Роб, с трудом сохраняя безмятежное выражение на лице, пожал плечами. Разговор с поляками не заладился с самого начала. Быть может, если бы он смог смирить гонор, как подобает христианину, и... К счастью, христианин из Роба был херовый. К несчастью, не стоило привлекать к себе внимание - так. А уж оказываться в местной тюрьме за драку с наемниками не хотелось вовсе. Трусость - посылать вместо себя собаку, но проваливаться ниже уже было нельзя.
- Хм, - честно призадумался он, - а кто же вас тогда трахнул в задние ворота? Ах да, султан Сулейман! Знаешь, как поляк сломал ногу, юнец? Он упал с дерева, когда подметал листья, разумеешь? Впрочем, миледи, полагаю, вам здесь не место, и в самом деле. Это местечко теперь разве что сжечь. Поищем приюта у лорда Аффингтона, он, помнится, звал на ужин.
"Года четыре назад, угу... А слушать - надо, я хочу знать, где Армстронг создает своих солдат".
Из города теперь следовало уехать. Чтобы вернуться, но уже не собой. Счастье, что ряса францисканца всегда была в седельных сумках.
Роб уже намеревался толкнуть плечом дверь, покидая сие негостеприимное местечко, когда заговорил высокий, тощий с обвислыми усами мужик, сидящий подле юнца. По виду - ровесник Роба, разменявший половину века.
- Я заплачу за шкодник. А ты, племянник, продашь собак мне. Если колоть всех, кто кусает тебя за сапог, животных не напасёшься.
"Медведь тебе пусть шкодников ловит!"
- Возьму собаками за шкодника, - вздохнул Роб, легким поклоном благодаря мужчину, размышляя, где бы отловить импа посговорчивее - и понимая, что совершает очередную ошибку. Уезжать нужно было немедленно, не хватаясь за шансы, которые вполне могли обернуться ловушкой. Но... в конце концов, ему давно хотелось приличную псарню в Портенкроссе. - Как только найду место, достойное миледи супруги.
- Так ведь уже нашли, - добродушно ответил поляк и наклонился, чтобы почесать гончую за ухом. Говорил он медленно и раздумчиво, словно фраза была кровлей, которую требовалось прибить гвоздями слов - на века. - Али миледи зазорно с рыцарями и шляхтой сиживать? А порядки кавалерские нам знакомы, в том слово Яна из Ополе, герба Аксак. По рукам, стало быть, хотя собачек отдавать и жаль. Псарни они знаменитой...
"Отлично."
Роб просиял улыбкой, согласно кивнув. От ловли шкодника до исчезновения наговорившего лишнего михаилита - один шаг. От "Господа, даме необходимо отлучиться" - и того меньше. А вот дальше приходилось наступить на собственную гордость, потому как просить о помощи собственную жену было... горько?
"Жена добродетельная радует своего мужа и лета его исполнит миром; добрая жена – счастливая доля: она дается в удел боящимся Господа", - утешил он сам себя строками из Писания, улыбаясь еще шире.
- Жёнушка, - равнодушно проговорил Роб, - ступай, расседлай жеребца. Мы остаемся.
"Уходи к белой лошади и жди там. Надеюсь, тебе ничего не мешает?"
"Сейчас - ничего".

Окраина Кингстон-Лайл.

Широкое облачение надежно скрывало кольчугу, у пояса покачивались простые деревянные четки, а Роб, пряча забинтованные запястья в широких рукавах, проповедовал, привольно развалившись на мешках. Счастье, что неистовая не видела его сейчас, иначе немало позабавилась бы елейному голосу своего генерала. И прописным истинам, которые он излагал с таким апломбом, что на него косилась даже крестьянская лошадь.
- Истинно говорю вам, миряне, не берите с собою ни золота, ни серебра, ни меди в поясы свои, ни сумы на дорогу, ни двух одежд, ни обуви, ни посоха, ибо трудящийся достоин пропитания. Не ищите, что вам есть, или что пить, и не беспокойтесь, потому что всего этого ищут люди мира сего; ваш же Отец знает, что вы имеете нужду в том.
Говорят, что неверующие - лучшие проповедники. Именно потому, что говорят с жаром, какового не бывает у набожных. Роб знал, что боги есть - и это знание отдаляло его от веры, вымывало из него желание нести свет истины, тем паче, что истина у него была иная. Но устав францисканцев предписывал благочестие и просвещение.
- Господь Саваоф определил, и кто может отменить это? рука Его простерта, – и кто отвратит ее? - Благочестиво же вещал он. - Я же беден и нищ, но Господь печется о мне.
Особо хорошо было говорить о бедности и нищете, когда из-под рясы выглядывали добротные сапоги. Воистину, "не лицемерь пред устами других и будь внимателен к устам твоим." Но зато посох, вырезанный из рябины и любовно полируемый добрую половину дня, был почти страннеческим. А еще - хорошо сбалансированным и пригодным не только для того, чтобы опираться на него.
Рыбой пахло немилосердно, и другим счастьем было, что нынче Роб выглядел, как согбенный старик. На свой возраст и выглядел, в общем. Счастье же заключалось в этой самой рыбе, которой телега оказалась нагружена под завязку. В меру просоленной, речной, которую пришлось спрятать в рукав, отговорившись больными зубами.

