5 февраля 1535 г. Резиденция.

В Туата Роб собирался, наплевав на обычаи и правила. Нельзя в доспехе? Ха! По крайней мере, если эти чертовы великаны, за которыми пошел Беван, растопчут, будет не так обидно. Хотя, безусловно, больно. Запрещены припасы и алкоголь извне? Наплевать! В чем прелесть быть консортом богини и не пользоваться привилегиями? Не нарушать запреты? И все же, звать Бадб он не спешил, хотя все уже было готово. И даже ложь для капитула состряпана - нужда повидать жену в лондонском доме влекла почти также сильно, как дорога в Эссекс, к Ворону. Медлил Роб, глядя на обилие писем в корзине, требующих прочтения и ответа, прислушиваясь к гомону воспитанников, рассматривая распятье на стене, которое держал для набожных посетителей. Старичье... Любитель комфорта и шотландский кобелина... О нет, m 'inntinn, откобелировался и отлюбил этот самый комфорт, кажется. Даже помыслов о побеге не было уже - неистовая приучала к себе, подманивая лаской и заботой, сладкой негой и страстью укорачивала поводок. И Роб покорно придвигался все ближе и ближе, вздыхая об утраченной свободе, но уже как-то лениво, свыкаясь и смиряясь.
Первый, горячий укол-ожог в сердце он привычно пропустил, не обратил внимание, продолжая разглаживать измятый свиток. Ко второму уже прислушался, призадумавшись о том, с чего бы разболеться, если ему теперь всего-то тридцать пять, а выглядит - и того моложе. И... Третьего укола не было - лишь боль, скручивающая, лишающая разума. Роб поднял руку, побелевшую с посиневшими ногтями, отрешенно отметив, что она двоится. Остатков сознания хватило лишь на призыв Бадб.

Бадб, ты Ворона Сражения, я обращаюсь к твоему имени,
И к имени Немайн, и к имени Фи,
И к именам всех духов красных владений,
Оградите меня в грядущем сражении,
Оградите меня в грядущем сражении,
Когда рот должен быть закрыт,
Когда глаз должен быть закрыт,
Когда дыхание должно застыть,
Когда сердце должно прекратить биться,
Когда сердце должно прекратить биться.
Когда я поставлю свою ногу на борт ладьи
Которая заберет меня к дальнему берегу,
O Немайн, жрица Авалона, огради мой дух,
O славная Фи, упокой мою голову на своих коленях.
O Бадб, дочь мудрости, веди ремесло моего духа!

Бадб всё не было. И тела не было - оно сидело в кресле с самым безмятежным видом, точно во сне. Роб прикоснулся к собственным плечам, тронул волосы и пожал плечами - рука проваливалась не только сквозь себя, а и сквозь кресло. Но почему - так? После смерти он принадлежал неистовой - и должен был уйти к ней во плоти. А если в замок, то где магистры? Подивившись собственному спокойствию, а потом тому, что еще может удивляться, Роб повернулся, оглядывая кабинет, и понял, что стены нет. Там, где должен был быть книжный шкаф, простиралась долина, объятая огнем и ужасом, наполненная криками и стонами. Каменный пол резиденции плавно переходил в красноватую, растрескавшуюся почву. Пожалуй, именно так и представлял себе Роб врата в преисподнюю. Он снова оглянулся на себя - дыхание едва заметно поднимало грудь, целитель отчаянно сражался с чужой, жестокой, черной рукой, сжимающей сердце, которую Роб сейчас видел - и не видел. И которую даже не мог отбросить. Вступать в Ад было нельзя, ждать - бессмысленно, никто из богинь не смог бы попасть в резиденцию без призыва или приглашения. Примыкать к магистрам - рано. Заметавшись по комнате в безысходности, на ходу проскакивая через мебель, он, наконец, осуществил свою давнюю мечту - завыл. Вой, к сожалению, никто не услышал, зато стало как-то легче. Проще. Не взирая даже на то, что сквозь стены кабинета он пройти не мог - все еще держало тело. Пришлось вздохнуть - отчего судорожно вздохнул и сидящий в кресле, и опуститься на пол рядом. Добровольно в преисподнюю Роб идти не собирался. Даже ради зыбких теней там, ради Розали, что манила, глядя с болью и отчаяньем, протягивала руки к нему.

Когда бы я с рыжей ведьмой
В обнимку по небу мчался,
То голос мой звонкой медью
Над селами раздавался,
Пугая селянок старых
И кметов кряжистых ночью,
А юных сзывая даром
На праздник взглянуть воочью.
И в небе паря, как птица,
Прелестницу веселя,
Я тенькал бы ей синицей,
Выписывая кренделя.
И, врезавшись в чей-то ясень,
Врезался бы с ходу в диспут,
Латынью – ну пень же ясен –
Редуты беря на приступ.
Потом в хороводе-трикселе
Ликуя, Белтейн встречал бы
С веселою ведьмой в танце,
С мечтою – моей печалью...

Ад у каждого свой. Робу он обернулся одиночеством, стылым и напряженным, созерцанием того, как прогорает свеча, как сдается целитель, старыми, полузабытыми песнями. И не сказать, что ощущение было незнакомым - он всегда был один, всегда сражался за себя сам, цеплялся за жизнь, запирая душу на ключ. А если ты заперт изнутри, то как можно попасть в самого себя? Разве может вернуться к себе гневный? Пораженный страхами и тревогами? Вечно сражающийся с собой? Ад - это ты сам, единственный на свете, в котором другие - вымысел. И некуда бежать. И неоткуда тоже. Есть лишь ты и место, где ничто ни с чем не связано. Роб снова вздохнул, подумав, что божественные создания и люди - не такие уж разные: держат мир в своих руках, чтобы он не канул в небытие, не затуманился, не ускользнул. Несмотря на то, что мир, полный смутных надежд, порой напоминает преисподнюю. Хмыкнув, он встал на ноги, попутно отметив, что сквозь пол тоже не проваливается. Повел плечами, и шагнул к собственному телу. Он не был Фи, чтобы отбросить существующую - и нет, руку. Не был Эммой, чтобы проложить себе путь. Он был всего лишь Робом Бойдом, человеком, который не хотел умирать.

Лондон, после полудня.

Лондонский дом, куда Роб увез свою неистовую сразу после триумфального шествия с нею по лестницам и дверям, под аплодисменты наставников и восторженные крики мальчишек, встретил усталой прохладой. И едва уловимым запахом Розали. О ней здесь напоминало всё - если бы Роб хотел вспоминать. Никогда не нужны ему были эти тяжелые шторы и пушистые коврики на полу, эти пейзажи, эти амфоры, что так любила Розали. В человеке он прежде всего ценил самого человека, а не ту пеструю обертку, какую носил и сам. Розали была прекрасна, умна и без этих побрякушек, а потому Роб запомнил ее не по вазам с цветами или не за простое коричневое платье, он помнил о веселой хохотушке, серьезной умнице и заботливой хозяюшке.
- Поможешь уйти в Туата, моя Бадб? В лагерь и, желательно, с Флу?
Сколько бы Беван не увел с собой людей, Робу нужны были все, каждый из них. Он был ответственен за их судьбы и до того, как разразится гроза, грянет битва, запах которой чувствовался воздухе, намеревался дать им хоть чуть жизни, живого солнца и неба. К тому же, Роб не привык проигрывать.
- В лагерь?
Бадб оглядывалась так, словно не была уверена в том, что ей хочется расколотить больше. Впрочем, без особенного интереса. Слова, сказанные на мельнице явно были пусть небольшим, но преувеличением. Либо - привыкла.
- Можно. Только, пожалуй, дай сначала кольчугу. И я не могу обещать за Флу. Дети не мои. Но передам.
Кольчугу пришлось стягивать, демонстрируя, что под ней из поддоспешного - только длинный колет поверх туники. Впрочем, если Беван находился в краях лета, в гамбезоне было бы жарко - кольчуга, нагревающаяся под солнцем,поджаривала тело не хуже жаровни. А если дини ши унесло в заснеженные вершины, то холодно было бы в любом случае. Роб покосился на шелковый шарф Розали, так и лежавший в её кресле, и на миг пожалел, что Бадб не носит подобного. Повязать на голову зеленый платок, чтобы уберечь волосы от капюшона кольчуги казалось заманчивым. И, проклятье, героическим!
- Mo shòlas, у тебя не найдется... платка или шарфа?
Бадб подняла бровь, смерила взглядом колет, затем кольчугу, но пожала плечами и промолчала.
- Может, и найдётся. Погоди.
Связку клёпаных колец она без особенных усилий держала в одной руке, и металл посверкивал так, что виноваты в этом были явно не лампы. А ещё одно из полений, лежавших рядом с камином, ощутимо таяло, словно тонкая свеча. Наконец, Бадб бросила кольчугу обратно и хмыкнула.
- Платок... нечасто мне приходится слёзы кому-то утирать. Пожалуй, так сойдёт, - подняв подол, она провела по тёмно-зелёной ткани кончиком пальца, и большой, хоть и не совсем ровный квадрат шёлка мягко опустился на пол, открыв ногу выше колена. - Хм.
Изуродованное платье замерцало, и разрез пополз вверх, вытягиваясь, заостряясь. Край дополз до бедра, помедлил и двинулся ещё выше, до талии. Бадб выставила ногу, критически оглядела и с удовольствием кивнула.
- Теперь даже не сказать, что из-за некоторых становишься чуть ли не, спаси Дагда, этим... святым Мартином.
Роб хотел было уточнить, которым из многочисленных святых Мартинов пытается стать Бадб, потому что он навскидку мог припомнить пятерых, но взглянул на старое-новое платье неистовой и промолчал. В таком наряде Ворона, пожалуй, соблазнила бы и любого из этих отшельников, что с упоением отдавались святости в пустошах.
- Тебе к лицу. То есть, к ногам. - Одобрительно кивнул он, завязывая импровизированный платок на пиратский манер. - Мне нравится. Только вот...
Повязка на голове требовала широкого кушака под пояс с оружием. А потому пришлось уже самому укоротить подол Бадб и повязать получившийся длинный, бахромчатый по краям шарф поверх ледяной и ставшей очень легкой кольчуги.
- Вернусь - дорву, - пообещал Роб самому себе, задумчиво глядя на свою неистовую.
- Э-э, - протянула зеленокожая феечка, едва прикрытая полупрозрачным платьем, и покраснела, точнее, потемнела. - Генерал, вы та-ак смотрите... и, простите, что вы делаете в моём доме?
Вокруг круглого столика, застыв, сидели три мелких полуфэа и солдат явно из его же полка. В кольчуге на голое тело и набедренной повязке. На столе дымилась супница, а в окна лилось яркое летнее солнце, сливаясь с отчаянным щебетом.
- Как что? - Улыбаясь, удивился Роб. - Стою. Аромат похлебки был так силен, а слухи о вашей красоте разошлись так далеко за пределы Туата, что даже дверью ошибся. И теперь вижу, что не лгали. Счастливчик.
Последнее, с нарочито-завистливым вздохом, досталось уже солдату. Также, как и дружеский хлопок по плечу. После чего пришлось раскланяться и выйти из домика, довольно хохоча в мыслях. Платье он все равно дорвет, пусть даже на неистовой будет надето другое. Героически дорвет и очень пафосно, медленно отрывая полоску за полоской, клочок за клочком, разбрасывая их по комнате и демонически смеясь. Иногда стоило позволить себе толику безумства.

