Била Морриган сильно, умело, рассекая плоть.
Роб - молчал, приучая себя к боли, хоть и понимал, что терпеливость лишь раззадоривает.
А боль была разной. Она растекалась по коже, обжигая, будто окатили ледяной водой - и от неё хотелось скулить. Её вколачивали, вбивали внутрь, и казалось, что по груди с размаха попали дубиной. Тогда приходилось хватать воздух, захлебываясь. И молчать, улыбаясь. Если проигравший улыбается, победитель теряет вкус победы.
- Почти больно мне говорить это, но сестра права - Ренессанс, - Морриган произнесла это слово шипяще, раскатывая звуки отвращением, - нужен. Права и в том, что для него нужен ты. Но не будучи старшей, не понимая закона и не принимая его, не осознаёт Бадб Ката порочности самой сути этой... вещи. Неправильности её природы.
Ему не позволяли умереть от голода или жажды - а жаль. Оставалось лишь истечь кровью, лишиться рассудка - но не терпеть неволю.
Или... нагло, назло, вопреки всем и особенно - Королеве, выжить. Перетерпеть. Вырваться отсюда любой ценой. Вернуться к солнцу и ветру, к дождю и лесу. К тракту. К Бадб.
"И горит... ярче солнце в сожженной... земле.
И неистовство Бадб... это просто награда.
Так близки мы... будто перья в крыле..."
Пока же оставалось радоваться, что жёнушка не видит его таким - связанным, жалким, умытым собственной кровью, что Роб Бойд остаётся непобежденным и для неё, и для мальчиков, и для ордена. А значит, проиграна лишь битва. Но не война.
И Роб сложил онемевшие пальцы в любимую фигуру Дика Фицалана. Говорили, что во время Столетней войны англичане приветствовали так французов. То, что годилось для армий, подходило и для одной из воплощений битвы.
- Each, о свояченица.
От этих слов, от кнута за них, стало больнее. До зябкой дрожи, до холода, поднимающегося от ног. До крови, стекающей по спине. Она смешивалась с потом, назойливо щекоча остатки кожи. Плащ Старшей обещал быть полосатым, что тот дворовый кот.
- Когда вспомнишь своё место, когда подчинишься, - мерно роняла слова Морриган, заставляя прислушиваться к свисту кнута. - Когда поймёшь, что вернуть в мир нужно то, что было, так, как было. Без притворства, обнажив грудь. Когда в Claas Mirddin снова расцветёт старый обычай. Так настанет мир, который - всё, и ты станешь - часть его. Тростник не выбирает, где расти. Дождь не выбирает, где идти, а ветер - куда дуть. Илот не имеет воли.
Сквозь марево близкой лихорадки богиня выглядела забавно. Черные волосы змеями, юбка взметывается вместе с плетью, глаза горят. Медуза Горгона, помноженная на Розали, как есть. Не выдержав сравнения, Роб фыркнул, смешком выдыхая боль. Вдохнуть он не успел - на помощь пришёл Циркон, уводя в свой маленький, уютный мирок на грани души.

- Боль - всего лишь учитель. Пока урок не усвоен, он стоит над учеником. Понимает, что без дисциплины и труда невозможно воспитание, - руки свояченицы бережно втирали в раны пахучую мазь, утишающую боль. Заботливо касались пропитанных потом волос, мокрого лба. - Но даже проявляя строгость, он - любит, и каждый удар - проявление любви. И каждый удар - надежда, что больше их не понадобится.
Желания вести светские беседы о педагогике не было никакого. Во тьме горячки хотелось лишь воды, большую кадку теплой воды, щедро сдобренной еловыми ветками. Погрузиться в неё - и пить, жадно, смягчая пересохшее горло, смывая кровь и пот. И только потом послать ко всем чертям свояченицу, сообщив ей что-то вроде:
- В гробу видал я твою любовь. Вместе, с мать её Софию, надеждой.
Или даже:
- А не шла бы ты, дорогая сестра моей жены, дальней дорогой, да всё по....
А может, так:
- Никогда я тебе не покорюсь, о мерзкая богиня!..
Герой, наверное, так и сделал бы. Роб вздохнул, в очередной раз напоминая себе, что он не какой-нибудь легендарный Ланселот, и даже на завалящего Гектора не тянет. И промолчал, позволяя лечить спину, потому что сил сопротивляться всё равно не было. Разве что, для...
- В самый длинный, стеклянно-звонкий осенний день, я явлюсь к костру Самайна, чтобы заглянуть в твои глаза, увидеть там безумие, и понять, что зажженному положено гореть. И каждый твой удар - надежда, что однажды нас рассудит этот огонь, очертив круг. Что бы не говорила об этом моя Бадб.

"А я уж думал, тебе там голову промывают. С памятью".
Роб попытался было пожать плечами, но свежие рубцы немедленно лопнули, засочились сукровицей, добавляя к трехсуточной немытости грязи. Лорд Подонок, надо же. Очень точное описание Эда Фицалана, неожиданное для этой глупышки.
- Больно, - со вздохом признал он, - и я с удовольствием просветился бы и поел, но для этого мне нужно хотя бы сесть. Не откажете в помощи, Птичка?
- Но, генерал, вы ведь такой большой, а я такая маленькая... - Титилил'та с сомнением его оглядела, вздохнула и поставила поднос на пол. - Но ведь так вы и есть не сможете.
Подумав ещё, она рассудительно кивнула сама себе и шагнула вперёд. Серые камни за её спиной неслышно сомкнулись, закрыв вход, за которым виднелся кусочек узкого полукруглого коридора. Без окон и бойниц. Феечка же шагнула ещё ближе, хотя и с явной опаской, нехотя.
- Конечно, можно сделать так, что Великая Королева поместит еду прямо в вас, но зачем тогда я? Разве что для того, чтобы сначала всё прожевать, но с этим ведь любой единорог справится, и даже то, что у него в шерсти, брррр! Ой, а как вас брать-то, генерал?.. Живого места ведь нету.
- Я вам помогу, дорогая, - Роб оторвал голову от соломы, протягивая руку феечке. - Значит, говорите, лорд - подонок? Он вас обижает?
Полукруглый коридор без бойниц и окон не нравился ему хотя бы тем, что напоминал камеру. Стрелковая башня обязана была иметь отверстия, а если это был древний Арундел, как предполагал Роб, то лучникам здесь отстреливаться приходилось чаще, чем мочиться.
"В ситуации любой
Вот план «Б» для нас с тобой,
В нём и выбор есть-таки –
"Бойся!", "Бейся!" иль «Беги!"
Для плана "А" было самое время, но останавливали коридор и безбоязненность феечки. Для плана "Б" не хватало Эда Фицалана. Впрочем...

