тот изображал, как египтяне возили камни. Под кряхтение рабочих, шум трибун разминались бегуны, демонстрируя мышцы и заигрывая с барышнями. Иначе сказать, такой подход к ритуалу воплощал всё то, что Роб любил в магии - фанфаронство и зрелищность. Жаль, что то же самое он не одобрял в религиозных практиках.
Благосклонность девиц, кажется, доставалась красавчику Рабби, высокому и даже подстриженному. Остальные пользовались жалкими остатками внимания, хоть и выглядели крепкими, что молодые дубы-ясени-сосны-тростники. И ни один не был старше тридцати! Роб прикусил палочку, понимая, что если к дюжине присоединится еще один, тринадцатый, то он будет старше их всех. С определенной точки зрения - даже старше всех совокупно. Но об этом думать не стоило. Хотя бы потому, что ни Циркон, ни покойник Ард не бегали в таких состязаниях, больше похожих на фарс.
Заглядевшись на то, как один из бегунов прошелся колесом по полю, демонстрируя удаль, он пропустил явление здешнего Тростника. Троллеподобная тварь, оказывается, умела ходить тихо.
- Нравится?
- Очень, - не вдаваясь в подробности, процедил в палочку Роб, разрываясь между вариантами планов. - А тебе?
- В наше время, - прогудел Тростник, - конечно, всё было проще. Таинство... или просто молотом по голове. Но людям нравится. Госпожа старалась, придумывала заново.
- Молотом?
Молотов Роб в легионах припомнить не мог. Известно - чего хотят воины, тем и остальные довольствуются. Воины хотели мечи и копья, луки и боевые колесницы. Молоты были лишь у кузнецов. Впрочем, он уже догадывался, что здешняя госпожа - из чужаков.
- Тяжёлой штукой на древке, - пояснил Тростник. - Ну может и не молотом. Утренней звездой, мечом. Или просто проиграть - или выиграть, хоть в состязании, хоть в загадки.
- Загадки, говоришь? - Роб вздохнул, размышляя, когда начнется зрелище, ради которого тут все собрались. - А вот отгадай-ка. Головой я под шатром, ногами - на дороге, что идет, но не движется. Все меня топчут, а я от этого только лучше. Кто я?
- Путь порой начинается прямо в шатре, а тропа только лучше, если её топчут, - троллеподобный мужчина почесал драгоценный глаз, сверкающий на солнце. - Выходит, что я - путь на дороге, сэр михаилит.
- Тростник. Я - Тростник!
"Помоги же мне, Бадб..."

Самой сложной частью боя всегда была учёба. В битве, в кругу, где видел глаза противника, читал по ним шаги, атаки и самые мысли, Роб чувствовал себя, будто в воде и в воздухе, двигался легко и споро, уподобляя себя танцору. Он не сражался - плясал со смертью в завораживающей игре, ставкой в которой была его жизнь. Сталью, кровью, волей богов решалось сейчас, кто прав и достоин.
И было смешно - биться за собственное прозвище.
И грустно - за жалкую дугласовскую долину.
И почётно-гордо - за Бадб.
Впрочем, тому, кто вступил в бой с судьбой, стоило печься не о гордости, но о долге. Вот только судьба выглядела как-то неприглядно. На обезьяну и тролля была похожа судьба, глядела на него драгоценным глазом, сжимала наманикюренными руками меч. Но Циркону было наплевать. Он твёрдо знал - нужно уметь воспользоваться силой противника. Делать вид, будто поддаешься ему, чтобы заставить потерять равновесие. Ни уклоняться от битвы нельзя, ни самому искать её - тогда и победа будет слаще. Кружили они с лже-Тростником долго, приглядываясь и присматриваясь, пока Циркону не надоело. Руки Тростника выдавали в нём умельца в ножах, меч держал он уверенно, переступал правильно. А значит, бесконечный бассданс можно было прервать атакой.