Лес за гейзерным полем изменился мало, разве что деревья, казалось, стали больше и росли реже, а лианы обвивали ветви гуще, чем в прошлый визит. И птицы верещали истерично и отчаянно, негодуя то ли на чужаков, то ли на землю, до сих пор едва ощутимо подрагивавшую под ногами. И поначалу тихое верещание показалось просто частью хора, пока Роб не заметил чешуйчатую морду, высовывающуюся из-за поваленного дерева. Двуногое существо казалось небольшим, едва ли ему до пояса, но клыки в узкой вытянутой пасти внушали уважение. Тем более что массивные губы их не закрывали. Шею по бокам покрывали трогательные жёлто-рыжие перья, а короткие скрюченные передние лапки заканчивались длинными пальцами с крючковатыми когтями. Разглядывала Роба ящерица с откровенным интересом, по птичьи наклоняя голову. Роб, впрочем, отвечал ей тем же, размышляя, охотятся ли эти зверушки стаями, в пользу чего говорили их стати, или же достаточно будет этой, чтобы пожевать ему сапоги.
- Флу, это те самые ящерки, о которых ты так много говорила?
Фэа нахмурилась, посмотрела на морду, перевела взгляд на вторую, высунувшуюся из кустов поодаль.
- Да, но именно таких я прежде не видела.
Последнее слово слилось с переливчатой трелью твари. Ей немедленно ответил тонкий высокий писк спереди, широкой аркой. Один, второй, третий... существо не торопясь забралось на бревно и зевнуло, показав алую пасть и два ряда треугольных зубов.
- Они тоже тебя прежде не видели, - глубокомысленно изрек очевидное Роб, поспешно отступая назад и вытаскивая меч, - спешат рассмотреть как следует.
Ящерицы, конечно, были красивы. Роб с удовольствием прогулялся бы в такой компании, если бы рептилии слышали что-нибудь о подчинении. Он снова глянул на узкие морды, сильные ноги ящериц - и потянул ртом воздух, уподобляя себя им. Почувствовал кожей солнечное тепло, что заставляет живее бежать кровь и без которого так зябко ночами, прислушался к охотничьему зову, к жажде и азарту, что он пробуждал - и взглянул в глаза ближайшей рептилии. В зелёных, с вертикальным зрачком глазах он не видел и следа узнавания, не видел вообще никаких чувств. Ящер легко спрыгнул вниз, взрыхлив когтями землю, и бросился на Роба, делая длинные прыжки. Лес же взорвался верещанием и треском - судя по всему, стая насчитывала не меньше десятка, а то и полутора тварей. Первого ящера Роб встретил мечом, снеся сходу голову с крепкой шеи, что так мило окаймляли перышки. А потом начался бег - долгий и утомительный. Пробежать, петляя между деревьями, развернуться, проткнуть излишне резвую ящерицу мечом - снова побежать, периодически сбрасывая с себя бегунов, что запрыгивали на плечи и пытались драть кольчугу. И ноги, когда приходилось добивать прыжком на грудь. Флу мерцала, оставляла за собой тела рептилий, укоризненно глядящих на неё стынущим взглядом. Дух перевести удалось лишь когда тварей осталось трое, да и те, вереща, сбежали в лес.
- Дитя мое, тебе нехорошо?
Роб снова говорил очевидные вещи. Конечно же, слегка посеревшей, напрыгавшейся феечке было нехорошо.
На миг и вовсе показалось, что фэа, застыв, сливается с зеленоватой шкурой ближайшей твари. С перьями. С морщинистой корой. Но Флу, широко улыбнувшись, уже шагнула дальше.
- Ничего! Просто уж слишком они прыгучие. И надеюсь, что дальше нет ещё одной же такой стаи! Или двух. А так - только голова кружится. И, лэрд, не могли бы вы мне сказать что-нибудь, чего я ещё не знаю? Только не про Брайнса!
К черту Брайнса, кому он, в конце концов, был нужен? И все же... Если Роб правильно понял неуслышанное, то его убийцу втянуло в Туата - и тогда этот tolla-thone воистину здесь был лишним. Ниточка, тонкая, слабая, но в руках преисподней. Мир за пологом и без того трясло, чтобы оставлять такие ниточки здесь. А вот рассказать Роб мог о многом - начиная с натурфилософии Платона и заканчивая китайским трактатом об искусстве ведения войны, что прочитал недавно. Но рассказывать о греческих философах, рассуждавших о природе божественного, девочке, что сама сродни была богиням... К тому же, Платон не получал по шее от нематериального, не делил ложе и не воровал персики для бестелесного. Да и надоела Робу вся эта болтовня о надсущностях до полного ainnis. Chan eil mi airson bruidhinn mu dheidhinn seo*.
- Хм... А вот, к примеру, ты знаешь, что можно взять в левую руку, но нельзя в правую?
- Хм, - Флу задумалась, потом просияла. - Если оторвать правую руку, то в неё вообще ничего будет не взять!
- Локоть правой руки, beagan cùlagan**, - Роб рассмеялся, взъерошив и без того пышную шевелюру феечки, - нельзя взять правой рукой. Особенно, если ее оторвать.
- Эй! - Флу вывернулась из- под руки и пригладила волосы - насколько получилось. - Если разорвать её на две части, то можно!
Роб мог бы уточнить, что рвать пришлось по суставу, а это значит, что столь желанный локоть все равно будет сломан на мелкие части. Так, что и не возьмешь. Но глянув на Флу, решил не пояснять. С нее сталось бы начать рассуждать, что руку можно порубить. Проще было признать победу феечки и с шутливым поклоном вручить ей тигровый глаз на тонкой цепочке, извлеченный из кармашка на поясе - любая победа нуждалась в своей награде.
------------------------------------------------
* нецензурное обозначение крайней усталости и нежелания говорить о серьезном. очень нецензурное.
** маленький волкодав

Мельница мерно пощелкивала крыльями, постукивала водяным колесом, точно отсчитывала что-то. И, скорее всего, действительно отсчитывала - мгновения и ветви. Прислушивайся к этим звукам - и услышишь, как дышит вселенная. Впрочем, Робу было не до того.
Барру Беван... Рыцарь дини ши, от которого так и веяло лихим задором, безумной отвагой. Отчаянный, улыбчивый негодяй, любимец Немайн. Будто воочию увидел сейчас Роб этого фэа, с которым они были похожи, как братья - ростом, глазами, улыбкой. Они оба жадно ловили тогда каждое мгновение битвы, почитая её за жизнь, искали приключений - и находили их. Ох, как злилась неистовая, когда оба однажды явились в лагерь с фоморками! Бевану-то все сошло с рук, а вот Тростника долго гоняли по шатру всем, что подворачивалось под руку... Тогда было больно и почти обидно, сейчас же - вспоминалось с усмешкой. Роб улыбнулся, понимая, что после таких мыслей его выбросит к неистовой, и продолжил вспоминать. Воплощение авантюризма, Барру Беван, был вдобавок еще и смелым, чуть безрассудным воином, ровно настолько, чтобы рисковать собой, но сберечь свой полк. "Дерзосердным" напыщенно именовали его барды. Отсутствие его ощущалось так остро, будто оторвали пальцы, особенно сейчас, когда нужно было обучать полк, а Хоран явно зашивался, пытаясь успеть и в строй, и на стены. Рисковый дини ши Барру Беван... Думал ли он когда-то, что его caraid Ard* будет пытаться припомнить все то, из чего складывалась дружба, вложить в мысли те доверие, шутки, песни и грязные приемчики в драках, что их связывали? Роб протянул руки своим волкодавам, шагая через занавеску под шорох и стук разноцветных бусин.

----------------------------------------------
*дружище Тростник

Местечко нашлось за той же аркой. Фэа, которого поэтично прозывали Трепещущим листиком, провёл Роба с феечками по ней, отодвинул стальной щит, закрывавший проход и двинулся наверх по явно узкой приставной лестнице. Следом двигалась часть "команды": пятёрка оборванных, крайне неприятного вида бойцов, вооружённых до зубов. Арбалеты, длинные ножи, пылающие магией кольца и жезлы странно смотрелись в сочетании с серой, запыленной одеждой, но оружие выглядело ухоженным и на удивление хорошо сделанным, пусть не новым.
- Только за сталью и можно ночевать, - на ходу пояснял Листик. - Её пока ещё не научились прогрызать, хотя... слухи с окраин приходят разные.
За лестницей открылась огромная комната, почти зала. Когда-то её делали на части перегородки, но теперь большая их часть была разобрана, и камень явно использовали для того, чтобы заложить окна, оставив только узкие бойницы. В стенах мерцали хрустальные сферы, давая хрупкий беловатый свет. На стук выглянула из уцелевшей "кельи" чья-то лохматая голова, получила кивок от главаря, и тут же скрылась. Через миг из комнатки выкатился бочонок, внутри которого что-то многообещающе побулькивало. Появление встретил одобрительный хор, состоявший наполовину из ругани.
- Не лучшие вина, господин Тростник, но - чем богаты. Не побрезгуете?
Роб, все еще размышляя о том странно - легком принятии его имени, которое продемонстрировали эти фэа, согласно кивнул, распуская застежки наручей и сдвигая их выше - отчего-то теплели оковы на запястьях, будто бы он натворил что-то, заставил злиться неистовую. И потянул из сапога фляжку с бренди, передавая её Листику, который, к счастью, не был похож на мсье Листа.
- Не откажусь. Что у вас произошло тут? Город выглядит, будто орды орков пронеслись. И куда делся Беван?
В том, что дини ши нужен, Роб уже начинал сомневаться, но уходить из города, где была работа для михаилита... И пусть даже за нее никто и не заплатит, поразмяться и отвлечься от божественного никто же и не запретит.
Прежде, чем ответить, фэа кивнул и сделал глоток из фляжки. Брови его взлетели вверх, и он глотнул ещё. И ещё.
- Недурно! Здесь кроме старых запасов только самогон, но зерна хорошего мало, вот беда. А из фруктов... я уже поминал магический фон, да? Но коли так, рассказ будет долгим. Устраивайтесь. За свечами да выпивкой, чего бы не поговорить?
Подавая пример, он опустился на одну из скатанных лежанок, наброшенных под стенами. Остальные разбрелись по залу, словно позабыв о гостях, но легко было заметить, что оружия никто не отложил даже после того, как лестницу втянули наверх. Кудрявый вместе с хмурым тощим фэа в зелёном меж тем вкручивали в бочку изящный краник.
- Чтобы начать с простого. Барру Беван, герой и спасение Таннела ушёл в поисках мага, который сможет снять с него проклятье, - главарь передал Робу наполненную кружку - тоже металлическую - и поднял бровь. - Но, кажется, это не вполне... отвечает?
От янтарного напитка пахло одновременно яблоками, виноградом, снегом и почему-то, слегка - углём.
Какого дьявола Барру не попросил об этом одну из богинь - для начавшего удивляться Роба было загадкой. Равно, как и то, почему дини ши несло все дальше по Древу. В ушах чуть зашумело от пары глотков этой наливки и внутренний лекарь устало вздохнул, принимаясь сражаться с очередным зеленым змием. С янтарным. Походившим на виски, смешанный с яблочным соком и сладким вином. "Покуда пьешь - смакуй букет: вина в загробном мире нет..." Загробный мир, в который Робу довелось недавно заглянуть, на место, где подают хотя бы такое вино, не походил. Скорее, наоборот, от того местечка можно было ждать вечного похмелья. Оковы вспыхнули жаром, точно напоминая о геенне, вызывая недоумение, ведь кроме порванного платья, Бадб не на что было... Или было? Не самое подходящее место, чтобы припоминать грешки, которых было такое великое множество, что проще спросить Ворону, от чего теплеют все эти вороны и триксели на запястьях.
- Не вполне. Аm atharrachaidh* нынче и мне нужен мой командир засадного полка. И полки. Чем его прокляли-то?
Рядом опустилась Муилен, подозрительно принюхиваясь к собственной кружке. В дальнем углу, у двух расположенных рядом бойниц Флу размахивала руками перед носом высокого фэа. Судя по ответным жестам, обсуждалось что-то большое. Грибовидное. В небе.
- С полками трудно, - признал главарь. - У нас тут так, одни недобитки, но не из, хм, ваших. Наёмники. Ну, а Беван - ну, господин, это надо было видеть. Слова не передают. Совершенно. О! У А'Хига была картинка! Зарисовал сразу, как Беван из таверны выскочил... Правда, - фэа вздохнул, - художник сгинул вместе с альбомом. Наивный юноша, романтичный. Был. Вечно тянуло то в западный, то в шахты. То, что от них осталось.
Гостеприимство - закон не только для хозяина, но и для гостя. Наверное, только поэтому Роб вежливо и с интересом слушал Листика, наблюдая за грибовидным нечто в небе в исполнении обоих фэа.
- Умираю от любопытства, - проникновенно заверил он, - и горю желанием узнать, что так поразило Бевана. Не в ба... женщину же его превратили?
Пожалуй, только это и могло бы заставить выскочить бравого рыцаря из таверны так, чтобы его еще и зарисовали. Что уж поделать, Беван всегда чуть презрительно поглядывал на воительниц, красноречиво тыча пальцем в немытые котелки и бросая драные рубахи с небрежным "Зашей". Худшего проклятья для ши Роб придумать не мог.
- Ого, - Листик посмотрел на него с новым уважением. - В точку ведь. Сразу видно знатока. Да, именно так. Стал бы иначе А'Хиг рисовать? Он на тех, у кого меньше, хм, кулака и не смотрел вовсе.
Грудастым Беван не представлялся вовсе. Равно, как и в платье. И это явно нужно было запить, причем срочно. А потому, наплевав на последствия, Роб махнул залпом кружку и некоторое время сидел молча, пытаясь осознать и принять то, что услышал. Осознавалось плохо, принималось - еще хуже. Воображение то рисовало картинки того, как Барру запихивает свои роскошества в кирасу, то вовсе отказывалось работать и показывало вовсе странные видения Бевана в алой броне небывалого вида, но зато с клеймором.
- А с шахтами что?
От мыслей о дини ши следовало отвлечься. Хотя бы ненадолго. Погонять местную нежить по шахтам, не думая о том, почему так горячо запястьям, почему в глубинах сознания, у самого дна, шевелится чувство вины. Чёртов Беван, из-за причуд которого Роб сидел здесь, в этой не то крепости, не то норе, распивая вино, в то время, как в большом мире явно что-то происходило! Вздохнув от невозможности разорваться между мирами, он снова приложился к кружке, внезапно и без всякой связи с действительностью подумав о Раймоне. Но не о рыцаре ордена, который, все же, был гордостью наставников, несмотря на всю фламберговость. А о том упрямом мальчишке, тиро, не слишком прилежном в науках, но зато отчаянно любящим сказки. Олл, на которого Раймон был похож лишь чернотой волос, сказки, наверное, не любил. Да и как их можно было сравнивать, если неистовая отняла детей Розали, дав взамен пусть чужих, но родных более, чем свои?
"Жил - был на свете мальчишка по имени Крошка-Малышка и была у него корова по имени Рогатая-Бодатая..." Сказок и легенд, которых Роб пересказал восьмерке мальчишек в полумраке их спальни, больше похожей на улей, было не счесть. Об Айнери и феях, Вилли и поросенке, о Барру Беване и семи воительницах. О батраке и феях Мерлиновой скалы. Маленькому Раймону понравилась бы история о Танелле, герое Беване, которого превратили в женщину и двух феечках, что отправились спасать рыцаря. Себя Роб в этой сказке не упомянул бы - ни к чему. А взрослый Раймон и без того поймет всю неприглядную правду ренессанса, когда приходится собирать осколки прошлого, соединять их даже не в зеркало - в необычную, ломаную картину, вклеивать в полотно новые и старые кусочки, прикрывая швы причудливой вышивкой.
Листик меж тем вздохнул и тоже выпил, заглотнув почти полкружки разом. Впрочем, выпитое на нём пока не сказывалось, словно фэа тоже был целителем. Хотя, возможно, у него просто было много, много опыта.
- Когда Беван зачистил нижние уровни, владельцы... обрадовались. Теперь можно было бить штреки дальше, глубже, понимаете? Там, где самые богатые жилы. Таннел ведь славился своей сталью, так что все предвкушали, как польются в город новые деньги, много денег. Тем более что за охрану теперь можно было не платить. Нам, значит, и прочим. Сплошная выгода. Но в какой-то день - дорылись. Не знаю уж, до чего, никто из шахтёров не выбрался, чтобы рассказать. А отряды, которые туда посылали... в общем, возвращались не все. А кто возвращался, говорили только о кошмарных тварях - всегда разных, словно там, мать их, тоже сидит любитель выводить новые породы. Ну а потом они начали подниматься всё ближе, так что шахты пришлось запечатать все. Хорошо ещё, пока щиты держат.
Если бы Роб был героем, он ни минуту не задумывался бы, не колебался и не рассуждал. Просто пошел бы и зачистил то, что недочистил Беван. Или - сложил героическую голову. К счастью, Роб был михаилитом - безбожным и своекорыстным. Более того, магистром, а от того - вдвойне негодяем. Шахты давали городу работу - добытчикам, оружейникам, купцам, наемникам. А значит, полностью вычищать их было попросту нельзя - пара гнезд неприятной мелочи, если там такая водилась, обеспечила бы необходимый тонус всем. К несчастью, у михаилита Циркона не было боевой группы, способной взять на себя шахты, феечек же, несмотря на их бойцовские качества, туда не потащил бы уже Роб Бойд. Можно быть великолепным бойцом, отличным разведчиком, но при этом сдохнуть в зубах первого попавшегося анку просто потому, что тебя не учили думать, как тварь - любая тварь, пусть даже ты ее и видел впервые. Или потому что не умеешь работать в спарке-тройке-четверке, перехлёстывая круги силы друг друга, не давая не единого шанса прорваться через цепь. Флу совершенно не умела ходить в команде и, кажется, не вполне осознавала, что такое боевая группа. Муилен и вовсе бойцом была лишь отчасти. Красиво и будто случайно убила Корвина, расправилась с единорогами... Раймон был позером, часто - перед самим собой, но с ним бы Роб пошел в шахты. С феечками - нет. Впрочем, выбора у него все равно не было. Либо эти древние дети, под которых он мог подстроиться, либо одному, что представлялось и вовсе безнадежным.
- И ведь за это никто не заплатит...
В последние пару месяцев эти слова превратились в девиз Ордена, их только что на мечах не чеканили. Впрочем...
- Я, конечно, не герой, как focáil Беван, но с тварями, живущими в шахтах, мог бы познакомиться поближе, если это хоть кому-нибудь в городе нужно.
- Мэр порадуется, - задумчиво заметил Листик. - Да и те, кто ещё в здравом уме. Не все, конечно, но остальным можно будет объяснить. С оплатой, конечно, хуже. Но ведь всегда есть что-то заначенное, что-то спрятанное, так? И, если вам всё ещё нужен Беван?.. - он вопросительно поднял бровь.
Роб досадливо отмахнулся, услышав о заначенном. Брать последнее в умирающем городе было сродни мародерству на остывающем трупе: низко и мерзко.
- Мне нужен Беван. А еще мне нужны опытные воины в полк, но брать оплату людьми... malairt nan tràillean, bark**? Если уж принимать, то тех, кто хочет изменить свою жизнь добровольно. Так что, пожалуй, поменяю пару-тройку голов тварей на одного Бевана.
- Так вышло, что я знаю человека, который знает, куда ушёл Барру, - ничуть не смутившись, ответил фэа-головорез. - Хотя бы направление, а, может, и точнее. И, может, сохранилась копия того рисунка, так? Если даже тело в шахтах не найдёте.
Роб согласно кивнул, предлагая Листику говорить дальше. За сведения он раньше не работал, но ведь все бывает когда-то впервые? В его собственном случае, этих впервые становилось все меньше, что забавляло. Вторые первые шаги - и второе первое отрытие, что лбом биться о пол, черти б его побрали, больно. Вторые первые слова, хотя Роб не помнил самые первые - но они ведь, несмоненно, были! Вторая первая женщина... И среди всего этого вторично первичного - работа за портрет Бевана, мать его ши всем полком...
- Ещё, конечно, будет некоторая проблема с тем, чтобы выбраться за перевалы, - так же задумчиво продолжил тот и налил себе новую кружку. - Потому что после того, как Беван убил тёмную Госпожу и разрушил её замок в поисках сокровищ и замученных пленников, остатки армий где-то там всё ещё шляются. Хер знает, что они там жрут, в горах, но, видать, находят. Или кого. Госпожа была не очень разборчива.
Ничего не оставалось делать, как последовать примеру Листика и припасть к кружке. Кажется, Беван нашел здесь столько приключений на свою беспокойную задницу, сколько ему не могли дать даже вековые войны с фоморами.
- Из кого же эти армии состоят? И, самое главное, что еще натворил этот ё... - Роб осекся, глянув на своих феечек, и продолжил уже так спокойно, как смог, - замечательно героический дини ши?
Листик пожал плечами
- Кроме того, что разрушил полгорода, ругаясь с архимагом? Почти ничего. Хотя начал он с того, что вынес из города все банды - пинками. Мэр, опять же, радовался - поначалу. Преступности никакой. Страже можно было меньше платить, да и гвардию сократили вдесятеро. Потом-то, конечно, после того, как всё одновременно жахнуло...
В жизни - в жизнях - Роб сделал немало недостойного звания магистра рыцарского ордена. Некоторые из его деяний были откровено порочащими. Но вот так, как Беван, добрыми делами разрушить город, не смог бы даже он. Барру стоило найти хотя бы для того, чтобы спросить, какой дьявол его так укусил за причинное место, что эльфа несло столь неудержимо.
- Думаю, шахтами я займусь с утра. Не будем портить хорошую попойку дракой с тварями. Скажи, друг мой Листик, а знаешь ли ты, кто такие суккубы? Такие грудастые разбитные девки из Ада? Голые - ну прямо совсем, разве что какими-нибудь цепочками золотыми самое интересное прикроют. И до любви охочи, что твой риборотень...

