27 марта 1535 г. Бермондси.

Поспать Джеймсу не удалось. Во-первых, с зарей проснулся и Бермондси, снова заголосил, оплакивая мужей, братьев и сыновей, причитая у тел повешенных. Во-вторых, Джеймс сдуру открыл папку, отданную Дженни - и обомлел. В недобрый час девчонка нашла эти документы, и счастье, что никто из нынешних хозяев Бирмингема не знал, у кого они.

Джон Дадли, сын казненного финансового советника Генриха Седьмого, очень хотел власти. И денег. И становилось любопытно, знает ли король, а точнее - Кромвель, о лорде, наживающемся на земельных спекуляциях, обогащающимся за счёт конфискованных владений католической церкви. В руки Дженни волей судьбы попались бумаги, в которых ясно и четко, твердым почерком Эдмунда Дадли, с печатью обоих братцев, расписывалось где, какой монастырь они разнесли при помощи своих наемников, представляясь комиссарами, кому продали и сколько получили золота, забыв занести его в казну. Бумаги эти были так важны, что Джеймс спрятал их запазуху, разбудил Мэри, и лично помчался в Лондон, не доверяя драгоценной папки курьеру.
И перед Кромвелем он оробел. Казалось бы, ничего необычного не было в этом человеке, бывшем наемнике и разбойнике, но от взгляда карих глаз хотелось опускать голову. Впрочем, лорд-канцлер папку принял, задумчиво и согласно кивнул в ответ на просьбу ввести в Бермондси лондонскую стражу и провести разбирательство, и, не отрывая взгляда от бумаг, отпустил.
Облегченно вздохнув, Джеймс поцеловал свою Мэри, прежде чем отправить её к шлюхам и окольными путями, не выпуская ее из поля зрения, отправиться туда самому.

Людей на улице меж тем становилось всё больше, и шлюхи явно не горевали - и не ломили таких цен, потому что растаскивали их если не как горячие пирожки, то уж как кружки эля точно. И ни одна, как и было сговорено, не тащила клиентов в этот проулок. И прохожие, бросая взгляд, торопились дальше, явно не желая вмешиваться. А купеческий сын смерил взглядом серьгу и ощерился:
- Я - попорчу?! Хер с тобой, будет пять тысяч. И надеюсь, девка эта того стоит, потому что если нет - ты в цене-то подопустишься. Погодь, вексель выпишу.
- Векселем в нужнике подотрёшься, - Джеймс недовольно нахмурился, отодвигая Мэри в угол. Жена хоть и была невозмутима, как истинная спартанка, но могла отскочить к выходу из переулка. И лови Потрошителя потом по обрывкам её юбок!.. - Я говорю - нет. Что тебе у нас, мёдом намазано, что ли? Да и папаша заругает. Иди уж, мальчик, работать мешаешь.
- С-сука, - почти прошипел купец, убирая образно в кошель листок дорогой белой бумаги. - Ладно. Работать ему... надеюсь, Гадюка-то за хрен вздёрнет, когда узнает, сколько бабла проворонил. Второй-то раз не предложу.
Развернувшись, он сердито, широкими шагами почти выскочил из переулка и скрылся в толпе, а Мэри за спиной вздохнула.
- Хоть зная, что откажут, я теперь всё равно понимаю чуть лучше, как оно... пойду снова, да? Этот мальчишка точно не Потрошитель. Он слишком нагрелся.
- Я - сука, - рассеянно пожаловался Джеймс, потирая глаза. Спать хотелось так, будто черти нашептывали на ухо колыбельную. - А с утра был кобелём, хм... Ступай, маленькая. Только будь осторожна, и если это милое дитя вернется с громилами, чтоб поправить мне нос, найди способ оставить следы, куда пошла. Я не намерен вдоветь снова.
Мэри, хмурясь, бросила взгляд на улицу, потом поставила на грязную мостовую баночку румян и с силой впечатала в неё каблук.
- Так. Хотя я бы предпочла не теряться. И постарайся, пожалуйста, чтобы громилы ничего не сломали, не оторвали и не отрезали.
- Шрамы украшают мужчину, маленькая.
Вздох вышел неубедительным. Джеймс одобрительно кивнул, глядя на неприметные, округлые следы от каблучка жены, тоскливо тряхнул головой, развеивая сон. И приготовился ждать.

Сапожок жены лежал у глухой стены, вызывающе глядя на Джеймса красным от румян каблуком. Внутренне холодея, Джеймс поднял его, с досадой саданув кулаком по ни в чем не повинным камням. Мэри, его маленькая, нежная и почти обычная Мэри, сейчас находилась в сырых катакомбах под Лондоном, готовясь к участи жертвы. И, что страшнее всего - босиком. По холодной воде.
Простуда оказалась аргументом весомым. Настолько, что Джеймс попросту не стал тратить время на поиски запорных механизмов стены и упоительную погоню по римским могильникам под городом. Всё равно не догнал бы, хотя, должно быть, увидел немало тайн. Он развернулся на пятках, высматривая купчонка, из-за которого проворонил Мэри, а высмотрев, задал ему один-единственный вопрос, демонстрируя брошь, подколотую изнутри колета.
- В Тайберн хочешь, сопляк?
И через пару-тройку ударов сердца, которое и не билось вовсе, потому что осталось в руках миссис Клайвелл, Джеймс, одетый в узкий, но роскошный оверкот мальчишки, постучал в дверь роскошного лондонского особняка Рочфордов, раскалывая о висок один из тех амулетов, которые призваны менять личину. Торговец, у которого его довелось отобрать, уверял, что никто не отличит Джеймса от придворного хлыща - и это почему-то радовало.
Дверь открыл какой-то черномордый, одетый вычурно, с восточным шиком. Руки отчаянно чесались, и физиономия слуги казалась слишком наглой, и одежда его бесила, но вместо того, чтобы приложиться кулаком к этому носу с горбинкой, Джеймс улыбнулся.
- У королевы выкидыш, - загадочным шепотом сообщил он прислужнику, - Её Величество желает видеть брата рядом.
Тот невозмутимо кивнул, закрывая дверь. Недовольно хмыкнув, Джеймс отправился к конюшням, на ходу сбрасывая и оверкот, и личину. Что его возьмут сопровождающим, он и не ждал, но душить лордов в их собственных домах было... неправильным. Мерзким. Нарушающим грёбаные законы и опускающим его, Джеймса Джеральда Клайвелла, до уровня тех, кого он отправлял на виселицу. Стоила ли Мэри преступления? Девочка, вытащившая его с арены, стоила даже жизни, в которой удерживала собой. Девочка, принимающая странности "Горностая" и мужа-корсара, стоила души. Вот только Джеймс при этом переставал стоить хоть сколько-то, и дырявого пенни никто не дал бы за законника, позволяющего себе убивать, как уличный головорез.
"Головотяп".