Феечка, звонко рассмеявшись, хлопнула его по колену. На руку она опиралась так, словно ничего естественнее и не было.
- Ну, генерал, скажете тоже! Целомудрие какое-то, вот шутник, да и про магию с закатом хорошо так! Наверное, славно, что лорд Скумбаг не слышит, правда? А то ведь если пьёт как раз, то эль может не в то горло попасть, и кого тогда воспитывать? Надо будет ему потом рассказать, конечно, хотя... тогда я сама стану невоспитанной феечкой, и будет ой, - Птичка погрустнела, явно предвкушая ой, передёрнула плечами. - Потому что ведь нельзя издеваться над людьми, да? А это ведь наверное не воспитывает. Или воспитывает. Или нет. Или да. Хм... а о чём вы хотите, чтобы я спела?
Невольно вздохнув мысли, что милый и уважительный достаётся всем, кроме жены, Роб глянул на её руку и потянул к себе деревянный поднос, принимаясь пальцами отбивать на нём ритм. Если уж слушать вирши этого дитя, то хотя бы - так, сглаживая сбитые углы в мелодии.
- Рассказывать подружкам о том, что слышали - вполне воспитанно, дорогая. Чего же я хочу, чего хочу... Спойте об этом замке, это ведь Арундел, верно? О деревне подле замка. И, конечно же, о том, почему госпожа намерена смеяться - на этот раз вслух. Знаете, все барды так и делают - начинают с настоящего, проходят через прошлое и заканчивают грядущим.
- Не так, - покачав головой, Титилил'та смахнула ладонью солому и рассыпала по камере треск округлых розовых ногтей по серому камню. Ритм сбивался, словно прыгающая через лужицы девочка, то медлил, то взрывался жутковатым скрежетом, но голос сглаживал углы. - Совсем не так, потому что настоящий бард понимает, что нет ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Что есть только миг, протянутый меж веками и туманами, о генерал. Но если желаете, есть у меня и такие куплеты. Сочинять их не пришлось - луна нашептала на ухо, пока я спала у ручья. Вода журчала контрапунктом, вода спорила - но убедить не смогла. Ветер свистел в разбитых дверях, ветер пытался украсть свет - но стих в колыбели кустов, и остался лишь свет, остались лишь тени на веках. Лишь отражения. Тень могучего короля. Отражение прекрасной девушки. Тень любви - отражение власти. Радовались тогда небеса, как никогда прежде - помните ли вы такое, генерал? Если и не помните, подставьте лицо лунному свету, отблескам огня, рвущегося из окон, безумному смеху и крови, льющейся через порог. А лучше - забудьте и слушайте, мой генерал, потому что в памяти правды нет, хоть и в свете её нет тоже.
"Не дура".
Это подумалось устало, отстраненно, без одобрения, хотя умную охмурять было проще. Роб кивнул, подхватывая ритм, предложеннный Птичкой. Ритм тех самых лунных ночей, наполненных тенями, отблесками луны и ветром, уносящим тяжелый, медный запах крови. Ритм чужого сердца, выплескивающего на руки жизнь. Ритм биения этой самой жизни в утробе.

С феечкой Роб флиртовал зря. Заманивал Эда Фицалан - тоже. Будь ты хоть сотню раз архимагом, совершенствуй тело хоть полвека, а если вокруг тебя царит тьма, и ты одинок еще более, чем всегда, поневоле начинаешь уступать бастион за бастионом болезни. А уж после таких-то новостей...
Сил хватило только на вычерченную на полу и стенах схему-став, в каждой руне, в каждой черте которого заключался зов к Праматери, мольба о свободе и помощи, и - дорога к Бадб.
А вот спине не помогли ни мазь Морриган, ни способность исцеляться, ни участие Птички. Пот, грязь немытого тела, солома набивались в раны, вызывая неизбежную лихорадку. Роба трясло от жгучего холода, накрывало черной водой, с которой не могла соперничать и темень камеры, но даже в этой тяжелой глубине он не позволял себе свернуться в теплый комок, цепляясь пальцами за солому, принуждая тело лежать ровно и неподвижно, хоть и не знал - зачем. Проще, пожалуй, было умереть. Уйти, не доставшись никому, к предкам. Погано, что ими станут предки Тростника, которых он не помнил, но, может быть, Бойды приняли бы подкидыша, как принимали всегда?
В один из кратких мгновений забытья Робу даже приснилось, что Бадб пришла сюда за ним - и он радовался. Горел щенячьей, чистой радостью, полз к зеленой юбке на брюхе - потому что иначе идти не мог. А проснувшись, долго жмурился, не желая отпускать видение рыжих кос. И лишь потом, сквозь муть в глазах рассмотрев мрак каменного мешка - зарыдал. Зло, закусывая кулак, чтобы никто не слышал рыданий, недоумевая, почему неистовая еще не потребовала возвращения если не мужа, то илота, отчего он не нужен никому настолько, что даже воспитанники не разобрали этот замок по камешкам, а его хозяина - по косточкам. Теперь Роб в полной мере осознавал, почему эти острова стали христианскими. Бог смиренных, помощник умаленных, заступник немощных, покровитель упавших духом, спаситель безнадежных спасал не бренную плоть, но душу, и мучения становились ничтожны. Он давал утомленному силу, изнемогшему - крепость, прощал и утешал, взамен требуя лишь веры. И в отличие от капризной рыжей богини мог быть сейчас здесь. Стоило лишь позвать.
Вот только звать не хотелось. Не хотелось уже ничего - даже свободы, даже смерти. Циркон испуганно уговаривал, умолял встать с холодного пола, погреться хотя бы гадостным яблочным вином, говорил, что Морриган проиграла, потому что не сломала, но Роб не слушал. В призме слёз маячил светловолосый тонкий силуэт. Матушка звала к себе.

- Плохой был сон?
Колени матери пахли апельсином и жасмином. Роб со вздохом уткнулся в теплую шерсть юбки, блаженно замирая от прикосновения руки.
- Мама... Мне больно. И я устал. Где мои крылья, мама? Почему я перестал летать?
Мать не отвечала, перебирая волосы теплыми пальцами. От этого не становилось спокойнее, не унималась боль, но Робу не хотелось уходить.
- Они спорят, - матушка вздохнула, - черная хочет, чтобы ты перестал быть мужчиной. Потому что твоя жена понесла. Девочка уговаривает одуматься.
- Моя жена не может. Не от меня. Столько лет - и ничего по сей день. Но если так... Пусть это будет дочь, можно?
Дочь. Рыжая и зеленоглазая. Роб назвал бы её Мэйси - Жемчужиной, поймал бы для неё лисёнка. Только животным-филакторием можно удержать полубога от безумия. Роб любил бы её ревнивой любовью отца, отказывая соседям, желающим породниться с Бойдами и пинками отгоняя деревенских ухажёров.
Дочь. Как будто у него может быть дочь и может быть нормальная жизнь, чтобы её растить.
- Конечно, сынок, - немедленно разрешила матушка, - сын у тебя уже есть. Самое время для дочки. Только сначала надо поспать. И вернуться к жене.
Покорно кивнув, Роб поудобнее улегся у нее на коленях. Странно, матушка была рослой женщиной, но не настолько, чтобы держать взрослого сына как младенца. Но всё же, он лежал на её коленях, вдыхал запах матери и засыпал.

По камня струится Несс,
Плещет мутный вал,
Злой Армстронг ползет на берег,
Точит свой кинжал.
Но отец твой - старый воин,
Закален в бою.
Спи спокойно, милый Робби,
Баюшки-баю...