-----------------------------------------------------------------------
* время перемен
** работорговля, не так ли?

Рыбы оказались... рыбами, и стоили, конечно, немало слов. Проскользнув по каменной трубе и буквально кожей ощутив, как стираются при этом новые сапоги - и штаны, - Роб с плеском ухнул в мелкий бассейн, полный холодной, чистой воды. Дальше дно понижалось, открываясь немалых размером подводным озером с неровным сводом. Почти сразу в спину влетела лёгкая, но хорошо разогнавшаяся феечка, которая, казалось, не ушла в воду, а скользнула по поверхности, почти не потеряв скорости.
Факелы не погасли только каким-то чудом, но, как оказалось, в них не было нужды. Скорее, они даже мешали. Флу то ли выбросило дальше, то ли она уплыла сама, и теперь голова фэа торчала над водой в окружении ярких, хотя и небольших светлячков. Стоило присмотреться, и фонарики оказались подобием удочек, которые росли на плоских, совершенно круглых головах каких-то неведомых рыб, крупных, с руку длиной. В дополнение к этому по потолку мерно перемещались, расползаясь от центра, светящиеся точки слизней. Отражаясь в чёрной воде, они превращали озеро чуть ли не в звёздное небо. И по поведению и голосу Флу не походило на то, что её едят.
- Кажется, я им нравлюсь!
- Плыви сюда немедленно, - отозвался Роб, с наслаждением отфыркиваясь и стягивая с себя плащ. Воднику сложно утонуть в своей стихии даже в кольчуге, но мокрая тряпка - третья за неделю, galla! - сковывала бы движения. Проследив, как полотно тонет в прозрачной воде, он только вздохнул, невольно улыбаясь. Нельзя было не улыбаться такой воде, похожей на прекрасную женщину. Правда, обитатели этой стихии ему не нравились вовсе. Если михаилит Роб что-то понимал в живых и не очень тварях, то с такими огоньками обычно охотились засадные хищники, заманивающие своих жертв на это подобие удочки.
- Так они не пускают, - пожаловалась та. - Конечно, если поднырнуть...
- По головам иди, - сначала ляпнул, а потом подумал Роб. К тому, что Флу понимала все буквально, привыкалось с трудом. Мальчишки-воспитанники просто посмеялись бы такому совету, феечка же вполне могла пробежаться по несчастным рыбам.
- Хорошо!
Зрелище идущей по рыбам, словно по воде, Флу заставляло пожалеть, что им не встретилось художника. Или иконописца. Эффекта добавляло и то, что удочки с огоньками постепенно поворачивались вслед за ней, провожая. И рыбы постепенно скапливались у бассейна. Добравшись до мелководья, Флу спрыгнула в воду, обдав Роба веером брызг.
- Я пришла! А что дальше?
- Наверное, из них можно сделать мост, - заметила Муилен. - Но тебе придётся идти первой.
За озером - да и под ним, откликался воздух, невнятным шепотом говорил о том, что вода не везде. Роб медленно провел рукой по глади, отнимая у нее тепло этой изощренной лаской и отдавая его воздуху. Быть может, это привлечет каких-то тварей, что остались незамеченными на потолке шахты, но... Он зашвырнул на льдину сначала Флу, потом подсадил Муилен, взобрался сам - и поманил к себе воду, сообщая, как приятно, как весело быть не тихой заводью, но течением. Нести льдину с теми, кто сродни тебе, к берегу, касаться струями боков рыб, почесывать их - убаюкивая... Он даже имя этой воды осознал-услышал, а может быть, придумал сам: Òr Beag, Золотце, прекрасная дева, которую Роб сейчас любил почти, как неистовую. Озеро отвечало взаимностью: ласково плескало, хотя не было ветра, и толкало холодный плот словно само собой, всё дальше к центру.
- Я еще помню, как льды от Северных островов приплывали к Авалону, - задумчиво поделился воспоминанием он с феечками, собирая влагу с их одежды и возвращая ее озеру, - они были такими прозрачными, что стоя на вершине можно было разглядеть дно.
- Ого! Большие? - жадно спросила Флу. - И зачем они приплывали?
- И хотя бы художник, кажется, здесь уже бывал, - заметила Муилен, кивая на стены.
Вначале свечение и впрямь напоминало просто странным образом собравшихся вместе слизней, но эти полосы и точки не шевелились. Зато, если присмотреться, складывались в гротескные, странные образы. Распахнула крылья гиганская птица над не менее огромной и очень зубастой рыбой - если это была рыба, а не, например, подушка с зубами. Вставало рядом нечто... фигуристое с огромной дубиной наперевес - если, опять же, это была именно дубина. При условии, что её держали на уровне пояса. Здесь нашлось даже место какому-то подобию гроба со спящим... чем-то в окружении пяти светящихся точек - возможно, свечей. Мрачно смотрело что-то крайне заросшее, набросанное грубыми слизневыми чертами. Часть картин, впрочем, разглядеть было невозможно: некоторые их части, точнее, то, что таковыми казалось, всё-таки перемещались.
- Большие, - рассеянно ответил Роб, с беспокойством наблюдая, как из глубин, оттуда, где ощущался сток - и воздух, поднимается нечто крупное. Рыба, рептилия, подушка с зубами и дубиной наперевес? - Целые горы, в которых была заключена страшная мощь чистой воды без осадка, а потому - свободной, непокорной, как дикая кобылица, но если далась в руки...
Он замолчал, с прищуром оглядывая озеро, а затем картинно, напоказ, воздел руки, мысленно упрекая себя в позерстве - и по глади заплясали тонконогие жеребята, смешно взбрыкивая и мотая водяными гривами. Для феечек - развлечение, для подушки с зубами - новая, теплая и крупная мишень. Для него самого... Наверное, обыденность. Магия - часть жизни, она везде, нет смысла придавать ей большое значение для самого себя, упиваться собственной мощью или мечтать о чем-то большем. Не человек для чар, но чары - для человека. И тут же - отмахнулся от феечек, раскалывая льдину пополам.
- Вашим будет побережье, - проговорил он, пинком отгоняя плот с девочками подальше, - Флу, не увлекайся, прошу тебя. Убираете только крупное. Либо то, что нападает стаями от трех особей. Это называется разумной регуляцией. А я, если эта милая рыбка меня не сожрет, ныряю.
- Какое побережье?! - донёсся ещё крик Флу, но его тут же заглушили плеск и громоподобный удар.
Огромная и какая-то плоская рыбина с широкой, по всю усатую голову, пастью, выпрыгнуло из воды, набрав полный рот тёплых лошадок, и хлопнулось обратно в озеро. Рыбо-фонарики, часть из которых внезапно погасла, начали поспешно расплываться в стороны, к каменным стенам и мелководью. Монстр же, сделав круг, явно нацелился за уходящей льдиной, почему-то сочтя её более привлекательной.
- Banca, - громко пояснила Роб феечке, - земля около воды, суша.
Циркон, наверное, потому и говорил мало, что акцент у него усиливался еще больше. Впрочем, воспитанники обычно понимали и зря не переспрашивали. Ну право, будто тут побережий много! Роб еще раз оглядел рыбищу, пытаясь понять, вместит ли она себя новоявленного Иону. Конечно, были здоровые сомнения, что христианский бог услышит молитвы из ветви Туата и заставит этого кита исторгнуть его... Но, в конце концов, и не нужно было. Меч есть, кинжал в этот раз даже не баллок, а персидский кард, отданный на пробу орденским кузнецом. Плёвое дело - заставить себя сожрать и надеяться, что в горле нет специальных тёрок для пищи... И лишь почти воочию ощутив оплеуху неистовой, Роб со вздохом отказался от этой мысли. И резким, хлёстким движением поднял водную стену перед носом у рыбы, призывая со дна холодную воду. Водяные вожжи, наподобие тех, какими удерживались кельпи, сами прыгнули в ладони, подтягивая тяжелую, очень тяжелую новую лошадку Роба. Разленился, магистр... К счастью, рыбы хоть и были тупы, глупее ящериц, но у них почему-то хватало соображения сплываться к поверхности бассейна, увидев человека. И людей они различали, поднимаясь к тем, кто кормил их. Пищевой инстинкт - самый сильный из всех. Оставалось убедить вот эту огромную тварь, что она ничего и никогда вкуснее не ела, чем восхитительное, вкусно пахнущее вяленое мясо в мешочке на поясе. Рассказать ей о его вкусе, о тяжелой сытости в животе, внушить память о них. И достать это самое мясо, предназначенное для Девоны, поманив им сопротивляющуюся поводьям скотинку.
Скотинка, покрытая мелкой и скользкой чешуей, заглотила кусочек охотно, позволила похлопать по голове и приникнуть к спине. Хвала Тростнику, когда-то равному по силе Бадб, что не всё утратил в этом бегстве, иначе плыть пришлось бы самому, а не с удобством озирая подводные пейзажи. Впрочем, смотреть было не на что: скалы, поросшие водорослями были красивы сами по себе, но с теми, на которых стоял Портенкросс им было не сравниться. Стайки мелких рыбок, испуганно шныряющих между этими водорослями, поблескивающих чешуйками в зеленоватом свете, вьющихся в зарослях, тоже были обычны, хотя и вызывали вопрос о том, откуда они взялись под землей, в шахте ли он еще находится и... какого дьявола? "Спешился" Роб возле полукруглой дыры в дне, куда затягивало воду, чтобы вместо прощания вонзить своей лошадке кинжал в сердце, надорвать жабры. К его возвращению тварь все равно забыла бы о чарах и мясе, да и нанимался-то он очищать шахты, а не оставлять в них прирученных гигантских тварей. Нырнуть в сток пришлось почти сразу - бьющаяся в агонии рыбина поднимала волну и могла задеть плавником или хвостом. Кроме того, течение уже начало ощутимо подтягивать её к дыре, обещая вскорости закрыть путь.
Лелеть в водяных брызгах оказалось долго, мокро, холодно и - при падении - оглушительно. К счастью, вода выбила достаточно глубокий пруд в скале, так что о камень не приложило, хотя полет и заставил поволноваться. Неприятное это чувство, когда находишься одновременно в двух своих стихиях, но они так вольно играют тобой в мячик, что и возразить не получается. Лишь падать, поминая недобрым словом Бевана и, почему-то, Диана Кехта. Чем ему неугодил бог врачевания, Роб не взялся бы ответить. Быть может, некстати и невовремя вспомнилось, как этот истаявший излечивал любого, у которого не была отрублена голова, не поврежден мозг или позвоночник - и почему-то назывался от этого богом. Или потому, что припомнил огромных пиявок у него в руках? Напоследок, обозвав себя tolla-thone, засранцем, то бишь, Роб горячо поблагодарил Брана, проводника в посмертие, за то, что позвоночник и голова остались целы, а пиявок пока не наблюдалось, и огляделся, недоумевая, отчего его так потянуло молиться древним, если есть оголтелые сестрички, которые скорее откликнутся на просьбу, призыв или благодарность?
Если это была и шахта, то очень необычная. Пол, в котором верхнее озеро выбило огромную дыру и теперь радостно журчало куда-то во тьму, был выложен из серых плиток с чёрным орнаментом вдоль гладких, идеально стёсанных гранитных стен. Красноватый камень в жёлтых прожилках подсвечивали тусклые, едва горящие магические светильники, установленные казалось бы вразнобой, но на деле, стоило присмотреться - на толстых зеленоватых жилах, идущих прямо через камень. А позади коридор уходил прямо в бурлящую воду.
Святой Николай, коему молились путники, был еще тем шутником. Забрасывая Роба в такие вот странные местечки, он, должно быть, немало потешался тому, как крещеный язычник барахтается, стараясь выбраться из них. Потому-то и удостоился он сейчас пожелания отправляться к дьяволу, которое сопровождало превращение Роба из водоплавающего в плиткоходящего. Наземно-подземного? Последний вариант собственного наименования его почти устроил. Роб с поклоном повернулся к озеру, благодаря за приют, и зашагал вперед, по коридору. В том, что это уже не шахта, сомнений не было. Альковы, комнатки, которые открывались то справа, то слева, были совершенно чисты - серо-чёрный пол не скрывала даже пыль. Если кто-то когда-то и жил в этих тоннелях, уходя, они забрали вообще всё, вплоть до мебели. Не было здесь и дверей - лишь в стенах, там, где обычно ставили косяки, Роб заметил узкие щели, за которыми поблескивал металл. Гул воды за спиной затихал, зато вскоре добавился новый звук: ритмичное постукивание металла о металл, с перерывом ровно в пять ударов сердца. Вздох прокатился по пустоте этих жилищ, отозвался одиночеством и сожалением. Задумываться о том, чем были когда-то эти помещения, Роб не стал. Как и заставил себя не обращать внимания на то, что на стенах и полах не было ничего говорящего о жизни здесь. Потому что не верилось, будто народ, выложивший плиткой пол, выдолбивший комнатки в скале, парил над полом, не касаясь стен. Или бежал от чего-то так неспешно, что успел вывезти мебель. Или... Роб снова вздохнул, напоминая себе, что обещал не думать ни о чем, и вытащил меч, привычным движением закидывая его на плечо.
- Marbhfháisc ort!

