Брентвуд, Эссекс. Поздний вечер.

Толковая, а может быть, и не очень таверна попалась только к ночи, в том самом Брентвуде, о котором говорил михаилит. Сравнивать ее с таверной Гарри или даже "Грифоном" было нельзя. Скудно обставленный общий зал с тремя столами и лавками вокруг них. Посуда с щербинами и пресная пища. Но зато - теплая комната с мягкой кроватью и горячая вода в кувшине для умывания. А еще там подавали запеченные яблоки с медом и корицей, при одном взгляде на которые рот наполнялся вязкой слюной. Седой, дородный трактирщик, одетый в яркую тунику, улыбался приветливо, но в ценах не уступал. А миловидная служанка с весьма пышными формами и вовсе сморщила носик, подавая на стол снедь: хлеб, запеченную рыбу, пшеничную кашу и пареную репу. Эль, приправленный изрядной долей рома и те самые яблоки.
Таверна, если и не была лучшей в плане условий, была по крайней мере сравнительно дешевой, что имело большее значение, учитывая опустевший кошелёк торговца. Было приятно отдохнуть в тепле, нормально поесть, почувствовать себя в относительно безопасности. Еда была простой, но тёплой и вполне съедобной. Гарольд хотел было заказать ванну, но в таверне её не оказалось. Доев, торговец совсем расслабился и с трудом заставил себя встать и подойти к стойке, котору протирал трактирщик, как ни странно, чистой тряпкой.
- У вас в городке найдётся толковый скупщик? - Надо было побыстрее продать книгу, и обзавестись наличностью. Крест торговец решил придержать до следующего раза, всё-таки он был почти краденым.
Трактирщик отложил тряпку и оперся руками на стойку, без интереса глянув на него.
- Смотря что продать хотите, господин мой. Ежели что из ценного или старого - то прямо напротив лавка старого Хью. Дверь, сталбыть, в дверь с таверной. Ежели чего иного - так то на рынок, вестимо.
- Понятно, спасибо. Ещё хотел поинтересоваться, но перед этим, не найдётся ли у вас немного эля? - Стоило немного поднять трактирщику настроение, тогда можно было рассчитывать на полноценную историю. Гарольд хотел узнать кто правит в землях куда он попал, и стоит ли ему опасаться того придурковатого правителя, который отравил источник в несчастной деревне.
- Эль у нас всегда найдется, - перед Гарольдом грохнула кружка, а сам трактирщик скучающе вернулся к своему занятию - протиранию стойки.
Мужчины явно не хотел становиться разговорчивей. Гарольд отхлебнул эля.
- Как зовут местного герцога?
- У нас граф, - удивился трактирщик. - Эссекс - графство, а Роберт Деверё, сталбыть, граф.
- Давно он? - Торговец слабо представлял к какому графству относилась деревня, в любом случае правитель в Эссексе был другой, а значит и поводов опасаться было меньше.
- Дык, - еще больше удивился трактирщик, - и отец его тут графом был, и дед, и прадед...
- Спасибо, - торговец допил эль. - Сколько с меня?
- Два с половиной шиллинга, - тряпка сделала еще один виток по стойке, - и один.

Заплатив, торговец, наконец, добрался до своей комнаты, и заперся. Хоть нормально помыться и не получилось, Гарольд смог хотя бы умыться тёплой водой. Надо было скорее двигаться к морю, путешествие уже казалось ему бесконечным, а о церквушке ещё даже и речи не шло. Торговец снял штаны, сел на кровать. Бельё - хоть и бесхитростное, но тёплое, показалось ему вполне чистым. Капли ещё тёплой воды скатывались с наскоро вытертых волос, падали на кровать, на дырявые штаны, слегка щекотали спину. Торговец ногой, чтобы не вставать, подтащил к себе сумку, вытащил от туда стрелку самодельного компаса и чёрную нитку. Аккуратно выбив иглу из пробки, он смочил нитку слюной и с третьего раза продел её через ушко, сделал узелок. Мысли плавно текли в голове, ничего не мешало расслабиться. Надо было поскорее выйти к морю, из Брентвуда стоило направиться в Базилдон, и через него - в Касл-Паинт. Гарольд начал не спеша штопать дыры. Ни брови, ни волосы так и не начали отрастать. После продажи книги надо было постричься - длинные волосы с прорехой от ожога смотрелись смешно. Закончив, торговец отложил штаны, вбил иголку в кусок пробки и положил всё в сумку. Он глубоко зевнул, улёгся на кровать. В памяти всплыли: образ его самого, требующий дать клятву, бесконечное белое поле и одинокая телега, из днища которой капает, что-то чёрное. Торговец провалился в сон.

Маленький, уютный домик Бетси-Мотылечка, лукаво и фривольно подмигивающий красными ставеньками, располагался аккурат за эшафотом, рядом с домом палача, о чем красноречиво свидетельствовал топор, нарисованный прямо на его двери. В окне же местной барышни для утех виднелись кружевные занавесочки и пышно цвела герань. А у зеленой двери стояла каменная скамейка, украшенная вычурной резьбой. Торговец уселся на скамейку. Очень уж не хотелось беспокоить северянина прямо в доме женщины, может быть в постели. Он решил подождать, надеясь, что Вальтер вскоре сам появится. К тёмному камню эшафота, прямо на уровне его лица, примёрзли ледышки, в свете утреннего солнца они слегка отдавали розовым. Торговец ещё не успел замёрзнуть, и прохлада была скорее приятной. Он достал книгу и начал переворачивать страницу за страницей, внимательно рассматривая каждую.
Старые, пожелтевшие страницы действительно было интересно разглядывать. Безвестный переписчик обладал немалым талантом, и его никто не торопил. Тщательно были прописаны красным заглавные буквы, не менее аккуратно - выписаны картинки с изображениями святых и апостолов. За прошедшие десятилетия, если не века, чернила подвыцвели, но это почти не мешало. Препятствовало приобщению к спасению другое: написана книга оказалась на вариации провансальского языка, имевшего хождение в основном на юге Франции, поэтому прочитать её было крайне непросто, но картинки и размер строк не оставляли сомнений в содержимом. Как и говорил крестьянин, перед Гарольдом открывалась старая - и, вероятно, действительно ценная - Библия.
Из захватывающего и несомненно богоугодного занятия его вывел скрип двери. Бетси-Мотылечек оказалась невысокой, но наделённой пышными достоинствами женщиной со светлыми волосами и красивыми серыми глазами. И к Гарольду она обратилась приветливо, хотя и поглядывала порой нахмуренно на стайку из троих детишек, которые, раскрыв рты, следили за тем, как торговец листает страницы.
- День добрый, господин. А то я смотрю в окно, смотрю, а вы всё читаете и читаете. Так, может, зашли бы? С дороги ведь знаемо, чего нормальным мужчинам хочется.
Торговец отвлёкся от чтения только через секунду. Он мгновение всматривался в глаза женщины, заметив краем глаза детей, виновато улыбнулся.
- Извините за неудобства. Я хотел поговорить с мои товарищем, который у вас остановился. - Гарольд может быть бы и зашел, но позже, после продажи книги. - Но он, видимо, ушел.
Он с трудом отвёл взгляд слегка в сторону.
Дружелюбия на лице Бетси сразу убавилось, и она упёрла руки в бока.
- И вы, значит, из этих? Надо было сразу мне подумать. Сидят тут, вместо того, чтобы постучать. А ведь вдове заработок лишний никак не помешал бы!
- А я и не против принести вам заработок. - Улыбка из извиняющейся перетекла в игривую. - Но сначала дела. В конце концов, сначала мне самому надо заработать, и только потом я смогу помочь средствами несчастной вдове. Так что, вы не в курсе, где Вальтер?
Гарольду в последнее время слишком много прилетало и слишком мало перепадало. Пока женщина ему нравилась.
Вместо ответа Мотылёк с намёком протянула раскрытую ладонь.
- Через час, вы будете свободы? - Торговец захлопнул книгу.
- Час... - Бетси опустила глаза, о чём-то задумавшись, и кивнула. - Буду, господин, а то как же. Всенепременно буду.
- Вот и замечательно. - Торговец поднялся. Надо было побыстрее заканчивать с книгами - благотворительность требовала скорейшего и активнейшего участия Гарольда. О Вальтере женщина явно не хотела говорить, но тот, скорее всего, пошел в таверну.

Тюрьма Брентвуда.