В виски, как в барабаны, билась память. Воскрешала давно забытое опьянение боем, подхлестнутое присутствием Бадб. И было даже жаль, что настоящий бой никогда не бывает длинным. Короткая сходка, стремительный обмен ударами, блок, отскок, и снова - атака. Защищаясь - не победить. Атакуя - не выжить. Говаривали, что настоящие мастера мечей - это те, кто не вступил в схватку, заставив противника отступить еще на подходе. И Тростник таким, кажется, был. Подступать к нему не хотелось совершенно, хоть и приходилось.
Финт-финт-выпад-провалиться - отойти...
Уклониться, рвануться вперед, почуяв как чужой клинок обжигает болью по ребрам, воткнуть нож, отойти... Бесконечное кружение, складывающееся из ударов, ран, скользких от крови камней, холода неистовства, расчета и интуиции. Любой бой - интуитивен, иначе он превращается в ремесло. Не смотри по сторонам, не слушай крики, слушай - противника... И тогда - победит любой, кому хватит ума поберечь силы. Последней мыслью Циркона было: "В бою всегда первым умирает тот, кто отягощает себя сожалениями."
Первой мыслью Роба: "Ну и здоровый же, tolla-thone!", - когда добивал лже-Тростника. Фирменным, бойдовским, косым-обратным, снося голову и стараясь делать вид, что нож в боку - совершенно обычная вещь, и беспокойства от него никакого. Героически приосанившись, оперевшись на меч, Роб глубоко дышал, глядя на то, как тихо, молча умирает присвоивший его прозвище и его богиню. Для такого бойца не было жаль даже собственного плаща, которым он, преодолевая боль, накрыл своего противника, салютуя мечом.
Тепло, которое он ощутил спиной, тут же сменилось холодом в пробитом боку - нож вышел из раны, но боли Роб не почувствовал, зато Неистовая жадно впилась в губы поцелуем, от которого спешно затягивались раны на груди и руках, а в мышцы вливалась новая сила, ничуть не похожая на то, что давали пилюли. Толпа же молчала, словно время вокруг остановилось. Молчала и когда Тростник перестал дышать, и когда иллюзия Бадб проплыла мимо, опускаясь на колени рядом с телом своего чемпиона. Плаща она не тронула, провела рукой над тканью, словно этого хватало. На Роба с Бадб она не смотрела. И выходило, что это - поцелуй над мертвецом, торжество низкое, грязное. Но оторваться от неистовой Роб не мог - переставшая течь из раны кровь сообразила, что можно пойти куда-то еще.
- Такой же поцелуй жду по возвращении, - прошептал он на ухо жёнушке, касаясь губами шеи, - не так страшно капитулу сдаваться будет.
Бережно отстранив неистовую, Роб наклонился к сброшенной одежде, чтобы извлечь платок, что кочевал от обшлага к обшлагу, неизменно пригождаясь. Вот и сейчас квадратик белоснежной ткани был протянут скорбящей, второй Бадб.
- Смерти нет, госпожа. И сейчас не время для скорби, люди ждут.
Люди и впрямь ждали, гудели потревоженным ульем. Роб оглядел их, толпу, прозревая о том, что чувствовал Клайвелл гладиатором.
Хлеба и зрелищ алкала толпа, ждала потехи. Жадными, голодными глазами смотрели люди на Роба, Бадб, бегунов, взглядами пожирая тело Тростника. И от этих взоров все ниже опускался пламенеющий меч, всё сильнее склонялась голова. Желая жить, Бадб разрушала его жизнь, а Роб всё равно не мог возненавидеть её, думая, как выкрутится.
По всему выходило, что маленькому Райну предстояло стать заложником жизни отца не только для преисподней. Здесь всем заправляли Дугласы, графы Ангус и Роб надеялся, что они не откажутся от мира с Бойдами и покровительства неистовой. Кажется, у лорда-канцлера Шотландии была маленькая дочь...
Он вздохнул, улыбаясь зрителям, и опустился на колено перед Бадб.
- Позволь в ритуал, моя госпожа и супруга. Во славу твою и обещанием людям неизменного.