Сказал - и осёкся. "Там-то я и..." Роб с подозрением уставился на пожилого фэа. Что - он там? Сошел с ума? Работал? Скормит его этому спящему страшиле и его кошмарам? Он совсем не герой. Он не Финн, Кухулин или Бран, чтобы очертя голову бросаться к спящим страхофеям, тем паче, что это, кажется, его изобразил на стене художник. А значит, где-то здесь еще бродило нечто фигуристое с дубинкой. И слизни, мать их, пропали. Чем все это время питался здесь Баночка? У кого клянчил сыр? О, Бадб, Госпожа Ворон, слышишь ли ты своего глупого илота? Не бей моргенштерном, когда он вернется домой, сгинув в этих катакомбах. Достаточно будет руки...
- Нет никакого наверх, - терпеливо, словно маленькому, пояснил фэа, явно не думавший о таких сложных вещах. - Давно уже. Если я не нарисую дверь. А тут этого нельзя, нет, не работает. Что я, сумасшедший, хотеть туда, где ничего нет?
- А где работает? И откуда я, по-твоему, пришел, если нет никакого наверх?
Роб отвлекся от размышлений, невольно заинтересовавшись рисованием дверей. И глубиной философской мысли сумасшедшего старичка, который так вольно и, стоит признать, наглядно излагал идеалистический подход к пониманию мира.
Баночка почесал ногу и явно нехотя поднялся, небрежно накинув покрывало на одно плечо. В левой руке он сжимал матовый шар - явно один из выломанных из потолка светильников. Тонкая рука просвечивала алым, и казалось, что очертания мерцают.
- Ты просто появился. А работает... нужно то море, что внизу. И краски, - на последнем слове Баночка закатил глаза и даже причмокнул от удовольствия.
Наверное, в каком-то смысле Роб действительно просто появился. Тростник не помнил, кто были его родители, а Роба даже не рождали. От констатации этого проще почему-то не стало, только сильнее потянуло к Бадб, ладони ощутили жар тела, затеплели браслеты, делясь с нею увиденным и услышанным, разделяя тоску и нежность. Роб снимал с пояса походную чернильницу, а будто - обнимал неистовую.
- Тебя чернила устроят? Так уж получилось, что я просто появился почему-то с чернилами. А до моря можем дойти вместе. Вдвоем кошмары не так страшны, bark?
Баночка посмотрел на него, как на безумца, но чернильницу взял. Выплеснул каплю на тыльную сторону ладони, понюхал, лизнул и с некоторым сомнением покачал головой.
- Может, устроят, может, не устроят... может...
Продолжая бормотать, он положил шар у стены и начал рисовать - пальцем, делая широкие мазки. Под рукой на идеально ровной стене возникли очертания двери, которая, казалось, чуть ли не выступает в коридор. Чернильницы хватило только на небольшую дверь, и Робу, чтобы зайти, потребовалось бы пригнуться. Отбросив баночку, фэа гордо взмахнул рукой.
- Вот, дверь! Заходи. Только главное - уверенность. И глаза закрыть. Должно сработать. Хороший шанс, хотя тут очень мало красного и почти нет жёлтого, а на зелёном у меня лучше получаются чудовища... хочешь, поменяю дверь на чудовище?
Роб тяжело вздохнул, с трудом удерживая себя от недостойного желания отвесить затрещину фэа. Никак не предполагал он, что с собой в Туата придется брать краски. Право, так недолго и в коробейника превратиться. "Эй, налетай, краски-бусы покупай..."
- Пожалуй, обойдусь без чудовищ. И куда эта дверь ведет?
- Ты выход хотел? Любая дверь - выход. Куда-то. Или в никуда, если наверх-то нету.
- Хорошо, - согласился Роб, напоминая себе, что он - самый спокойный и терпеливый магистр в ордене, - и как она работает? Я открываю - и выхожу наверх? Или необходимо представить место, куда хочу попасть?
Вот сейчас бы он не отказался от ворона на плече. Птицы священных стай возвращались даже из ниоткуда.
- Как ты её открывать собрался, когда нарисованная?! Закрываешь глаза и идёшь, - брюзгливо пояснил Баночка. - Или работает, или нет.
Роб покосился на эту дверь, подумал пару минут, чтобы глянуть на фэа - и отказаться от желания опробовать ее на себе. Авантюризм хорош в меру, и эту меру он сегодня исчерпал, потрогав камень на тележке. Все же, у него под косичкой Бадб пряталась другая. Та, которую вручила ему Муилен. Не сгинет с таким ключом от всех дверей, а вот если спящего не увидит - будет жалеть до конца жизни, как бы двусмысленно это не звучало.
- Уступлю эту честь тебе, - раскланялся он, - я, пожалуй, пойду дальше.
- Ну и ладно, - фэа не выглядел обиженным. - А я пока... посплю. На пороге. Да. Посматривай, поглядыва... хр-р.
- Fàilte gu leòr. ***

Когда бронзовая стена скользнула в сторону, открывая сумрачное помещение, в лицо ударил запах пыльной древности, смешанной с привкусом металла и - гари. Откуда взялось последнее, стало понятно сразу, даже несмотря на то, что воздух в этом странном круглом зале с малахитовым полом и мраморным потолком-куполом шёл волнами, словно от невыносимого жара. Прямо у ног Роба лежало обугленное тело фэа, рядом с которым расплывались лужицы застывшего золота и стали. Ещё одно тело скалилось безгубой улыбкой в потолок рядом с овальным помостом, расположенным в самом центре. Третий и четвёртый явно пытались убежать через пролом в противоположном конце залы, но не успели, только тянулись в отчаянной попытке выбраться, оставляя чёрные полосы на малахите, которым был выложен пол. Раскрытые, наполовину подавленные, словно под водяным молотом мешки рассыпали содержимое. Тускло блестели куски драгоценной руды - здесь светились не лампы, а словно сам купол, белый, с зеленоватыми прожилками, - валялись раздавленные, развалившиеся на пластинки и шестерни инструменты. Мерцала магическая пыль, мешаясь с осколками негранёных камней.
Прошествовав к помосту, Роб запрыгнул на него, прислушиваясь к бухающим шагам за проломом. Не помни он о самоходной тележке, сказал бы, что там ходил 0тяжелый рыцарь, повизгивая сталью. Навинчивая - и снимая шлем. Картина получалась абсурдной, хотя и не радостной. А уж когда он глянул себе под ноги - и вовсе остолбенел. Сквозь прозрачный пол было видно, как на металлическом ложе мечется в тревожном сне карлик, опутанный трубками, часть которых уходили в тело. Удивительно уродливый, он был полностью обнажен и от того его уродство становилось даже гармоничным, словно лишенное одежды тело наконец-то стало свободно. Был ли карлик тем, чьи кошмары тревожили Баночку, тем самым страхофеем? Осторожно усевшись на край помоста, Роб рассеянно оглядел комнату, совершенно не запоминая увиденное. Он глядел на полукруглые золотистые ящики без замков и ручек - а видел трубки, жалящие тело Спящего. Примечал вскрытый ящик с погнутой крышкой рядом, но перед глазами все равно стояло ложе и человек на нем. А еще от каждого из ящиков, кроме сломанного, к помосту тянуло силой - и Роб догадывался для чего. Большие накопители, подобные его собственному, они поддерживали жизнь Спящего, давали силы для сна. Быть может, этими кошмарами Спящий хотел что-то сказать, донести до выживших наверху... Или, напротив, уберечь от спуска сюда, вниз? И главное, впервые в жизни Роб не знал, что ему делать. Не понимал, мог ли он чем-то помочь этому страхофею, нуждался ли этот карлик в помощи? За изумлением он даже забыл, что ноги ныли от усталости так, что впору возмечтать о хамамме и комнате под крышей в резиденции. Маленькая, с зачатками крыльев виверна, возникшая перед носом, возвестила шипением и клацаньем зубок, что отдых и размышления окончены. Чудом успев отшатнуться от бросившейся зверушки, Роб перекатился над Спящим и протянул руку, приглашая сесть на нее. "Саксы нагрянули ночью, все спали, закрыв глаза..." Проклятье, откуда всплыла солдатская песня, вместо слов к Керну?
Впрочем, виверна вспрыгнула на руку, наклонила голову, дослушивая напев:
- И перебили всех женщин,
Ведь саксу милее коза... Ну что ты, сладкая моя, шипишь? Есть хочешь? - Ласково осведомился Роб у тяжелой зверушки, поглаживая её по шипастой спине.- Потерпи. Наше мясо съел Баночка, но я уверен, что мы что-нибудь найдем. И очень скоро.
Виверна перекочевала на плечо, а Спящий удостоился негодующего взгляда и стука кулаком по странно-теплому стеклу. Карлик только поморщился.
- Tolla-thone, - сообщил ему Роб, пробуя подковырнуть засапожником стекло, - вот ты спишь там, сны видишь. Виверн, жабомордых и прочих милых рыбок. А мы тут... Страдаем. Впрочем, спи. Спасибо за виверну, назову ее Ронат - Подарок.
С тварями, которые снились страхофею, могли бы справиться наемники. Наверное. По крайней мере, в это хотелось верить. И Роб, поправив увесистую Ронат на плече, пошел к пролому.
Из мглы взглянули светящиеся алым глаза - три, треугольником, словно третий глаз располагался на лбу. А затем, под шипение виверны, скрежеща металлом, к Робу шагнула фигура, действительно напоминавшая рыцаря, ничуть не похожая на карлика. Создание, кованое из того же золотистого сплава, что и ящики, было стройным, на две головы выше Роба, без намёка на карличий горб, с гладким, чистым - равнодушным - лицом. В правой руке ходячий доспех сжимал обожённый, покрытый копотью меч.
Жаль, что плащ утонул в озере. Хорошо, что Роб выдрал из подола неистовой себе еще и пояс. Потому что если голем был железным, то видел и чувствовал он вот этими тремя глазами. И здороваться с ним, кажется, было бесполезно. Роб медленно потянул узел на кушаке, наматывая полосу ткани на руки. Как, дьявол его раздери, работала эта штука? Можно ли было ее просто остановить, не ввязываясь в долгую и утомительную драку?
- Тише, моя девочка, - виверна хоть и не умела летать, но слушателем оказалась замечательным - молчаливым и потому со всем согласным, - сейчас мы его уговорим нас пропустить - и пойдем искать феечек и обед...
Голем подпустил его шага на три, прежде чем вскинуть меч, в котором копилось пламя, нарастая медленно - и одновременно угрожающе быстро. О том, как переживет этот рывок, который скорее был падением с ударом мечом по коленям этих самоходных доспехов, виверна, Роб пообещал себе подумать позже, хотя и напрасно. Ронат, как и все виверны, всполошившаяся от резкого падения, подпрыгнула на плечах, надеясь взлететь. Пепел ее опустился обратно на плечи, когда подрубленный голем рухнул на левое колено, став почти зеркальной копией коленопреклоненного Роба. Не любил Циркон рубить вот так, из такой неудобной позы, будто клятву приносил. Или даме в любви признавался. Но все же - рубанул, от души, вкладывая в удар всего себя, и, кажется, привлекая к этому даже застоявшегося Тростника, подспудно отмечая, что голем начал тянуть силы от земли. Меч железяки свистнул над головой, которой под ним уже не было, глухо чавкнул, располовинив кого-то за спиной, а Циркон, наконец оказавшись в стороне, перехватил свой клинок в левую руку и сходу махнул им, метя в голову. Махнул, прямо скажем, небрежно, потому как противник успел закрыться рукой с мечом. И хотя она и повисла безжизненно, почти перерубленная, но зато дыра на ноге у голема начала затягиваться.
- Co-sheòrsach.
А еще Циркон редко обходился безобидным "засранцем" или витиеватыми, но скорее забавными, ругательствами. Словом он бил, также, как и мечом - резко, тяжело, с оттяжкой. Вряд ли голем хоть когда-то любил мужчин. У Роба были сомнения, что он вообще отличал их от женщин. Но подействовало ли самое страшное для гэла оскорбление, хотя скорее тому виной был меч, разрубивший голову голему, но металлический рыцарь как-то сник, да и огни в глазах потухли. Последовавший за этим взрыв был ожидаем, но все равно застал врасплох. "Бадб меня убьет..."