- Причуды в обмен на простолюдинку? - Рочфорд задумчиво вздохнул, темнея лицом. - мать Кали свидетелем, звучит заманчиво, Актёр.
- Вы начинаете меня бесить, милорд, святой Георгий свидетелем. Для того, чтобы дать вам гарантии причуд - да и жизни вообще, я сначала хочу узнать, где моя жена и убедиться, что вы не лжете. Потому что в случае противного, терять мне нечего.
"Кроме Бесси".
Но Бесси оставалась наследницей всего и через каких-то три года ее приберёт к рукам юный Эдвард, который к этому времени уже станет братом ордена. А вот Мэри - больше не будет. И Рочфорда не будет тоже, да и Джеймсу останется только один путь - на арену.
Рочфорд вздохнул, повозился на полу, проверяя веревки на прочность. Помедлил, нахмурившись, а потом заговорил медленно, подбирая слова.
- Висит на заборе табличка такая:
«Внимание! Очень большая и злая
Собака здесь сад день и ночь охраняет.
Не лезьте, иначе она растерзает». Понял, Актёр?
- Понял.
Выходило, что Мэри была в оранжерее старшего Болейна на Собачьем острове. И что младшему Болейну об этом прямо говорить запрещалось. А значит, убивать сейчас его не годилось - оранжерею почти наверняка нашпиговали ловушками, а показывать дорогу - это не беседовать о запрещенном.
- Вы, кажется, хотели прогуляться, милорд? Если вы будете пошевеливаться, то к сумеркам успеем. Ну же, улыбайтесь.
Джеймс опустился на колено рядом с Рочфордом, перевязывая веревку так, чтобы виконт мог идти в поводу, прикрываясь плащом. В конце концов, для дворян Лондона не было ничего не обычного в том, что бывший гладиатор сопровождал одного из завсегдатаев арены. А для констебля Бермондси - делать вид, что преступник идет сам по себе, хоть и в нужную сторону. Вот только жена оказывалась в лапах очередных культистов впервые. И это заставляло спешить.

В маленькой кухне было жарко. Пахло тушеной фасолью и чесноком, свиными колбасами и снегом. Чистым, холодным снегом, который Дейзи принесла на мягких домашних туфлях, снова пробежавшись до ледника почти босиком.
"Дейзи?!"
Джеймс сморгнул, ошеломленно разглядывая покойную жену, что сейчас была живее всех живых и хлопотала у очага, не подозревая, что её схоронили. Жёлтое шерстяное платье, скромный арселе, из-под которого выбивается рыжая прядка, серый передник... Это совершенно точно была Дейзи, а значит, Джеймс угодил в ловушку.
- Ты уже однажды добегалась босиком по снегу, капустка. Продолжаешь это делать и здесь?
Он положил на чисто выскобленный стол сверток с улитками, которых так любила Дейзи, не удивляясь, что они оказались в руках. Вот только...
Кухня должна быть иной. Мэри до блеска оттерла всю утварь, в порядке развесив по стенам, с лавки убрала вышитое покрывало, а на полке над очагом теперь стоял один из цветов Бесси, свесив плеть и каждый раз цепляя Мэри за непокрытую макушку и вызывая умиленную улыбку у Джеймса. Ему это нравилось, чёрт возьми! Жена становилась похожа на волшебницу, и под ленивый перебор лютни колдовала над ужином.
Джеймс еще раз глянул на Дейзи, мрачно хмыкнув. Выходило, что не отпустил он её из сердца, раз уж Кали - или как её там? - на пути к одной жене подсовывала другую.
- А ты - хмыкаешь, - не задумываясь, парировала Дейзи, - дурацкая привычка. И хмуришься. Наверное, потому что явился к ужину вовремя.
- Ужин я пропустил, увы. И, наверное, пропущу завтрак. Ну, - Джеймс уселся на лавку, вытянув ноги, - давай. Рассказывай мне про коварство вдовцов, не способных уследить за детьми, а потому поспешно женящихся на девчонках, вдвое себя младше. Про нерадивых отцов, отдающих сыновей михаилитам, а дочерей - ведьмам. Про влюбчивых мужиков, которым только палачей и евреек подавай. Про то ли дочь, то ли жену, которая маяк для усталого корабля. Что я еще забыл, Дейзи?
По совести, из всей речи важна была только Мэри. И, право, несправедливо было обрекать его на беседу с покойной супругой, когда браку с нынешней только недавно исполнилось полтора месяца, и за это время Джеймс видел свою жену хорошо, если две недели.
Дейзи упёрла руки в бока, повела плечом.
- Маяк, как же. Дорожку к другим бабам подсвечивает. Знаешь, Джим, ты по-настоящему женат на Бермондси. Город тебе и супруга, и любовница, и дочь, и мать, и ты сам. Себя ты забыл, милый. А вот отбери у тебя маяк и городишко, - вскинув бровь, она прислушалась к полному боли крику, долетевшему с улицы, - и что останется?
- Самоходный доспех останется, - буркнул Джеймс в ответ. - И какие бабы, Дейзи? Мне глаза выколоть и не глядеть на...