Странное, тяжелое одеяние хлопнуло подолом - крыльями, окутывая тело, от чего Бадб прижималась плотно, точно хотела врасти. К великому изумлению Роба, она рыдала. И потому поцелуй был солёным, хоть и горячим. Все те недолгие секунды, что пришлось лететь в море, Роб пытался оторвать её от себя и осознать, что довел неистовую до слёз. Наверное, потому и рухнули они в воду неряшливым комом, шумно, с брызгами.
"Тарра-тарра-тарра", - прошипели капли воды, оседая в море, и спешный рывок к берегу, наверное, вызвал новый виток слез у Бадб. Удивляться и рассматривать становилось некогда.
Среди фоморов темноволосый Тарра-мореход выделялся статью и красотой, гордился мощью, руками рвал десять бычьих шкур, сложенных вместе. Среди гэлов с Авалона, составлявших божественные легионы, он стал всего лишь таким же, как и все. Чуть лучше, но не хуже. К тому же, бычьи шкуры здесь шли на щиты и палатки, и драть их могли только в сильном подпитии, красуясь перед девками.
Но кое в чем Тарра обскакал пять легионов. Трое детей Бадб - и все от него. Арду было всё равно. А Роб подозревал, что покойный супруг нынешней леди Бойд был для пиктов всего лишь персонификацией мужского плодородного начала, как это называли орденские монахи-исследователи. Вот только не ожидал он встретить это самое начало под стенами Арундела.
- Ты давно не меняла форму?
Иначе объяснить слёзы Роб не мог. Форма диктует суть, и если богиня слишком долго была женщиной, то и вела себя соответственно. Наверное.
- Жалеет, что очередную тварь в кубке не доварила, - неторопливо, обстоятельно ответил вместо богини мёртвый фоморский царь, высовывая голову из волны. Рядом с шипением рассекли воду лезвия трезубца. - Как, не боишься, что следующим будешь?
- Я, знаешь ли, обеспечил себя гарантиями, - в тон ему ответил Роб, подпихивая неистовую к берегу. - Не скажу, что рад тебя видеть, но и врать, что не вспоминал, не стану. Вот только почему ты пришел именно сейчас, Тарра?
- А жаль, жаль. Я-то ведь не умер, вот, живой. Муж, стало быть. И девок ещё настрогать мог бы, ой сколько. Девки у меня отлично получаются, как на подбор, да сколько угодно. Странно даже, чего это только они. А пришёл - так я и не уходил. Море - оно везде и всегда, пусть даже ветра перемен срывают пену с волн. Срывают, топят... ой, топят... в наше время столько не тонули. Ну, ничего, всё рыбкам, всё рыбкам...
- Кто муж - решать госпоже, - мягко заметил Роб, опуская вопросы строгания девок и проникаясь внезапным сочувствием к рыбкам. Просвещать древнее морское умертвие о вопросах жизни, смерти и юриспруденции не хотелось вовсе. В конце концов, никто не считал живым упыря, явившегося с жальника к своей вдовушке. Напротив, спешно звали михаилитов. - А что море всегда и везде, ты прав. Только нечасто его хозяева поговорить выходят. Неужто сегодня снизошел только потому, что - не чужие?
Древних, на вкус Роба, становилось излишне много. То эти из Клайдсайда, то Морриган, то бывшие мужья неистовой, считающие себя нынешними. Список пора было сокращать. Возможно, начиная с конца.
- Девки... - Тарра покрутил трезубцем, полюбовался на водоворот и вздохнул. - Породишь их с моё - поймёшь. Тысяча лет тут, тысяча - там, а они и меняются, и нет. Стал быть, рано или поздно она и тебя отравит, а то просто надоешь, потому как сути её понять не можешь. А я - буду ждать. Девок делать. Ну и глодать потихоньку чего - хоть бы и скалы у того Портенкросса. Тысяча лет тут, тысяча там... а всё ж не чужие, выходит. Почти родня. Жена - общая, так что считай, сводные мужья. Только эль пить не зови, всё равно не пойду - море, оно приятнее пенится. Так вот, смыло тут намедни одного с кораблика. Или свои выкинули, я уж спрашивать не стал. А кораблик красивый, высокий. С этими, позументьями золочёными. Слушай, ведь не было ж такого - откуда всё взялось? Куда денется - не спрашиваю, и так понятно.
"Не велика арифметика".
Сути Бадб не понимал и Тарра. Иначе не называл бы бездну со сплетенным в ней клубком стихий и дорог девкой. Роб подозревал, что даже сама неистовая не слишком понимала себя, не желая разрывать триаду и идя в угоду ему на поводу у формы.
Но если отравит, то и пусть её. Думать о том, что может случиться через тысячу лет, когда от Арундела надо было спешно уносить ноги?.. Увольте.
- Боюсь, слишком долго рассказывать, Тарра. Загляни как-нибудь на огонек, побеседуем про то, как финикийцы придумали строить корабли и море легло под них, как полковая шлюха. И что же этот смытый-выкинутый сказал?
- Ну, - рассудительно ответил фоморский боголич, за упокоение которого едва ли хватило бы заплатить и королю, - сначала-то ничего, конечно. Люди порой такие дураки, ты просто не поверишь. Не понимают, что море - это не только жизнь, но и рыбки. Или рыбки - тоже жизнь? В общем, неделю он держался, я прямо даже зауважал. Люблю таких, которые хлебают, хлебают, грызутся потихоньку, а всё молчат. Это уже потом вспомнил, что людишки под водой-то не очень говорить умеют. Отвык, понимаешь ли. В общем, как дар речи вернул, от него уже маловато осталось-то. Говорить почти нечему. Но кой-что не понравилось мне там. Про осину какую-то, но это ладно, ладно, по земле скучает небось. Осинки, тисы, эх... я аж почти слезу проронил, но потом вспомнил, что от этого только морщины появляются. Про то, что старые боги - лучшая основа новых чудес, про то, чем пустота заполняется да вот про то, что равновесия нет. И ведь ведь всё правда, не поспорить, а всё же что-то в животе свербит. Или просто съел чего не то? Старый стал. Вот раньше, помнишь, цельного оленя с костями зажрёшь, бочкой запьёшь и только рыгать тянуло, а сейчас? Девки грят, диету надо. Печёнку акулью, осьминогов. Белки, дескать, там внутри - а откуда там белки? Уж рыжую шерсть я бы заметил. На рыжее всегда приметный был.
"Не помню".
Роб пожал плечами, что в воде вышло плохо.
Осины, тисы, березки, олени с костями, старые боги как основа для чудес. Что-то здесь было лишним. Первыми убежали олени, унося на спинах бочки и осьминогов. Вместе с рыжими белками. Потом увяли березки - дерево красивое, но скорее годное для названия девичьего танца. Тис вообще годился только для деревянных чаш и михаилитского имени. Оставалась осина. Считавшаяся проклятой, потому что на ней повесился Искариот. Символ предательства и наказания за него.
Вот по дорожке из осиновых дрожащих листьев и дошел Роб до Ватикана, где по молчаливому согласию духовных орденов, в тиши алхимических лабораторий собирался ихор древних богов.
Верховный однажды говорил об этом. Неохотно, тяжело роняя слова, что первыми пали греческие и римские боги, и без того растоптанные сандалиями Христа. Больше, подозревал Роб, он и сам ничего не знал, но крепко опасался этих безымянных исследователей. А памятуя, что добрая четверть орденских мальчишек в Англии были полукровками и квартеронами фэа, становилось понятно - почему.
Только выглядело так, будто ветку эту с корабля сбросили именно для того, чтобы бывший муж донес до мужа нынешнего знания, способные сподвигнуть последнего на спешку и ошибки.
- Заботливые у тебя девки, - с уважением вздохнул Роб, отгоняя мысль, что на ветке осины его и повесят. - Благодарствуй за весть, Тарра. Скажи, пропустишь ли через свои владения до Пенрхоса?