- Сохрани нас Господь, - вздохнул Роб, крестясь, - по нынешним временам и приорства дружины нанимают, и монахам аки воинам приходится облачаться, только бы уберечься, неблагочиние не попустить. Хоть и всякий в воле Божией. А что, добрый человек, дружина велика ли? Безбоязненно там слуге Господню остановиться для молебна и тризны?
Досматривают они... Кого-то ждут? Уж не его ли, посланного шутом, который и сообщил о том, что дурак-магистр самолично решил прокатиться? К тому же, после Аффингтона и доносить не надо было.
- Да что вы, святой отец, - снова удивился возница. - Чай, последние времена не настали ещё, чтобы в Бромфилде святом, да с дружинами. Это лорды местные людей набрали. Говорят, тварей развелось в лесах, а михаилитов богопротивных - мало. Вот, для защиты, значит. Вона, даже дороги берегут.
Дорогу, действительно, берегли: у разложенного костерка сидели трое. Роб узнал одного из аффингтонских пьянчуг, а вот прочие два выглядели агличанами из англичан - соломенноволосые, пониже ростом, хмурые. Заметив телегу, старший из них поднялся и неторопливо вышел к дороге, поднимая руку. Поляк, вздохнув, отложил котелок и шагнул следом.
- Что в телеге? - голос старшего звучал устало, но уверенно, словно у него было право так говорить. И над воротом оверкота блестела кольчуга.
- Дык, рыба, - ответил крестьянин. - На продажу, как водится. А что такое, господин?
- Проверь, - старший кивнул поляку на телегу, поднял взгляд на Роба и вежливо кивнул. - А вы, святой отец?
- Paх vobiscum, сын мой, - кротость францисканцам предписывалось сочетать с величавостью. Чему и пришлось следовать. - Слышал, что здесь крепко покой берегут, и молиться не мешают. К обители примкнуть бы, отдохнуть от мирской суеты.
От суеты и впрямь не мешало бы отдохнуть. Затравить зайца, выпить темного монастырского вина, посидеть в тени сада, не думая ни о чём. Вот уж в самом деле, нет праведного ни одного.
- Суета... - проворчал мужчина в ответ и вздохнул, словно готовился к занудному, но нужному делу. - Впрочем, придётся чуть задержаться. Чтобы избежать бирмингемской заразы, приказано осматривать всех, а мне, чё... волей Господа, из всей стражи жребий на эту дорогу выпал. Иначе пропустить не могу. Из уважения к сану и с благословения настоятеля - хотя бы лицо и руки. Спину можно тронуть через ткань, чтобы, как сказано, не пропустить вредоносных образований.
Поляк, который выглядел вымотанным донельзя, меж тем занимался мешками: хотя запах и так не оставлял сомнений в содержимом, развязывал и снова завязывал он их методично, словно был каким-то немцем.
Роб сочувственно покивал, поддергивая облачение так, что стали видны рукава строгой монастырской рубахи - власяницы. Правильной, сплетенной из крапивы и льна. Колючей, как сволочь. Лицо он закрывать и не думал - слишком подозрительно, да и если неистовая меняла кому-то личину, можно было не бояться ни магов, ни провидцев, ни даже самой неистовой.
- Благослови тебя Господь, сын мой, - искренне, с уважением, вздохнул он, - в труде твоем ратном.
- Хм.