"Нет".
Он умолк, понимая, что позволяет вовлечь себя в одну из тех ссор, которые заканчивались бурным примирением. Для Мэри будет ударом узнать не только о Фламинике, но и о какой-то там Кали, мать её индуску. К тому же, эта не-Дейзи была не права. Отбери кто у него маяк, странную маленькую Мэри - и останется бесприютный Джеймс Клайвелл, тоскующий и не способный пережить эту тоску. Но сначала этот кто-то поплатится. И вывод из этой мысли следовал не тот, который хотела услышать эта богинька. Мэри если и освещала дорогу, то только к себе. Она давала повод жить, мечтать, помогала оставаться человеком, а не самоходным железным рыцарем.
И если это кричала она...
Джеймс хмыкнул, запрещая себе спешить. Мэри не кричала, даже падая с обрыва.
- Я женат на Мэри Берроуз, Кали. Или как тебя там? И наплевать на Бермондси. Я вышел из возраста, когда жену следует любить по заветам мадам Аквитанской, но Мэри - здесь, - он постучал кулаком по груди, удивившись неожиданно гулкому звуку, - прости уж за невольный пафос. Что там у тебя еще? Недосуг болтать, спешу к жене.
- Иди, - не-Дейзи сердито толкнула дверь и выпрямилась, сложив руки на груди, сверкая глазами. Тонкий крик оборвался, словно захлебнулся воздухом, а потом раздался стон - глухой, надрывный, такой низкий, что от него шевелились волосы. - Проваливай! Только убедись сперва, что идёшь туда, куда нужно, Джеймс Клайвелл! Иди, не обращая внимания на то, как корчится в аду жена - настоящая, не эта блестящая пустышка, неспособная заменить Бесси мать. Убирайся, не думая о том, что дочь до сих пор плачет по ночам. Иди на свет эвбейских огней, не думая, кто тут Навплий. Только подумай напоследок, муженёк. Для Кали границы ада и рая, жизни и смерти - ничто, ибо она - мир. Она - отсутствие цвета, чистота и полнота всего. Ничто не исчезает бесследно. Тем более - люди. И вернуть можно - всё. Пока не изгладились краски.
Пожав плечами, Джеймс шагнул к двери. О слезах с Бесс стоило поговорить, а заменить мать всё равно никому не под силу. Что до адских мук Дейзи...
- Когда говорит он ложь, говорит своё, ибо лжец и отец лжи. Благодарю за уроки, госпожа, но прошлое следует помнить, не живя им.
И пора было прекращать сравнивать Мэри с другими. Впрочем, об этом Джеймс намеревался поговорить с женой, а пока... Пока он услышал про отсутствие цвета, чистоту и полноту, сиречь - чёрный, если верить Платону. А ведь дорожка так удачно оказалась именно такой.
Вздохнув, Джеймс вышел за дверь, в морозный, холодный вечер.

Идти пришлось недолго - к куполу оранжереи, сквозь заросли, живо напоминающие южный лес, виденный то ли во сне, то ли в яви "Горностая". Там, под этим куполом, высилась глыба черного камня, обтесанная так, чтобы в ней угадывалась четырехрукая тварь, фигурой схожая с человеком.
Первой Джеймс увидел обнаженную Мэри. Выхватил ревнивым взглядом мужа и крюк в руке почти явленной миру богини, на котором висело его сокровище, и опущенную на грудь голову. Потом он рассмотрел жреца в пестрых одеждах, разрисовывающего её черной краской. Этого Джеймс поклялся убить особо жестоко - и немедленно отправился бы воплощать это обещание, если бы не чувство неправильности. Неправильной казалась и гнилая кровь, текущая по желобкам к растениям, и изрезанная в лоскуты женщина у подножия статуи, и сама Мэри. Даже ножи, разложенные на постаменте, были кривыми и неправильными. И трое мерзавцев, поющих заунывную чушь на коленях - тоже. Неправильность эта пахла шафраном, испорченной кровью и умирающей тишиной. Джеймс мог поклясться, что может пощупать её пальцами, но не получалось.
Да и прятаться было негде, шаг вправо - и окажешься на очередной клетке, которая, чего доброго, вернет на кухню к Дейзи. Или того хуже - в детство, где дразнили выродком. И объясняй, что давно вырос и даже перерос свою незаконнорожденность. Джеймс тихо свистнул, привлекая к себе внимание.
Вначале ничего не изменилось, но затем, когда жрец повёл линию поперёк сердца, один из молящихся медленно повернул голову, вздохнул и неловко, словно отсидел ноги, поднялся. Остальные, глянув на него, заговорили громче - так, что купол отозвался хрустким эхом. Культист же, моргая, секунду всматривался в тени, затем разглядел Джеймса и покачал головой.
- Кто? Зачем рвать? Раджа что хотеть?
- Лорд говорить... тьфу. Сюда идут законники. Много. Лорд велит - девку снять, всё прятать. Я девку уносить.
Законники, впрочем, и в самом деле могли идти. Крайне неосторожно было тащиться на Собачий остров вместе с Рочфордом, да еще и убивать его. И никакая дорожка не остановит городскую стражу, захоти та пройти куда-то.
Культист понял его не сразу, а когда понял - лицо его исказилось одновременно страхом и мучительным ожиданием. Жрец раздражённо окликнул его с помоста, но мужчина только покачал головой. Плечи его опустились.
- Кхарма. Что начать - не прервать. Остаться надежда, что Кали выйдет из камень, но... девка хилый, дохлый. Прежняя быть сильна, а не вместить покой. Значит, мы все умирать. Но прийти другие.
С помоста донёсся слабый стон: жрец резко дёрнул Мэри за волосы, заставляя откинуть голову назад. В руке его откуда-то возникла глубокая чаша, украшенная чёрными опалами и жёлтыми топазами.
"Ну вашу мать же всем рынком да городской стражей!"
По арене приходилось бегать и с проколотым боком, и с резаными ногами. Но на арене было правило - чемпион получает врача. Здесь же правил риск, и если бы не ощущение неправильности, Джеймс уже рванул бы к жрецу. Что такое четверо черномазых, когда ты зол, а твоя жена висит на крюке?
Но интуиция осторожно зудела в шрамах, горела угольями под сапогами, и он медлил.
- Не прийти. Некому будет прийти. Вон тот, с чашей, всё расскажет под пытками. Я таких повидал. Много. И есть палачи, которые мысли видят. Надо остановить, пока не поздно.

