- Ох, Джеймс, я просто хотела быть полезной. Достойной. На виду, как пример, не уступая - но ты прав. Прости меня, и не думай об этих глупостях. И - алхимическая лаборатория?! Правда? - радость, вспыхнувшая в голосе, тут же пригасла. - Кумушки тебя распнут. Город и так бурлит из-за палача. Скажи, она правда?.. Ну... работает голая?
- Госпожа Инхинн снимает лишь рубашку. Не всегда. Когда необходимо сбить с мысли, со лжи, усугубить пытку. И кумушкам придется потерпеть, маленькая, если хотят жить спокойно, как жили. Смириться и с миссис Клайвелл, и с Инхинн, и с мисс Кон. Хм, многовато женщин при управе выходит. Том изворчится. Что еще болтают?
Болтали про него всякое - и всегда. После первого еврейского погрома называли жестоким упырем, после резни - хоронили еще живым, а уж когда в промежутке успел жениться... Дейзи приходилось на людях быть чопорной и холодной, как миссис Элизабет. И тоже - чтобы быть достойной. Достойной - чего, дьявольщина? Сомнительная честь: каждый раз, когда муж отправляется утром в управу, готовиться стать вдовой.
Прерывая его мысли, Мэри неожиданно прыснула.
- Да ведь о чём только не говорят! О чём хочешь послушать, дорогой? Местные новости, английские? О культуре, здоровье, преступности, религии, сплетни из мира животных? Вот, например, о соседях. Констебль Фостер из дружественной Бермондси деревушке Билберри, славной новопреставившимся - к счастью - святым Августином - метаморф. Об этом, ссылаясь на проститутку Мелани, совершенно авторитетно заявила миссис Мерсер. Знаешь, по её словам, переданных со слов Мелани, получается, что Фостер перекидывается в сокола и летает над лесом, выслеживая разбойников, каковых и пожирает. Куда констебль девает остатки массы после перекидывания и как восполняет - миссис Мерсер затруднилась ответить, но я думаю, набирает он массу, если находит разбойника. Склёвывает, и вот... Растёт. Правда, тогда непонятно, как он летит обратно, но, может, пешком? Получается, ещё и голым, и в крови... Или сбрасывает большую часть себя, а потом, вернувшись, пожирает? Или это просто очень большой сокол? Я только ещё не придумала, откуда берутся перья и куда потом исчезают. У одежды ведь совершенно иная структура.
- Не хочу представлять, - пробурчал Джеймс, - что происходит, когда Фостер не находит разбойника. На службу он тогда является в перьях, видимо.
В каждой сплетне всегда была доля сплетни. Но, кажется, не сейчас. Звучало настолько бредово, что невольно хотелось проверить, построена ли в Бедламе больница для душевнобольных, которую давно уже обещала корона. Правда, тогда туда переехала бы добрая половина Бермондси. И недобрая - тоже.
- Ищет, пока не находит, - твёрдо ответила Мэри. - Но, может быть, у него в тюрьме запас есть? Как консервы? Прокрадывается... а потом заключённые пропадают, - она с нарочитым подозрением подняла взгляд на Джеймса и улыбнулась снова. - Кроме того в городке расцветает ковен. Потому что я - как-то не очень и, вероятно бесплодна, потому что летаю по шабашам и отдаюсь Люциферу вместе с мисс Кон и Клементиной под присмотром госпожи Инхинн. И это, между прочим, почти обидно, потому что Клементину считают более злобной и страшной ведьмой, чем меня. Еврейка в принципе стоит вне категорий, это понятно, но - Клементина? А ещё ты утопил, наконец, рыжую побирушку в Темзе вместе с господами из спортивных новостей.
Джеймс фыркнул, и, не удержавшись, рассмеялся. Странно, что они бывшую проститутку Али к сонму шабашниц не причислили.
- С которыми господами? - Сквозь смех поинтересовался он.
- Теми, что совершили заплыв по Темзе к морю после встречи на высшем уровне у складов, - пояснила Мэри. - Миссис Доусон самолично видела застрявшее тело, когда по старой привычке отправилась стирать туда, где когда-то утонул её первый супруг. В общем, как я понимаю, жентльмены из группировки Бермондси аргументированно пояснили жентльменам из Брайтона, что за проход в Лондон нужно платить. Поскольку брайтонские господа платить не захотели, наши - лондонские - жентльмены несколько улучшили экосистему водоема. Судя по всему, аргументировали и холодным оружием, и магией, но рыбам, наверное, это всё равно. Кстати, о магии, миссис Элизабет очень страдает от дружбы некоего констебля с михаилитами. Между прочим, после каждого визита приходится святить дом заново, а теперь он ещё и на сапогах богомерзость небось приносит!