Камера, в которую втолкнули Гарольда, разительно отличалась от той, что ему выделили в Бермондси. Холодная и сырая, с низкой лежанкой, покрытой отсыревшим матрасом, набитым соломой и сырым же шерстяным одеялом. Со зловонной дырой в полу и глиняным кувшином с водой, покрытым сухой коркой хлеба. Вода была рыжей, отдавала болотом и предназначалась, по - видимому, и для питья, и для умывания. На лежанке валялась забытая кем-то Библия в потрепанной обложке, раскрытая посередине. "Да оставит нечестивый путь свой и беззаконник – помыслы свои, и да обратится к Господу, и Он помилует его, и к Богу нашему, ибо Он многомилостив." Эти стихи были обведены чем-то бурым, по виду похожим на засохшую кровь. За оконной решеткой глухо каркнул ворон, послышался плеск крыльев и наступила тишина.
Гарольд несколько секунд смотрел на книгу, потом зевнул, не слишком глубоко, чтобы не вдыхать зловония. Он улёгся на лежанку, положил руки за голову, ногу на ногу. Магия в темнице не работала, так что оставалось разве что выспаться. Видит бог, скоро он начнет разбираться в тюрьмах. Торговец медленно погрузился в сон.
Проснулся Гарольд уже вечером. Голова гудела, во рту чувствовался неприятный привкус. Он сел на лежак, спустив ноги на холодный пол. Всё шло плохо, уже в который раз. Он устал, он очень устал. Глупо, очень глупо было сюда попасть, но сейчас речь шла не о причинах - ошибки находят, чтобы больше их не допускать. Торговец вздохнул. Сейчас он действительно не видел выхода, никакого. Можно было надеяться, можно было попытаться сбежать, потребовать защиты, но всё было зря, всё было фарсом. Ещё раз забыться во сне вряд ли бы получилось, и он подошел и отхлебнул из кувшина, не столько от жажды, сколько от незнания, что делать. Пыточную Гарольд терпеть не собирался, было куда проще накинуться на охранников и позволить себя заколоть. Так было быстрее. Торговец вернулся на лежак. Было пусто, очень пусто: никакой борьбы, никакой цели, никакой мечты. Он посмотрел на потолок. Только он и сырая камера. Казалось, сейчас его руки, затем ноги, лицо, живот растают как воск, и растекутся по матрасу, закапают на пол. Камера чудилась выбитой в самом центре огромной массы горы, и он был в центре, единственным медленно остывающим пятном. Неожиданно воображение ласточкой шмыгнуло под дверь, пролетело по тесным коридорам, метнулось к открытому окну и взмыло в ночное небо. Запарило над дымящимися трубами городка, белыми полями, лесами, речушками, обогнуло маленькое облако. Только безграничное звёздное небо сверху и холодная земля снизу. Подул северо-западный ветер. Бумажную ласточку понесло к морю. Гарольд опять встал с матраса, отлил в дыру. Торговец поправил пояс, встал напротив двери.
Постучать, скачать. Что сказать-то? Торговец несколько минут думал. Будь у него сокамерник, можно бы было на него накинуться, а так. Окажись он на месте стражника - вряд ли даже подошел бы к двери. В любом случае, его не сразу поведут в пыточную, сначала допрос, может разрешат взять защиту. Времени и коридоров, чтобы накинуться на кого-то хватало. Он опять сел. Сейчас бы весну. Гарольд всегда любил весну - сочную зелёную траву вдоль просёлочной дороги, первые цветки на деревьях, тёплый послеобеденный ветерок.
- Хм. - И ведь ничего и не осталось. Ни семьи, ни детей, ни дома, ни дела, ни работы, ни любви, ни друзей, ни врагов. Даже к родителям он не зашел. Они стали ему такими чужими за эти годы. Даже жалеть не было о чём, разве, что о росе, на той самой весенней траве. Он закрыл глаза руками. - Вроде и терять нечего, а умирать всё равно страшно. - Свой собственный голос казался чужим, слегка хриплым. - Страшно.
Торговец улыбнулся. Взгляд привлекли очертания книги - в камере было темно. За весь день он даже не подумал о Боге и спасении души. Да и сейчас не хотелось об этом думать. Почему-то Гарольд не боялся кары. Надежды у него не было. Безразличие новой волной нахлынуло на торговца приковав его к матрасу. Он не считал себя слабым человеком, но в последнее время неприятности наваливались одна за другой, не давая передохнуть. Какие-то, как сейчас, из-за него, но большая часть от торговца никак не зависела, будь то: змей, брукса, оккультисты. Как Гарольд ни пытался, выхода он найти не мог.
- Ай, к чёрту всё это. Как будет - так будет. - Он опять лёг спать.

Вели Гарольда недолго, за вывернутую руку, но зато - в пыточную. Впрочем, палача в ней еще не было, зато за столом обнаружился священник средних лет, с красивым, добрым лицом и ухоженными руками. Он поднял голову от бумаг, которые читал с увлечением, и приветливо улыбнулся Гарольду.
- Доброй ночи, сын мой, присаживайтесь.
Стражник, провожавший Гарольда, с силой нажал на плечо, усаживая на неудобный стул, в сидении которого торчал гвоздь.
Гарольд подчинился стражнику - уселся.
- Доброй отец, спасибо за еду. Священник выглядел так, как будто не представляет опасности, но Гарольд чувствовал, какую власть над его жизнью имеет этот человек.
Пыток Гарольд почему-то не боялся, видимо, по-настоящему страшно ему станет уже в процессе. Торговец сидел сгорбившись.
- Меня обвиняют в ереси. Перед тем как отвечу, могу я попросить защиты? - Торговец старался аккуратно подбирать слова, шаг за шагом, слово за словом.
- Разумеется, сын мой, но защитник у вас будет лишь на суде, - с сожалением и отчетливо читаемой на лице скорбью развел руками священник. - Ибо - не обвинитель я, не дознаватель. Лишь квалификатор, отец Бернар. У вас есть свой юрист или же управа предложит?
Понятное дело, своего юриста в Англии у него не было. Но просто согласиться на предложенного управой было глупо - местные поставят местных и на месте решат. Кого он знал из законников? Местный констебль - вряд ли. Тот гад, что отобрал у него лошадь - тоже. Был ещё Клайвелл. Не то, чтобы очень подходящий, зато не арестовавший Гарольда раньше, зная об атаме. Хоть какая-то причастность. Да и в целом, констебль внушал уважение, было бы хорошо иметь его союзником.
- Могу я попросить в качестве защитника констебля Клайвелла?
- Мы его оповестим, сын мой, - кивнул Бернар, помечая что-то на листе бумаги, - а теперь скажите мне, сын мой, вот вас обвиняют в том, что вы еретик, что вы веруете и учите несогласно с верованием и учением святой церкви... А на деле?
- Я.. верующий человек, святой отец. И верую, и учу я в соответствии с учением главы английской Церкви. -Теперь торговец будет клясться в вечной и безумной любви к Англии и, конечно, к её монарху.
- Быть может, - мягко и даже ласково проговорил отец Бернар, заглядывая в глаза Гарольду, - в английской Церкви есть несколько отдельных лиц, принадлежащих к вашей секте. Ведь когда я проповедую, я говорю многое, что у нас общее с вами, например, что есть бог, и вы веруете в часть того, что я проповедую; но в то же время вы можете быть еретиком, отказываясь верить в другие вещи, которым следует веровать.
- Я верю в то, во что верит глава Английской церкви, да хранит Господь Его величество. - Каким бы хорошим законником не был Клайвелл, чего Гарольд не знал, у него было бы мало шансов, признайся он в ереси или в государственной измене на первом же допросе.
- Эти хитрости я знаю, - усмехнулся Бернар, поглаживая пером бумагу, - вы думаете, что каждый должен веровать в то, во что веруют члены вашей секты. Но мы теряем время в подобных разговорах. Скажите прямо: веруете ли вы в бога-отца, бога-сына и бога-духа святого?
- Верую. - Его, наверняка, пытались подловить, но пауза была бы лишь слегка менее губительна, чем ошибка.
- Веруете ли вы в Иисуса Христа, родившегося от пресвятой девы Марии, страдавшего, воскресшего и воcшедшего на небеса?
Отец Бернар истово, искренне вздохнул, возведя очи горе.
- Верую в Иисуса Христа, родившегося от девственницы Марии, страдавшего, воскресшего и вошедшего на небеса. - Говорил он гораздо спокойней, чем отец, но достаточно уверенно. Тут была неточность, пресвятой деву Марию, вроде бы, уже не считали, но Гарольд был недостаточно осведомлён. Спасало то, что первым делом по приезду в Бермондси, она пошел в храм.
Торговец промёрз и сейчас прилагал усилия, чтобы не задрожать. Из-за того, что у него забрали одежду, Гарольд чувствовал себя очень отрешённо от мира за пределами пыточной. Весь мир сейчас свёлся к этой комнате, всё течение времени встало, остановленное холодными каменными стенами и лично священником и его властью.
- Замечательно, - искренне обрадовался отец Бернар и взглянул на одного из стражников, замерших у двери, - сын мой, будьте любезны принести нам вина с пряностями и сласти.
Дождавшись, пока страж выйдет, священник наклонился к столу и доверительно сообщил Гарольду:
- Зябко тут. Да и ехать пришлось по стуже, из-за вас вызвали. Ох, грехи наши тяжкие...
Вернулся стражник, как ни странно, споро и с подносом, на котором были две глиняные кружки, бутылка и бумажный кулек с аппетитными, золотистыми, пахнущими корицей и маслом жареными пирожками. Одну кружку он поставил перед Гарольдом, другую - перед отцом Бернаром и разлил вино.
- Угощайтесь, сын мой, - радушно предложил священник, подавая пример, блаженно щурясь на свечу после доброго глотка, - а вот, к примеру, веруете ли вы, что за обедней, совершаемой священнослужителями, хлеб и вино божественной силой превращаются в тело и кровь Иисуса Христа?
- Я верую во все, во что приказывает верить глава английской церкви и священнослужители его. - Гарольду казалось, он скоро начнёт биться головой о стол, повторяя: "Да здравствует король и его церковь, да здравствует король и его церковь, да здравствует король и его церковь!"
- Но, быть может, сын мой, - священник подтолкнул к Гарольду кулек с пирожками и сложил руки на столе, - вы всего лишь считаете в этом учении хорошим для себя то, что в нем согласно с учением ваших ученых? Ну, хорошо, скажите, верите ли вы, что на престоле в алтаре находится тело господа нашего Иисуса Христа?
Торговец протянул руку, с лёгким недоверием взял пирожок, он не знал ответа. Чёрт возьми, создавалось впечатление, что сами священники ещё не определились и любой ответ будет неверным.

Гарольд приподнял голову, изобразил лёгкое удивление.
- От того, что я украл, святой отец.
Инхинн, видимо, была местным магом и должна была проверить его слова. Близилось самое опасное, максимум через пару реплик - священник должен был достать атам. Гарольду опять показалось, что он напрасно тратит время и шансов нет, но деваться ему всё равно было некуда.
Торговец посмотрел священнику в глаза.
- Его я тоже... украл? У оккультистов из Билберри. Атам валялся в храме, среди дюжины трупов, я и решил, что вещь дорогая, а им уже ни к чему. Сам я и не подумал бы его использовать, святой отец. - Залепетал торговец.
- Странные вещи вы воруете, сын мой, очень странные, - задумчиво произнес священник, - но, впрочем, вор не может наследовать царства Божия. Что ж...
Он побарабанил пальцами по столу и поманил стражника.
- Сын мой, отведите господина Брайнса в его узилище. Он, должно быть, устал и хочет спать.
- Спасибо святой отец, доброй ночи. - Было не ясно, нормально ли всё прошло, в любом случае, на полный провал похоже не было.