И Джеймс не выдержал этого взгляда. Та Мэри или не та, но Мэри же! Своя, маленькая, умная и теплая! Немного странная и алхимик, но кто без греха? А не выдержав - шагнул вперед, совсем не по-рыцарски втыкая нож в спину культисту. К счастью, Джеймс рыцарем не был, и индус упал на землю, судорожно вздыхая и булькая кровью в горле. К несчастью, его сотоварищи тоже рыцарской доблестью не отличались, а потому после мгновения тишины порскнули кто куда. Один - в кусты, другой - на Джеймса, замахиваясь неумело, но от души. Только жрецу было наплевать, и его невозмутимости стоило позавидовать.
Увернувшись от ретивого индуса, Джеймс по привычке помог ему упасть подсечкой, за что сразу же поплатился болью в ноге. И более не задерживаясь на рассматривание видов оранжереи, похромал к Мэри.
- Где вы были? Почему не пришли раньше?.. Нет, - Мэри подняла голову, но смотрела куда-то за плечо. Туда, где он стоял раньше. - Знаешь, что хуже всего? Я больше не чувствую ветра. Раньше всегда знала, где твоё тепло, а сейчас - ничего. Воздух кажется железным. Мне страшно.
Джеймс вздрогнул. Слова сестры Делис из уст Мэри он не ждал и не хотел. От воспоминания о монахине, об упущенном и не сделанном, о том, что он всегда бежит от ответов, кожу продрало мурашками. Но Делии тут не было, а Мэри не чувствовала ветра. И тепла.
- Что-то уже не исправить, что-то еще не исправить, что-то не исправить, а ошибки я знаю все. Равно, как и ошибкой не будет то, что я хочу к своей Мэри, но снимаю сейчас с крюка тебя.
Он мгновение поколебался, прежде чем вскочить на постамент и потянуться к веревкам. Те распались под пальцами, словно только того и ждали. Мэри упала в руки и слепо потянулась рукой к голове, провела по волосам, но наткнулась на серьгу и помедлила.
- Я скучаю по хвосту. Странно, да? - Глаза её постепенно наливались чернотой, и монотонное бубнение жреца сразу стало тише, как придавленное подушкой. - Человек ведь тот же. Тот же, тот, и что-то не исправить, да - а нужно ли? Холодно. Ты горячий. Струишься. Мог Икар залить солнце воском?
- Хвост путался в кольчуге. И разве длина волос может меня изменить, маленькая? Я останусь Джеймсом Клайвеллом, даже облысев. Равно, как и ты - всегда Мэри Клайвелл. Даже не будучи ею.
Что сделал бы Джеймс Клайвелл для своей жены, поглощай её чернота? Зная, что нельзя выпускать её из оранжереи - такой? Понимая, что не сможет убить?
Не сможет залить своё солнце не воском, но кровью.
Он мрачно хмыкнул, прижимаясь губами к виску.
"Ты - часть извечного сиянья, что светит с целью лишь светить", - сказал бы поэт, но Джеймсу хватало таланта лишь перепевать чужие песни. Да и Мэри всегда была рядом, оставаясь не звездой на горизонте, но женщиной. Женой. За два месяца брака пора бы и осознать, что познавать и узнавать можно не только невесту.
Но отнять жизнь он не мог. Как ни уговаривал себя, что Мэри - не та, что его жена, быть может, видит, как бережно прижата к груди пустота, но докричаться не может. Как не убеждал - надо поторопиться.
Не мог. Не поднималась рука, и было жутко, страшно от мысли, что он не успеет или ошибется.
- И я железный и холодный. А еще колючий. Но это не повод красить глаза в черный.
- Чёрный? - Рука Мэри взлетела к лицу, ощупывая белую до прозрачности кожу с чёрными прожилками. Тело её била мелкая дрожь. - Один глаз за вопрос, а я сказала уже дважды. Что отдать за третий? Я - Мэри Клайвелл? Уже? Ещё... Убей меня. Ты не чувствуешь, как оно растёт внутри, как распирает грудь. Воздуха нет снаружи, скоро не станет внутри. Хвост оберегал маленьких девочек... даже поливая водой, но я так и не выросла.
От руки статуи отломился кусок камня и грохнул о постамент. Следом ссыпалась пыль, открывая гладкий обсидиан груди

Первое, что осознал Джеймс, проморгавшись после того, как мир треснул и рассыпался - на него орут. Истошно, испуганно, выпучив глаза и замахиваясь кривой саблей. Орали индусом наподобие тех, что в прошлый раз молились то ли на каменюку, то ли на Мэри, а жрец изумленно таращился на Джеймса, будто увидел призрак Седрика Сакса.
- Как же вы мне надоели.
Джеймс мрачно оглядел почти полностью голую жену, плохо обтесанный камень, на котором она висела, кривой нож в руке жреца, мрачно же хмыкнул, неспешно шагая вперед. Черномазыми культистами он был сыт по горло. Даже подташнивало уже от них, и от этого становилось странно, но весело. Еще веселее стало, когда мимо уха свистнула сабля, а потом звякнула о камень дорожки, заглушив звучный "шмяк" этим самым индусом. Хантер, наверное, одобрил бы этот уворот и этот бросок, но его тут не было, к вящему сожалению Джеймса. А вот когда под ладонями хрустнул позвоночник, веселье чуть спало. Умирать этому мужчине придется долго и трудно, силясь вздохнуть, двинуть руками или ногами, отчаиваясь и угасая.
- И ты мне надоел тоже.
Жрец, не забывая испуганно глядеть, сунул свой нож под горло Мэри. И Джеймс уже собирался было скрипнуть зубами, готовясь к переговорам, но умница Мэри снова решила сама. Как и с Совереном. Только в этот раз в пропасть, то есть с пьедестала, полетел жрец, от растерянности даже не выпустив ножа из рук. Нож пришлось отобрать, гордясь женой непомерно и совершенно не христиански. А потом, матерясь, как портовый грузчик, выламывать из кровостоков камень, чтобы швырнуть в излишне прыткого индуса, рванувшего в кусты. Догонять и добивать рухнувшего жреца Джеймс не стал. В кустах могли быть ловушки, да и куда денется черномазый в Англии? Пообещав себе прочесать доки и побывать у Ю, Джеймс вскарабкался к валуну, чтобы освободить Мэри.