- Она тебе так нравится? - удивилась Бадб, хлопнув ресницами в сторону перепуганной, бледной до синевы девочки лет четырнадцати, расписанной узорами по коже. - Ладно, позволяю, конечно. Но жрицу, уж не обессудь, придётся заменить. Иначе потом придётся кого-то убивать.
- Чего ждут люди? - вступила фальшивая Бадб. Богиня-иллюзия провела тыльной стороной ладони по лицу и казалось, черты плавятся, плывут, в один миг утончаясь, в другой становясь грубее. Но скорбь в голосе казалась настоящей. - Я, конечно, могу горестно покаяться, но, кажется, лучше просто исчезнуть. Знаешь, - она взглянула Робу в глаза и криво улыбнулась, - его последней мыслью было: "Ха! Чтобы михаилит за меня таки взялся, пришлось поставить на кон страну и веру. И кто скажет, что ставка мала?"
Досадливо хмыкнув, Роб поднялся с колен. Жрица ему не нравилась вовсе, по чести сказать, он её даже не заметил. Да и с тем, чтобы её заменить, согласен был. Но иллюзию было почти жаль. Ровно настолько, насколько она была живой. Михаилит, ха! Как долго он пробудет таковым - решать верховному и капитулу, но обдумывать это сейчас Роб не хотел.
- Люди ждут ритуала, госпожа. А потому, кто из вас отправит бежать нас по лесу - решать моей госпоже и вам. Но я бы советовал сделать... красиво. Напоследок. Отдайте той, у которой позаимствовали имя, ну вот... скажем, меч вашего Тростника. И пусть Неистовая заменит госпожу, отправляя избранных нести плодородие этой земле. А вы... уходите, но прощаться мы не будем. Кажется, цели у нас одинаковые и вера схожа.
- И подумать только, почему каждый раз, когда пытаешься обдурить то, что над асами... - проворчала иллюзия и выпрямилась в полный рост только для того, чтобы склониться перед Бадб, протягивая ей темный клинок.
- Признаю проигрыш. Примите... госпожа, - голос, сильный и звонкий, раскатился над притихшим полем, заставив толпу притихнуть. - И примите этих славных людей под истинное крыло, проведите по тёмному лесу к весне.
Бадб величественно кивнула, принимая дар. Кивнул вслед за ней и Роб, успевший примкнуть к бегунам, толпившимся у черты, от которой следовало бежать. Те глядели зло, особенно - Рабби, лишившийся своего триумфа, и, что было главным - девочек.
Но на них, как и на толпу, было наплевать. Не думалось о неприязни этих юнцов, когда проходил между костров, чувствуя, как утекают силы в меч. Защита от нечестной игры - отдать часть души, обиталище магии в собственный клинок, в браслет, в любую вещь, сложив её у ног неистовой. Пусто и звонко ощущалось тело, лишенное ветра и воды, лекаря и зверятника, бунтовал разум, требуя вернуть, паникуя, что забрали навсегда. Роб - улыбался. Люди жили без магии, выживет и он. И вкладывая свой меч в руки Бадб, подмигнул неистовой, за спиной которой уже стоял знаменосец Нис Ронан с внушительного размера дубиной на плече. В конце концов, правы были эти однообразно афоризменные римляне, когда говорили, что фортуна улыбается тому, кто победил самого себя.

К славе пришлось идти недолго, хоть путь был ветвист и сучковат. Почти сразу же, после того, как Рабби изложил свой план, в который входили и ловчие ямы, и загон оленя, слева раздался истошный крик, на который и метнулся Роб.
Оленя можно было назвать обычным, если бы не его аппетит, с которым он пожирал одного из бегунов. Впрочем, холка у него была больше обычного, пятна и полоски казались зеленоватыми, морда - вытянутой, а что зрачок у него вертикальный - и вовсе не казалось. К тому же, благородный зверь оказался клыкаст, гриваст и вместо двойного копыта имел тройное. Широкое и разделенное, точно оленю приходилось по болотам ходить. Зато рога выглядели как лучший трофей охотнику: медные, широкие, на семь отростков. Оставалось надеяться, что тварюга не успела покрыть какую-нибудь оленуху, иначе шотландские михаилиты непременно проклянут всё и всех.