С телеги Роб соскочил, едва вдоль дороги потянулся густой лес. Облачение досталось одному из мешков с рыбой, власяница - жерди, которая заменяла телеге борт, и самонадеянно рассудив, что следящие метки на спине, которые поляк прихлопнул своей рукой, до пятнистой полковой куртки не дошли, Роб нырнул в чащобу, чтобы предаться любимому занятию - петлять, скрываться и вспоминать тонкую науку жизни в лесу. Ему требовалось осмотреться, убедить погоню, буде такая явится, что тут целая толпа по лесу засадничает, и, наконец, решить, куда податься.
- Что видишь, жёнушка?
- Свет мой, зеркальце! Скажи, да всю правду доложи: кто на свете всех суровей, молчаливей и мрачней?
На голос наложилось мерное жужжание прялки из-за спины, где в густой чащобе притаилась небольшая почти круглая прогалина, поросшая цветами. Бледная, утончившаяся Бадб подвела новую нить к концу веретена, ускоряя бег колеса, и ухмыльнулась. Словно в ответ сверху раздался вороний грай, и чёрная тень слетела вниз, ударив богиню в грудь - и растворилась, отчего тело пошло рябью.
- Бромфилд, Ладлоу, Ониберри, старый Вустер. В Бромфилд втекает больше жизни, чем утекает... хотя и не совсем. Но или паломники задерживаются там удивительно надолго, или часть уходит не своими ногами. И, несомненно, обогащают обители. Но звенят колокола, прославляя доброту монахов и гостеприимство - но только не дальше обителей, нет.
Две чем-то очень довольные Бадб рука об руку вышли из зарослей терновника и, всплеснув зелёными рукавами, по нити скользнули в пальцы пряхи. Одна успела напоследок соблазнительно улыбнуться Робу, вторая - послать воздушный поцелуй.
- Не дальше. Потому что над Вустером лучше не летать, под Вустером лучше не ходить, ну и ведь нанимает же лорд для чего-то дружинников? Явно не ради тварей, которых стало как-то не хватать так, что без них даже скучно. Кстати, михаилиты не ловят на заказ нежить?
Маленькая ярко-рыжая Бадб в нарядном платьице спрыгнула с ветки, показала язык и растворилась в юбках.

Бромфилд, к вечеру.

Дома у него больше не было. Портенкросс, верный и надежный, пал под натиском неистовой. В нём теперь жил шумный полк, уже обрюхативший добрую половину деревень, жили Леночка и Ларк, жили леночкины пираты, и даже Фэйрли пришлось отдать Фицалану, потому что "не может же илот побираться!" С этим приходилось смиряться, скрипнув зубами, но возвращаться в отцовский замок - уже не хотелось.
В резиденции становилось страшно. Сон к Робу там не шел, да и как можно было спать, ожидая шагов по коридорам, людей, готовых увести в темницы и забыть в них? А потому в орденском замке жить становилось невозможно.
Лишился он и домов-таверен на тракте. Его хотело слишком много людей, да и нелюдей тоже, чтобы безопасно ночевать под крышами трактиров. И то, что Роб был магистром, лордом и почти придворным, ничего не меняло. Культистам было наплевать, насколько сановна их жертва, на алтарь укладывались порой даже короли. А в деле с Армстронгом всё это скорее мешало. К тому же, человеку, привыкшему полагаться только на свои силы, на свой ум и своё умение передвигать фигурки на шахматной доске, казалось неправильным идти на поклон к сильным мира сего, просить о помощи жену-богиню. Роб вообще предпочел бы спокойную, тихую старость в окружении детей и внуков, а если таковыми не обзавелся до сих пор - многочисленных племянников. Он уже подумывал просить руки какой-нибудь вдовушки и уходить на покой, когда неистовая напомнила о себе и долге перед нею.
От бесприютности защемило сердце, и Роб привычно потер грудь ладонью. В мире, где он не мог никому доверять, мысль о том, что возвращаться теперь некуда, уязвляла сильнее, чем безразличие воспитанников. Дети растут, превосходят своих наставников - и это правильно. Вот только наставники обязаны стареть и уходить на покой, давая дорогу молодым.
- Мы все солдаты, мы любимцы короля,
Под нами стонет, прогибается земля...
Тихое насвистывание под нос не помогло, зато подсказало ветру, что незадолго перед началом ливня должен быть шквал, задирающий рясы монахам, рвущий стяги над Бромфилдом и бьющий в окольчуженную грудь польскому наемнику. Поляков здесь было немного, но Робу казалось, что с избытком. Он до сумерек кружил вокруг городка и монастыря, приглядываясь и принюхиваясь, не понимая, чего хочет увидеть и услышать. И лишь когда солнце закуталось в малиновую шубку, предвещая ночной заморозок, Роб решился. В конце концов, он шел сюда, чтобы посмотреть на труды настоятеля. Но являться незваным гостем было невежливо, хотя от лесной мышки никто вежливости и не ждал.
Роб поправил тяжелую ворону на плече, мимоходом погладив черно-рыжие перья, и глубоко вздохнул, вглядываясь глазами мыши сквозь пелену холодного, проливного дождя, скрадывающего шаги и размывающего дороги в почти непролазную грязь.