29 марта 1535 г. Бермондси.

Сон оказался куда лучшим лекарем. Впрочем, сон неразрывно связан со временем, а когда спишь двое суток подряд, то невольно излечиваешь хотя бы вывих. Джеймс с трудом разлепил глаза, слыша весенний щебет птиц за окном и привычно тряхнул головой, будто всё еще был волосат. Под боком тихо сопела Мэри, нога блаженно молчала, и даже миссис Элизабет совсем по-домашнему ворчала на кухне, стуча ложкой о котёл. Пастораль как она есть, вот только Джеймс не чувствовал себя мирно и счастливо.
Он убил Рочфорда, брата королевы. Убил подло, в спину - и заслуженно. Временно убрал с улиц Лондона Потрошителя. Но совесть от этого не успокаивалась. Напротив, она грызла не хуже лесавок, врываясь даже в сон. Мститель, нарушивший закон, был всего лишь убийцей, презираемым всеми. В том числе, самим Джеймсом, и спасение жены из лап культистов оправданием не являлось. Но зато Фламиника в своем котле могла радоваться - она была отомщена.
И эти слова Кали, не-Мэри...
Проклятье, да с каких пор длина волос меняла характер?! Он стал жёстче от того, что ему пришлось понять в монастыре, от пережитого на арене, от бегства Артура. Но ведь при этом Мэри не могла пожаловаться на мужа! Джеймс всегда был внимателен к ней, заботился и волновался, не принуждал ни к чему, не поднимал руку и хранил верность. Фламиника - не в счет. Он не мог сказать, что любит эту свою хрупкую, юную жёнушку, но о любви хорошо говорить лет эдак в пятнадцать. Когда глаза застит розовым, в голове гуляет ветер, а все помыслы сосредоточены ниже пояса.
"Кретин. Именно, что в пятнадцать".
Джеймс шлёпнул себя по лицу, тяжело вздыхая. Ценя дружбу, сходство мыслей, духовную близость, желание быть вместе, он забывал о том, что могло быть важно для Мэри. Отказывал ей в праве на саму себя.
- Мэри, - тихо позвал он, - как думаешь, мне стоит снова отпустить хвост?
- Хво-ост... - Мэри с улыбкой потянулась и придвинулась ближе, обняв. - А так можно? Я знаю, что ты - это ты, но хвост же...
"Дался им этот хвост".
Кому именно - им, Джеймс уточнить не смог. Но почему-то казалось, что по хвосту тоскуют многие.
- Почему же нельзя? Если Ваше Величество так хочет, то будем отращивать. Но расчесывать по утрам его будешь ты!
И, конечно же, волосы станут лезть в глаза, торчать в разные стороны, уподобляя его одуванчику, и снова придется носить косынку, чтобы они не мешали. Как после смерти Дейзи, когда времени на цирюльника стало не хватать и небритость превратилась в бороду, а короткий ёжик на голове - в хвост. Джеймс вздохнул, понимая, что уже привык к тому, что волосы не путаются в кольчуге. Но лишь прижал к себе Мэри.
- Надо бы в управу идти. Теперь, после бунта, будет затишье, но и новые люди потянутся. Ты сможешь? После того дерьма культистов?
Несколько секунд Мэри молчала, потом кивнула.
- В управе пока что не подвешивают на странные тёплые камни. И зелье это давно выветрилось, хотя мне до сих пор странно себя в нём вспоминать. И почти не верится, что я пнула этого чёртова жреца, хотя это и приятно. Жаль только, не говорят, что женщин шрамы тоже красят...
- Не пни ты его, я бы решил, что это снова морок. И шрамы - ерунда. Ими невозможно испортить совершенство.

2 апреля 1535 г. Бермондси.

К управе Джеймс шёл с блаженным видом молодожёна - слегка покачиваясь и глупо, но от души улыбаясь. Дни, а особенно - ночи, дома, рядом с Мэри примирили его с мыслью о том, что он свалял дурака с Рочфордом. А вместе с примирением пришло и осознание - спасал он не маяк, не дочь, не утеху в постели. Жену. Мэри Клайвелл, и без всяких там Берроуз! Осознание, в свою очередь, разрушило мир.
Мир тюрем и заборов в голове. Некоторые из этих узилищ были уже старыми. Они трещали и поскрипывали, когда жизнь стала слишком быстрой. Но пали - только сейчас, освобождая разум от условностей, а интуицию - от цепей. И, право, зря.
Джеймс чуял на языке привкус железа, будто в воздухе витало нечто, напоминающее о пролитой крови, о бунтах, о войне. Ему не приходилось сражаться в бою, но почему-то казались правильными и этот привкус, и мелкая дрожь рук и лихорадочное желание рваться вперед. Но всё это пока гасилось улыбкой и флёром счастья, а потому он не думал об этом, насвистывая песенку о храбрых французских лучниках. Лучники в ней совершали чудеса - попадали в муху за пятьсот шагов, в англичанку - не снимая штанов, а прекрасную Мадлон и вовсе кружили в развеселом победном танце всем полком.
Бермондси, тем временем, разглядывал его с недоверием. Льстиво кланялся торговцами, сухо здоровался кумушками и салютовал стражей, не забывая поглядывать на уже поклеванные воронами тела казненных.
- Не люблю вот такое затишье после бунта, - пожаловался Джеймс Мэри, всё это время бережно поддерживаемую под локоток, - чувствую себя последним Сарданапалом. И, возможно, Навуходоносором. И всем египетскими фараонами сразу. Будто это я заставлял их, а потом еще и гнал до моря колесницами.
Мэри, бросив на него странный взгляд, покачала головой.
- Ты так говоришь, словно сам бунт тебе понравился. Или даже не так. Услал Бесси, забрал меня - если не к Джеку, так в Лондон. Оставил гореть еврейский фитиль... страшно звучит.
- Я же кровожадное чудовище, поедающее младенцев. Даже тебя спасал, потому как жаль было, что кто-то другой съест. Такая аппетитная, юная... Наверняка вкусная. Воздушная. Похожая на пирожное из белков и мёда.
Кивнув очередному стражнику, Джеймс хмыкнул. Ему не нравились бунты, но отрицать свою суть было глупо - порой ему, как и всякому упырю, нужна кровь.
- Но нет. Иногда я просто... чую. Понимаю? Догадываюсь, что назревает. А возить с собой еврейские фитили, палачей и матушек я не могу. Это уже не облава получится, а табор, не находишь?
Мэри покачала головой, хмуря светлые брови.