Камера, ожидаемо, не изменилась. Охапка соломы, сырой пол и сквозящее окно, что, впрочем, было и неплохо - ветерок развеивал миазмы от дыры в полу. Свечи не было и в камере, темнота укутывала мягким и уютным одеялом.

Вот так очень жёстко Библия говорит о воровстве у Бога. Люди забыли, что всё на этой земле, в том числе и мы, принадлежит Господу. Он же не требует всего, но лишь определённую часть, чтобы напомнить нам о спасительной “зависимости” человека от Бога. Но человек готов приносить свои жертвы Богу только в минуты крайней нужды. Когда же наступает затишье, достаток – он расслабляется и начинает оправдываться: “Я тяжело работал”, “Я имею далеко идущие планы”, “Я успешен и независим”. Порой в своей гордости мы заходим так далеко, что чувствуем полную независимость распоряжаться средствами, которые у нас есть, забывая, Кто настоящий Владелец имущества. Ведь нам на короткое время дали в управление все эти средства. Можно ли быть неблагодарным Всевышнему всегда находя средства на свои слабости и забывая нужды Бога на этой Земле? Никакие иконы в церкви или дома не помогут, если ты имеешь в себе гордость. Даже осенив себя крёстным знамением – ты останешься вором.
Желание чувствовать независимость от Бога и его заповедей – признак гордости и главный грех Сатаны.
Но воруют у Бога не только деньги. Есть кража пострашнее. У Бога крадут людей! И сегодня этот грех особенно процветает. Как это делают? Любые действия, знания и привычки, которые отвращают человека от Бога – это воровство. Ведь мы не свои. За нас умирал Сын Божий:
“…со страхом проводите время странствования вашего, зная, что не тленным серебром или золотом искуплены вы от суетной жизни, преданной вам от отцов, но драгоценною Кровию Христа, как непорочного и чистого Агнца…”. (1Пет.1:17-19)
Очень часто мы сами не против быть “украденными”. Мы позволяем людям, обстоятельствам и традициям отвратить нас от Бога. Таким образом, чувствуя меньше ответственности перед Ним. Нам нравится эта страна иллюзий. Страна самооправдания! Страна самообмана! Страна, где не принято поднимать глаза вверх, чтобы вдруг не увидеть “настоящего бога” – правителя этой страны. Но ответственность, согласно Библии, обязательно наступит.
Надо хорошо подумать, не на опасном ли я пути? Что я слушаю, на что смотрю… во что и кому верю? Ничто не должно разделять меня с моим Господом. С живым Господом. С тем Который говорит ко мне. Который не успокаивает меня, но показывает насколько я грешен. Который предлагает мне Своё оправдание и Свой покой. Который отвечает на мои молитвы Веры. Который открывается мне в Своём Слове – Библии.
Возможно, сегодня настало то время, когда пришла пора встрепенуться от спячки. Сбросить оковы убаюкивающего обмана. И как можно скорее покинуть страну иллюзий и мнимого покоя, хозяин которой вор от начала – Сатана и Диавол. Восьмой заповедью Господь Бог запрещает кражу, то есть присвоение каким бы то ни было образом того, что принадлежит другим.
Запрещая все виды отнятия собственности у ближнего, эта заповедь повелевает нам быть бескорыстными, щедрыми, честными, трудолюбивыми, милосердными и правдивыми. Чтобы не грешить против этой заповеди, необходимо любить другого, как самого себя, и не делать другим того, чего сам себе не желаешь.
Самая же высшая добродетель, внушаемая восьмой заповедью, - это совершенное нестяжание, отречение от всякой собственности и даже желания ее. Но к этой добродетели Господь обязывает не всех , а только тех, которые желают достигнуть высшего нравственного совершенства: «если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах» (Мф. 19, 21). Грехи же против против восьмой заповеди таковы: «Не будь грабителем» (Притч. 22, 22). У всякой вещи на земле есть свой владелец, и насильственное отнятие вещи у ее хозяина является грабежом (например, когда у человека вырывают сумку из рук и убегают). Когда же это насилие бывает с оружием в руках и с угрозами в адрес ограбляемого, тогда грабеж перерастает в разбой, то есть в еще более страшное и мерзкое преступление. Тем преступнее грабеж, чем публичнее он совершается (ибо это означает, что преступник не боится и совершенно не стыдится людей). Грехом является также неоказание помощи ближнему во время грабительского нападения на него. Например, услышав крик «грабят», спрятаться в сторону или закрыть окна своей квартиры - большая вина, потому что таким действием мы допускаем свершиться грабежу беспрепятственно. Здесь и трусость и равнодушие к горю ближнего, а главное, крайний эгоизм, который показывает наше гибельное духовное состояние. Если мы физически не может помешать грабежу, то должны или немедленно вызвать стражу, или криком призвать окружающих на помощь, морально и психологически поддержать жертву разбойного нападения. «Воры... - Царства Божия не наследуют» (1 Кор. 6,10). Если же отказано им в Царстве Небесном, то значит уготованы им ад и вечная мука. Казалось бы, как перед такой угрозой не остановиться вору! Между тем страсть легкой наживы и плотских развлечений становится сильнее страха наказания, предреченного Господом.
Часто подстрекает к повторению краж невоздержанная, разгульная жизнь, увлечение пьянством . Так как существенным признаком кражи в противоположность грабежу является ее тайность, совершение преступного действия при отсутствии хозяина вещей и отсюда неприменение насилия и угроз, то многим ворам нравится их греховная деятельность в силу той хитрости и умения, с которой они совершают ее. Иной раз вор не успевает воспользоваться украденной вещью, потому что бывает задержан на месте преступления или вскоре после него. Но нравственная вина воровства все равно остается на нем. Вина эта в том, что вор безжалостно отнимает у других то, что они приобретали в течение многих лет, большей частью тяжелым и упорным трудом. Часто вся семья обворованного остается без куска хлеба и голодает; другие вынуждены предпринимать излишние траты, чтобы защититься от воровства. Вор - это самый злой враг собственности и благосостояния ближних, каковы бы ни были мотивы воровства, они не извинительны и не оправдают его на Страшном Суде. Если человек хочет покаяться и оставить воровство, то он должен вернуть (если это возможно) людям похищенное, понести церковную епитимию, (Василий Великий пр.61) и впредь трудиться и зарабатывать на хлеб насущный своими руками (Еф. 4, 28). Личный труд научит его ценить и чужие труды. Зная по опыту, чего стоят деньги или вещи, бывший вор поймет, что ощущает обкраденный человек, и не будет впредь касаться чужой собственности. Кто принимает на сохранение или покупает краденное, тот в определенной мере соучаствует в грехе воровства. И действительно, если бы не было принимающих и покупающих краденые вещи, то большинство воров было бы вынуждено оставить свой промысл, потому что наличные деньги украсть удается нечасто, а вещи, если их нельзя сбыть, становятся ненужными. Таким образом, сокрыватели и покупатели краденного, не совершая лично кражи и даже прямо не содействуя воровству, в то же время поддерживают этот вид преступности.