Светящихся грибов, росших на камнях, было мало, да и не могли они сравниться с настоящими фонарями. Мрачные, нищие хижины вырастали над головой, подобно сказочным великанам. Впереди, наверху, по сторонам слышались тихие взвизги, стук, с которым матери, загнав детей домой, испуганно закрывали двери плетёными щитами. Даже мужчины держались поодаль, сжимая в руках короткие копья с наконечниками из рыбьей кости. Бороздки на них матово отблескивали. У некоторых на оружии горели чёрные, безумные руны, обещавшие жуткую, мучительную смерть.
Площадь у реки, скорее, круг, очерченный грибами, оказалась ещё меньше, чем казалось с высоты. И стук бубна смолк, когда Роб вышел на открытое пространство. Морщинистый старый карлик, который до того медленно кружился вокруг красивой, большой жемчужины, замер, опустив инструмент и било. Кожу его расцвечивали мертвенно-бледные узоры, ломаные, неровные и несимметричные. Блеснул глазами из тени голокожий юный помощник, прервавший едва слышний ритм на барабанчике. Шаман - вождь? - хромая, сделал два шага к Робу.
- 'то-о?
Более сложного вопроса, кажется, ему еще никто не задавал. Роб вздохнул, снова прижимая руку к груди и демонстрируя открытую ладонь второй.
- Ард, Тростник. Воин. Пришел с миром, как друг. Сверху.
- В'рзлы нам н' др'pзя, - голос, наполовину взвизги, наполовину шипение звучал холодно. - Н'нвидим. В'ше пле-емя. Гл'бж. Дальш-ше. Вс-сегда. Торг - иди. Пока можжшь. Пока все - можжте.
- Я не побеспокою вас, но, - Роб очень медленно потянулся в сапог, доставая засапожник, который этому вождю-шаману сошел бы, наверное, за кинжал, - мена? Еда и вода - на нож. Железный. Хороший.
Клинок гнулся в пальцах в дугу, но не ломался - орденский кузнец знал своё дело. Подумаешь, нельзя к ним верзилам, ненавидят они их... Нож он положил на землю, перед собой и опустился на корточки, чтобы хоть как-то глядеть в глаза карлику. Высокий рост и широкие плечи, да и прочее, что так нравилось неистовой, иногда были неуместны. Неуважительны.
Карлик сморщился, громко потянул носом воздух.
- В'няшь в'йной. Ими. М'рзко. Ч'жое ж'лезо, огнь.
Отвернувшись, он что-то пролаял - неразборчиво, сливая звуки, и помощник, бросив на Роба испуганно-любопытный взгляд, взлетел по канату в одну из хижин.
Роб пожал плечами, признавая, что несет на себе отпечаток Бадб.
- А еще я пахну водой и ветром, - улыбаясь, проговорил он. - И зверями. Железо и правда чужое вам, но делал его очень хороший человек.
Молчаливый, угрюмый орк, говорящий с металлом также, как Роб говорил с водой. Кузнец, который однажды привел сына - да так и остался, потому что в кузне был беспорядок, а деревню все равно сожгли из-за чумы. Мальчик давно вырос и в этом году впервые вступил на тракт, а Миртин Дуалад так и остался.
- В'ши бо-оги, в'ше ж'лзо. К'гда-н'будь... - речь карлика снова стала неразборчивой, и он слегка пристукнул в бубен, послав по каверне глухое, призрачное эхо, исполненное злобы, разочарования, пустоты.
Из хижины вылетел и глухо ударил в землю объёмистый свёрток, а затем по канату соскользнул молодой помощник, держа на плече прозрачный пузырь, полный воды.
- Н'пр'м'нно, - согласился Роб, подделываясь под манеру речи карлика, - когда-нибудь, но, всё же - мир вам.
Удел мирный - радость избранных... Пусть даже и было подозрение, что вся эта деревушка только снится страхофею. Он подтолкнул нож к этому шаману, а может быть - и вождю, сколняя голову, как перед лэрдом - перед равным.
- Спасибо вам.

Кварц утонул в стене, и пол послушно начал подниматься. На стены смотреть было откровенно неприятно: металл плыл волнами, менял цвета, словно никак не мог решить, каким хочет стать. Или - чем. Появлялись и тут же пропадали тонкие рёбра, а пространство - то сужалось, то расширялось, словно стальная шахта, встроенная в гору, дышала. И дверь открывалась неохотно, скрежеща на появляющихся бугорках. Уйти в стену полностью она так и не смогла, застряв на последней трети. За дверью распахнулась дымчатая тьма - но странная, в которой Роб видел не хуже, чем в летних сумерках. На грубо отёсаных стенах уже не было и следа плитки, исчезли лампы, оставив взамен сталактиты. И навстречу выступила, соткавшись словно из того же невидимого тумана, фигура человека, который человеком не был. На полголовы выше Роба, он был прекрасен белизной кожи, идеальным лицом, телом и головой без единой волосинки.
- Пади ниц, - мелодичный, лишённый обертонов голос прокатился по пещере, и та будто стала на миг более настоящей. - Ибо мы пришли.
"Это просто - вдохнуть, и глядеть в невозвратную тишь. Она вздох твой поймает, не даст ему сбиться с пути... - строчки песни, проказливо хихикнув, вылетели из головы, и вернулись лишь к концовке. - Но я верен тебе, моя леди... Ох, Бадб, Ворона битв, дай мне дар непреклонности, чтобы я мог превратиться, и измениться, и возвратиться!"
- Мы тоже когда-то пришли, - задумчиво припомнил Роб, устало переступая с ноги на ногу, - потом ушли. Сейчас снова приходим. А падать ниц, прости, не буду. Здесь плитка раньше была - вот на нее бы с удовольствием. А на камни... Уволь. А тебя, часом, совсем недавно не Баночкой звали?
- С тем, кого ты так называешь, мы уже почти покончили, - равнодушно ответила фигура и шагнула вперёд, протягивая руку к шее Роба.
- Не могу не одобрять, - забирая влево, отступил назад он - и одобрять тоже не могу. Может, скажешь, где вы с ним почти покончили? Взамен сообщу прелюбопытнейшую вещь. Гораздо более интересную, чем предложение пасть ниц, выражая радость от твоего явления.
- Тебе нечего нам сказать. Умри.
Создание остановилось, величественно щёлкнуло пальцами, и... ничего не произошло. Оно нахмурилась, удивлённо глядя на руку, и рассыпалось клочьями чёрного сухого, без капли влаги, тумана. Одновременно откуда-то спереди донёсся панический вопль - и орал явно Баночка.
Роб пожал плечами, устав удивляться причудам местных новорожденных божеств - или их снам. Кажется, где-то в Суррее была лечебница для умалишенных? Там явно не хватало Баночки, оживающей горы и его самого, Роберта Бойда. Впрочем, размышлять о тихом отдыхе под сенью приюта для душевнобольных было некогда - пришлось рвануть на звук, сквозь зубы поминая недобрым словом матушку этого фэа. Бежать оказалось недалеко. Баночка вывернулся из какой-то ниши и чуть не столкнулся с Робом.
- А-а-а! А, это ты. Они меня пугают! И я даже чудовище нарисовал, но им всё равно, а оно теперь голодное!
Вместо ответа Роб ухватил его за запястье, на выверте поднимая фэа в воздух.
- За что-о?!
- Где изумруд, солнце мое? - Ласково, заглядывая Баночке в глаза, поинтересовался Роб. - Зеленый такой камешек, который ты из коробочки внизу утащил?
- Ничего я не тащил из коробочек! Наговор! Каждый норовит художника обидеть! И вообще, я просто подобрал!.. Ой, оно пришло.
Сзади, действительно, раздалось шуршание и пахнуло густой влагой. Роб повернулся, поманив рукой жутковатое на вид насекомое размером с бульдога, состоящее из его собственных чернил. Водное лассо - любимая, никогда не подводившая ухватка, дождиной намоталось на руку, а фэа был перекинут через плечо и повис мешком.
- Дьявол с тобой. Сейчас я тебя просто отнесу к Избранному и буду трясти, держа за ноги, пока изумруд не выпадет. Некогда торговаться, веришь ли? Или, все же, добром скажешь, где камень?
- А так говорить неудобно. А вверх ногами тоже. А стёклышко я честно нашёл, где сказали! На полу! Ну, в руке, но ей уже было всё равно. Ни в каком ни в ящике. Моё! Обещали! Нельзя забирать обещанное! Но, может быть, я всё равно его потерял? Или оставил с другими стекляшками? Там они так красиво блестят. Что-то говорили... А потом стали пугать! М. Я помню, ты дал мне мясо?
- У меня еще и рыба есть. Вкусная. Так где, говоришь, эта стекляшка и другие? Вспоминай, а то они заберут.
"Стёклышко я нашел, где сказали..." "Моё! Обещали!" Роб замялся, понимая, что снова спешит. Не получалось связной картины, хоть тресни. Некто обещал Баночке новую стекляшку и даже сказал, где искать? И у чертова фэа были еще и другие камни. Вполне возможно, что сумасшедший просто-напросто ставил изумруд в один ряд со светильниками из потолка. Но! - снова грёбаное но: о камне мог сказать только тот, кто его видел. Знал, где лежит и что страж ушел в пролом. Собственно, а почему он туда ушел? И ведь спрашивать Баночку было бесполезно, говорить по делу он умел еще меньше, чем все.
- Вот кто сказал про стёклышко, те и заберут, - подытожил он, - да и как можно верить их обещаниям? Ты - настоящий герой, что спас стекляшку, но теперь ее нужно вернуть в её дом. Иначе кошмары будут жить везде, а ты - нигде. Меняю на рыбу, идет?
Исцелять безумие Роб не умел - не тело страдало, но дух. Иногда, впрочем, умопомрачение возникало и от недуга телесного, но, увы, излечение его к возвращению человека, самой сути его, не приводило. К сожалению, умолишенные ему встречались не так часто, как сейчас хотелось. Чуть чаще - и не пришлось бы подбирать тон в беседе с Баночкой.
Баночка помедлил, размышляя, и с тяжелым вздохом кивнул.
- Внизу. С другими стёклышками. Там свет мя-аконький, перламутровый! Камешки светятся... хотя они говорили! Стоило уснуть, так сразу. Разные, всякие. Красивые! Уговаривали.
- Дорогу помнишь?
Опуская Баночку с плеча, Роб не мог не подумать о том, что в безумии всегда есть немного разума.