К удивлению своему, Роб не огорчился. Не будет ребенка - и ладно. Ни хорошо, ни плохо. Наверное, усталое, теплое благодушие невозможно было испортить ничем. Даже разговором по душам. Даже выходкой Дика Фицалана. Даже зудящей спиной и привкусом новой лихорадки на губах.
- Значит, придётся соврать, что стар и немощен, не могу дать здорового семени. Дело житейское. Рёбра жаль, до сих пор ноют. Но... Знаешь, конечно, мне приятнее видеть красивую женщину и думать о ней, как о жене. Однако же, если ты привяжешь себя к этой форме окончательно, станешь уязвима. И нет, это не противоречит моим словам! Разумеется, пастве тоже приятнее видеть красавицу, но это никак не влияет на тебя, в отличие от твоего собственного выбора! Черт побери, Бадб, ты всё это знаешь лучше меня! Если я чего-то боюсь в мире, так это смерти. Твоей и детей.
А вот как сказать своей неистовой о настоящей виновнице гибели дочерей Тарры, Роб не знал. Он мог говорить с ней о том, что божество живет в пастве, а потому уничтожать видимые проявления его бесполезно. Что боги, оставшиеся без поклонников, чахнут и дохнут, а потому надо как можно скорее отделяться от сестрицы Морриган, чтоб ее черти драли, пока это будет почти без боли, почти легко.
Мог покаяться, как рвался из башни, как звал, как закрывался рисунками на руках, точно щитом. Как собирал себя, прячась в коленях матери. И всё же...
Роб устало уселся на мокрый камень, на который неугомонное море набросало травы. Ему было холодно до дрожи, хотелось спать и нестерпимо горячую ванну. А лучше - хамам и в нем спать.
- Койнаре продался за власть. Ему не нужна была Ку. А купила его твоя старшая сестра.
И всё же - сказал.
- Морриган? Но она уговаривала... - Бадб уставилась на него широко раскрытыми глазами, размыто метнулась прочь, всплескивая крыльями, и тут же застыла над водой, не оборачиваясь, только опустила голову. И когда заговорила снова, голос её звучал глухо, пепельно. - Почему ты меня не убил?
- Если ты её собираешь убирать, не забудь поглотить. И мне холодно, - последнее вышло капризно, но Робу было наплевать, если кто-то сочтет это недостаточно мужественным. - Сложный вопрос, Викка. Сначала он... я был виноват. Бегал за пелену к девочке, детей прижил - и все без разрешения. Потом стало некогда. То свивальники мокрые, то зубы режутся, то отец по заднице ремнём. А когда вырос... Знаешь, я только сейчас осознаю то, что должен был понять раньше. Розали - люциферитка, и всегда была ею, наши с ней дети - залог моей лояльности, а ты... Уж не знаю, намеренно, или подспудно прозревая, но ты берегла меня всё это время. Да и за кого мне мстить? Детей я не растил, даже не видел толком. К тому же, откуда бы у беловолосого и рыжей могли взяться чернявый и русый сыновья? К слову, я хочу по праву отца, чтобы ты приняла Ранульфа в сонм илотов. Но это после. А сейчас... сейчас мне тем паче незачем тебя убивать. Слишком многое в тебя вложил, моя кошечка.
Остальное, кажется, лучше было домыслить. Роб устало вздохнул, оглядев странное одеяние Бадб, смутно припоминая, что видел нечто подобное у новгородских торговцев. Они называли это непроизносимым словом "сарафан".
Он и в самом деле никогда не хотел крови Бадб. Достаточной местью стала бы его смерть в резиденции, его меч в призрачном отряде. А теперь, устав от одиночества, Роб и вовсе наслаждался той полусвободой, что давал ему брак с неистовой. Можно было не возвращаться с тракта к жене, потому как жена оказывалась рядом в любое время и в любом месте. Но самое главное - он понимал свою необходимость, а это дорогого стоило.
- Примиримся, моя Бадб? Не обещаю, что перестану бесить или тискать девок. В конце концов, есть что-то в почетном звании шотландского кобелины. Но камень за душой держать больше не стану. И буду надеяться, что ты выбросишь свой.
- Надо подумать, где нужен новый скалистый остров, - проворчала Бадб, а затем неожиданно улыбнулась, протягивая руку. - Ладно. Пойдём уже в тепло... кобелина. Зря, что ли, твои об убежище позаботились? А я скучала, знаешь... о, вот ещё что. Мне кажется, что для украшения шатра у тебя многовато отметин на шкуре. Так что, не обессудь, уберу.
Роб хмыкнул, но повторять слова, сказанные перед поездкой в Клайдсайд, не стал. Если что-то изменится, то Бадб узнает об этом первой, а пока лучше хранить их в себе, приберегая тепло для очередного плена.
- Нет, мадам, я не кобелина. Я - суровый, непобедимый шотландский воин, рыцарь-михаилит, магистр, от взгляда которого криксы падают замертво, а филихи - ты же знаешь, кто такие филихи? - плачут, едва заслышав голос. И стоборы драпают со всех лап, только я появляюсь на горизонте. В основном, ко мне, конечно. Им, в общем-то, все равно кого жрать. Но!
Он вскочил на скользкий камень, шлепками босых ног отбивая на нем замысловатое, радостное па хайланда. Рёбра немедленно заныли, напоминая, что даже у лекаря трещины в них заживают пару-тройку дней.
- В тепло я пойду, только если ты скажешь, как снимается это платье!

11 fghtkz 1535 u. X`hhnt ult.