К ночи за Гарольдом пришли. Все тот же Роджер, прозвенев ключами траурный марш, за шиворот отволок торговца в пыточную и швырнул на пол.
Пыточная, в которой намедни допрашивали Гарольда, выглядела также - и будто вновь. Ярко полыхали факелы в начищенных до блеска настенных бронзовых держалах, и их свет отражался от кресла допросов, унизанного шипами так густо, что невольно вспоминалась спина ежа. Правда, еж этот должен был быть металлическим и с ремнями, но все же, сравнение казалось верным. На покрытом белым полотном столе в порядке были разложены блестящие, а оттого особо жуткие и хищные, инструменты: иглы, тиски и молотки, пилы с причудливыми лезвиями, ножницы и ножи. Браслеты и кольца. Тиски, воротники и странные двусторонние вилки. Трубки и меха. Черным деревом тепло и уютно отражал огонь жаровни деревянный стул, больше похожий на трон, но с двумя отверстиями в спинке, и сидение, похожее на козлы для распиливания дров, утыканное иглами, смотрелось рядом с ним зловеще. Короткий кол на треноге, стоящий под арочным порталом, через кольца в потолке которого были пропущены цепи и веревки, явно недавно мыли и скоблили дочиста, до светлого дерева. Дыба, расположенная недалеко от продолговатой ямы в полу, прикрытой решеткой, под которой тлели уголья, была очень чистой тоже. Холодным огнем горели все ее шестеренки и колесики, манила она в смертельные объятия своих оков и казалась почти ложем любви. А еще там были странные прессы и давильни, бочки с водой. И был отец Бернар, сидевший все в том же кресле за столом. И констебль Хайтауэр. И палач с двумя помощниками, возившимися у ямы-жаровни.
Гарольд захлестнула злоба. Эти сукины дети решили, что они вправе его пытать. Вправе ломать ему кости и драть кожу. Этого надо было ожидать, и он ожидал. Но как же он сейчас ненавидел этих людей, он бы проломал им черепа, вспорол животы, вырезал бы их семьи, выбил им зубы. Гады сейчас будут строить из себя благодетелей. Оба в поте лица работают во благо задницы его величества. Торговец постарался изобразить с трудом скрываемый страх.
Палаческие подмастерья, почти одинаковые, крепкие и коротко стриженые парни, ставили над ямой длинную металлическую решётку на коротких ножках. Палач - смотрел. Помощники кряхтели, ворочая тяжёлое блестящее ложе, а палач просто смотрел. Госпожа Анастасия Инхинн в своё время натаскалась тяжестей вволю, и теперь, как обычно, наблюдала за помощниками без тени сочувствия, но внимательно. Решётку обязательно следовало разместить точно над центром ямы, иначе края её могли помешать направить жар углей в нужную точку. При этом жаровня, вероятно, сегодня была не нужна, просто госпожа Инхинн ценила порядок, а, значит, помощники ценили его тоже. Потом скажут спасибо. И за порядок, и за потраченные силы. Она поддёрнула чуть выше завёрнутые рукава тёмно-синей шелковой рубашки, поправила глубокий вырез, наслаждаясь прохладой ткани на плечах и груди. Коснулась небольшого крестика на бархотке и с удовольствием прислушалась к пульсации магии. Спасибо Господу и отцу Бернару за маленькие привилегии её положения. Огранёные каплями ониксы, свисавшие на цепочках рядом с крестом, гудели согласно. Да. Сегодня определённо хорошая ночь. Госпожа Анастасия Инхинн, с отличием закончившая Alma Mater Rudolphina Vindobonensis, любила свою работу. И на подследственного оглянулась, качнув вплетёнными в тонкую косичку у виска странными радужными перьями, не сразу. Только когда решётка, провизжав напоследок по каменному полу, заняла положенное место. Порядок был важен. Гарольд Брайнс - нет.
- Доброго вечера, сын мой, - приветливо и радушно поздоровался отец Бернар, точно принимал не в пыточной, а в гостиной, - позвольте представить вам госпожу Анастасию Инхинн, лучшую в ремесле. Прежде чем мы продолжим вчерашний разговор, внимательно послушайте, что она вам скажет.
Торговец промолчал, взглянул на женщину: большие серые глаза, чуть скуластое лицо, вполне симпатичная. Как же всё было плохо, стоило ещё в коридоре кинуться на стражника, сейчас бы его просто заломали.
- Господин Гарольд Брайнс, - голос у Анастасии был глубоким, грудным, с лёгкой хрипотцой. Очень подходящим для ремесла. - Божьей милостью отец Бернар внимательно изучил материалы вашего дела и нашёл, что путаетесь вы в ответах своих, и при этом доказательства вины достаточны и неопровержимы. Поэтому желает он выслушать правду из ваших уст, с тем, чтобы не слышали более судьи лжи вашей. Поэтому решено этого дня, в этом часу подвергнуть вас пытке. Смирите гордыню, господин Брайнс, и отрекитесь от бесов, что толкают вас на ложь. Покайтесь в грехах и преступлениях ваших, будьте благоразумны в словах и мыслях своих, - говорила она, вопреки увещевательным словам, спокойно, почти равнодушно. - И обретёте прощение и жизнь вечную. Вы меня понимаете?
Отец Бернар, слушавший ее с плохо скрываемыми гордостью и восхищением, согласно кивнул, доставая тщательно заточенное перо. Сколько госпожа Инхинн помнила, писал он всегда сам, несмотря на полагающихся квалификатору клерков. Писал четко и разборчиво, почти каллиграфически, не взирая на скорость допросов и не упуская ни одного слова.
- Понял.

- Разумеется, совершенно особый инструмент - это руки палача. Но они не нуждаются ни в представлении, ни в описаниях.
Она наклонилась над Гарольдом, провела ладонями подмышками - и торговца пронзила резкая, яркая боль от ожога, который по мере неторопливого движения рук сменялся прохладой. Но - не сразу. Закончив с волосами там, Анастасия отодвинулась, и Гарольд почувствовал, как прохладные, и одновременно горячие ладони легли на пах. Обняли мошонку.
Торговец застонал. Видимо сам мир решил оставить его без единого волоска. Главное было не обращать внимания на нежные и одновременно безумно жгучие женские руки, которые плавно переходили к паху. Одежду с него сняли, и такими темпами палачу не понадобилось бы особой магии, чтобы понять, о чём торговец думает. Очередной порыв боли выбил из головы и эти мысли, нарастали обида и страх.
Покончив с процедурой, Анастасия ещё раз оглядела подследственного, кивнула сама себе и отошла, чтобы быстро записать что-то на листке бумаги. Помощник без слов передал письмо Бернару, а сама госпожа Инхинн снова встала над Гарольдом и одним плавным движением стянула с плеч рубашку, оставшись полуобнажённой. Ни один из подмастерьев на неё даже не взглянул, хотя смотреть было, на что. Смотреть можно было на небольшую, но красивой формы грудь с розовыми сосками, ярко выделявшимися на чистой белоснежной коже. На плоский рельефный живот, на рельефные мышцы - не такие мощные, как у стриженых парней, но красиво выпуклые, и говорившие о немалой силе тоже. Можно было смотреть, даже пялиться но - не смотрели. И тем более не пялились. Зато протянутую за спину рубашку забрали и аккуратно сложили на скамье поодаль от инструментов. Анастасия потянулась, с удовольствием, как кошка, а отец Бернар, дотошный квалификатор, гордость ведомства Кранмера, выполняющий свою работу точно и чисто, утомленно вздохнул и поинтересовался добродушно и мягко, отчасти даже с сожалением:
- Сын мой, давайте, все же, проясним с вами следующий вопрос: откуда у вас книга богомерзких еретиков катаров?
Торговец ещё несколько секунд тяжело и хрипло дышал. Боль медленно улеглась, уходя вглубь тела, превращаясь в страх. Гарольд удивился, такого от женщины он совсем не ожидал. В отличие от помощников, в удовольствии созерцать отказывать себе он не собирался - всё равно его пытали. Гарольд медленно провёл взглядом по изгибу талии, к подмышкам, шее, носику. Только через секунду торговец вздрогнул, отвлёкся от чудесных изгибов и ответил.
- Она была у мужчины в деревне. - От безумной жажды и натуги голос был ломаным, с хрипцой.
- Сын мой, - отец Бернар покачал головой укоризненно и в голосе его слышалась скорбь. Но Анастасии, прочитав записку, он кивнул резко и даже злобно, - между "она была у кого-то" и "оказалась у меня" есть как минимум одно действие, говорящее об акте перехода книги из рук в руки тем или иным способом. Давайте еще раз: откуда у вас катарское Писание?
И, стоило священнику договорить, как Анастасия потянула за рычаг дыбы, остановившись только спустя три щелчка равнодушного механизма, который растянул Гарольда ещё больше. Не сильно. Но уже - с намёком на боль в суставах. Обещанием. Лёгким похрустыванием.
Торговец всхрипнул. "Как он получил книгу?" Точно не заработал - с хозяином он не договаривался, сам очистил источник, сам начал что-то требовать. Не дай мужчина ему книгу, он бы его ещё и убил. "Я - то знаю, что убил бы". Он присвоил его имущесто, и если бы хозяин не достал книгу сам, торговец бы зарезал и его и его жену. Да, Гарольд бы убил обоих, если бы пришлось.
- Да я вообще хотел убить обоих, и его и жену! Передумал в последний момент.
- Это не ответ на вопрос, сын мой, - покачал головой Бернар, - да и не больно вам еще, чтобы околесицу нести. Всего-то три деления... Помышлять же об убийстве - грех. Но терпение - добродетель, а потому спрашиваю вас в третий раз: откуда у вас катарское Писание?
Анастасия задумчиво погладила рычаг, склонила голову, глядя на Гарольда. Провела пальцем по натянутой коже руки, словно хозяйка, пробующая мясо на свежесть. Но усиливать пытку пока что не стала.
"И вы серьёзно надеетесь на какой-то эмоциональный всплеск, когда я скажу вам,скотам, неправду?" Гарольд бы сплюнул на пол да было нечем. "Украл или не украл - не ваше собачье дело! Я абсолютно прав, я спас людей, и если есть Бог, то сделает он мои слова поравдой, а ваши ложью! Потому что вы скоты, правды недостойные".
- Украл!