Рассматривая животное с интересом твареборца, Роб размышлял. Рабби полагал, что зверь обожрется, станет неповоротливым и сонным, но опыт подсказывал - не будет такого. Скорее, усвоит из крови и плоти своих жертв опыт - и бегай от него по лесу, без меча-то и магии.
- Ты лук в лесу припрятать не догадался? - Едва слышным шепотом поинтересовался он у юнца, не слишком надеясь на положительный ответ и приглядывая ветку, годную для древка копья.
- Догадался, - зло прошипел в ответ Рабби. - Хорошо укрыл, а всё равно как мох сдвинул - переломан. Тетиву почему-то не перерезали, и, кажется, пригодится. Не был же он... совсем таким, когда я подглядывал. Вот дерьмо барсучиное.
- Вот tolla-thone, - согласился с ним Роб с невольным уважением, - кто же лук собранным прячет? Плечо там, плечо тут, тетива - вместо пояса, за каждую стрелу, с дерева снятую, искренне благодаришь богов. Не примечал, борец уже вырос? С этой вашей весной...
Галлы, германцы и гэлы натирали борцом, аконитом по-латыни, наконечники копий и стрел, охотясь на волков и барсов. Олень, конечно, не был ни тем, ни другим, но Роб не отказался бы запихать этой твари копье с аконитом поглубже.
- Борец, бересклет, болиголов, - кивнул похититель стюарточек. - Интересно, насколько быстро он догонит...
Роб досадливо закатил глаза. Юнцы оставались юнцами, будь они михаилитскими тиро или шотландскими бегунами. Но на Рабби он глянул с новым уважением.
- По деревьям. Тихо, как маленькая белая мышь. Ты отраву быстрее меня тут сыщешь, только руками не бери. Оторви от штанины кусок, оберни руки - тогда и... А я пока копьем озабочусь и луковищем, если ты тетиву прихватил.
Древко для копья сыскалось на ближайшем ясене, не успел след Рабби простыть. Не слишком ровное, но прочное и для того, чтобы поднять на него жуткого оленя - пригодное. Пару минут Роб повозился, закрепляя нож бегуна в расщеп и намертво обматывая все это лыком с того же ясеня.
С луком пришлось хуже. Сборный лук на ходу было не сделать, для цельного требовался ровный, прочный и хорошо просушенный дрын. На счастье, здесь росли дубы, а на дубах - подходящие ветки.
- И вернешься опять сюда воспевать
Дуб, терновник и ясень, - шепотом пробубнил он себе под нос слова старой песенки, пробуя тетиву. - Где этого юного засранца носит-то?
Олень тем временем успел отойти в сторону, где на него и напал еще один охотник. Скотина, должно быть, намеренно ходила неспешно и громко, пофыркивая и ломая кусты, чтобы вкусные люди сами выскакивали навстречу. Закончилось всё быстро. Мужчина с почти таким же копьем, как у Роба, кинулся сбоку, олень по-кошачьи извернулся и достал его когтистой лапой. С интересом наблюдал Роб за тем, как бегун достал нож, нырнул под рогами к гриве на груди, а потом, получив в лицо нечто вроде заряда спор, упал. В зубах мерзкой твари кости хрустели овсяным печеньем.
"Хорошая зверюга... "
Пришлось уподобить себя сарацину - замотать свободным концом косынки лицо, подтыкая его к уху. Вот только нехристю вряд ли было бы так скучно и зябко восседать на дереве. На мгновение Роб даже задумался, не покидать ли жёлуди в оленя, но отмёл эту мысль, как вздорную и мальчишескую. Разговор с тварью и вовсе казался абсурдом. А спускаться и проверять, что еще умеет зверь - не хотелось. Михаилиты-эмпиристы всегда жили весело, но недолго. Роб глянул вниз - и тихо выругался: задрав морду, на него грустно глядел олень, в зеленых глазах которого угадывались тоскливое одиночество и призыв спускаться.