Слово "Лландиндо" звучало, как песня. Лла-нди-ндо. Так и кажется, что кто-то бьет дорогое венецианское стекло о каменный пол.
Почему Роба понесло в этот самый Лландиндо, он и сам не знал. Должно быть, оттого, что в Ковентри было рано, ищейковые образцы Армстронга требовали осмысления, Грейстоки - тоже, и очень настойчиво, а любимый дирк, подаренный де Круа, так и не нашелся. Увы, Эд нынче был не способен вспомнить, где и что пропил, а обшаривать все трактиры Роб всё равно не смог бы. Так почему бы и не Лландиндо, который звучал так красиво и мелодично?
Место не хуже прочих.
Тем паче, что кинжала не было, но зато в заплечных ножнах появился второй меч. Новый, дорогой толедской ковки, поблескивающий луковицей навершия, он предназначался людям, ибо первым, которого пришлось переименовать в Камнеруба, Роб убивать стеснялся.
Зато в твареборческом деле он был незаменим, да и негоже предавать старого друга ради новой железяки. Меч - как женщина, как дитя. Не отказался же Роб от Раймона ради Бадб, и от Бадб ради Раймона?
Но думать о сыне, жене и пуще того - свояченице, означало только портить настроение. Как сказал сам Раймон - "когда-то". Когда-то, после всех дел, после войны, которую он намеревался выиграть, как хорошую шахматную партию.
И пока полк для этого осваивал испанские аркебузы, московские фузеи и новые французские мушкеты, на которые - страшно подумать! - ушла добрая половина денег клана, пока учился бить из арбалетов и рубить польскими саблями на скаку, Роб намеревался провести небольшую рекогносцировку, поближе поглядев на Грейстоков. Возможно, даже при дворе. Но сперва - Армстронг, чтобы можно было рассчитывать на помощь Уилла Соммерса.
- Я слышал историю о женщине, mo leannan, которую съел великан-людоед и тут же отравился, такой ядовитый нрав у нее был. Всё ещё дуешься?
Перед тем, как отпустить его к Раймону, Бадб и в самом деле говорила. Немного, но ёмко, обиженно. И ушла к себе, не прощаясь, так и не вернувшись.
А ведь он не лгал, когда говорил своему мальчику, что привык! И не обманывал самого себя, когда думал, что скучает. Дьявольщина, Роб вообще редко лгал, предпочитая недоговаривать, как истинный воспитанник христианства!
Он похлопал Феникса, наклоняясь к сапогу за новой флягой. Ирландский виски подходил для таких размышлений, будто Ормунды гнали его из плодов Древа - продирал.
Человек с незапятнанной честью перед богами своими стоял прямо, и Роб дерзнул бы объявить религию, забирающую что-либо у своего последователя, чтобы заставить его казаться меньше перед божеством, неправильной. Христианство называло мир и человека не имеющими ценности, низкими и грязными, стремилось спасти во имя каких-то сверхземных и сверхчеловеческих целей, принижало мир-как-он-есть, ставя на его место иной, поднятый до вечного блага. Забывая о том, что Спаситель пришел лишь к евреям. Осмелившись зайти чуть дальше, получив на запястье брачный браслет богини, следовало подумать об этом раньше. В конце концов, война - благородное искусство, а Бадб не делает различий между полководцем и простым солдатом, важно лишь стремление - к долгу, к ответственности, к жизни. Важна лишь воля - к власти, в первую очередь - над собой. Без борьбы человек гибнет, уходит в забвение, вырождается, а война - суть борьба.
- На обиженных воду возят, знаешь?
Виски оказался крепче, чем Роб ожидал, он мягко стукнул в затылок, зашумел в ушах, заставляя достать из сумки мешочек с зернами кавы, купленный у голландского купца. Лучше пряная, ароматная бодрость, чем пьяные размышления.
- И вот всё какую-то гадость жевать надо, - заметили из-за спины. - А великана того я знала, как же. Только не отравился он. Женщина форелью в лужу весеннюю нырнула, а великан туда следом прыгнул, да и утоп.
Голос. Без ощущения присутствия. Роб довольно усмехнулся, передавая мешочек за спину. И зная, что неистовая его примет. Когда выбрасываешь задушные камни, остается только доверять, а зерна - не худший способ начать это делать.
- Это вкусно, если они хорошо прожарены. Попробуй, Викка. В оранжерее резиденции только два таких деревца, и магистрам приходится тащить эти зерна из алхимических лабораторий. Ворованное всегда вкуснее ведь. Правда, этот мешочек я купил. Потратил сто золотых, и теперь придется искать работу, чтобы не разорять казну Портенкросса. Скажи... Том жив?
- Жив, но очень, очень устал. А ты ожидал от него чего-то иного? - Жеребец всхрапнул, почувствовав новый груз, и спину обдало теплом. Почти сразу раздался хруст. - Горькие! Но какая картина! Убелённые сединами и мудростью магистры, стараясь не шуметь, пробираются в зал капитула и там, рассевшись за круглым столом, тайком жуют краденые зёрна!
- Ничего они не горькие, - обиделся за каву Роб, с облегчением вздыхая живой усталости Ясеня. Гораздо хуже, если бы сын уставал мёртвым. - А магистры, в основном, пьют и матерятся. Потому что от такой жизни прилично разговаривать не начнешь. Знаешь... я много сейчас отдал бы, чтобы проснуться с перепоя, мне двадцать семь, меня вчера избрали в капитул, а возле постели стоят мальчишки с помятой светильней и отсутствием раскаяния в глазах. Я бы все сделал, чтобы они получились... другими. Хоть и не могу представить доверчивого Раймона, или Джерри, не прячущегося за поспешливостью.
Бадб фыркнула и неожиданно ласково провела рукой по волосам.
- Однако, как обнаглела Морриган. Бить тебя по голове, да ещё так сильно! А какими ты хотел бы их воспитать?
"Морриган".
Роб недовольно дёрнул плечами, понимая, что снова начинает думать о разговоре с Раймоном. Аристотель в своей "Метафизике" говорил, что боги - это бессмертные люди с великой душой, а люди, как отпрыски благородных родов, могут иметь в себе нечто божественное и претендовать на божественность своего рода. Стоит только вспомнить богоравного Агамемнона, Диомеда, поражавшего копьём богов. В сути самого человека, утверждал грек, есть возможности предстать в виде "диогенес", происходящим от богов...
Скажи Робу кто-то когда-то, что он будет вынашивать планы убийства, опираясь на греческих философов, он только посмеялся бы хорошей шутке.
- Ох, mo leannan, мне пришлось бы уйти из ордена, забрать их в Портенкросс и растить детьми побережного лэрда. Но я не додумался тогда, а сейчас - уже поздно. Но, - он помедлил, перетаскивая неистовую вперед, что не получилось бы с обычной женщиной, но отлично вышло с гибкой, сильной воительницей. - Я не могу не думать о других детях. Ку, Киэн и Кетенн. Послушай, если уж мы отходим от прежних правил, если отказываемся от законов, то почему посмертие девочек мы доверяем воле той, которая их на это и обрекла? Разве это не моя обязанность - дать им покой? Как твой муж, глава семьи и их отчим я должен сделать это. И разве ты, Проводница, не сможешь открыть путь к ним? Мы с тобой знаем, что меч - лишь дорога.
- Конечно! - Оживилась Бадб, прижимаясь к нему. - Должен и обязан, и я-ж-проводница. Вот как полк втопчет этих тряпошников в землю холмов, сразу и открою дорогу в надолго и знать-бы-куда. Некоторые дороги порой ведут в три стороны, причём каждая - ещё в две. И всё это - одновременно, и кто их разберёт, что по тем дорогам шастает? Уж точно не я.
- Кажется, моё обаяние уже не работает, - пожаловался Роб Фениксу. - Или наоборот - слишком хорошо действует. Эвон как от юбки отпустить боится.

Голос смолк, зато плечу ощутимо потяжелело. Тощий взъерошенный филин смотрел скептически, ехидно подняв кустистую седую бровь. Две когтистые вороньи лапы, прорвав одежду, вцепились в звенья кольчуги, ещё в одной птица держала мешочек, а четвёртой доставала оттуда зёрна кофе и ловко кидала в клюв.
- Теперь лучше? Больше подходит магистру, который вот всё то выше?
- Ты поострожнее бы, о будущая мать моих детей, - задумчиво посоветовал Роб, аккуратно снимая химеру с плеча. - Я же испугаться могу. Ты когда-нибудь видела испуганного михаилита? Нет? И хвала богам. И кто, скажи на милость, будет штопать оверкот?
Птичка и впрямь получилась такой, что ею только ребятишек от икоты лечить. Тощего филина, похожего на всех магистров одновременно, не украшала даже щеголеватая ленточка на шее. Представив, что подумают о такой твари крестьяне в Лландиндо, Роб вздохнул, возвращая неистовую на плечо. На вилы его не поднимали давно.
А Лландиндо, меж тем, уже распахнул объятия холмов. Справа шумело море, облизывало берег, оставляя причудливые камни. Слева - высилась церковь с ало-черными витражами, должно быть, изображавшими адские муки. А между морем и церковью стояла деревушка, и Роб мог поклясться, что был уже здесь, но всё равно не помнил, кто тут староста и кого из подавальщиц можно тискать. Подъехав поближе, он разглядел и справные лодки, и мокрые сети подле них, и деревенских, собиравшихся в небольшую толпу, и даже возмущенно лающих собак. Которые быстро сообразили, кто едет, принявшись лаять радостно. Остальные - вызывали подозрение. Эти странные люди не ставили блюдечки с молоком у порога, не рисовали кресты на окнах, не носили рыбачьих оберегов, и тянуло от них меланхоличной, возвышенной грустью христианства. А может, в этом была виновата недавняя обедня. Но Роб все равно затруднялся назвать пастыря, способного так напитать стихии силой веры. Он даже на миг задумался, не вернулся ли Ясень, решив пойти по духовной стезе и начать карьеру Папы именно тут. Но задница настойчиво толкала к авантюрам, а Роб никогда не мог устоять против её нашептываний.
- Благослови вас Господь!
Улыбка предназначалась молодкам - женщины всегда что-то находили в Роберте Бойде, и даже в магистре Цирконе. Почтительный кивок - мужикам. Особенно тем, кто стоял с вилами.
- И вас, господин, - с некоторым сомнением проговорил лысеющий мужчина с окладистой бородой. Взгляд его неуклонно возвращался к Бадб. - А вот это у вас на плече, стало быть, чего за зверь такой?.. Сколько живу, сколько тут разные хаживали, а такого!..
- Uxorem vulgaris*. Крайне капризный вид химер. Полевые испытания. Дело божье. А что, отец, невесты... работа, то есть, в деревне есть?
Упоительное, почти позабытое состояние еще не вранья, уже не правды. Роб разулыбался еще пуще, поправляя неистовую на начавшем ныть плече. Филин тут же больно ущипнул за ухо.
- Работа... - крестьянин вздохнул и переложил вилы из руки в руку. - Может, есть, а может и нету, а может всё - испытание Божье... а дела гадостные творятся, оно точно. Но о таком не на улице говорить, господин. Хотя вот скажите, - он снова бросил взгляд на Бадб. - А гуся такого вот вы, михаилиты, могёте? Чтобы с четырьмя лапами, да на развод?
- К разводу эта химера относится крайне плохо. Прямо скажем, не одобряет его. А гуся мы, уважаемый, когда-нибудь смогём. Когда Господу это будет угодно. Правда, сейчас Он распорядился, чтобы, значит, Его воин в вашу деревню заехал. Послушать о гадостных делах, заедая их похлёбкой во славу Его.
От четырехлапых гусей Роб не отказался бы и сам. Он почти представил себе такое стадо, вальяжно шествующее от холмов к скотному двору Портенкросса, почти увидел эти лапы запеченными с каштанами...
Сообразив, что такие мечты на пустой живот могут довести до "Mo leannan, а не завести ли нас таких гусей", Роб вздохнул, спешиваясь. Говорить с высоты седла было уже почти невежливо.
- Воин - это правильно, - одобрил крестьянин, оглаживая бороду. - Это вовремя, хотя в последний раз покрупнее присылали-то, ну да Господу виднее. А так - пойдёмте, пойдёмте, господин. Я тут навроде как староста, а кличут Мелким Илем. Так что вот в трактире и...
Договорить ему не дали. Женщина лет сорока, в скромном платье, шагнула вперёд из кружка деревенских кумушек, присматриваясь.
- Циркон? Ты?..