"Ой, да иди ты к чёрту" - не сдержался Гарольд, даже допуская, что его мысли читают.
- Его имени я не узнавал, один из первых домов на въезде.
Анастасия нежно коснулась пальцами внутренней стороны его бедра, и Гарольда снова пронзила боль от ожога. Тело упорно отказывалось к ней привыкать.
- На въезде куда? Господин Брайнс, на вопросы следует отвечать полно, подробно и без увёрток. Музыку портит даже единственная выпавшая нота, а мы ведь не можем себе такого позволить, правда?
Торговец застонал. "Мать твою, не могу себе позволить, гад, очень уж дорого берёт!"
- Деревня в одном дне пути от Билберри, по дороге сюда. - Прохрипел Гарольд.
- Известно ли вам было, сын мой, - снова вступил в дело квалификатор, говоря благодушно и спокойно, - что сей источник проклят по воле короля?
- Я знал, что это были маги Саффолка.
Очистка источника была одним из немногих действительно достойных поступков в его жизни. Забавно было, что казнят его не за контрабанду или воровство, а именно за это.
- Отчего же вы пошли против воли Его Величества, сын мой? - Мягко осведомился отец Бернар, грустно улыбаясь Анастасии.
Правду было приятно говорить - скрывал он не убийство и не воровство.
- Было больно смотреть на то, как люди страдают. Я спросил мужчину, он сказал в деревне оставались дети.
Бернар, с усмешкой слушавший ответ Гарольда, покачал головой.
- Личная мораль не может быть выше воли короля и его Церкви. Откуда же вы взяли предмет богопротивный, атамом именуемый, сын мой?
- Украл у оккультистов из Билберри. - Придумывать другое оправдание было бессмысленно.
Анастасия сочувственно улыбнулась Бернару и поманила помощника, который передал ей сложенный вчетверо лист с рисунком, который Гарольд потерял у брухи. И снова госпожа Инхинн глянула на изображение только мельком.
- Господин Брайнс, на этом листе, переданном нам милордом Грейстоком, мы обнаружили рисунок пентаграммы, который совпадает с тем, что нарисовано на полу комнаты, которую вы занимали в Билберри. С именами демонов. Зачем вы это зарисовали?
- Чтобы приложить к атаму, при продаже. Я специально снял коморку, в которой проводился ритуал.
О своём интересе к этому направлению магии лучше было не упоминать.
- Однако же, сын мой, - удивился отец Бернар, переглядываясь с Анастасией, - констебль Бермондси в своем отчете говорит о том, что вы интересовались чернокнижными гримуарами, а в вашей комнате в таверне, каковую вы оставили за собой, был обнаружен меловой рисунок, явно ритуального характера. И капли крови на полу. Чем вы это объясните?
- Это новгородский ритуал для определения сторон света. - Торговец устал, жутко хотелось просто полежать.
- Сын мой, - вздохнул священник, - вы упорно отвечаете на часть вопроса. Сие есть упорство, коим, как известно грешит дьявол. Начнем снова, а госпожа Инхинн поможет вам победить бесов. Для чего вы интересовались чернокнижными гримуарами?
Анастасия начала двигаться ещё когда Бернар говорил, словно читала его мысли. Или, по крайней мере, намерения. Или они просто очень долго работали вместе. Помощник, повинуясь бессловесному жесту, обхватил голову Гарольда мускулистыми руками, прижав к дыбе. Из-за вытянутых рук двигаться и без того было сложно, теперь же головой было не пошевелить вовсе. Зачем - стало ясно сразу. Госпожи Инхинн поднесла к правому глазу Гарольда указательный палец, на кончике которого то вспыхивал ярче, то пригасал яркий огонёк. Пламя отражалось и в её серых глазах - где не было ни сочувствия, ни ненависти, только равнодушие и чуть, едва заметно - спокойный, ровный интерес. Голос же её соответствовал взгляду.
- Глаз сам по себе, господин Брайнс, не чувствует боли. Веки - да. Щека. Плоть, что за глазом. Поэтому выкалывание, осуществлённое опытным палачом, едва ли болезненно, если, конечно, мы не говорим о муках душевных. И всё же, душа - это лишь половина дела. Только при слиянии получается настоящий аккорд высших сфер. Поэтому я нашла другой способ. Если глаз медленно варить, чтобы он не лопнул, кипение жидкости внутри обжигает изнутри. Долго. Постоянно. И зрение не пропадает сразу, возводя муку душевную в крещендо, - она помедлила. - Конечно, потом я вас исцелю. Если останутся силы. Регенерация - сложная операция. Думайте, Гарольд. Хорошо думайте, прежде чем отвечать на вопросы. Предупреждений больше не будет.
- Слушайте, может вы просто меня убьёте? Вне зависимости от преступлений, которые я совершил, боль я уже испытал - меня жгли заживо. При всём уважении к вашему труду, вы мне очень надоели. Я пытался спасти людей - женщин, стариков и детей, раз в Англии за это положено убивать - убивайте, Бог мне судья. Не понимаю, что ещё вы от меня хотите. Если вам угодно, я нарисую круг и покажу вам, как работает ритуал? Про бруксу, убегая от которой я и потерял бумагу, вам знать вряд ли захочется, вы предпочитаете иметь дело с беспомощными людьми. Что ещё вы от меня хотите? - Гарольд мало думал и много говорил, он устал, ему надоело. Признание в оккультизме и государственной измене означали смерть, а значит, терпеть кривляния этих скотов смысла не было.
Выражение лица Анастасии Инхинн не изменилось, но огонёк исчез с пальца, а спустя миг глаз Гарольда начал светиться изнутри.
Боль медленно нарастала, потихоньку превращаясь в ад, куда скоро он должен был отправиться. Гарольд медленно терял зрение, медленно терял себя в мучении, в агонии. Всё в мире смешалось, потеряло чёткость, он сам превратился в желе, расплылся, исчез. Его не было, не было комнаты, были только муки, только ад - место, где торговцу и следовало находиться, место, которого он заслуживал. Место боли, страданий и справедливости. Всё его тело свелось к кипящему глазу, стало им. Он наконец-то он получил то, чего заслуживал, наконец-то он оказался там, где должен был быть - в геене огненной. Не было камеры, не было людей, был он и боль, была справедливость. Ну что ни могли с ним сделать? Убить? Заставить страдать? Так и должно было быть, так было бы справедливо.
Из полузабытья его вывел голос палача, сначала смазанный, смутный, но постепенно обретающий чёткость, как и слова - смысл. Зрение же, хотя глаз чувствовался на месте, плыло, отказываясь нормально фокусироваться на лице Анастасии. На щеке остался влажный след.
- ...подин Брайнс. Гарольд. Вы в сознании, ваше сердце и прочие органы работают в единой музыке, - говорила она так, словно ничего не случилось, спокойно, почти равнодушно. - Поэтому мы можем продолжать. Но прежде я хочу сказать ещё кое-что. У вас есть ещё один глаз. Есть иные вместилища жидкостей, которые так хорошо кипят. Я ещё раз призываю вас изгнать бесов ваших навсегда и бесповоротно. Отрекитесь от них. Но если вы хотите длить допрос - это ваш выбор. На этом - всё. Итак, Гарольд Брайнс, для чего вы интересовались чернокнижными гримуарами?

11 января 1535 г. Тюрьма Брентвуда.

Соломы в камере не было, вынесли, вымели дочиста. Так, что и травинки не найти, не согреться. Но зато оставили кувшин с водой, удивительно чистой и прозрачной. Чудно нахолодавшей в камере, от ледяного пола. И - уже знакомую потрепанную Библию, открытую там, где свежей кровью было обведено : «Вот шесть, что ненавидит Господь, даже семь, что мерзость душе Его: глаза гордые, язык лживый и руки, проливающие кровь невинную, сердце, кующее злые замыслы, ноги, быстро бегущие к злодейству, лжесвидетель, наговаривающий ложь и сеющий раздор между братьями.»
Гарольд с трудом поднялся, ослабевшие ноги никак не хотели слушаться. Опираясь о влажную и жутко холодную стену, торговец поплёлся к кувшину с живительной водой. Никак не получалось собрать мысли хоть во что-то вменяемое - отрывками вспоминалась пыточная, всплывали какие-то имена, играли на языке забытые немецкие слова.
Торговец взял кувшин, и медленно, не проливая ни капли, сделал несколько глотков. Игра с самим собой в контроль и строгость помогала отвлечься. Влага не столько принесла удовольствие, сколько смягчила боль в горле, которое по ощущение напоминало медную трубу. Гарольд сел на пол, не переставая пить. От холодной воды болел каждый зуб. Скорее всего, его должны были казнить, шансов на спасение торговец не видел. Не было сил даже бояться, только: слабость, жажда, голод, усталость, холод, эхо вчерашней агонии. Он почти труп. Торговец отложил кувшин. Эти гады умудрились как-то приписать ему ещё и пиратство с работорговлей. Не то чтобы незаслуженно, но наверняка, необоснованно.
- Временная комиссия, мать их етить.
Был шанс, что какой-нибудь чиновник или церковный чин его помилует, но с такими обвинениями надеяться не приходилось. Гарольд с минуту смотрел на надоедливую Библию. Стоило, ну хотя бы ради приличия, помолиться, но как-то не хотелось.
Хоть бы поесть дали, гады. И выпить нечего. Щас бы миланского, да проснуться утром в канаве, под дождём. Торговец вздохнул. Да ладно тебе, Гарольд, что ты расстраиваешься, посиди, отдохни. Что плохого в отдыхе, а там, ну разве знаешь ты, что будет там? Угу, а, если завтра опять заживо жечь начнут, и в этот раз без лечения? А что ты можешь сделать, к чему нытьё-то? Торговец разглядел угловатый выступ на одном из камней, представил, что это серые горы, представил себя борющегося за каждый шаг, уверенно идущего против шквального ветра. Торговец медленно сполз по стене и лёг на бок. Огромная долина распростёрлась перед его глазами. Маленькие деревушки соединялись тоненькими трещинами дорог. Огромные впадины резко изгибающихся рек открывали немалые возможности для перевозки грузов по воде, чем люди уже начали пользоваться, выстраивая крохотные причалы. Первое парусное судёнышко спустили на воду. Торговец легонько подул, наклоняя леса и пуская рябь по воде, наполняя ветром единственный парус. Через минуту в его глазах поплыли маленькие облака, по крошечным полям и лугам медленно заскользили тени.
Сначала он пытался утешить себя мечтами о мести - о том, как убьёт местного констебля, священника. К палачу он особой ненависти не испытывал, не делай этого она - сделал бы кто-нибудь другой, и вряд ли бы он стал залечивать раны. Вот констебля, и тем более, этого сукиного сына - священника он бы зарезал, как свиней, будь у него возможность. Но ничего не помогало, постепенно гнев начал отступать. Все они делали свою работу, пусть и не переставая быть скотами. А зарезать каждого гада в мире он всё равно не мог. Торговец лёг на спину, закрыв предплечьем одной руки глаза, вторую он вытянул на полу. Над деревушками появилась, огромная, быстро приближающая тень. Она разорвала и разогнала облака, и с ужасной силой стукнула по горам. Ударная волна понеслась быстрее звука, погребая под собой леса, деревни и озёра. С гор, находившихся подальше от руки, сошли лавины. Катастрофа застала несколько телег прямо в дороге, их хозяева лишь мгновение просидев в ступоре, резко съехали с дороги и на всём ходу понеслись к реке, на которую недавно спустили корабль. То же самое сделали и жители нескольких прибрежных деревушек, хватая на ходу, кто ребёнка, кто поросёнка.
Ему даже жалеть было не о чем, кроме собственной глупости, конечно. Может, так было лучше, всё равно смысла Гарольд в последнее время нигде не находил. Правда, он всё больше боялся костра, безумной боли и пламени, которое его пожрёт. Надо было дождаться защиты, ну должны же ему были дать поговорить с Клайвеллом. Тот наверняка знал, чего стоило ожидать.
Люди добрались до реки, не зная, что быстрее лавины к ним несётся, ослабевшая, но всё равно смертоносная волна пыли и камней. Кто-то поплыл на другой берег, многие остались, чтобы помочь женщинам и детям. Телегу попытались переделать в плот, начали ломать пристань, кидая обломки в воду. Несколько женщин уже плыли на другой берег, держась за доски. Лавина, порядком замедлившись, достигла деревни, похоронив нескольких стариков, которых то ли забыли, то ли оставили. Погиб один мужчина, валяющийся в канаве, видимо, ещё вчера обездвиженный элем, ну или вином. Одновременно с деревней погибали чудные виноградники, террасы которых были разделены аккуратными каменными заборчиками.
Торговец убрал руку с лица, открыл один глаз, несколько раз моргнул, проверяя зрение. Голова не прекращала трещать, то ли от боли, то ли от жуткого голода. Кормить его, видимо, совсем не собирались. Тоже скотство, убивать собрались, что ж уже - покормить сложно?
Лавина остановилась не дойдя нескольких метров до реки, большинство жителей она бы застала в воде. Послушались радостные крики, изредка плач. Ударная волна уже почти добралась до ликующих. Она уже сравняла с землёй десяток деревень, перемолотила леса вместе с живностью, загрязнила реки. Торговец поднялся на локтях, дунул, останавливая смертельный поток, перевернулся на бок, лицом к стене, и заснул.