- Хер тебе, - нелюбезно сообщил ему Роб, перебираясь на соседнее дерево.
Кошачьи глаза животного проследили его движение, и олень бодро подбежал снова, поднял ногу и поставил на ствол. Копыто раздвинулось, выпуская крючковатые когти. Стружку со ствола они снимали не хуже, чем у иной росомахи.
- Нет уж, лучше вы к нам.
Пожалуй, надо было осведомиться у Рабби, не припас ли он огнива. Наверное, никто не шел в ритуал так честно, как Роб - ни дерьма, ни лопаты с собой не было. Правда, и оправдать себя было легко: живи он тут, весь лес превратил бы в схроны.
Олень тем временем поразмыслил, поставил на ствол второе копыто и потянулся вверх, словно прикидывая, насколько не достаёт до неуступчивой дичи. Получалось порядком. А потом тварь поджала задние лапы - и прыгнула вверх, прямо в переплетение веток и сучьев.
- Marbhfháisc ort!
Роб вцепился в дерево, что тряслось от этих прыжков, будто припадочное, наблюдая, как мерзкая скотина подпрыгивает, не долетает до него примерно двух локтей, приземляется на все четыре ноги, по пути успевая лягнуть ствол. И, право, даже жаль было, что не допрыгивал. Схватить бы за эти рога - да об дерево!..
- Что ты там о ловчей яме говорил? - Безмятежно улыбаясь оленю, поинтересовался он у Рабби, объявившегося в соседней кроне с кульками из лоскутов штанов.
- Есть план лучше?
Лучше плана у Роба не было. Но скотина, прыгающая на добрые шесть-семь футов вверх, почти наверняка хорошо перепрыгивала ямы с кольями. А еще - и Роб готов был поставить против этого шкуру давно сдохшего дахута - олень регенерировал. Хорошо, если вместо отрезанной головы две не вырастало. Впрочем, голову только предстояло отрезать.
- Попробуем отравить, - с интересом наблюдая за очередным пируэтом рогатого прыгуна, он перебросил лук Рабби, - и поглядим. Если чуть замедлится... Но любопытно, право, кто должен был стать победителем. Своей волей я на такое меньше, чем за тысячу, и не поглядел бы. Перебрось-ка трав.
Огниво у Рабби нашлось. И болиголова он собрал достаточно, чтобы соорудить из него пару факелов, для которых траву пришлось переплетать с тесемками штанов. И было любопытно, сможет ли зверюга переварить и усвоить кого-то из тех, кто, без сомнения, уже подбирался к мертвецам. Работать с нежитью - привычнее, понятнее и даже приятнее. Кратко пояснив это Рабби, Роб направил стопы к тому дереву, где остался убиенный им бегун.

Башка чёртовой твари была тяжелой - даже для двоих. К тому же, рога не радовали удобством, а кровавый след, тянущийся за ними, привлекал мелких, но пакостных тварей. Впрочем, ни твари, ни другие бегуны на добычу не посягали, споровые мешочки и загривок с шипами Роб вырезал и завернул в остатки штанов Рабби, а картина двух чемпионов, от одежды которых остались лишь непотребные лоскуты, была даже эпичной, если бы не было так смешно. Хоть поводов для смеха и не было: дойти и возложить, умудрившись при том не испортить отношений с этим германцем, ибо - пригодится. Возлечь, исхитрившись не уснуть. Но сначала - вернуть силы, без воздуха, воды и прочих в груди было пусто, как в полковом барабане.
Но что поделать с неуместной веселостью, когда девочка-жрица, мертвенно бледная, глядит так, будто её распинать собираются?
Когда величественно-невозмутимая Бадб царственно наблюдает за возложением - ну хорошо, швырянием - головы на алтарь?
Когда толпа шумит, орёт и дерётся из-за ставок, не зная, как их делить?