Роб аккуратно разложил записку перед восседающей на столе неистовой, хотя она почти наверняка прочитала её вслед за мыслями, и глянул на Пегги. Знакомее и ближе она так и не стала, да и единственный вопрос, который хотелось задать, был: "Зачем зазвала?"
Но с женщиной, когда-то подарившей ленту, такие циничные разговоры не велись.
- Муж-то не будет против, что за столом какой-то михаилит сидит?
Пэгги взглянула на него удивлённо и прыснула.
- С каких пор тебя такое волнует?
Мысли у Бадб были далеки от целомудрия, приличного воспитанной жене. Или у Роба слишком разыгралось воображение. Потому что от короткого, вложенного прямо в голову:

"Надо же, как смена фамилии меняет человека. Хотя, быть может, дело в женитьбе... что ж, значит, магистров михаилитов нынче дарят невестам на свадьбу. Аккуратно упаковать, усыпать коробку самоцветами, повязать большой алый бант... хотя, бант можно и без коробки?"

ему представился этот самый бант. Без коробки. И даже не на макушке. А там, куда его повязывают жениху в обряде распускания узлов.
- С тех пор, как сам женился, - пряча за вздохом смешок, признался Роб. - К тому же, мне надо знать, куда героически отступать - в дверь или в окно. Лучше, конечно, в дверь. Чтобы не было, как в той байке, где счастливый муж прибежал с колыбелью и обнаружил, что трое их скоро будет не по той причине, по какой ему хотелось бы.
Балагурить получалось лениво и устало. Да и побасенка предназначалась скорее неистовой, чем Пегги. Но реноме дамского угодника терять не годилось - иногда приходилось рассчитывать только на женщин.
Всё ещё улыбаясь, хозяйка спокойно взяла его оверкот и уселась на край скамьи. В руках словно по-волшебству возникла игла с ниткой.
- Так набегался, что аж щёки запали и рубашка протёрлась. А от леди, видать, и вовсе не сбежал. Не то, что от меня.
Первым побуждением было вскочить. И отнять оверкот. Потому что Роб мог припомнить двадцать-двадцать пять шепотков, которые вот так, с улыбочкой, любовно, пришивались к одежде. Вторым - возмутиться, что никогда не был щекаст. И только с третьего недовольного вздоха Циркона он просиял улыбкой, разламывая пирог.
- Скорее добегался, pàisde**. Не знаешь, чего от меня староста хочет?
"Знаешь, - пришла задумчивая мысль, - иногда люди зашивают одежду просто чтобы зашить порванную одежду. Зато понятно, в кого такой вот Раймон, подозревающий дурное в любой случайной встрече..."
"Но ведь он прав, душа моя".
Раймон, к счастью, был далеко. Но будь он здесь, подозрительность Роба одобрил бы. После Лоррейн-то и Розали-Сэры. Пегги держала себя как все эти женщины, вместе взятые. Упрекала в побеге, будто он обещал когда-то больше, чем ночь. Создавала уют, который - это Роб был вынужден признать - у неё получался легко и непринужденно, в отличие от неистовой.
- Кто же не знает, - посерьезнев, ответила Пэгги. - Скажи, ты ведь слышал о большом черве Лландиндо?
- Кто же не слышал про червя, пожравшего друидов и не сумевшего утопиться в море? Только на него не хватит денег даже у короля.
Впрочем, это мог быть очередной проглот. Розовый слон, то бишь.
- Господь с тобой, - удивилась Пэгги, принимаясь за вторую прореху. - Кто же будет платить михаилитам за посланника Его? Он ведь спас тогда и девиц, и деревню, а теперь - снова вот... тело нашли, прямо как рассказывали, с водой солёной. А раз так - то небось снова язычники, снова культ, снова за старое принялись, верно? А тут и ты в деревню заехал, как ответ на молитвы наши.
- Стало быть, девки так и бегают к той отмели приключения на задницу искать? Или в другом месте нашли?
Выходило, что червем в этот раз стал он сам. Вот только в отличие от прожорливой твари, Роб был образован. Наверное, зря. Червь не утруждал себя мыслями на тему магов-водников, магов-лекарей, внешнего пищеварения морских и наземных обитателей, и ритуалов. Он просто жрал.
Правда, ритуал, для которого могла бы понадобиться соленая вода в девке, Роб придумать сходу не смог. Зато обязал себя озаботиться этим на досуге.
- Приключения, - Пэгги аккуратно завязала узел и принялась осматривать оставшиеся две дыры, примеряясь. - Было это время, когда ангелы Господни ходили по земле, как по небесам, смешиваясь с людьми. Особенно любили они места святые, и диво ли, что девицы искали встреч, надеясь понести от всевышнего через посланников его?
"Любопытно, сколько я тогда выпил?"