13 января 1535 г. Тюрьма Брентвуда.

Утро началось с того, что хмурый, рыжеволосый стражник принес лист бумаги, испещренный мелкими буквами. На тонкой, пожелтевшей бумаге, просвечивающейся в руках, четким почерком было написано:
«А потому учите ваших детей, что все люди везде должны каяться, иначе они ни в коем случае не смогут унаследовать Царство Божье, ибо ничто нечистое не может пребывать там, или пребывать в присутствии Его» (Моисей 6:57).
«Если говорим, что не имеем греха, обманываем самих себя, и истины нет в нас» (1-е Иоанна 1:8).
«Все люди везде должны каяться» (Моисей 6:57)
" Ибо если преступлением одного смерть царствовала посредством одного, то тем более приемлющие обилие благодати и дар праведности будут царствовать в жизни посредством единого Иисуса Христа"(Римлянам, 5:17)
"Как послушные дети, не сообразуйтесь с прежними похотями, бывшими в неведении вашем, но, по примеру призвавшего вас Святого, и сами будьте святы во всех поступках. Ибо написано: «будьте святы, потому что Я свят». И если вы называете Отцом Того, Который нелицеприятно судит каждого по делам, то со страхом проводите время странствования вашего, зная, что не тленным серебром или золотом искуплены вы от суетной жизни, преданной вам от отцов," (1 Петра 1:14-18)
"Не знаете ли, что тела ваши суть храм живущего в вас Святого Духа, Которого имеете вы от Бога, и вы не свои? Ибо вы куплены дорогою ценою. Посему прославляйте Бога и в телах ваших и в душах ваших, которые суть Божии." (1 Коринфянам 6:19-20)
- Вернусь к завтраку, - неприветливо просветил стражник Гарольда, с грохотом захлопывая дверь.
Торговец ещё раз перечитал всё, что было написано на листе. Конечно, поесть просто так ему не дадут. Осталось подождать стражника, и если повезёт - завтрака. Говорить он мог, что угодно, но многое всё равно зависело от охраны, а рыжий весёлым не выглядел.
Вернувшийся с миской, доверху полной золотистой пшеничной кашей, придавленной сверху добрым куском курятины, рыжий стражник с каким-то странным, мрачным интересом уставился на Гарольда.
- Ну?
- Я совершил много ошибок, и каюсь. - Торговец приложил все усилия, чтобы выглядеть искренним. - Я грешен, и грехи мои неискупимы.
Было бы обидно остаться без еды, а глядя на недовольное лицо стражника, во вторую попытку верилось с трудом.
- Жри, - миска грохнула о пол, а стражник совсем нелюбезно сложил руки на окольчуженной груди, - поживее.
Через пару минут торговец вернул пустую миску.
- Спасибо. - Недовольная рожа стражника ни на йоту не испортила чудесного вкуса каши.
Вместо ответа рыжий извлек из рукава сложенный листок бумаги и протянул Гарольду.
- К обеду, - пояснил он, выходя, - отец Бернар велел сказать, что если и в обед не будет развернутого ответа, то обеда, ужина и воды тоже не будет.
На листке уже знакомым четким и мелким почерком было написано:
"Непокорность есть такой же грех, что волшебство богопротивное, недозволенное, и противление то же, что идолопоклонство. 1Цар.15,23"
"Я Господь, Который…делает ничтожными знамения лжепророков и обнаруживает безумие волшебников нечестивых, еретических, мудрецов прогоняет назад и знание их делает глупостью. Ис.44,24-25"
"Глупость человека извращает путь его, а сердце его негодует на Господа.Притч.19,3"
"Глупый сидит, сложив свои руки, и съедает плоть свою. Екк.4,5"
"Глупый говорит: «нет у меня друга, и нет благодарности за мои благодеяния. Съедающие хлеб мой льстивы языком». Как часто и сколь многие будут насмехаться над ним! Сир.18,16-17"
"Гнева нет во Мне. Но если бы кто противопоставил Мне в нём волчцы и терны, Я войною пойду против него, выжгу его совсем. Ис.27,4"
"Боязливых же и неверных, и скверных и убийц, и любодеев и чародеев, и идолослужителей и всех лжецов – участь в озере, горящем огнем и серою; это – смерть вторая. Отк. 21,8"
"И не лень же им". Торговец пробежался взглядом по листу. Видимо, в этот раз служителей церкви не устраивало его волшебство. "А сами-то, сами-то". Он ещё раз внимательно прочитал выписки. "Поди тут угадай, что у этих убеждённых на уме. Угрожают постоянно. Умные ребята, а сами меня магие жгли, во благо, очевидно. Если не тела, то точно души. От змея я явно зло защищался. Чертей, ими наколдованных, от гнили внутренней жег. Новые методы навигации по воле Сатаны искал".
С обедом, как ни странно, явился Роджер, счастливо улыбающийся припухшими губами и не скрывающий свежий, характерной формы, синяк над воротом кольчуги.
- Добрый день, мистер Брайнс, - вежливо поздоровался он, приветственно взмахивая миской, в которой грудой лежали жареная рыба и овощи, - вы ознакомились с тем, что вам принес Ник?
- Добрый день. Да, ознакомился. Кто это вас так? - Говорил торговец с почти неподдельным сочувствием. Парень был неплохой, куда приятней рыжего.
- Вы о чем? - Искренне удивился Роджер, не стирая счастливой улыбки, а затем понимающе кивнул. - А, ну да... Одна совершенно потрясающая девушка... И с чем же вы ознакомились, мистер Брайнс?
Торговец улыбнулся. "Бойкие в Англии девушки, однако".
- Магия, которую я использовал, мерзка и богопротивна. Волшебство - это лжепророк, используя его, я ему поклоняюсь и таким образом грешу. И самую большую ошибку я совершил, используя магию вопреки заклинанию магов, действующих по воле ставленника божьего.
Миска плавно и мягко опустилась перед Гарольдом, а рядом с ней глухо стукнула кружка с подкрашенной вином водой.
- Не совсем верно, мистер Брайнс, но силы вам еще нужны будут, - задумчиво произнес Роджер, - наверное.
Улыбка торговца стала слегка грустной.
- Спасибо. - Ожидание уже надоело, если его хотели казнить, могли бы хотя бы не тянуть и не мучать.
Роджер кивнул, принимая быстро опустевшие миску и кружку, и прошел к двери. Уже прикрывая ее за собой, он на мгновение задержался.
- И не пробуйте бежать, мистер Брайнс. В коридоре слышен каждый ваш шорох. Не хотелось бы сломать вам что-нибудь ненароком.

14 января 1535 г.