Роб вздохнул, подхватывая тонкую ниточку связи со второй мышью, вскарабкавшейся на подоконник к монаху. Тот уже не писал, лежал устало на столе, глядя на свечу, не замечая, что серая гостья уселась на край стола.
- Писк?
Зверятники - психи не хуже морочников, и слившийся с мышью Роб дёрнулся, уворачиваясь от полетевшей в него книги. Недовольно пискнув, он оглядел перекрестившегося монаха и поднялся на задние лапки. Притопнул левой, правой, привстал на носочки, отбивая ритм хайланда - танца шотландских горцев.
- Господи, помилуй меня, грешного, - прошептал монах, широко крестясь, и выпрямился, простирая руку. - Exorcizamus te, omnis immundus spiritus!..
"Ага, уже изгнался".
Покрутив лапкой там, где у мыши был висок, Роб благочестиво перекрестился и просеменил к чернильнице, обмакивая туда коготки.
"Pax vobiscum, отче".
Почерк у мыши был поганым. Прямо сказать, не взяли бы её в писцы.
Монах, хмурясь, вгляделся в надпись. Чтобы разобрать написанное ему понадобилось несколько секунд, но потом он взглянул на Роба уже иначе, хотя и мрачно.
- Кто вы?
"Диего де Ла Вего."
Вот этому заявлению Роб удивился и сам. С чего на ум пришло имя известного испанского бретера и соратника Кортеса, он не знал. Но личина была не из худших, а свое имя называть не годилось.
"Что это за твари, отче?"
Писать мышью было неудобно до жути. Да и ответ на вопрос Роб знал. Настоятель - enthomologus, как это водится у безумных ученых и настоятелей монастырей, мышей зря не ловил и почти наверняка создал этих милых тварей из насекомых и... кого-то еще. Скажем, из девственниц, для чего ему пришлось немало потрудиться. Ибо найти девственницу в старой доброй Англии становилось всё сложнее, Роб проверял.
Несомненно, сделал он это не сам, а с помощью Армстронга, которому на чем-то нужно было отточить свои ухватки. Тваренаемники сами по себе не получались, и методики их изготовления следовало отработать.
- Испанец?.. - Монах изумлённо покачал головой и устало потёр лицо. - Зачем бы... а. Понимаю. Шпион. Что ж, дон Диего, отправляйтесь обратно к своему начальству и наврите поубедительнее, что им это не нужно. Моей Англии не нужно тоже, но лучше уж пусть оно у нас, а не у вас.
"Чтобы врать, что это не нужно, нужно знать, что это. Отче."
Мышь мгновение подумала, прежде чем вывести следующую короткую строчку, а Роб прижался щекой к горячему вороньему боку.
"Вам нужна помощь? Во имя Господа."
Очевидно становилось, что паломников тут нет. Да и в ловушку ждали не магистра Циркона, а вообще любого, кто подойдет для дел Армстронга. Иначе не разгуливали бы по монастырю твари, способные схарчить упомянутого Циркона, не давая шанса их создателю натешиться и напоить месть кровью недруга. По всему выходило, что надо уходить отсюда. Хотя бы в Вустер.
- Писк... тьфу! Что посоветуешь, моя Бадб?

Мужчина в тёплой рясе, вошедший в келью, был сед, но ещё крепок, с пышущими здоровьем щеками и живыми умными глазами. Он уверенно прошёл сразу к столу и взял тетрадь, в которой монах делал записи, и поднёс к свече, чтобы лучше видеть.
- Всего пятеро... ну ничего, и этого хватит, во славу обители и Господа. Значит, новых близнецов нет?
Монах покачал головой, и пришелец вздохнул.
- Жаль, жаль. Нужно больше. Гораздо больше, но проявим смирение, терпение, и воздастся нам. К слову, кажется, в округе снова что-то завелось. Дети беспокоятся.
Детьми, кажется, этот новый монах называл тварей, а значит - был настоятелем. Роб мстительно прищурился, выплёвывая очередную ветку. Интересно, если вот по этой незримой связи передать мыши малую толику своих сил, то разорвется мышь или сердце монаха?..
- Да, беспокоятся... Я велел выпустить, пусть разомнутся...
Мышь сожрали детишки, но сделать больно настоятелю Роб успел. И порадовался этому, дожевывая черствый сухарь, которым пришлось помянуть грызуна, изгоняя его из себя. Страданиями таких вот приоров мир становился если не чище, то на самую чуть лучше, хоть в том, чтобы посадить рубец на сердце никакой чести и не было.