А оказался в церкви. Судьба взбрыкивала, не позволяя Робу посидеть среди людей, послушать слухи и поглазеть на подавальщиц. Хотел ущипнуть служанку за корму? Пожалуйста, разглядывай мертвячку.
- Стало быть, червь тогда волей Его язычников и пожрал, аж берег издырявил, а затем увёл Господь его в море, где и утоп он, - нервно бормотал староста, потирая руки. - А так оно конечно, странный облик Господь посланцу своему придал, гадостный, типун мне на язык. И получается, что не столько увёл, сколько погнал, да и, может, само то демон был, коего Иисус словом своим сначала велел друидов пожрать, а потом это, как свиней тех... только не в озеро, знамо дело.
Роб согласно кивал, с тайной надеждой приподнимая губы изрядно разбухшей и уже попахивающей девицы, чтобы тут же разочароваться, не углядев признаков упыря. Хотя, лично он непременно бы стал вурдалаком, храни его кто-то в часовне, где на витражах грешников пожирал червь, а службу вел немолодой мистик.
- Демон, как есть, любезный Иль.
На шее мертвячки, под линией волос, в свежем шраме был утоплен кусок ляпис-лазури. Сработанный, а потому неопасный и легко поддавшийся на ковыряние кинжалом. Его Роб выбрасывать не стал, завернул в платок - сгодится. Как сгодится и студень, нацеженный из тела девки в хрустальный флакончик с притертой крышкой. Дело становилось ясным, но совсем не михаилитским. Потому как с магом, зачаровавшим девушку такой грубой смесью земли и целебства, следовало работать констеблю. Михаилит не может быть борцом за правду. Или... может? Стоит чуть поменять угол зрения.
Роб наклонил голову, но лучше мертвячка выглядеть не стала, напротив, ярче стали трупные пятна на некогда красивом лице.
- На редкость бескорыстный демон. Тысяча пятьсот золотом, дорогой Иль, и три шиллинга. Ровно столько стоит ваша проблема, превратившая барышню в студень. Где вы её нашли, к слову?
Староста удивился. Настолько, что напомнил Робу хухлика, которого стукнули по затылку. И принялся торговаться, вызывая желание поинтересоваться, как много деревня была бы готова заплатить червю.
- Так где вы, всё же, нашли эту девицу? - вместо этого устало вопросил Роб, когда им удалось сойтись на семиста, что было сущим грабежом по мнению старосты и слишком малой платой для магистра, почти согласившегося убивать людей.
- Дерут как, прости Господи, с лондонских контрабандистов, а не скромных рыбаков да козопасов, - сокрушённо вздохнул староста. - Словно с серебра едим да на золоте спим... а нашли вот аккурат недалеко от заводи той, где парни за девками... э... - поймав взгляд священника, Иль осёкся и вздохнул ещё тяжелее. - Где, стало быть, благодать Господня исходит. К пещерам поближе, стало быть. К слову, сэр михаилит, а вот брат Рысь знакомцем вашим не будет ли?
- Кто же не знает Рыся? Но скидки по знакомству не будет, дорогой Иль. Напротив, аванс попрошу.
Путь, стало быть, лежал в пещеры. Роб недовольно дернул плечами, надеясь, что чёртов червь не выгрыз катакомбы сродни танелльским. В этот раз у него не было феечек, чтобы их там терять. Только жена в облике совы.

"Вот tolla-thone..."
Девки выглядели испуганными. Забитыми даже. Что было странно, ведь рядом с ними находился мужчина мечты. Статный, гибкий, в узком, коротком и пушистом оверкоте на голое тело. Такие просто обязаны стоять на утёсе в штанах из кожи, чтоб грива чернейших кудрей плескалась по ветру залива под полной луной, и предлагать руку вместе с сердцем дамочке, которая этот набор приняла бы со смесью восторга и скромности, после чего сей герой примется пластать свою застенчивую невесту по своим же мужественным грудям. У этого воплощения девичьих чаяний грива кудрей была перехвачена зеленым жгутом, а на шее висели кресты и побрякушки.
Впрочем, Роб разглядел, что сложен Аполлон был скорее танцором, чем бойцом. Да и ходил он по пещере петухом, за которым покорными курочками семенили девушки. Камней в их шеях Роб не видел, но готов был поклясться, что они есть. Равно, как и что их вживила куча тряпья, громко храпящая у входа в пещеру. Иначе почему остальные моряки обходили её стороной?
"Гроза, говоришь?"
Из пещеры море отзывалось неохотно. Оно слушало, слышало, но говорило лениво, вяло вздымая волны. А еще морю не нравился воздух, который слишком быстро и сильно давил на землю, собирая влагу в тучи. Туч Роб отсюда не видел, но близкая гроза ощущалась духотой и здесь.
За выходом мрачнело, отчего лампы, казалось, вспыхнули ярче. Моряки замедляли шаг, чаще утирали лбы рукавом, пока, наконец, капитан не всплеснул раздражённо руками, глядя на выход.
- Эй, Вэйно!
Храп не прекратился, хотя и стал глубже, раскатистее, и капитан упёр руки в бока.
- Уважаемый Вэйнамоинен, не соблаговолите ли оторваться от сна и обеспечить обещанное? Если разум, занятый тонкими сферами, забывает о таких низменных мелочах, то я напомню: хорошую погоду до самого Трюарметт. Взамен на еду, питьё, кровать и много, чёрт его дери, золота!
Груда шевельнулась, всхрапнула снова, и из мехов лениво выбрался смуглый старик ростом с феечку. Цокнул золотыми зубами, огляделся и вытащил откуда-то обтянутый кожей бубен. Стукнул и замер, прислушиваясь к гулкому эху, почти сливающемуся с духотой.
Вожак меж тем пируэтом развернулся на месте, повёл ладонью, и девицы послушно выстроились перед ним в два ряда. Последнюю пришлось подогнать хлопком по заду.
- Итак, девоньки, давайте корабельную, мою! Раз, два!..
- В Англии в дождливый мартов день проскакал по городу Елень...
Хор звучал... мёртво, словно даже без ударений - просто ровный бессмысленный шум, в котором тяжело было разбирать слова. Но капитана происходяшее явно радовало - на лице играла приятная улыбка, а рука довольно поглаживала большой амулет, напомин7авший лезвие небольшого топорика с вырезом по форме.
- Он летел над гулкой мостовой, с голым задом, к девке заводной...
"Трюарметт".
Мать его, Трюарметт!
Вотчина Раймона. Точнее, деревня, способная стать таковой, захоти этого мальчик. Наверное, Раймон не простил бы своего наставника, не попытайся тот вызнать хоть что-то? Наверное - но только если мужу Эммы не было наплевать на семью и грязные делишки родичей.
Роб показал жестом виверне, в которую воплотилась Бадб, что он поднимается наверх. Виверну почему-то хотелось обозвать мантихорой, но это скорее было данью старческой забывчивости, которую он изображал так долго, что сам поверил. Наверху, где утих даже ветер, предвкушая первый весенний ливень и чистый, напоенный грозой воздух после, думать стало проще.
До девок Робу не было никакого дела. Магистру Циркону - тоже. Есть хотели все, даже пираты-работорговцы. И хоть занятие это было грязным, но не михаилиту вершить правосудие. Не констебль, всё ж.
По крайней мере, совесть хотелось утешить именно так. А вот родня одного из воспитанников, связанная с этим самым грязным делом, уже касалась Тракта самым прямым образом.
- Вернись, морской Елень, по моему томленью,
Умчи меня, Елень, в свою страну Еленью!
Где что-то рвётся в небо,
Где страсть живёт и небыль,
Скачу я на тебе, морской Елень!