Разбудил его Роджер, вошедший мягко и тихо, аккуратно тронувший за плечо.
- Мистер Брайнс, просыпайтесь. Ваш адвокат приглашает вас для беседы. Одевайтесь, мастер Клайвелл распорядился, чтобы вам выдали одежду.
Рядом с Гарольдом легла стопка грубой, серой одежды - рубаха, штаны, домашние мягкие туфли из валяной шерсти.
- Доброе утро, мистер Роджер. - Гарольд готов был поспорить, что рыжий разбудил бы его не иначе как пинком. Торговец торопливо оделся, проверил всё ли лежит правильно. Одежда сначала чувствовалась слегка необычно, потом - очень приятно.
Вели Гарольда снова за вывернутую руку, поспешно, знакомым коридором до пыточной. Лишь у самой двери Роджер, вздохнув, перехватил его за шиворот и втолкнул в жаркий, полный воспоминаний и мук, зал, и оперся о стену у двери.
Клайвелл в этот момент улыбнулся и отрицательно мотнул головой, выражая несогласие с чьими-то словами:
- Те, что веруют слепо, - пути не найдут,
Тех, кто мыслит, - сомнения вечно гнетут.
Опасаюсь, что голос раздастся однажды:
"О невежды! Дорога не там и не тут!"
- Доброго утра, мистер Брайнс, - наконец, решил обратить он внимание на своего подзащитного, - прежде, чем мы начнем, я должен уточнить, действительно ли вы желаете, чтобы я оппонировал обвинению в суде, и готовы ли вы подписать договор о защите?
Торговец сдержал истеричную улыбку - в сборе были все, не хватало только орка. В глаза бросилась брошь, благодаря которой мысли констебля оставались при нём. Гарольд пообещал себе раздобыть такую при возможности - или попробовать переплавить краденую у какого-нибудь законника, или узнать как их изготавливают. Да раздобыть брошь - неплохая идея, особенно учитывая, что люди с безумно редким даром, встречались ему на каждом шагу, опять же у источника пришлось бы куда легче, да и стоила она, наверняка, не мало.
- Доброго утра, мистер Клайвелл, госпожа палач. - Торговец встретился взглядом с северянином(). Увидеть его в пыточной он никак не ожидал. Вальтер, скорее всего, был очень недоволен.
- Да я хочу, чтобы вы оппонировали обвинению в суде, и я готов подписать договор о защите. Единственно, что я хочу уточнить - это сроки оплаты.
Констебль настоял, чтобы ему выдали одежду - это показывало, как минимум, нормальное отношение и толковый подход. Единственное, что не нравилось торговцу - это присутствие женщины, конкретно против Инхинн он ничего не имел, но даже теперь, разговаривая с защитой, Гарольд должен был быть осторожен.
- Замечательно, - неискренне порадовался Клайвелл, бегло пролистывая протоколы, - в таком случае, должен также уведомить вас, что стандартная процедура беседы с защитой проходит в присутствии клерка, представителей сторон обвинения и протокол будет представлен в суде. Кроме того, Уложением о защите, адвокат, представляющий вашу защиту, вправе требовать доследствия любыми законными методами. Вопросы оплаты я решать не вправе. Вы это понимаете?
- Да, понимаю.
Замечательно - ему угрожает собственный защитник, добиваясь полных показаний при присутствии обвинения. "Зря мучался". Особого доверия к констеблю торговец не испытывал, но сейчас оставалось только положиться на профессионализм Клайвелла - с содержанием прошлого допроса он, наверняка, ознакомился, и теперь мог ставить вопросы так, чтобы у Гарольда оставалось пространство для манёвра, для своей подачи произошедшего. Выиграть дело было выгодно обоим, да и свой разряд констебль, скорее всего, получил не за слитые процессы. Оставалось подождать первых вопросов и по ним понять, что и как будет дальше.
- Итак, - вздохнул защитник-констебль, - протокол допроса защитой ответчика, мистера Гарольда Брайнса, от четырнадцатого января сего года, сего часа. Сторону защиты представляет старший констебль, констебль Бермондси, юрист первого разряда Гильдии, Джеймс Клайвелл. Сторону обвинения - палач Анастасия Инхинн. При допросе присутствуют клерк, мистер Генрих Уоллс, помощник адвоката мистер Вальтер Хродгейр, стражник городской управы мистер Роджер Рейдж. Скажите, мистер Брайнс, вам известно, в чем вас обвиняют?
- В измене королю и государству, ереси, краже серебряного креста и дорогой одежды, порче имущества, пиратстве и работорговле. - Отчеканил торговец. В чём только его не обвиняли, и если измену, кражу и ересь он мог понять, то пиратства и работорговли Гарольд совсем не ожидал. А Вальтер-то неожиданно заделался помощником защиты. Торговец думал, что северянин либо давно укрывается где-то ближе к Лондону, либо сидит в одной из соседних камер. В очередной раз избирательность английского правосудия его поражала. Впрочем, судили его, но не судили орка, который, явно, чаще занимался торговлей гримуарами, воровством, убийствами, вымогательствами и прочим, прочим, прочим. Констебли с готовностью накидывались на человека с не той лошадью, и допускали работу целой секты. И всё потому, что в одних случаях они могли получить по голове, а во вторых - с гордым видом следили за пытаемым. "Ладно". Гарольду уже следовало привыкнуть. О Клайвелле он знал не так много - констебль дал ему лошадь, выглядел, как профессионал, скорее всего, был ветераном - слишком много шрамов. Ничего плохого, кроме занимаемой должности, сказать о нём Гарольд пока не мог.
- Ага, - согласился Клайвелл, нервно дернув ногой, отчего носок сапога поймал блик от жаровни, окрасившись в несколько оттенков преисподней, и заглянул в один из листов, отложенных на стол. - "Боже, лишь бы у них оказались маленькие дети, а мне хватило сил и упорства". Значит, говоришь, сукин ты сын, это было бы настоящее правосудие? Настоящая кара Божья?
Он соскочил на пол и медленно, очень медленно оторвал полоску бумаги от протокола.
- Надеюсь, ты не завтракал, - спокойно продолжил констебль, - потому что бумага особенно вкусна на голодный желудок... Всякий, ненавидящий брата своего, есть человекоубийца; а вы знаете, что никакой человекоубийца не имеет жизни вечной, в нем пребывающей. И сказано еще: дай прежде насытиться детям, ибо нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам. Так какого дьявола ты, подонок, решил, что знаешь о правосудии все? Что можешь даже мыслью посягать на чьих-то детей? Жри, - Клайвелл протянул ему полоску бумаги, - или я сам в тебя запихаю этот протокол.
"Сто из ста, она таки читала мои мысли, причём слово в слово. Интересно зачем в Англии пыточные, с такими-то палачами?"
- Прийдётся запихивать, - торговец слегка пожал плечами - но советую предварительно меня связать, впрочем, не мне вам давать советы, да и сил у меня совсем не осталось.
Шансов выжить у Гарольда было не много, а подыгрывать перед смертью этим "искателям справедливости" он не хотел. Хотят убить, пусть уже убьют. Вменять человеку в вину мысленные угрозы, когда ему выпаривают глаз - видимо, торговец совсем отвык от британского образа мысли. И под пытками он не станет сговорчивей. Было бы мило со стороны Инхинн прочитать и эти мысли, сэкономив всем и время, и силы. Да, с Клайвеллем, если он ещё будет его представлять, особого понимания и доверия не выйдет.
- Ладно, - чуть успокоившись, явно призвав себя к терпению, Клайвелл снова взгромоздился на стол, - беседовать с тобой нет никакого желания, тем более, что протоколам допроса я доверяю. С государственной изменой и ересью все решается легко. Мистер Уоллс, у вас есть при себе "Акт о Супрематии"? - Клерк кивнул и констебль совсем уже успокоенно продолжил. - Да будет тебе известно, что принятый третьего ноября одна тысяча пятьсот тридцать четвертого года парламентом Англии закон, провозгласивший короля Генриха VIII (и его преемников) единственным верховным земным главой Церкви Англии . В качестве главы Церкви король Генрих VIII в праве пользоваться «титулами, почестями, достоинствами, привилегиями, юрисдикцией и доходами, присущими и принадлежащими достоинству верховного главы Церкви». Акт о супрематии передал Его Величеству Генриху VIII, кроме этих традиционных привилегий монарха, ранее свойственные примасам права посещать епархии, визитировать духовенство, решать вопросы вероучения, изменять литургические чинопоследования, исправлять заблуждения и искоренять ереси. А еще - подписавшему Акт прощаются все преступления против короны и Церкви. Вы согласны подписать Акт, мистер Брайнс?
Торговец чуть не открыл рот от удивления. "Ничего себе, даже слишком хорошо".
- Да. - Достаточно спокойно ответил он. В таком случае оставалось: воровство, работорговля и пиратство. И эти обвинения он мог опровергнуть, особенно с человеком, читающим мысли под боком. "Удобно!", и обидно - столько страданий, чтобы скрыть всё, и амнистия, о которой он не знал.
- Таким образом, - вслух рассуждал Клайвелл, наблюдая за тем, как над жаровней дрожит воздух, - мы снимаем обвинения в измене королю и государству. И в ереси. Скажи мне... как это говорил магистр? О, leam-leat!.. зачем ты приставил ноги серебряному кресту, разбил дорогое зеркало венецианской работы и утащил одежду у милорда Грейстока? Хотя, учитывая пиратство и работорговлю - это не тот вопрос. Вырывание ноздрей или бичевание? Пожалуй - бичевание, соглашение о епитимье и клятва больше не преступать. Устраивает? Господа, леди, я попрошу вас оставить меня наедине с подзащитным.
Роджер и клерк с явной неохотой вышли, причем клерк еще и оставил подле Клайвелла лист гербовой бумаги. Палач последовала за ними, чему-то ухмыляясь. И кивнула Клайвеллу, прежде чем закрыть дверь.
Торговец провёл взглядом Вальтера, писца и Инхинн, повернулся к констеблю. В чудесное спасение просто не верилось - в душе забилась надежда, но он тут же подавил её. Он был в тюрьме, в пыточной. В лучшем случае Гарольда ждало бичевание и огромный долг, а самое обидное, теперь его обвиняли ещё и несправедливо.
- Вещи я украл, защищая свою жизнь от твари.
Было интересно, как для михаилитки и палача ощущалась брукса и её мысли? Могли ли они сразу её распознать?
- Пиратством никогда не занимался, а за работорговлю уже был наказан. - Говорил торговец спокойно, просто и честно.