- Проще заставить их бояться.
- Нет. - Роб будто невзначай мотнул головой, совершенно ненарочно бросая в лицо существа охапку колючих снежинок. - Любовь дает гораздо больше силы, чем страх. Моя жена и её сестры в этом убедились. Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит... Любовь самоотверженна до того, что мы готовы при необходимости отдать жизнь свою за друзей своих, за Бога своего. Потому что только такая любовь исключает из нашего сердца самолюбие, из которого происходит всякое зло; и только такая любовь к ближнему теснее, ближе всего нас подводит к любви Божией. Любовь уничтожает смерть и превращает ее в пустой призрак; она же обращает жизнь из бессмыслицы в нечто осмысленное и из несчастья делает счастье. Страх же бессилен перед нею.
Пожалуй, Бадб тоже нужны были пророки, которые бы излагали мысли также округло, как апостол Павел, чьими словами сейчас говорил Роб.
- Слушай, если не хочешь пропускать - пошли вместе? За разговором и путь короче.
- Нам больше нравится здесь. Расскажи ещё про смысл жизни.
- Нет. Либо мы идём - и говорим по пути, либо - никакого смысла жизни. И других полезных для юного божества вещей.
Строго, но мягко говорил с ним Роб - как с воспитанником, забыв на мгновение, что в дверях стоит образ того, кого следовало уложить спать. Опять-таки - как воспитанника.
Симулякр помедлил.
- Скажи, зачем ты несёшь это на плече?
- Потому что люблю его, - просто ответил Роб, испытывая огромное желание послать существо к Кранмеру, слывшему великим оратором, - не так, как жену, конечно. Но... заповедано любить ближнего своего, как самого себя, а я не хотел бы, чтобы меня бросили беспомощным в пещере с кошмарами. Прости, я тороплюсь. И пропусти, а? Во имя твоей любви к еще не сотворенным.
- Мы сделаем райскую пещеру. Как думаешь, какая ему понравилась бы?
Роб устало потер свободной рукой глаза, уговаривая Циркона потерпеть самую чуть, не вмешиваться, не вносить в теософские беседы меч и политику. И удерживая себя от желания ляпнуть про пещеру, полную сыра, сушеного мяса и красок. Любой Рай рано или поздно превращался в преисподнюю из-за однообразия.
- Ему нравится та, где нас ждет Избранный, последний из твоего народа. - Уверенно заявил он, кивая головой в ту сторону, где могла бы находиться пещера. - Туда я его и собираюсь отнести. Кстати, тебе полезно бы познакомиться с первым своим пророком, и имя у него подходящее.
- Он не наш народ, - мягко возразил симулякр. - Лишь основа. Несовершенная оболочка для несовершенного разума. Во имя любви у него одно назначение и одна цена. Потому что разве боги не должны играть со смертными? - и впервые губы, обожённённые льдом, растянулись в улыбке - ледяной, полной жестокого самодовольства, от которого вспыхнули глаза.
- И снова - нет. Знаешь, в каждом заложена потребность и возможность любить. Особенно - в Боге. Потому что любовь бескорыстна, отличается благоразумием и не имеет себялюбивого пристрастия. Был такой мудрец - Демокрит. Он и вовсе сказал однажды: "Кто сам не любит никого, того тоже никто не любит." Вслушайся в эти слова и подумай, о чем они говорят. Любовь похожа на море, сверкающее цветами небесными. Счастлив, кто приходит на берег и, очарованный, согласует душу свою с величием всего мира. Тогда границы души бедного человека расширяются до бесконечности, и бедный человек понимает тогда, что и смерти нет и нет того, что называется у бедных людей «сегодня» и «завтра». Исчезает тогда эта черта, разделяющая всю жизнь на «тут» и «там». Не видно «того» берега в море, и вовсе нет берегов у любви, - Роб вздохнул, прибегая к последнему аргументу перед тем, как спустить с поводка Циркона, - но ты меня не полюбил. Иначе пожалел бы. Я устал, хочу к жёнушке, а чтобы получить это, мне нужно отнести Баночку и камень Избранному. Я ведь не отказываюсь говорить, так? Но - по дороге, понимаешь? Твоё желание говорить - себялюбиво, а Бог не может себе быть таким, он выше низменного эгоизма. Если ты этого не понимаешь - ты не бог, ты всего лишь кому-то снишься. И потому говорить со мной, консортом Той, Которая Видит Всё, Открывательницы Путей, Вороны Битв - не достоин.
- Это всего лишь один взгляд на вопрос. Возможно, если бы те, кто вытащили нас с речного дна, насытили чем-то другим - то всё могло обернуться и иначе, - рассудительно заметил аватар бога. - Но случилось так, что целые поколения мыслили вовсе не о любви. Разве что, так сказать, о себялюбии, что, разумеется, не так красиво, но обладает, согласись, определённой красотой. И в этом случае чья-то жена, признаю, не имеет особенного значения, но я ведь искренне пытаюсь понять, как можно относиться иначе. Но говорить на ходу о настолько важных вещах? Мне кажется, это непра...
- Tá tú ag tabhairt dom roinnt seafóid*****, - выдохнул Роб, втыкая кинжал в живот собеседника. Вытащить оружие, пока кто-то рассуждает о каком-то дерьме, к которому и прислушиваться не стоило, потому что упомянутой субстанцией тянули время - недолго. Сделать шаг для короткого замаха - тем паче. А вот с отступлением назад ничего не вышло: существо замерцало, уподобившись Флу и пропустило руку с кинжалом внутрь себя, снова обретя плоть. И пока Роб соображал, вытаскивать ли ему руку вместе с внутренностями, которых, кажется, не было, или протолкнуть вперед - оно рассыпалось уже знакомым черным пеплом, оставив лишь ощущение довольной улыбки. Но Роб заметил это лишь мельком, галопом, какому позавидовал бы и Феникс, припустив к платформе.
Нужный камень за прошедшее время успел плотно зарости крепкими кораллами, и Робу пришлось сбивать их рукоятью кинжала - иначе острые края грозили разрезать руку даже через перчатки. Но скрытый в стенах механизм, пусть и скрежетал, и выл на ходу, всё ещё работал.
После короткого подъёма, несоразмерного с пространством, открывшимся на уровне жемчужины, платформа несколько раз дёрнулась и остановилась. Дверь откатывалась в сторону неохотно, рывками, впуская яркий чёрный свет, от которого глаза болели изнутри. А купол, покрытый шевелящейся зеленоватой плесенью, испещряли ожоги, словно какой-то безумный художник водил по нему факелом, рисовал копотью и невероятным жаром, от которого плавился и тёк сам камень.
Чтобы охватить картину взглядом, Робу понадобился всего миг, и одновременно - застывшая, тягучая вечность, потому что время сходило с ума вместе с пространством. Карлик, опустив носатую голову на впалую грудь, сидел у стены и, казалось, просто спал. За его спиной плесень темнела алым, и такая же лужа, тёмная в этом свете, растекалась по полу. Рядом, у самой руки лежала пустая, выхолощенная огненосная трубка. И только талант целителя помог Робу понять, что Избранный был ещё - еле-еле - жив. Пусть по виду и не дышал.
Рядом, глядя в потолок, вытянулась на малахитовом полу Флу, ушедшая слишком далеко от доверенного побережья. Рука ещё сжимала рукоять сломанного у самой гарды меча, и на этот раз изрезанная чуть ли не в лоскуты туника тяжело намокла от крови. Тянуло от фэа вытекающим временем.
По всему полу раскиданы были туши отвратных, покрытых бородавками и нарывами тварей, состоявших, казалось, только из когтей, клыков и лезвий, которые росли прямо из кожи. Часть их ещё дымилась, наполняя воздух омерзительной вонью. Впрочем, от разрубленных пахло не лучше.
А сама камера - мерцала так, что глаз не успевал отследить, только - запечатлеть момент, потом - следующий. И магия, сам воздух не успевали тоже.
Муилен замирает в выпаде, но белокожий бог уже появляется сбоку, занося руку, пальцы на которой вытягиваются, оборачиваясь кинжалами, но фэа оказывается позади, оставляя только росчерк ленты, но бог смещается, вытягиваясь во времени, стоит на саркофаге, но Муилен исчезает оттуда, куда вонзается ледяная стрела, переходит, исчезает снова - выронив спицу в тягучий воздух, но появляется всего в шаге впереди, но бог вздымается у неё за спиной... и недоумённо смотрит на пробитую грудь. Муилен же смещается, просачиваясь между воздухом, смещается, исчезает, смещается...
Первым звуком, раздавшимся в камере, стал звон обугленной спицы о малахит. Но Роб его уже не слышал.

Роб упал на малахит пола, задыхаясь от подступающей к горлу тошноты. Чёртов Тростник, мать его всем полком! Сколько ни называй убийство доблестью, умением, подвигом или подлостью, важно - что это тоже ремесло. Ему учат, им сохраняют жизнь, им отнимают жизнь, оно приносит пользу, у него свои тонкости и навыки... Ох, как ненавидел Роб всё это! Особенно - когда его вынуждали выпускать Арда. Быть магистром и архимагом - само по себе испытание. Это сложно - соблюдать самоограничение силы, проистекающее не столько от того, что дурь некуда девать, сколько от понимания схем и последствий. Порой хотелось махнуть рукой - и пусть всё катится к чертям. В самом что ни на есть прямом смысле. Но - сдерживался, вовсе отказываясь от магии, чтобы соблюсти зыбкое равновесие. "Большая сила - большая ответственность", - напоминал он себе, когда разбирал воздух на уровни, о каких подозревали лишь немногие маги, чтобы собрать все обратно - и снова обойтись без магии.
"К чёртовой матушке."
С трудом унимая тошноту и с трудом же поднимаясь на ноги, Роб заставил себя дойти до Избранного, которому очнуться сейчас не позволяла лишь убежденность тела, ошарашенного внезапным исцелением, в том, что оно все еще умирает. Муилен, застрявшая в своём мерцании, справилась бы сама. Ну, как-то же она справлялась до этого? Подсчитывать потери и приводить в чувство бойцов он будет потом. Сначала - камень.
- Вставай, отец, - пробурчал Роб, усаживаясь рядом с ним и вкладывая в руки платок с камнем, - мне твой бог внутри нахер не нужен. Не люблю я всего этого.
- Ты там задержался лабораторию подмести, что ли? - склочно отозвался тот, совершенно неуважительно сдирая с изумруда обёртку, и добавил так, словно это причиняло ему боль. - Спасибо. И девочкам. Если б не отвлекли, как пить дать, помер бы.
- Нет, для просветительских лекций о том, как должно выглядеть порядочное божество, - повязка снова вернулась на голову и Роб вздохнул, как никогда понимая мучения Розали в первые месяцы беременности. Мутило так, что впору таз было искать. - Не сразу понял, что время тянет. Чёртова привычка к переговорам... Флубудифлуба Фихедариен-на-Грейн, подъем!
Флу, застрявшую между когда-то и здесь, покрывало, содранное с существа, исцелило не так, как хотелось. И если выбирать между ушатом воды и утомленным работой целителем, Роб предпочел бы последнего. Быстрее, да и не любила феечка, когда ей на голову что-то выливали.
- Это мечи об что нечестно ломаются совершенно него, - не открывая глаз, пожаловалась Флу. - Оно закончилось?
- Нет, - откликнулся карлик, ловко вставив камень в гнездо. - Будет гадить, пока энергия не рассеется. А тогда-то я, наконец, смогу продолжить работу.
Роб неохотно поднялся на ноги, чтобы поднять девочку на руки и сесть с нею у стены снова. К тошноте добавилась еще и головная боль, но отдавать себя для того, чтобы исцелить кого-то... Цирконом его назвали не зря, всё же.
- Что нужно, чтобы её рассеять, Избранный? - Во время целебства он предпочитал говорить, отвлекая себя и страждущего от того мерзкого ощущения живого и жидкого огня, бегущего по жилам, что ощущался при этом.
Карлик, который уже возился у основания своего саркофага, поднял голову над краем.
- Согласно расчётам, учитывая недавний расход... м-м, я бы сказал, подождать ещё примерно пять столетий, пока рассеиватели... Ага! - он ногой выпихнул из-за помоста небольшой деревянный ящик, вскрыл и выхватил оттуда небольшую пузатую бутылку. - Надо было сразу с собой брать. Просыпаться не так обидно. Остальное - как обещал. Пользуйтесь.
Роб покосился на ящик и мотнул головой. Пить не хотелось. Совсем. Тёмная, гнетущая ненависть к самому себе падала на него сродни тяжелому одеялу, накатывала прибоем, чтобы отхлынуть вскоре.
- Не обижай, Избранный. В одной лодке плывем. К тому же, я не беру плату за то, что кто-то исправляет мои же ошибки... Лучше скажи, чем помочь?
- Плата? - карлик от удивления подскользнулся, ударился подбородком о край саркофага и невнятно выругался. - Подарок. Те времена, когда мы думали, что с верзилами и дышать одним воздухом не стоит, как-то давно миновали. Считай, предложение перемирия в войне, которая закончилась тысячу лет назад. И нет, ничего не нужно. Управляющие структуры на месте, потоки я восстановил... хотя, буду признателен, если камеру завалят. Терпеть не могу туристов. Разве что сделал бы исключение для красивых девушек. В цветах.
- Девушек в цветах не обещаю, а вот завалы будут точно, - усаживая Флу рядом с собой, поклялся Роб, мрачно размышляя о том, как они всей измученной компанией будут выбираться на поверхность и сможет ли Муилен открыть туда дверь без мельницы. - Уж не знаю, выражать ли надежду на встречу через несколько тысячелетий или сохрани от неё Бадб, но... Был рад знакомству.
- Бывай.
Крышка опустилась, издав усталый вздох, и ещё спустя несколько секунд камера изменилась снова. Исчез невидимый чёрный туман, ушла плесень, оставив только полосы от огня. Исчезли туши неведомых монстров вместе с вонью. Одновременно Баночка открыл глаза и приподнялся на локтях. И так вышло, что уставился он при этом как раз на грудь Флу в разрезе туники - и застыл с расплывающейся по лицу блаженной улыбкой.
Роб погрозил ему пальцем, доставая из-под наруча платок. Конечно, использовать его так еще не приходилось, но... Хоть девочка и не обращала внимания на взгляд Баночки, взгляд был неприятен, точно фэа разглядывал дочь Роба. Платок завязался в подобие того слюнявчика, какой навешивают младенцам, но хотя бы чуть прикрыл Флу. А вот глянув туда, где только что мерцала Муилен, Роб остолбенел. Девушка исчезла, будто ее и не было.
- А... Флу, что с Муилен?
- А? - фэа отвлеклась от изучения косынки и огляделась. - Ничего страшного. Просто растворилась. Эта странная дрянь её совсем загоняла. Бррр.
Роб хмыкнул, поднимаясь на ноги.
- Она появится? - Поинтересовался он, протягивая фэа свой кинжал. - Вот, пусть вместо меча будет пока.
На поверхность. К воздуху и ветру, к свободной, настоящей воде, к людям-фэа и сну. И еще, возможно, к горячей похлебке в пузатой глиняной миске. И все это - в не менее горячей ванне.
Флу кивнула.
- Ага. Потом. Где-нибудь - точно.
- А мы, простите, где? - вмешался Баночка мягким, извиняющимся тоном. - И вы кто? И кто эта милая фэа в очаровательной модной тунике?
- А черт его знает, где мы, - честно ответил Роб, надеясь, что Муилен не решит возникнуть здесь снова, - где-то глубоко под землей и под городом. Милая фэа - мой адьютант, я - Fuar a'Ghaoth и мы идем наверх. Вы с нами, уважаемый?
Устало порадовавшись вернувшемуся к Баночке разуму, он кивнул в сторону двери. Удивляться, размышлять и волноваться уже не получалось.
- Конечно, - кивнул Баночка и со стоном поднялся, - ох, тяжко-то как... что же это со мной... меня, господин, А'Хиг зовут, художник из Танелла, - он взглянул на морщинистые руки и замер. - Ой. А ведь это обычно с кем-то другим. Более смертным?
- Это вы Бевана рисовали?
Даже радости от обретения художника не было. Закончилась. Ушла на ликование по поводу обретения им здравого смысла. Роб вздохнул, направляясь к выходу из каморы.
- Ох, конечно! - забыв о своих проблемах, А'Хиг закатил глаза. - Какая формы! Какая грудь! Вы бы тоже не удержались, уверен. Тут же схватились бы за карандаш.
"За кнут - и по заднице..." Особенно - после этого путешествия по катакомбам. Впрочем, наверху, куда вела спокойная и пустая шахта, лишенная каких-либо кошмаров, его наверняка ждал моргенштерн. И Бадб с ним. Потому что думать надо...