Море волновалось. И это не было выспренным описанием погоды, поскольку оно волновалось всегда. На то оно и море, в конце концов Роб тоже волновался, будто ему впервые было беседовать с людьми, угрожая им пытками. Не волновался только моряк, весьма неудачно обмочившийся в своём забытье прямиком на оверкот. Люди в обмороке вообще редко волнуются, даже если у них не работают ни ноги, ни руки, ни голос, а вечно шумящая стихия качает их на своих плечах.
- Эй, парень, ты как?
Роб легонько похлопал добычу неистовой по щекам, делясь малой толикой лекаря.
- Ох, Господи, что это меня...
Моряк с трудом разлепил глаза и уставился на Роба. Медленно оглядел лицо, оверкот, руку с кольцом, нахмурился.
- А вы кто?.. И как я тут?.. Ведь женщина была!
- Померещилась, должно быть, - вздохнул Роб, бережно приподнимая его голову над волнами. - Или русалки морок наводили. Глянь, погода-то какая, самая русалья. Ты с какого корабля, парень? Неужто с "Белладонны" скинули?
Что за посудина была "Белладонна" и имелась ли таковая в здешних водах, он не знал. Но начинать разговор с угроз и пыток не хотелось.
- Руса-алка... - с сомнением протянул тот и вздрогнул, глядя на волны. - Эх, а как хороша была!.. Только понадеялся, что вот оно, счастье привалило... спасибо, господин, что спугнули. Лучше уж до шлюхи потерплю, чем на дне морском, а то вона куда затащить успели. Только не с "Белладонны" я, она же ещё не вернулась. Поговаривают, в шторм сгинула, но будет воля Божья - ещё увидим. А я - с "Рейса" буду, у капитана Еленя Мирна. Пойдёмте, господин? Большой награды не обещаю, а ромом угостить у костерка - это всегда пожалуйста. Тем более и погода всё портится.
- Отходился ты, дружище. Эвон, только говорить и можешь. Тварь хвостатая все силы вытянула, видать. Магистры сказывали, что никто проклятье русалки не снимет, только невинная дева, проведшая ночь в постели. Да где ж её взять?
Второй раз за день Роб взвалил на плечо моряка, начиная уставать от бессмысленности своих действий. Однако же, потрепаться с командой "Рейса" у костра было предпочтительнее, чем топить этого бедолагу в море. Но и спешить выходить из воды не стоило.
- А это как же они?.. - Моряк сглотнул и прокашлялся. - Проклятье снимать должны?
- А что, девы на примете есть?
Цеховые тайны и стандартные михаилитские методики Роб не раскрывал вот так сходу. Даже если придумал их только что. Сначала - полезные сведения, потом - не менее полезные способы снять проклятье русалок. Шестифутовых, двухсотфунтовых белобрысых русалок, не дай Бадб такую встретить.
- А как же, - охотно ответила ноша. - При капитане-то целая дюжина, да только потому и при капитане, что девами остаться должны. Так что, господин, сами понимаете, не любая метода... Других дев искать придётся. К слову, господин, скажите, как звать-то вас? О ком молиться за спасение от тварей богомерзких?
- Ветром зови. Fuar a'Ghaoth, если по-скоттски. На кой капитану столько девок? Одна - и та сущее наказание, а этих дюжина, поди справься.
Бадб, наверное, это старое имя порадовало. Но с работорговцами не хотелось быть собой.
- Любит он их, - вздохнула ноша и поерзала, устраиваясь поудобнее. - Вот новая сбежала, так чуть не плакал, хучь она и случайно приблудилась. Ну да ничего, успокоился. Дюжина-то осталась, как и сговорено, стало быть, ни прибытка, ни убытка не случилось. А остатние - послушные все, хорошие. Никуда не денутся, пока до места не дойдём.
"Сговорено,значит,"
- Так он их для кого-то везет, что ли? Коль сговорено? Братья-госпитальеры сказывали, что на рынке в Кафе девственницы как горячие пирожки уходят.
Братья-госпитальеры на этих рынках были частыми гостями. С Родоса до Кафы - день пути. Правда, с михаилитами они говорили в основном о караульных кошках, которые охраняли знатных пленниц, но Роб решил, что пирату об этом знать не нужно.
- Да уж вестимо не для нас катает, - от этой мысли моряк аж хохотнул. - Да и для себя дорого вышло бы, сами рассудите, господин. Считать капитан умеет.
Роб рассудил. Потом еще раз подумал, и пришел к выводу, что топить такого ценного болтливого моряка не годится. Даже если после капитан тоже рассудит и прикажет убрать излишне любопытного михаилита.
- Стало быть, это капитанскую девку деревенские нашли, и этого своего червя теперь призвать готовы, - задумчивости в голосе позавидовал бы и Сенека, а кретинизму разговора - Харпер. - Куда тебя нести-то, дружище?
- А во-он туда, как из прибоя выйдете, так налево всё берите. Меж камней поплутать придётся, но оно того стоит - заводь-то хорошая, скрытная, - моряк неожиданно хохотнул. - Нашли, значит? Значит, какое-то время не сунутся, это хорошо. А червь - сказки это всё. Ужели Господь такое страхолюдие выбрал бы? - В голосе его, тем не менее, прозвучало лёгкое сомнение. - А если и так, то мы ведь не друиды какие, не язычники поганые. Господь-то уж разберётся. А что, господин Ветер, правда такие страхолюдия на суше бывают? В море-то всякое огромное водится, тут спору нет, но ведь на сушу-то не лезут. Мы как-то огроменную тварющу видели, аккурат с пещеры эти, так капитан сказывал, ежели и попробуют на берег вылезти, то тут же и подохнут от... от... не помню я. От слов страшных.
"От асфиксии, mo leannan. Всего-то удушье".
Роб вздохнул, оступаясь на камнях, будто шел этой дорогой впервые - не показывать же пирату, что знает, куда идти.
- Ты про жабдаров слыхал? Здоровенные змеюки, в четыре обхвата, а как на хвост поднимаются, так с осадную башню будут. И ядом плюют так, что иная сплетница обзавидуется. Помнится, неделю после такого отлеживался. А недавно довелось проглота зарубить. Слон слоном, только розовый и длинный, как корабль. Так что, я бы червя боялся. Он - тварь безмозглая, ему что друид, что моряк, что язычник, что праведник, лишь бы пожрать. А Господь разберется, конечно. Когда перед Престолом Его предстанешь.
- На всё воля Божья... - пробормотал моряк и поёжился, явно представляя себе и червя, и слона разом. - Ну да может не успеет. Сколько там те друиды девиц порешили, а у нас всего одна померла, да и то сама. Говорили ведь ей...
- Известно, бабы, - тоном султана, сбежавшего на тракт от гарема, согласился Роб. - Им что в лоб, что по лбу. А чего говорили-то ей?
Моряка пришлось переложить на другое плечо - с каждым шагом он становился все тяжелее. К тому же, на левом плече он сходил за щит, на случай, если его морские товарищи решат встретить Роба арбалетами.
- Так то и говорили, - удивился моряк. - Сбежишь, стало быть, худо будет. Капитан - он ведь добрый, аж на курице ей показал, чего будет-то. А всё одно не поверила. Дура дурой, истинно - баба. Так жила бы себе и жила, по бабьей своей доле. Дом, мужик... о, а вот тут, господин Ветер, круто сверните во-он у того камня, что веткой отмечен. Всего-то чуть подняться, а там и братья будут. Да их уже и слыхать вон.
Из-за скал и впрямь доносились шаги, отголоски усталой ругани и - совсем тихо - женский хор. Впрочем, тут же всё это потонуло в шуме ливня.
"Шаман-паскуда. Устрою я тебе хорошую погоду до Трюарметт".
Такую, что даже бубен порвется. Роб ухмыльнулся, небрежно отдаваясь содержимым накопителей воздуху высоко над грозой. Там стало холодно и начали собираться облака.
- Джентльмены, этот, кажется, ваш, - радостно поприветствовал он пиратов, собиравшихся вернуться в пещеру. Перед глазами на миг появился небольшой когг в бухточке выше, явно груженый. Бадб, всё же, оставалась лучшим напарником из всех известных. - Dia dhuit!