"И всё пошло по плану..."
Роб досадливо хмыкнул. Мысль о том, что ему нужно попасть под холм, он отогнал еще раньше. Как нелепую. Всё же, он ошибался, и в этот раз даже больше обычного, скатываясь к одной ошибке, способной стать последней.
- Наверное, когда здесь закончится.... то, что еще и не началось, я уйду на покой. Уступлю кресло Ясеню, а сам... в мире за пеленой всегда была хорошая охота.
"Отличная, - беззвучно согласилась Бадб. - Особенно, когда жёны на магистров. Ты до тёплой таверны с жалостью к себе подождать не мог? Место, знаешь, не лучшее. Тут возможно монахи возможно под монастырём возможно клепают возможно тварей. А холм - он вот буквально под ногами".
- Я всего лишь консорт, - хмуро напомнил Роб, недоверчиво косясь под ноги. - Я должен украшать собой твою опочивальню, улыбаться твоим почитателям и жрецам, тискать жриц и почитательниц. Красоваться на охотах, наконец. Что там еще консорты делают? Детей? Ну, когда-нибудь и с ними всё получится. Ладно. Наведи простенький морок, будто шрам и возраст всё еще на месте. И улетай. Я не хочу, чтобы ты видела меня в пыточных Армстронга.
"Для украшения шрамов многовато, и характер у тебя поганый на редкость, когда не с той лапы встаёшь - а про жриц и почитательниц мы ещё поговорим. Попозже, но с удовольствием. Но я, конечно, могла бы слетать в Ли-он-Си и поглядеть, как Ясень готовится к заседаниям вашего капитула, - задумчиво поразмыслила в его голове богиня. - Потому что грызут его там так, что и Филин обзавидуется. Или не обзавидуется. Отравят, наверное, этого Ясеня через неделю... В общем, могла бы слетать, сказала я, но не полечу. Во-первых потому, что крылья не казённые и, в отличие от почтовых голубей даже проса никто не насыпет. Во-вторых, я хочу эти пыточные в подарок, так что лучше бы тебе, муженёк, собраться уже и делать дело".
- Ну почему ты в подарок не хочешь новое платье... Что с Томом?

- Их надо было помыть в лимонном соке, моя госпожа. Ну где ты видела таких поляков?!
Роб скептически разглядывал Ронана и Джодока - счастливых и улыбчивых. Загорелых.
Туатский загар еще не сошел с них, и знаменосец с полусотником выглядели, как сарацины. Поляки, какими их запомнил Роб, были помельче, побледнее, позаносчивее, но объяснять всё это гэлам было некогда.
Сам он не без удовольствия нащупал на щеке шрам от яда жабдара. На деле, его не существовало, но приятно было, черт побери, вернуться к старому. Хотя бы ненадолго.
К тому же, пришлось переодеться. Заштопанный оверкот Циркона на тракте знали ничуть не меньше людей, чем самого Циркона. Но с этим преображением мрак, норовивший заполонить сердце, будто отступил в сторону, исподволь наблюдая за Робом и готовясь напрыгнуть обратно. Без него стало легче, проще и бесшабашнее.
- Улыбаемся и молчим.
Это Роб буркнул своим свитским, уже толкая створку монастырских ворот и надевая на лицо сурово-надменное выражение, кажется, напугав этим монаха в сторожке.
И тут Роб pris le courage, как говорили эти восторженно-романтичные французы. Он дёрнул плечами, расправляя их, избавляясь от привычной сутулости - и хмыкнул, чувствуя спиной смешки гэлов. Генерала они привыкли отличать по походке и осанке.
"Дурной характер, моя Бадб?..."
- Опояску поправить, - твердо скомандовал Роб, укоризненно глядя на монаха, испуганно стоящего среди подозрительно чистой привратницкой. - Почему облачение несвежее?
- Потому что вот... А что, сэр Армстронг?
"Сэру Армстронгу всегда было плевать на траву между булыжниками или облачения монахов, не допущенных к святому. А этот конкретный, хм, смотритель слишком ленив и небрежен, чтобы его хоть куда-то допускать, чему он очень рад... был. А теперь очень боится, что всё-таки допустят".
"Ищейки или гончие, моя Бадб?"
"Образцы."