_______________________________
* семь неприличных слов, частично связанных в одно предложение
** добрый день
*** сладких снов
**** уууу, как неприлично.
***** ты втираешь мне какую-то дичь

- В горы?! - подавальщица уставилась на Роба широко раскрытыми глазами, потом вспыхнула, смутившись. - Простите, господин. Вы звали?
Роб просиял ей улыбкой, за которую, как он подозревал, Бадб позже оторвет ему уши. Не смог удержаться, слишком велик был соблазн просто любоваться хорошенькой феечкой.
- Да, милая. Найдешь для меня веточку мяты? Или любой другой пахучей травы, лишь бы не чеснок? Благодарю вас, господин мэр, я пришел к вам из зимы, перчатки и сапоги нужны только Флу. И, пожалуй, мы не откажемся от плащей в цвет горного снега. Значит, говорите, в мешочке? А тот, кто рискует прогуляться к башне мага, обычно в чём возвращается?
Мэр на секунду поднял на него взгляд.
- Иногда - в собственном панцире. И я не о доспехах. Знаете, господин, - его глаза вспыхнули предвкушением. - Я мечтаю о том дне, когда мы сможем объявить западный район полигоном, местом испытания героев. Кто вышел, кто насколько далеко зашёл. За плату, разумеется! Думаю, немалую. Выдавать бумагу, с печатью, знаете, чтобы сразу было понятно, что - герой!
"Торговец..." Впрочем, осуждать желание использовать проклятия и заклятья, разлетевшиеся от башни, для того, чтобы обогатиться - и обогатить город, Роб не мог. Михаилиты ведь тоже жили тварями, только что бумаги с печатями им чаще выдавали об ином. Да и героями братья ордена не были, за редкими исключениями. Впрочем, исключения эти и жили недолго.
- И изваяние, отлитое из бронзы, вручайте, - кивнул он мэру, - маленькую копию самого героя. Почему девушка-подавальщица так удивилась желанию идти в горы?
Бреди взглянул на него с новым уважением и снова придвинул к себе лист.
- Бронзовые изваяния... пожалуй, три штуки, для раздачи поклонницам. И форма за отдельную плату. Замечательно. А бедное дитя... - он прервался, когда подавальщица принесла несколько ароматных веточек. - Дочка у неё года с два назад пропала во время рейда. Собирала с отцом ягоды. Совсем ещё кроха, увы. Золотые волосы, глазищи на поллица... очаровательный ребёнок. Теперь-то, конечно, никакой надежды не осталось, но всё же, как видно, надеется.
- Поклонницам не те изваяния нужны будут, - меланхолично и задумчиво буркнул Роб, отправляя эти самые веточки в рот, - им вообще лучше раздавать миниатюры на ленточках, чтобы носили вместо ожерелий. Сколько ребенку тогда лет было?
Зимой в горах голодно. Дикие козы уходят на теплые пастбища, где траву не приходится выкапывать из-под снега, а домашние - мрут от бескормицы. Даже привычные ко всему горные кланы спускаются в долины, чтобы грабить или торговать. И когда мужчины возвращаются с охоты - с хлебом ли, с еще теплой козой - все радуются. Радуются, что проживут еще день, что полакомятся чем-то, кроме опостылевшей всем солонины. Счастье, если удавалось затравить оленя - аромат жарящегося мяса заполнял дома, а беременным доставалось особое лакомство - сырая печень. Удивительно, но такими зимами рождались самые крепкие дети, самые сильные воины, точно еще в утробе матери они закалялись для жизни и битвы. Отец, мир ему в селениях вечных, часто посылал подводы горцам. Делали то же и братья, и сам Роб. И потому он, как никто иной, понимал каково оркам на перевалах. И догадывался, что детей они попросту ели. И, всё же, теплилась надежда найти эту девочку. Если она была достаточно взрослой, чтобы работать, её могли оставить. А повзрослевшая, почти женщина - уже сгодится, чтобы рожать новых воинов. Но захочет ли сама пропажа возвращаться назад, если у нее там уже орава детишек? Впрочем, вдвоём с Флу задача становилась проще. Разведку боем они бы не потянули, а вот скрадывание, пока один говорит - или пытается говорить, а другой - шарит по лагерю противника, им будет по силам. Осталось лишь пояснить феечке, что от нее требуется. И поинтересоваться у самого себя, какого чёрта он ходит на банды орков в одиночку, если в лагере у него целый полк, который требовал внимания и учений?
- Четыре всего. Наверняка в котёл пошла, - с безжалостным сочувствием озвучил его мысли Бреди.
В четыре года рёбенок вполне может собирать хворост, носить воду, мыть посуду и даже кашеварить. Сейчас ей было бы шесть лет. Слишком мала, как не считай.
- И о чём же говорили с орками вернувшиеся в мешочках? - дожевывая пряные листочки, поинтересовался Роб. - Что сулили, что требовали? Да, и это вольные племена или какой-то владетель со службы погнал?
В дипломатии, как и на войне, узнавать о противнике нужно было все и заранее. Иначе выходили недоразумения. Искусство поглаживать злого пса, пока не будет готов для него ошейник Роб постигал тоже в ордене. Арду оно было ни к чему, а вот магистру и порубежному лорду умение импровизировать речи и тщательно продумывать умолчания могло бы спасти жизнь. Главное - не увлекаться.
Прежде, чем ответить, мэр сделал несколько глотков, ополовинив кружку.
- Остатки гвардии Тёмной Госпожи, разумеется. Те, кого разогнал, но, увы, не добил, Беван. Ну а предлагали, как водится, проваливать. Даже за выкуп! Жили же они раньше где-то ещё. Ну и помилуйте, не в стражу ведь их нанимать. Тогда проще сразу город сдать. А малая плата их, видимо, не устраивает. Тоже можно понять - так-то всё берут. Но, правда, не знаю. Послы не очень-то возвращались. Живыми, имею в виду. Кто их знает, что не нравилось?
- Не в стражу, конечно, - задумчиво согласился Роб, - из ордынцев и стражники плохие, и гвардейцы... А вот те же перевалы они охранять вполне способны. Вопрос в том, сколько готов за это платить Танелл и готовы ли орки договариваться... Сколько вам времени нужно, господин мэр, чтобы всё подготовить?
Бреди улыбнулся, не скрывая удовольствия.
- Самое большее - два часа. Подберём. Ах, да, вы хотели портрет... сейчас... Вот.
Рисунок, который лёг на стол, был сделан явно наспех, штрихами, но рукой мастера. Беван казался живым, летящим к зрителю в облаке вьющихся волос, которые рвал неощутимый ветер. Какое бы проклятье ни накладывал его обидчик, уродство в него не входило. Барру достались тонкие, изящные черты лица, искажённого возвышенным гневом, пылающие жаждой мести огромные глаза под длинными ресницами. И, разумеется, фигура, напоминавшая песочные часы. Впрочем, если художник был верен истине, а не преувеличению, мышцы полководца никуда не исчезли, просто... смягчились.
- Вот tolla-thone, - не изменяя задумчивости, удивился Роб, - не узнал бы, встретив. Что ж, два часа так два часа, хотя хотелось бы быстрее... Благодарю вас, господин мэр, за оказанную честь и беседу.
Мгновение он колебался, размышляя, стоит ли прогуляться к башне мага, из михаилитского любопытства, но отбросил эту мысль. Еще ненароком сломает мэру источник доходов. Лучше уж эти два часа было подремать. Или побалагурить с хорошенькой подавальщицей, хотя бы для того, чтобы узнать, как достоверно выглядела её дочь.