В управе было непривычно жарко и людно. Настолько непривычно, что Джеймс замер на пороге, с изумлением разглядывая то, что мог назвать только балаганом. Во-первых, на лавке сидел Хантер, взирая на мир с безразличием смирившегося со всем человеком. Во-вторых, за столом, некогда принадлежащим Скрайбу, стоял Харза. Михаилит прислонился плечом к стене и снисходительно поглядывал на сидящую за этим самым столом Бруху.
- Ты слишком умная, женщина, - одобрительно и ласково говорил он, - кто же так отчеты пишет? Суше, короче и только главное. Это же тебе не повесть о Мерлине.
- Но оно похоже! - Возмутилась Бруха, не отрываясь от листа. - Вот, почти Моргейна, Мордред, только без древних артефактов, но я уверена, нам ещё просто не обо всём рассказали. Хм. Как думаешь, мавка сойдёт за деву озера? Хотя без меча... ладно, ладно, будет вам суше. Буки. Изверги.
"Бедлам".
Бетлемская больница для умалишенных издавна пользовалась недоброй славой, но отчего-то у Джеймса складывалось ощущение, что его управа - одна из палат в ней.
- Мастер Харза?
- Мистер Клайвелл? - Харза отлип от стены, отвешивая поклон. - Я слышал, вам нужен ехperitum. И что таковому полагается дом на Эсмеральд.
Джеймс досадливо хмыкнул, представляя, как будет объяснять Норфолку, почему в управе Бермондси знатоком числится михаилит, а вместо него работает какая-то еврейка. Впрочем, кажется теперь уже не какая-то, а вполне себе миссис Харза. Отчего-то Джеймс не сомневался, что соответствующая запись есть в приходской книге капеллы Ордена. Усадив Мэри за свой стол, он рухнул на лавку рядом с Томом, разглядывая Бруху. Наверное, так было лучше. Не теряя ни эксперта, обзаведясь новым клерком, Джеймс получал рядом и сметливую еврейку, с которой попросту приятно было перекинуться словом.
- Мне в самом деле нужен и знаток, и клерк, но если вместо отчетов и протоколов будут романы и повести, я не смогу прикрыть этого человека перед шерифом, мастер Харза.
- Я думаю, у вас будут отличные протоколы и отчеты, мистер Клайвелл, - хмыкнул в свою очередь Харза, - как иначе?
Джеймс вздохнул, доставая из несгораемого шкафа ключи от домика и перебрасывая их новоиспеченному знатоку. Улочка, отведенная короной для работников управы, постепенно заселялась. Как и управа.
Вошедший в дверь седеющий, крепкий мужчина в запыленном коричневом оверкоте, неведомо где нашедший пыль среди весенней слякоти, предводительствовал маленькой делегации из хорошенькой брюхатой женщины и девочки лет восьми. Дитя с любопытством оглядывалось, мать изучала пол, в котором Джеймс из примечательного нашел только вмятины от табурета, а предводитель этой толпы тяжело хмыкнул при виде Мэри и Брухи.
- Браен Вайтбрэд, мистер... мисс клерк. Из Йорка. Теперь, стало быть, здесь жить будем.
Почти сразу же дверь открылась снова, явив управе и начавшему удивляться таким намерениям Джеймсу сопливого побирушку в тряпках. Тот тоже удивлялся, но Брухе и Мэри, замерев у порога и комкая шапку в руках.
А потом управа стала напоминать рынок. Под гогот с улицы какая-то кумушка горестно возопила об украденном гусе, и её вопли сделали шепот двух щеголеватых молодчиков, пропахших лошадьми, был особенно громким.
- Михаилит! Значит, борделей штуки три новых будет, не меньше. Как в этом городке на востоке, как его...
- Хокуэлл, - любезно подсказал ему Джеймс, улыбаясь и с трудом сдерживая желание предложить всем этим сукиным детям встать в очередь. - Пожалуйста, подождите за порогом. Все. Отчего же вы решили жить именно здесь, мистер Вайтбрэд?
"Когда разговариваешь с людьми, чаще улыбайся. Люди это любят."
Мужчина с явным облегчением перевёл взгляд на него.
- А оттого, что говорят, будто тут волю его Величества хорошо блюдут. Не то, что в Йорке, где слишком уж не замечают того, что не замечать нельзя.
- Я слышал, в Йорке строгий констебль, - задумчиво вступился за коллегу Джеймс, доброжелательно кивая ребенку. - Это ваша дочь, мистер Вайтбрэд?
А еще следовало внимательно слушать человека, стараясь подвинуть его к разговору о нем самом. Черт его знает, зачем Джеймсу сейчас вспомнилась наука старого сержанта, ведь раньше он никогда так дотошно не опрашивал переселенцев. Клерк проверял разрешения от графа, вписывал в книги, да и отпускал восвояси. Но на Севере, кажется, заваривалась крутая каша. И Джеймс в кои веки не хотел быть в стороне. Рухнет королевство - не станет и его, и Бесси, и Мэри.
Девочка улыбнулась ему, но тут же отвернулась, зачарованно уставившись на Мэри. Переселенец же хмыкнул.
- Верно, мистер Клайвелл, дочка. Гвендой назвали, как в семье принято... сорвиголова та ещё, но Бермондси, чай, не развалит. А констебль тамошний - строгий, кто бы спорил, да только один глаз видеть плохо стал, так что вот, он - там, соседи бывшие тоже там, а мы - тут.
"Странно".
Что именно - странно, Джеймс не взялся бы ответить, спроси его кто. Но этот Вайтбрэд словно отвлекал от своей дочери, рассказывая о внезапно ослепшем, а потому не замечающем того, что должен бы, констебле.
Пришлось встать, унимая нахлынувшее желание вышагивать по управе, жалея о смерти Скрайба. Умный клерк по этому движению понимал, что пора писать, и писать всё.
- Что там, на Севере? Чего ждать, мистер Вайтбрэд, если уж вы тронулись в путь с женой на сносях и маленькой дочерью?
- Задница там, не при дамах сказать, - обстоятельно ответил Вайтбрэд. - Кипит Север, не приведи Господь. Комиссаров вешают да старые знамена подымают. С белой розой-то.
В воздухе так отчетливо запахло войной, что Джеймс поморщился, дабы не чихнуть. У войны был свой, острый, схожий с перечным аромат, от которого ему хотелось бежать, куда глаза глядят. А глаза глядели на "Горностай".
- Добро пожаловать в Бермондси, мистер Вайтбрэд. Будете выходить, пригласите нищего, пожалуйста.
Из Лондона побирушка мог явиться только от двоих: либо Ю, либо Нерон. И от обоих он вряд ли принес бы какую-то приятную весть. Нерону Джеймс был должен, а гадюка Рика любила только понимающих. И понимать становилось всё труднее.