Гарольд до сих пор пытался понять, как всё так вышло? Кажется его обвиняли сразу в нескольких тяжелейших преступлений и тут помиловали, оставив при этом мелочь, о которой он и вовсе забыл. Становилось всё обидней за бессмысленно пережитые страдания. "Эх, могли бы хотя бы сказать, что за ересь и измену сейчас милуют". Он отхлебнул воды из кувшина. То ли волей Бога, то ли волей короля, толи удачей он неожиданно выжил. Теперь вставали другие проблемы - неожиданно весомыми стали бичевание, и огромный долг. "Эх, что ты за человек, Гарольд - и порадоваться не можешь". Торговец сел на пол. "Даже за себя". Впервые за всё время получилось расслабиться - что-то тяжелое и вязкое исчезло из груди, стало легче и приятней дышать. Лучи солнца ровными золотистыми полосками разрезали комнату надвое - отделив кусок где был он от остальной камеры. От экспериментов с кровью стоило на время отказаться, ну и не больно уж эффективными они и были. Компас был намного удобней. Гарольд хотел создать альтернативу или другой, дополнительный прибор для более точной навигации. Но сейчас было не до этого - нужно было побыстрее раздобыть денег на жизнь и разобраться с двумя немалыми долгами - гильдии и орку. Гарольд улыбнулся. За оба можно было не слабо получить по голове. Но любое действие, любая мотивация сейчас была чем-то бойким и живым, а не гнетущим.
Следующим, примерно через четверть часа, в камеру вошел сноп соломы, при ближайшем рассмотрении оказавшийся рыжим Ником. Через плечо у него было перекинуто одеяло, которым он и накрыл импровизированную лежанку, которую изобразил в углу. Вернувшись к двери, Ник принял у кого-то миску с густой похлебкой, из которой застенчиво выглядывала куриная нога и кружку с элем.
- Слишком хороший защитник у тебя, очень уж он уважаемый, - злобно проворчал стражник, ставя все это у соломы, - а то б я тебя... Жри, мастер Клайвелл велел кормить, как при дворе, и одеяло выдать.
- Спасибо, мистер Ник. - Гарольд давно гадал, что и куда укусило рыжего, что он постоянно ходит недовольным. С защитником торговец, действительно, угадал, но и платить за это тоже ему. Гарольд улёгся на одеяло. Клайвелл уверенно плавал в этом бюрократическом омуте, за что и получил свой разряд, и получит свои деньги. После пола, солома показалась вполне удобной. Ничего против него торговец не имел. "Но с бумагой он зря, конечно". Вальтер, наверняка, был очень недоволен. Ну, с этим Гарольд ничего поделать не мог, в конце концов за все свои ошибки платил в первую очередь он сам. И скоро ему прийдётся выплатить ещё один долг, забавно, что за единственное несправедливое обвинение.

15 января 1535 г. Брентвуд.
Вторник
Возраст Луны 11 дней, Нарастающая Луна 3 дня до Полнолуния

Эшафот походил на возвышение в тронном зале. Раскинувшись под лазоревым, опушенным белыми облаками балдахином небес, он сверкал алмазами льдинок, рубинами замерзшей крови, блестел черным зеркалом камня. Троном возвышалась над ним плаха и колоннами дворца - столбы. Свисающие с них кожаные ремни вполне могли бы сойти за пышные шнуры аксельбантов, но для этого они были слишком мягкие и слишком темные. Поглазеть на то, как знаменитая палач госпожа Анастасия Инхинн будет подвергать бичеванию какого-то еретика и предателя государства, у которого оказался слишком хороший защитник (ходили слухи, что речь, которую произнес адвокат, настолько растрогала членов суда, что они рыдали слезами чуть ли не кровавыми), собралась половина Брентвуда. Вторая половина не пришла только потому, что была беременна, на службе или открывала лавки. Ярким, пестрым пятном мелькали в толпе, подобно бабочкам, пышно наряженные купчихи и джентри, ибо где еще показать себя людям, как ни на казни? Пожалуй, лишь в церкви. Визжали, дрались за лучшие места мальчишки и девчонки, мало от них отличающиеся. Степенно взирал на всю эту катавасию кузнец, лениво подбрасывая клещи и поглядывая в сторону кузни, где изнывающие от любопытства подмастерья возились над плавкой. Дородный, одетый в длинный новгородский тулуп купец бережно прижимал к обширному пузу кошелек, совершенно не обращая внимания на робко прильнувшую к его локтю молоденькую, хорошенькую женушку. И над всей этой толпой, на эшафоте, горделиво восседал на плахе, как на троне, стражник Роджер, оглядывая народ с милостивой улыбкой короля. Самой госпожи Анастасии еще не было, зато за спиной новоиспеченного монарха стоял отец Бернар, с утомленными глазами, будто молившийся всю ночь, что, несомненно, так и было. Рядом с ним пристроились оба констебля - Хайтауэр и Клайвелл, занимающие сейчас разные стороны на весах Фемиды, но, все же, неуловимо схожие чем-то.
Когда дюжие подмастерья палача вывели бичуемого, аккуратно, под руки, точно жениха на брачное ложе, толпа взволновалась. Выкрикивая проклятья, воя и свистя, будто стоглавое чудовище, она колыхалась и перетекала, желая поглотить Гарольда. О люди, имя вам - звери. Ибо кто еще может так алкать чужой крови, упиваться чужой болью?
Утренний свет, многократно отраженный и усиленный снегом, слепил глаза. Торговец не чувствовал ничего, кроме всепоглощающей усталости. Снег припорошил тёмные, нависающие над площадью здания. В окружении немых, и кажется грустных гигантов рябила коричневая толпа - несуразная, рваная, шумная. Становилось стыдно, не за совершенные преступление, а за то, что наказывать его будут публично, в качестве представления. Люди были лишними, они нервировали торговца. Хотелось спрыгнуть с эшафота и пинками растолкать горожан по домам и лавкам. Остаться на эшафоте, в городе, в мире - одному. Не зря констебль советовал кричать - захотелось не проронить ни слова, назло толпе, которая сейчас жадно разглядывала Гарольда. Ледяной воздух обжигал горло и лёгкие, заставлял видеть всё чётче, всё детальней. Вспомнилась залитая кровью церковь, перерезанные оккультисты. Да, ощущения были похожие - он видел всё в мельчайших деталях, каждую снежинку, каждую щепку эшафота, констеблей и только толпа оставалось бесформенной массой, размывающейся, уходящей на фон.
Когда сдергивали рубаху, когда привязывали руки к столбам, толпа утихла, наблюдая за этим жадными глазами упырей. Вздохнула купеческая женушка, тихо, с жалостью, но этот вздох прокатился над эшафотом подобно грому, грохоту и лязгу оружия, печально и отчаянно, надрывая душу. Вздрогнул, услышав его, Роджер, оглянулся на невозмутимых, привычных ко всему констеблей, на молитвенно сложившего руки отца Бернара, на пока еще не обвисшего на шнурах Гарольда. Вздрогнул - и отвел взгляд, снова безмятежно улыбаясь, снова принимая вид королевский и величественный. И была плаха ему троном, а небеса - балдахином, а все люди у подножия эшафота - его подданными.
- Мистер Брайнс! - Когда громко, четко, красиво интонируя, заговорил отец Бернар, толпа вздрогнула тоже, уставившись на него, желая его слов, как новобрачная желает ласковой улыбки мужа, - решением квалификационной комиссии принято подвергнуть вас бичеванию во имя законов Англии, Его Величества Генриха VIII и во славу Господню. С момента свершения казни вам будут прощены все преступления ваши, а грехи вы искупите перед лицом Его. Есть ли у вас, что сказать перед казнью?
Торговец приложил усилия, чтобы не скривиться от гудящего в голове голоса священника. Можно было попытаться отсрочить мучения, но Гарольд поборол этот порыв.
- Нет, святой отец, ничего. - Толпу он уже почти не замечал. Даже после того, как священник замолчал, гул в голове продолжал нарастать.
Клайвелл тяжело, осуждающе вздохнул и подошел к нему. В руках он держал деревянный чурбачок, половину толстой, распиленной ветки.
- Закуси, - коротко распорядился он, почти запихивая деревяшку в рот, - ни на кого не смотри, не слушай толпу и не стесняйся кричать. Будет невмоготу - сильнее сжимай зубы на дереве, но будь в сознании. Если отключишься, то потом будет больнее.
- Понял. Спасибо, мистер Клайвелл. - Торговец вздохнул и принял деревяшку. Надеяться было не на что - оставалось только быстрее со всем закончить. Интересно, чем был недоволен Клайвелл, тем, что торговец пропустил последнее слово? Надо было спросить констебля заранее, стоит ли тянуть время? Хотя, может он просто был недоволен упрямством Гарольда. А ведь упрямства тут не было - ему действительно нечего было сказать этим людям. Среди них не было его друзей или семьи, не было тех, перед кем он был виноват. Люди просто пришли поглазеть на мучения человека - что человек, которого собирались мучить, мог им сказать?
Клайвелл кивнул, отходя, и, повернувшись на мгновение, улыбнулся. Подбадривая, но и хмурясь одновременно.
Время замедлилось, и, казалось, прошли долгие несколько минут, прежде чем Анастасия Инхинн вышла из дверей лавки Хью, на ходу укладывая в сумку небольшой, но увесистый томик. Неизменными остались бархотка и перья, зато синеву рубашки сменил переливчатый алый шёлк, ещё более яркий над чёрными кожаными штанами. Палач пренебрегла и тёплой накидкой, и шубкой, в каких щеголяли жёны местных торговцев. Даже распустила воротник, словно и не стоял вокруг мороз - впрочем, возможно, госпожа палач предвидела в ближайшем будущем, что ей ещё станет жарко. Теплом она пренебрегла, зато кончик зажатого в зубах длинного бича едва не волочился по снегу. Мотался змейкой не хуже перьев у виска, пока она, закончив с книгой, не взяла его в руку, свернув толстым упругим кольцом.
И если прежде секунды тянулись, то теперь Анастасия прошла через толпу быстро, упругим шагом, чуть ли не подпрыгивая на ходу, и не глядя на поспешно расступающихся людей. Игнорируя шёпот и взгляды. Взбежала на эшафот, кивнув Бернару, констеблям и Роджеру. И, не сбиваясь с шага, остановилась перед Гарольдом, критически его разглядывая.
- Выглядит живым и в сознании. Ясном. Моргает, взгляд чёткий, сердце работает, лёгкие тоже.
- In, - начал отец Бернар, но осекся и поправился, - Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. С благословением, начинайте, госпожа Инхинн!
Анастасия кивнула и легким шагом, почти танцуя, ушла за спину Гарольда. Слышалось только постукивание каблуков по доскам, но вскоре стихло и оно. И снова потянулись долгие, до нетерпения тягучие секунды. Даже толпа затихла в предвкушении, чтобы разом вздохнуть одновременно с коротким свистом бича.