- Лишние глаза, - небрежно пояснил Роб на недоуменное "Господин?.." поляка, провожая взглядом Ронана. - Пригодятся как доноры, но позже.
Ничего более не объясняя, он развернулся, быстро зашагав в западное крыло, к кабинету настоятеля, где расположился Армстронг.
Вот только дверь оказалась закрыта. Наверное, этого стоило ожидать, но Роб, кажется, слишком торопился, чтобы думать. За спешкой он едва успел понять, что стены, пол и косяк двери зачарованы, а под замочной скважиной есть странное, граненое углубление.
"Воздух и вода - наши лучшие друзья. Верно, mo leannan?"
"Да? - Удивилась Бадб. - А я уже думала: торопливость и бега. Ронана и Джодака отправила, хотя и на грани".
Семьдесят пять дюймов роста взяла на себя дождина. Благо, что Роб загодя обеспокоился дождем и воды теперь было много. Теплая, не слишком широкая, она давила на камни у порога не без помощи воздуха. Сто девяносто фунтов сделать непросто, и, кажется, Робу пора было худеть. Ключом и граненым кристаллом стал лёд. От напряжения Роба даже потряхивало, и когда дверь открылась, выбросив из порога острые иглы, он вздохнул почти облегченно. Иногда доводилось ошибаться не слишком.
Чистый кабинет, в котором не было ни пылинки. Стол и роскошный нож для бумаг с карбункулом в навершии. Шкаф. Мягкое кресло с подушками - быть того не могло, чтобы у ренегата спина болела также, как и у Роба до омоложения! Шкатулка с таким же граненым пазом, как и в двери. Никаких папок, записок, прописей экспериментов, но для них надо было обыскивать кабинет, а Роб, всё же, шпионом не был. Да и вором тоже.
Потому и не сообразил, что шкатулка - дублировала скважину в двери. Но и не огорчился, когда такой же ледяной кристалл в тяжелом по виду сундучке захлопнул перед носом дверь. Отчего-то было весело и наплевать. Даже на то, что Армстронг, возможно, уже здесь.
С этим же неуместным весельем он тянул из-за обшлага платок. Не зря в него пускали слёзы и сопли столько дамочек, не зря эта вода тела запечатывалась в ткани, не зря он бережно хранился, и счастье, что неистовая не выбросила его. Неспешно, аккуратно протирал Роб чужой влагой, пропитанной горем, радостью, болью камни стены у дверей. Неспешно же подбрасывал этот кокетливый, расшитый геральдическими лилиями лоскуток в воздух, подхватывая его легким ветерком и оставляя за ним шлейф чужого запаха. Платок сиротливо прикорнул в углу галереи, а Роб медленно припомнил, что в него однажды плакала шлюха из Латчингдона.
Кажется, Фортуна ему сегодня улыбалась. С монахами, возвращающимися с заутрени, он не встретился. Через стену - перемахнул, в лесок - скрылся.

День 1. Год, наверное, тот же. Место неведомо.

Это был не Кентерберри.
Роб задумчиво ощупал цепи на руках, потому как разглядеть их не получилось бы всё равно - темнота, хоть глаз выколи...
Следом, осенённый догадкой, он ощупал себя. Глаза, уши, зубы, нос, руки, ноги и всё прочее наличествовало, и это было хорошо, хоть и ничерта не видно. Одежда исчезла вместе со светом, забыв заблудившиеся штаны, под спиной была колючая солома, а стена, на которую опирался Роб, оказалась полукруглой.
Башня или колодец. И лучше бы башня, потому что...
Потому что не выходило позвать воздух. Сил не осталось, будто Роба бросили в тюрьму.
Зато тело, пока он валялся в блаженном забытье, справилось само, подлечив ушиб на затылке. И теперь в темноте появлялось одно очевидное преимущество - Роб не видел, как кружится перед глазами камера, а значит - камера не кружилась.
"Вот tolla-thone..."
Для разнообразия, это адресовалось ему самому. Потому как иначе, чем засранцем, он себя назвать не мог. А еще Раймона в торопливости упрекал!..
Роб досадливо подёргал цепь, на что та немедленно ответила удлинением. И следующие несколько минут развлекался тем, что вытягивал звенья из стены, аккуратно перехватывая их и наматывая на локоть. Получилось пять локтей, а стало быть, камера составляла собой примерно шесть ярдов.
"Жить можно."
Более ничего не оставалось - только жить. Чувствовать горечь своих ошибок. Надеяться, что Бадб жива и не сунется спасать, ведь потерять еще и её стало бы адским наказанием. Пытаться бежать. Рваться, метаться, биться...
Жить.
Второй раз Роб очнулся на холодном, каменном полу. К горлу подкатывала тошнота, а голова кружилась, несмотря на темноту. Или благодаря ей. На ощупь найдя солому, он рухнул в неё ничком, охватывая затылок ладонями.
В сущности, для него ничего не поменялось. Как жил один, так и погибал сейчас в одиночестве. Вот только прежде были солнце и ветер, дорога, дом. Теперь всё это предлагалось заменить на каменный мешок, в котором даже не кормили.
Неужели Армстронгу Роб был так нужен, что ренегат запер его в темнице, не убив сразу, не отдав для экспериментов?
"Нет. Он не мог догнать, я ушел чисто. Значит..."
Только одно существо в мире могло запретить жёнушке вертеть мир. Милая сестрица Морриган, главой семьи которой Роб был, ибо за честь незамужних своячениц отвечает муж сестры. И, право, лучше бы это оказался Армстронг!