- И ведь, что за фраза, знаешь? - восхищенно заметил Джеймс, наливая для такой полезной певчей птички в глиняную кружку покойника Харриса крепкое вино покойника Скрайба. - Услышал, небось? Или по губам прочитал?
А в голове было пусто. И только радостно отбивали развеселую мелодию маленькие цветные барабаны.
- А то, - птичка с удовольствием припала к кружке, только кадык заходил. - Эх, хорошее вино, благодарствую! Только с фразы той толку нет. С такой, глядишь, каждый второй в Ламбет-то приходит, потому как затем оно и стоит. Потому и удивился, что пустил низушок, потому и приглядывался. Сказал он, стало быть, вот так: "Я нашёл Бога". Ну так это кажинный верующий скажет, правду говорю?
Из уст брата-лекаря это звучало, как угроза. Но теперь он, кажется, угрожал не только небесам, до которых вряд ли дотянулся, а и королевству. Кранмер, принимающий еретиков и католиков, казался... опасным?
- Еще кого интересного видел? Может, заходил кто приметный? Необычный?
- Может, и заходил, - покладисто согласился нищий и склонил голову набок. - Так-то многие ходят. И убогие, и сирые, и вообще всякие, на помощь его высокопреосвещенства надеясь. Только вот за остатнюю память змейки серебром не звенят, господин, уж не взыщите. Хоть и хорошо, конечно, из Лондона хоть на время выбраться. Славно тут у вас, и рынок, опять же...
Джеймс только хмыкнул, без торга и споров отсыпая из кошеля управы горстку шиллингов. Побирушка не был бы побирушкой, не выклянчи он чего-то сверх заплаченного.
- Рынок у нас хороший, - согласился Джеймс, задумчиво рассматривая портрет брата-лекаря, вспоминая глаза, манеру говорить, заставляя проснуться ищейку. Какого дьявола, всё же, нашел этот ублюдок? - И место Дженни как раз свободно. Так кого вы там видели еще, уважаемый?
- Дженни Хейзелнат, да, да, - нищий горестно и очень натурально вздохнул. - Жаль, что совсем сгинула, но месту-то пропадать не стоит, ибо противно это порядку вещей. Так что как старый Бруно в Бермондси, так в Ламбет - интересные гости. Так-то, конечно, из толпы кого выделить - задача непростая. То бабы, которые то ли шлюхи, то ли наёмницы - видано ли дело, в штанах да при корсете! - то вот михаилиты известные - хотя у них вроде как и своё духовное утешение есть. Ну да конечно, его высокопреосвещенство выше прочих стоит, а всё странно, что сэр Фламберг захаживал. Интересное время началось, очень интересное, только и успевай видеть.
Дженни, надеялся Джеймс, сгинула, всё ж, не совсем. И когда-нибудь вернется, нагулявшаяся и присмиревшая. А вот Фламберг умудрялся стать затычкой во всех бочках. Надо же, и к Кранмеру успевает, и в тюрьме посидеть, и послушниц воровать.
- И когда же это он захаживал?
- А вот под самое Рождество и захаживал, - Бруно задумался, потом кивнул. - Это когда один. А потом когда захаживал, с леди, так его и не пустили - хотя, снова, ведь был его высокопреосвященство дома, по низушку вижу. Видать, слов нужных не знал сэр михаилит.
- Благодарствуй, Бруно.
Вздохнув, Джеймс вручил нищему еще пару монет. И снова рухнул на лавку подле Тома. Из всего услышанного выходила дичайшая каша, на поверхности которой подталым комком масла плавал Кранмер. Брат-лекарь получался теперь фигурой мелкой, зависимой, а потому появлялся другой вопрос - на кой ляд всё это архиепископу? Впрочем, на сегодня оставалась еще пара щеголей, а потом можно было подумать спокойно, не торопясь, у камина, прихлёбывая горячее вино, которое терпеть не мог.
- Том, что думаешь?
- Все знают, что сержантам думать нечем, - ответил тот, тоскливо глядя на дверь, из-за которой вот-вот должны были появиться новые... кто-то. - Поэтому я не думаю. Только чую, что от этого всего бед будет больше, чем от всего прочего вместе взятого. Уж очень нутро тоскливо ноет. Хотя, может, просто надо что-нибудь сожрать.
Джеймс покосился на Мэри, на Бруху, на невозмутимого Харзу, и вздохнул. Излишне людно было в управе, тесно, и даже казалось, что душно.
- Мэри, покажи брату Харзе его дом, пожалуйста. Бруха, мистер Скрайб в это время обычно брал перерыв и отправлялся завтракать. Не вижу ни одной причины это менять.
Когда все вышли, дышать стало свободнее. Привычнее, что ли. Можно было вздохнуть, хмыкнуть и даже развалиться на лавке, чуть потеснив Хантера.