Когда из прижатого к груди меча рвутся в тело стихии, когда лекарь набрасывается на раны с жадностью изголодавшегося волка, и чутье зверятника бушует, выплескивая на разум лошадей, птиц, собак и даже одного метаморфа?
Пару мгновений Роб стоял, закрыв глаза, давая себе - и магии время разложить всё по привычным полкам. Еще удар сердца понадобился, чтобы натянуть штаны и сапоги - без них получалось уж совсем не героически. И лишь потом он протянул руку неистовой, демонстрируя намерения вступить в права победителя, но и оказывая уважение. Это Рабби было простительно взвалить жрицу на плечо и унести в шатер - или на алтарь. Когда твоей спутницей становится богиня, то поневоле приходится помнить о служении. И именно в этот момент гул толпы разорвал высокий чистый голос. Немолодой мужчина в рясе, с тонзурой стоял на верху трибун, подняв руку со сжатым в ней крестом к небу.
- Одумайтесь, люди! Меняете одного идола на другого, хоть видели: демоны убивают друг друга дабы унести ваши души в геенну! Повернитесь к Господу, ибо кумиры языческие - начало и причина, и конец всякого зла!
- Да вы еретик, отче, - с восхищением заметил Роб, успевший перемигнуться с какой-то хорошенькой девчонкой на трибунах. - Его Святейшество, Папа Климент, требует возвращать в стадо Христово молчаливым приветствием, кротким увещеванием, смирением, любовию, долготерпением, молитвою прилежною. Бесы говорят в вас, отче, заставляют впадать в грех осуждения! Ибо сказано: "Тогда восстали некоторые из ереси уверовавшие и говорили, что должно обрезывать язычников и заповедовать соблюдать закон Моисеев..."
Этот бесконечный, ритуальный день его утомил. И вот, когда до завершения оставался лишь шаг, вылез священник. Роб глядел на него со смирением во взоре, говорил тихо и благочестиво, а сам мечтал о горячей ванне и мягкой постели.
- Дьявол может цитировать святые тексты, но не значит это, что знает он Господа, - священник обращался не к нему, к толпе, и люди смущались, отводили взгляд. - Возопите же: vade retro, Satana! Вы же ради тварного отдаёте души этому демону, - он ткнул пальцем в Роба, - этому суккубу, - в Бадб. - Эх, да что там... вижу, совесть - пустой звук. Но помните, все вы, всё, кого я исповедал, кого крестил, наставлял - не прощается грех измены Господу. Потому что знали вы - и наплевали в лицо Христа ядом кровавым. Смотрите же, коих идолов выбрали: зверей, коим рот кровью мазать станете. Смотрите - и не говорите потом, что не знали и не понимали, аки овцы безмозглые! Тьфу.
Действительно сплюнув, он повернулся и, подобрав полы рясы, сердито зашагал к замку.
Роб, лениво вздёрнув бровь, перекрестил его вослед. Ох, и не любил он протестантов!.. Да и католиков тоже не любил, любя притом Библию.
- Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют её, отче, - уронил он, глядя в спину священнику, - каково быть протестантским еретиком? Называть Господа Иисуса Христа лжецом, показывая, что Он обещал, но не сдержал своего обещания? Учить людей, что Церковь осквернилась язычеством, потеряла истину и уклонилась в заблуждения? Монах может говорить, что знает Господа, но это не значит, что он говорит Его устами. Истинно говорю вам: будут прощены сынам человеческим все грехи и хуления, какими бы ни хулили!
Впрочем, проповедью проповедь не перебить. Слишком устал Роб для споров, и всё, что хотел сейчас сделать с отче - так это с истинно христианским смирением простить его и отпустить, подспудно понимая - пожалеет. Особенно, когда будут поджаривать на костре, а сей пастырь станет подбрасывать дрова посырее.
- Сукку... э... госпожа моя и супруга, - шепнул он неистовой, - быть может, мы закончим ритуал? Хочется отмыть идолище от яда кровавого и... поужинать.