Говорят, Ральф Фламбард развлекался тем, что считал свечи, зажигающиеся в капелле Тауэра, которую видел из окна. У Роба окна не было, свечей - тоже, да и капеллу ему вряд ли бы показали. Но зато были цепи, вздумавшие притянуть его стене. Едва успев развернуться, чтобы не собирать лицом солому, Роб снова оперся спиной о холодные камни. Ничего другого ему не оставалось, своенравные оковы развели руки в сторону, намертво закрепив их над головой.
"Оковы..."
Татуировки - символ собственности Бадб, пора было именовать иначе. Роб поёрзал на соломе, вздыхая, когда стена расступилась, впуская свежий запах зелёных яблок, а за ним - феечку с лампой и подносом еды в руках.
Точнее, всё это он рассмотрел позже, когда глаза привыкли к свету. А сначала - успел устало удивиться и аромату Авалона, и рогатой тени.
Фэа была бы миловидной, но её портили витые рога, чрезмерно пухлые губы и обильные украшения. Впрочем, приносящей вкусно пахнущую еду голодный Роб мог простить даже косые глаза.
- М-м, м-м-м-ммммм!.. Здравствуйте, генерал! М-м...
Напевая что-то, феечка поставила на серый блеклый камень миску с густой похлёбкой, положила рядом краюху свежего хлеба. Подвинула её чуть в сторону, полюбовалась, добавила вынутое из-за пазухи огромное яблоко и довольно кивнула. Дополнила картину веточка розмарина на краю миски.
- Здравствуйте, прелестная леди.
От одного вида яблока стало кисло и прохладно во рту, и Роб почувствовал на языке крупитчатую, рассыпчатую мякоть. Есть хотелось почти нестерпимо, и если бы не цепи, то он бы уже...
"Нет. Я не зверь".
- Благодарю за заботу, леди.
- Благодарить нужно повелительницу тростниковых свирелей, - феечка погрозила ему пальцем. - И изобретательницу. Великую мать, могущественную госпожу жизни и смерти... ой, вспомнила! Надо же культуру...
За пазухой прятались не только яблоки и высокая грудь, но и длинная тонкая свирель. Высокая трель отдалась по камню жутчайшим эхом, но фею, казалось, это не смущает - она только набрала в грудь побольше воздуха.
Роб с благосклонной улыбкой принца в изгнании слушал набившую оскомину безделицу о зеленых рукавах, которую играли сейчас все. Теперь он отчетливо понимал, для чего прозорливец де Круа советовал рекомендоваться ко двору. Именно для того, чтобы научиться выслушивать, не поведя бровью, очередную рогатую фрейлину, приносящую еду. Уши резало эхом, феечка старалась играть, а Роб - думал. Под стоны и визг флейты думалось замечательно, почему-то о гарпиях и Кромвеле. И о том, что очередное донесение так и осталось ненаписанным. Хорошо, если жёнушка сообразит написать и отправить, а если её уже нет?..

День 2 или 3. Или 4. Или всё еще 1.

Брачный браслет с руки не снимался - и это была первая хорошая новость за всё это время. Бадб - жива, а значит, появилась причина сбежать отсюда. Возможно, с обещанной в подарок пыточной. Или хотя бы с клещами из неё. Возвращаться к жене с пустыми руками не хотелось категорически.
Плохой новостью по-прежнему оставались цепи. Они не рвались, хотя Роб тянул их так, что трещали мышцы. Оковы не жали, но камень стены долбить отказывались.
Краткие, но такие долгие несколько минут, Роб раздумывал, не намотать ли цепи на себя, чтобы рвануть их, когда они в следующий раз начнут подтягивать, но так и не рискнул. Стоило представить, как долго и мучительно он будет заращивать рёбра, валяясь на колючей соломе, и затея показалась не такой уж заманчивой.
Когда Роб утомился, наупражнявшись с цепью, и уже раздумывал, не вздремнуть ли снова, проклятые узы, что связывали его с камерой покрепче брачных, тихо зазвенели, подтягивая к осточертевшей стене. Отыграть получилось лишь пару секунд - цепи тянули, как мельничное колесо. И вскоре Роб застыл у стены с поднятыми вверх руками, готовясь слушать очередную песенку и думать о том, как будет выторговывать кровь сыновей у культистов в Ковентри.
- М-м, м-м-м-ммммм!.. Здравствуйте, генерал! Меня зовут Титилил'та, к услугам Великой Королевы. М-м...
Напевая всё то же, феечка поставила на серый блеклый камень миску с мясом и овощами, положила рядом краюху свежего хлеба. Пристроила кувшинчик с вином, от которого шёл знакомый яблочный дух, и добавила вынутое из-за пазухи огромное яблоко. На краю миски красовалась веточка тимьяна.
- Здравствуйте, Птичка. Благодарю вас. Мне очень нравится ваше ожерелье. Что сегодня сыграете на флейте?
К феечке Роб в этот раз пригляделся внимательнее, подмечая и цветы, обвивающие массивные рога, и светлые волосы, и необычное ожерелье из белых и желтых кристаллов, оттеняющих перевернутый черный полумесяц. Ему было любопытно, в самом ли деле у девицы мозга, как у червяка, или же ей велели? А быть может, эта Титилил'та настолько умна, что притворяется глупой?
- Сегодня?.. - феечка растерянно хлопнула глазами, а потом улыбнулась так ярко, что в башне словно посветлело, и запустила руку за пазуху. - Ой, генерал, а как вы догадались, что я каждый день играю? Каждый-каждый, только обычно никто не слушает почему-то, а тут такой повод! Вот только что Великая Королева, Повелительница тростниковых свирелей - изобретательница! - приказывает: покорми, значит, генерала, а потом сыграй ему, чтобы просвещался куль-тур-но, как хороший илот. А играть я буду Рукава, потому что ничего другого не умею. Поверите, ноты никак в голове не держатся, словно выпадают, как волосы, только волосы у меня не выпадают, хорошие, густые, правда? Но если бы выпадали, то были бы как ноты.
Барда из него не воспитала даже Бадб. Как ни билась, как ни объясняла, что воину приличествует стихосложение и музыка, он предпочитал сечу. Потом, получив семью и имя, взрослея и умнея - шахматы. Лютню в руки не брал с тех пор, как сдал экзамен наставнику по музыке, а рифмовал только для куплетов похабных песенок. С чего Морриган втемяшилось, что ему нужно просвещаться, Роб не знал, но подозревал, что это очередная пытка.