После третьей кружки ром пился, как водица. Джеймс глядел в бумагу от Норфолка, натыкался на нефритового сокола - и опрокидывал четвертую. Смириться с тем, что из него, стражи и даже палача лепят шутов, оказалось сложно.
- Нефритовый, с-сволочь, сокол! Вот скажи, Том, за что нам это? Корону разве что гвоздями не прибиваем, а всё равно держим крепко, шалят у нас не больше, чем везде, бунтовщиков вон, хм, вешаем! За что - соколы? Да еще и, мать их, нефритовые?!
И почему Ю Ликиу узнала об этом раньше самих соколов? Джеймс кивнул собственному возмущению, которое мог даже пощупать, запоздало подумав, что Мэри его сегодня вряд ли пустит хотя бы на порог. Запоздало - потому что после пятой кружки от него должно было разить, как от матроса. Которого споили, чтобы затащить на корабль.
Сержант оглядел пустую кружку, налил себе, подумал, долил ещё и Джеймсу.
- Может, Его Величество про Инхинн прослышал? У неё уже вот эти, перья, значит, почти сокол. Цветастые только. Так что могли бы назвать нефритовыми... этими... попугаями, - он подумал, нахмурившись, и кивнул. - Хотя, пьёт она как три мужика разом. Всё-таки сокол. Или нет. Попугай, но пиратский, во.
Нефритовые попугаи звучали еще хуже, чем соколы. Нефритовые пиратские попугаи вообще пахли бунтом и свержением короля.
- Вот дерьмо! Том, ты это вслух больше не говори! Попугаев я не переживу. Вот как это парням сказать? Что, значит, были они славными воинами в сверкающих кольчугах по семьсот фунтов за унцию, а стали - соколами с зеленой птичкой на котте? И обязаны быть красивыми! Будто до того у нас тут исключительно уроды служили!
Возмущение следовало куда-то выплеснуть. На кого-то. Как назло, Бермондси после бунта был тих, и даже в таверне никого подходящего для драки не наблюдалось. А ходить по улочкам и искать приключения на то, чем сейчас Джеймс думал, пока было лень.
- Ну, по правде, некоторых я бы на королевский смотр не пустил, - признал Хантер и внезапно задумался, качая кружкой в воздухе. - Думаешь, будут? Смотры? С птичками?
О смотрах Джеймс вообще не думал, но теперь задумался. Он заглянул в норфолков... норфкол... в письмо Норфолка снова, точно там об этом что-то написало было, убедился, что ничего не пропустил - и кивнул.
- Тягу к прекрасному надо удовлетворять. Представляешь, идёт он, значит, вдоль строя, а у наших шлемы начищены, кольчуги под коттами жаром горят. И эти, соколы. Зеленые. Будто сожрали что-то не то. Красота же! И все это - за старое жалованье.
Мысли уже начинали путаться, перескакивать друг через друга, размахивать маленькими флажками с нефритовыми соколами. И пора было идти домой, но задница нашептывала что-то о развлечениях.
- За нефритовых могли и накинуть, - мрачно согласился Хантер.
Он явно хотел что-то добавить, но тут от стойки раздался знакомый баронетский голос.
- Да что за дерьмо, Гарри! И ты называешь это - мясом, а себя - трактирщиком? Простолюдинам эти подошвы подавай, купчишкам, каким-нибудь джентри - пусть они давятся, - а мне давай нормальную говядину, сочную и нежную.
- Знаешь, Том, - Джеймс задумчиво кивнул в сторону баронета, - мне очень интересно, почему у него дядька - Норфолк, а оно всего лишь баронет? Пойду спрошу, пожалуй.
А еще баронетов можно было бичевать. И не понравился он Джеймсу сразу. К тому же, для Maestro di Giustizia Анастасии Инхинн в Бермондси работы становилось мало, и с этим стоило что-то сделать. И Мэри все равно будет злиться, что её муж вернулся пьяным. Наверное?
С этим вопросом Джеймс и подошел к трактирщику и его собеседнику.
- Всё хорошо, Гарри?
- Мистер Джеймс, - Гарри заметно обрадовался ему, даже протер замызганным полотном стойку. - Я вот как раз говорю мистеру баронету, что это не говядина, а ягненок. Такой же молодой, как мистер баронет.
- Ах ты, козёл старый! Сраного джентри именовать, как меня?! Н-на!
"А еще он тебя бараном назвал".
Речь баронет выдал хорошую. Длинную. Можно было понять намерения, и даже успеть пнуть молодого барана под колено. Тот тоже поднаторел в трактирных драках, перекатился через плечо, и Джеймс отступил на пару шагов в сторону, пропуская летящую кружку. Спину окатило брызгами осколков, ром ухмыльнулся улыбкой Актёра, а глаза медленно застлало красным.
Очнулся он, сидя на спине баронета, чьи руки связывал с редким воодушевлением. На роскошный оверкот капнула кровь, и Джеймс с удивлением осознал, что это его кровь, что разбитый нос болит, опухает скула, а шея горит, как огнем облитая.
"Мэри меня точно убьет".
- Добро пожаловать в Бермондси, баронет, - миролюбиво заключил он, освобождая узника. - У нас и в самом деле не бывает скучно.