В отличие от подземелий, здесь, по крайней мере, от него не прятали в шатрах немногочисленных женщин с детьми. И во взглядах было больше заинтересованности, чем откровенной угрозы, несмотря на высказываемые громким шепотом пожелания попробовать нежданного гостя на вкус. Благо, время шло к ужину. Или о том, что частокол давно пора украсить черепом-двумя. Или восхищение кольчугой.
Пологи в основном были подняты, несмотря на мороз, но смотреть внутри было почти не на что: простая утварь да меховые лежанки. Фэа явно не слишком страдали от холода.
Площадь - почти ровный круг утоптанной чёрной земли - с двух сторон обозначали два шатра, явно больше и богаче остальных. Один отмечали воткнутые в землю копья, у наконечников которых вились на лёгком ветру ленты и узкие чёрные вымпелы. Другой обошёлся шестом с висевшим на нём каплевидным щитом с изображением трёх горных вершин. Щит выглядел изрядно порубленным.
Над костром, курившимся в центре, однако, кипящего котла не обнаружилось, да и Флу нигде видно не было. Просто переступал вокруг пожилой шаман, держа в одной руке пучок трав, а в другой - тусклое зеркальце в серебряной оправе. Травы, впрочем, тут же отправились в огонь, и тот вспыхнул ярче. По площади повеяло приятным пряным запахом.
Сотник с удовольствием потянул носом тёплый воздух.
- Из нас плохие охранники караванов, Роб Бойд. Не наше это дело. Но вот что я скажу. Если Танелл вернёт двадцать мерных сундуков золота, корону и браслеты Госпожи, мы уйдём. Золота этого нам хватит, чтобы отстроить замок. Дом, в котором всё снова станет, как прежде.
- Blaigeard...
Роб хотел сказать многое. О том, как четвертует Бевана на его собственном щите, под звуки волынки, а затем поднимет его умертвием - и снова четвертует, но уже вот эти четвертинки. О том, что алчного мэра Танелла нужно было закопать в землю, по шею и чтобы мшанки, чьи самцы бывают очень охочи до... И, кажется, всё это сказал, беглой скороговоркой на гаэльском, под нос, но отчетливо.
- Я бы присвистнул, но не стану. Говорят, от этого деньги перестают водиться. А как оно прежде было, сотник?
От этого вопроса брови Нордико уползли вверх, под густую тёмную шевелюру, и он замялся.
- Ну... как обычно? Госпожа планирует захват мира, начиная с этой долины - тут, знаешь, оружейники какие? Танелл торгует оружием, вином, ещё Бадб его знает. Наёмники валом валят, потому что им тут есть, чем заняться... опять же, деньги где получают, там и тратят. У купцов наценки за риск. У наших тоже. Войны, конечно, как водится. Кровь разогреть. Госпожа с архимагом соревнуются, кто магию погаже отчебучит. Нормальная жизнь, ну?
- Отличная, - согласился Роб, улыбаясь, - только вряд ли будет, как прежде. Маг у них там, кажется, если и выжил, то едва способен на магию. С клешнями и панцирем колдовать несподручно. А драгоценности Госпожи, бьюсь об заклад, мерзкий leam-leat мэр куда-нибудь уже продал. Эх, сотник Нордико, предложил бы я тебе с твоей полусотней под стяги Неистовой встать, да не согласишься ведь. Скажи, как на духу, девочка-подавальщица из таверны кем вам приходится? Не хочется верить, что вы и впрямь детей в котлы тащите.
Если увести их с перевала - придут другие. Быть может, и похуже, ибо природа пустоты не терпит. Но заманчиво, очень заманчиво было поставить под знамена жёнушки таких вот орков. Да и Фэйрли, всё же, требовал, чтобы его отстроили заново. И... Роб тряхнул головой, разулыбавшись так, что сам себе напомнил проказливого хоба. Замок-то можно возвести и самим, а Леночка... Ну вылитая Темная Госпожа, с этим её глэмором и кровавыми ваннами. Упырица чёртова... Впрочем, Леночка была нужна при дворе, Ларк училась быть оборотнем и фрейлиной при леди Бойд, и Роб ощущал нехватку дамы, которая сошла бы за властительницу зла.
- Основание башни ещё стоит, - вежливо ответил сотник. - Значит, есть башня - будет и архимаг. А что продано - можно выкупить. Или выкрасть. А подавальщица, Роб Бойд, нам никто. И останется - никем. Детей мы, конечно, не едим. Но ты ведь спросишь, и куда они девались? Не выпускали ли мы их в другую сторону долины? Может, даже пристраивали в семьи где-то ещё, убив их родителей? Нет ли за деревней загона с заложниками?
- Спрошу, - охотно согласился Роб, - хотя и вижу, что живете вы скудно для грабителей и убийц, стоящих на тракте. Пожалуй, надо за мэром посылать. Сможешь ли ты говорить с ним также, как и со мной, сотник? В моём присутствии, разумеется.
И звать Флу, потому как феечка сбегает до Танелла в два раза быстрее его самого, а уж в том, что она способна пригнать мэра, подгоняя его уколами меча в мягкое место, Роб не сомневался. Не зря уныло великий король Артур усаживал всех за круглый стол - и друзей, и врагов. Потому что только глядя друг другу в глаза можно понять, где ложь. А лгали все. По мелочам, тут - преувеличив, там - рассказав байку. Ложь всегда извивается, как змея, которая никогда не бывает прямой, ползет ли она или лежит в покое; лишь когда она мертва, она пряма и не притворяется. А еще она тратит время на ненужные разговоры.
- А зачем? - удивился сотник. - Я сказал, что сказал. Условия не поменяются.
Одновременно шаман бросил в огонь зеркало тоже, и, вздохнув, поднял с земли маленький барабанчик. Над деревней снова раскатился негромкий ломаный, но при этом странно-красивый ритм. В тот же миг полог шатра за двумя копьями отлетел в сторону, и на площадь, щурясь, решительно выступила светловолосая девочка лет шести на вид в чёрном, расшитом серебром платье, от которого тянуло согревающими чарами. На ногах блестели воском чёрные же сапожки с пряжками. Губы у ребёнка были плотно сжаты.
- Нордико! Мёд закончился!
Сотник серьёзно кивнул, опускаясь на колено.
- Госпожа. Следующая поставка от пчёл будет через неделю.
- Пф. Зачем, спрашивается, мне армия, если... - девочка заметила Роба и вскинула голову. Глаза у неё оказались цвета голубых топазов. - Ты - мой новый подданный?
- Нет, простите, - вздохнул Роб, радуясь, что в этот раз хотя бы ниц падать не предложили, - я ваш гость, но служу иной госпоже. Вы позволите закончить нашу беседу с сотником?
Милое дитя... Пожалуй, было даже любопытно, являлась ли она потомком первой Госпожи или же просто подходила для инициации? Любопытно - и одновременно все равно. Здесь дитя хотя бы дышало свежим воздухом и не пряталось за семью засовами и железными ставнями. А мать... В Англии мать бы утешилась тем, что ребенок жив и воспитывается, как подобает. В Туата... Свята ли семья для фэа в Танелле? Роб улыбнулся девочке, вежливо склонив голову.
Ребёнок кивнул, и на миг в глазах мелькнуло что-то старое, могущественное, присматриваясь тоже. Мелькнуло - и исчезло.
- Конечно. Но я хочу послушать. Если это будет не слишком скучно.
- Скорее всего - скучно, - сокрушенно развел руками Роб, поворачиваясь к Нордико, - сотник, найдутся бумага и чернила? И не мог бы дозорный кликнуть девочку, что пришла со мной? Вы все равно её уже увидели, а с запиской к мэру она сбегает быстрее меня. А про детей - не отвечай, всё же. Инициация - штука непредсказуемая, понимаю. И за Бевана прости. Я помню его иным. Отважным, даже рисковым, но понимающим, к чему может привести излишняя удаль. И то, как он поступил с Госпожой - низко. Я стыжусь этого и недоумеваю, даже не верю. Будто бы не о рыцаре дини ши мне рассказывали, а о...
Гарольде Брайнсе. В подобный рассказ о нем Роб поверил бы без труда.
- Проклятие своё он заслужил. Хотя, не скрою, мне нужен мой командир засадного полка.
Говорил с Нордико - но обращался к той, что мелькала в глазах девчушки. И снова чувствовал себя виноватым.
- Бумага найдётся, - медленно ответил сотник, просверлив взглядом собравшуюся вокруг толпу. Фэа, впрочем, держались на расстоянии, упорно делая вид, что просто... пришли. Получалось плохо. - А о девочках мне не докладывали. Хотя и должны были. Но кликнут. Если, конечно, она на мину не наступила ненароком. Некоторые из них жрут бесшумно. Почему-то звуковые сигналы заканчиваются раньше, чем способность жрать. Что до Бевана, то казниться не стоит. У Госпожи были свои привычки, которые... - он бросил взгляд на девочку и закончил: - О которых как-нибудь потом.
- Какие?! - вскинулась девочка.
Орк вздохнул.
- Расскажу потом, обещаю. Да и... заведёшь свои. Ещё и лучше будут.
- Флу - первый разведчик засадного полка, - улыбаясь толпе, похвастал Роб, точно имел право на это бахвальство, - вряд ли она куда-то наступила. Я бы и сам позвал, но... Мы так хорошо беседуем, что не хочется портить разговор магией. Доверие - за доверие, верно?
Можно было рявкнуть так, что голос, усиленный разреженным горным воздухом долго бы перекликался с вершинами елей, звучал в пещерах и звенел на острых камнях рек. Так, что улышала бы даже Муилен. Но Роба останавливало не только нежелание красоваться перышками. Резкие звуки вызывали оползни и лавины в горах. Порой хватало чиха, хлопка в ладоши, чтобы вот такие селения в долинах были погребены под камнями и снегом. Он, всё же, пришёл сюда не убивать.
Бумагу, желтоватую, шелковистую нашли быстро, равно, как и чернила с изящным пером. Роб подозревал, что они, скорее всего, из той малой толики награбленного, оседавшего в лагере - по словам Флу в горы вела дорога, по которой ходили тяжело груженые подводы, а в ольшаннике пряталось кладбище. Но вот на это было уж точно наплевать. Проблемы Танелла оставались проблемами Танелла. Оголтелым героем, пылающим гневом праведного отмщения за жизни загубленные, Роб не был. Записка с его собственным, приметным родовым перстнем, украшенным фамильным гербом (все те же лавровые листья, поднятая для клятвы рука и девиз "Confido"), была вручена Флу. Оставалось лишь надеяться, что здравомыслие у градоправителя возобладает над алчностью, иначе Роб умывал руки, подобно Пилату. О чем, собственно, прямо и недвусмысленно и сообщал в приписке.
- Скажи, сотник, - проговорил он, наблюдая, как феечка уносится за ворота, - знаешь ли ты, где здесь замок великана?
- Здесь? - Нордико покачал головой. - К счастью, нет. С другой стороны долины, через лес и в горы, за перевалом, затем другим и дальше, и вверх. Не эту мелочь, а настоящие горы, потому что замок великана - парит в облаках и над ними. Он не спускается, мы не связываемся.
- Пока что, - неожиданно проворчала девочка, которая отвлеклась было на барабанчик шамана.
- Focáil Беван...
Впрочем, как явиться к этому жителю горных вершин Роб всё равно не знал. Долгая дорога обещала время на раздумья, хотя и топать все это расстояние пешком не хотелось. Но ездовую тварь, что здесь заменяла лошадь, все равно пришлось бы оставить у подножия, если только она не умела карабкаться по горам, много ходить было полезно для здоровья, да и по неистовой соскучится крепче.
- Короткой дороги нет?
Сотник почесал в затылке, ещё больше растрепав густые волосы.
- Да вот, пожалуй, архимаг умел пути открывать в места силы, да Госпожа, но с этим я бы советовал подождать.
Ребёнок фыркнул, но, на удивление, промолчал.
Ждать лет десять, пока малышка подрастет, чтобы забросить лишь Бадб ведает куда, было не быстрее, чем откапывать из-под завалов башни архимага, завязывать ему бантом лишние щупальца на ложноножках и уговаривать вспомнить, как он это делал. Значит, всё же, пешком.
- А нельзя ли с тобой об ездовой ящерице договориться, господин Нордико? В обмен на равноценную услугу, которую скреплю своим словом и своим браслетом, как то было заповедано нам издревле?
- Об одной? - уточнил сотник под донёсшийся от ворот свист. - Впрочем, если надо больше, под тюки, у нас их хватает. Странное дело, ящерицы всегда находятся, даже когда не ищешь. Идёт, господин Бойд.
Идёт... Издревле... Издревле? Ветерок, запутавшийся в поле плаща принес аромат яблок Инис Авалон - и воспоминание.

Аллюр у ящерицы оставлял желать лучшего. Прямо скажем, не умела она ходить ровной, мерной и нетряской рысью, плавным галопом и спокойным шагом. Первое было у нее валким, трясучим и совершенно неподходящим для сна в седле. Потому что невозможно спать, когда тебя швыряет то вверх, то вниз, то в стороны и наискосок. Галоп и вовсе был невообразим - тварь так высоко забрасывала задние ноги, что казалось, будто они прокручиваются в суставах. И всё это было плохо. Когда Роб не мог спать, думать или что-то делать, на него нападали тоска и одиночество. Сейчас они, похоже, напрыгнули с вершины ближайшей ели, принеся с собой глухое раздражение и усталость. Неистовая спасалась его присутствием от пустоты вечности, от одиночества небытия, толком сама не понимая, зачем ей это нужно. Роба от того же сейчас не спасал никто. Когда-то, в большом мире, у него были родители, братья и сестра, Розали, мальчики и орден, тракт и библиотека, воспитанники и комната под потолком. Девона и жеребец Феникс, наконец. Бадб сначала отняла Розали, а теперь незаметно, исподволь, отнимает и всё остальное, возвращая его в этот мир за пеленой, который он порой ненавидел.
- Флу, как ты обычно узнаешь, что Муилен вернулась?
Вечное беспокойство о ком-то, иссушающее и изматывающее. Быть может, лучше было бы прогнать неистовую тогда, как и сотни раз до этого, и стариться дальше? Уже бы умер, присоединился к незримым стражам ордена и ждал бы в покое до поры, отдыхая от жизни, беспокойства, даже от одиночества, которое никто не стремился заполнить.
- А никак, - феечка, в отличие от него, явно получала удовольствие от странного зверя. И явно же любила вольтижировку. - Я хочу сказать, лэрд, она ведь есть. И была тоже. А где - этого я и так никогда толком не знаю. Есть и есть. Ну, когда не вижу, конечно. А сейчас - не вижу.
"Есть - и есть..." От тряски снова заныл вывих, на который то не хватало времени, то желания, то попросту казалось правильным носить повязку из платья неистовой. Боль напомнила, что он тоже - есть. Пока еще - есть. И что предаваться унынию - распоследнее дело. Горы, долины, ели и можжевельник меж ними, светлые, стройные ольхи и осины - это ли не жизнь? Даже чертова ящерица начинает ходить поровнее, если научиться предугадывать, куда занесет в следующий раз. Хотя, конечно, с Фениксом не сравнится...
- Ладно. Надеюсь, она благополучна. - Роб погладил шею ящерицы, отчего зверюга с явным удовольствием вскинула голову, подставляя еще и ее для почесывания, - и надеюсь, Беван не ушёл дальше замка великана. Хотя бы в виде коврика у дверей на него посмотреть, прежде, чем вернуться в большой мир. К падающим звездам, непоседливым мальчишкам, что никогда не взрослеют, и тракту. Хочешь, я возьму тебя в путешествием там? В Эссексе, куда надо будет в первую очередь, есть прекрасная пристань, скорее даже беседка. Она построена в виде пагоды - это такой храм с резными столбиками-драконами под вогнутой крышей. Когда с моря дует ветер - в ней звенят колокольчики.
Её построили в честь вошествия на престол Генриха VIII, который любил все яркое и праздничное. Тысяча пятьсот девятый год... Робу было всего двадцать семь и он только-только стал магистром. С выводком воспитанников он ехал трактом, так и не увидев коронации. Не сумел поучаствовать и в последующих двенадцати годах войн с Францией, хотя и любопытно было бы поглядеть, как там воюет король и его генералы. Увы, но михаилитам нельзя становиться наемниками и воевать за кого-то из владык. Не должен идти брат против брата, да и один воин ордена шел за трех-четырех солдат. К счастью, к двадцать пятому году казна опустела и поводы для зависти пропали - всем стало одинаково плохо. К счастью же, к тому времени Роб повзрослел и постарел настолько, что тактику и стратегию перенес в шахматы, в закулисные игры капитула, излечился от желания воевать и уж точно никак не помышлял, что придётся искать командира засадного полка. Но в беседку эту наведывался часто, чтобы поглядеть на закат, который когда-то мечтал показать Розали. И который никогда не покажет неистовой, потому что тем самым неизбежно сравнит этих двух - женщину и богиню, поставит на одну доску. Хотя... Какого дьявола, он и сейчас их ставит, сравнивает, тоскует - по обеим! И себя сравнивает с тем, каким был еще месяц назад. Mo chreach, как быстро, обоженной кожей слезает с него изнеженность и лоск, как споро он теряет обаяние, отвыкает балагурить! И Ард, tolla-thone Ард, вырвался на свободу впервые за полсотни лет! Себя терять было нельзя, но и от неистовой он уже не мог отказаться. Шальная, чудная, оголтелая и чуть сбрендившая - но и умная, хитрая, нескучная и даже забавная. И её полюбили в Портенкроссе - не за красоту, от которой замирало сердце, но за мудрость владетельницы.
Если бы еще... Роб вздохнул, отгоняя воспоминание от трех дочерях Бадб, подвешенных без кожи к потолку пиршественного зала теперь уже древнего короля. Нет, об этом даже думать не стоило. Да и за все то время, которое они провели на ложах - что в шатрах, что в покоях - от него неистовая не понесла ни разу. От Тарры-моряка, светловолосого полубога - этих трех умерщвленных девочек, а вот от Арда-наложника, или Роба - мужа... увы. И вины в том ничьей не было - так бывает. Полубоги появляются редко, иначе весь мир бы они заполонили. Это лишь у греков Зевс и его братия семя своё сеяли охотно, много и успешно, отчего появлялись Гераклы и Персеи. Но... что хорошего из этого вышло? Геракл был подвержен припадкам, Персей - глуповат, Ясон - слегка туп, а Ахилл - кровожаден. Ихор, кровь богов - не водица, он плохо смешивается с кровью смертных, что не может не отражаться на детях. Друид,подсказавший когда-то, как разорвать связь с неистовой, говорил, будто бы великая любовь, каковой должны гореть оба - и божество, и смертный - может зажечь искру и дитя родится... нормальным. Проверять это не хотелось - слишком плотно связали их с неистовой ненависть, приязнь и страсть, чтобы верить в искры чистой любви. И вообще, сейчас необходимо было уверовать в ночлег и в то, что успеется до темноты соорудить шалаш.