Ковентри... Семивратный город вспыхнул перед глазами так ярко, что Роб на мгновение зажмурился, вглядываясь в залитые весенним светом улочки. С высоты облака он глядел на паутину старого города, спускался, чтобы послушать звон колоколов собора, погулять в маленьком садике приорства, съесть особые, которые готовили только в Ковентри, тонкие колбаски. Длиной полуметра, они были свёрнуты в кольца и скреплены ароматными, вишневыми щепками. Леди Годива, проскакавшая обнаженной через город, чтобы снизить налоги, была здесь на каждом гобелене, каждой картине...
Роб тряхнул головой, отгоняя видение бесстыдно распростертой на ложе нагой Бадб, и прикусил губу до крови. Феечка не должна была подумать, что её музыка нравится - так.
Ковентри. Здесь веровали в Христа так яро, что становилось странно, как тот еще не спустился поглядеть, кто тут возносит ему столько молитв. Роб даже помнил как та сама мясницкая гильдия, глава которой хранил кровь сыновей, выходила в шествия, подставляя свои плечи под тяжелые дарохранительницы и мощи. К вящему сожалению, самого главу он не знал, зато тот почти наверняка знал Циркона. Собственная физиономия начинала тяготить, хоть Роб не променял бы её на любую другую. К тому же, культистские тайники можно было обшаривать бесконечно, так и не найдя ничего. А значит, люциферитам нужно сделать предложение, от которого они не смогут отказаться. Чего могут хотеть прислужники дьявола? Денег? Но у Роба их не было, да и дьявол хорошо платил своим рабам. Жертву? Но лучшей жертвой был он сам. Как назло, у него не имелось даже демона-должника, как у Раймона. Зато где-то там обреталась Джеки, которой ковентрийский ковен не доверял, но которая туда была вхожа.
"Ах, Джеки, я женился бы на вас, не будь женат. Правда, получив своё, тут же бросил бы."
Звучало это почти как план, но доверять культистке?.. Увольте.
И Бадб приревнует.
К несчастью, Птичка перестала душить свирель, и Роб сжал кулаки, напрягая запястья. Мысли, так хорошо льющиеся под корявую мелодию, поспешили спрятаться в сундук Циркона.
- Вы потрясающе талантливы, Птичка. Мне показалось, будто в песне я услышал шум моря и дождь. Скажите, снаружи... идёт сейчас дождь?
За ливень, холодный, больно хлещущий плечи, за зеленый лес, пахнущий этим ливнем, Роб отдал бы сейчас душу. Тоска по свободе становилась нестерпимой, а надежда сбежать гасла, не в силах справиться с тьмой узилища. Вот сейчас феечка возьмет лампу, пожелает приятного аппетита - и уйдет, оставив в одиночестве.
- Тут же камень вокруг, а я через него видеть не умею, - удивлённо ответила Птичка, пряча флейту между грудей, а потом утешающе добавила: - Но снаружи совершенно точно так, как угодно Великой Королеве. Если она захочет, то конечно будет дождь. Приятного аппетита, генерал! О, и оставьте, пожалуйста, миску и кувшинчик в центре комнаты, когда поедите.