Джентльмены поступили очень опрометчиво. Джеймс лишь вздохнул, представляя лицо Норфолка, когда тот увидит счета от михаилитов за упокоение брайтонских. Однако, кумушки порой знали больше его самого. И, пожалуй, великолепную Ю стоило навестить теперь не только ради репутации Фламберга.
- Если бы у Гленголл сменилась власть, мы бы уже поняли... Продолжай, моя злобная ведьма.
- Не такая злобная, как Клементина, - пробурчала Мэри. - Наверное, у неё достоинств больше. Вот ещё: Бирмингем поразила страшная вспышка химерной болезни. Счет жертвам уже идет на десятки тысяч, власти в панике, но всё скрывают, а карантинные мероприятия - которых нет, потому что власти всё скрывают, не помогают, и вскоре оно наверняка доползёт и до Бермондси - и мы все превратимся в странных созданий. Хотя, мне кажется, миссис Паркинсон уже, так что, возможно, паника запоздала. При этом главный городской специалист по экзотическим болезням михаилит-ренегат Армстронг сурово молчит и лишь демонстрирует кубики в земле, которые, по словам очевидцев, являются консервированным лекарством. Вроде отвара. И ими собираются нас всех лечить. Заранее. Как думаешь, можно добыть один такой кубик и разобрать, или не стоит?
- Миссис Паркинсон кубик все равно не поможет уже. Дальше?
Странно было ощущать себя констеблем не маленького городка, который уже почти влился в Лондон, а большого сумасшедшего дома, возглавляемого даже не лекарем, а старыми сплетницами из сонма маменькиных подружек. Настолько странно, что Джеймс попросту махнул рукой в мыслях и слушал болтовню Мэри с праздным интересом человека, отдыхающего после длинного дня.
- Ммм, что Фламберг сошёл с ума и насилует старушек девственницами... или наоборот... ты и сам знаешь. Сэр Ланселот обрюхатил Персефону Паркинсон и сбежал... ну, это не интересно, обычное дело. О! Бермондси до сих пор потряхивает: недавно ведь проезжал этот рыцарь-менестрель, сэр Генрих Руссильон. Концерты на улице, как ни странно, давать отказался, но сердца разбивал всё равно направо и налево одним своим видом. Кажется, ехал прямиком в Бери-Сент-Эдмундс, на турнир, посвященный трехлетней годовщине свадьбы местного синьора.
- Значит, в Бермондси будет прибавление... От заезжего рыцаря, который даже не сгодился в стражу. А Фламберг, конечно, насилует. Как иначе-то?
Сэра Генриха Руссильона Джеймс не знал. Даже не слышал о таком. Но коль уж Мэри он был известен, оставалось лишь признать собственную необразованность.
- Пожалуй, придется обязать тебя писать для меня отчеты, маленькая.
- Я могу, - гордо согласилась Мэри. - Хотя они могут быть не очень точными... но в лучшую сторону! А почему не сгодился сэр Ланселот?
- Потому что еще на смотре, - вздохнул Джеймс, - спросил капитана стражи, когда атака на лесных разбойников, которые строят в лесу форт. Сэр Рональд решил, что нам не нужны такие... храбрые стражи.
Бермондси нужны были умные стражи. Осторожные, хитрые - близость Лондона и уличных королей набрасывала свой флёр на городок и тех, кто его берёг.
А еще Бермондси был нужен выспавшийся констебль. И, пожалуй, ничего не должно случиться, если это констебль проспит до полудня, наверстывая время, потраченное на Морли, лесное братство и беседы с Фламбергом. А потом... нет, завтра Джеймс к обворожительной Ю не пойдет. Завтра он останется дома, с Мэри и Бесси, не уведомляя миссис Элизабет. Как знать, быть может, маменька снова отправится по своим религиозным делам, а Джеймс, как почтительный сын, незаметно за нею присмотрит? Не выпуская из рук жену, он поднялся на ноги и прошествовал в опочивальню, как выразились бы однообразно романтичные миннезингеры.

И, право, лучше бы остался в управе. От Мэри, лютни и вольного напевания городских баек Джеймса отвлек стук в дверь. Досадуя на полураздетость, на поздний час и дьявола, которому приспичило явиться именно сейчас, Джеймс распахнул дверь - и обомлел. На пороге стоял чёртов торговец. Потрепанный жизнью и отрастивший кудлатую бороду. Невольно выругавшись, Джеймс прикрыл дверь и позволил себе мгновение на улыбку. В доме, дьявольщина, были три женщины! Одна из которых - вообще дочь! И потому стоящий на пороге культист, лжец и преступник был... не опасен, нет. Но - нежелателен. Руки и тело работали сами, привычно захватывая за грудки, впечатывая в стену, спрашивая обычное стражническое "Ну?" Брайнс, как и обычно, ничего внятного не говорил. Сказал он позже, по дороге к тюрьме и Инхинн, которая почти наверняка там ночевала. Задал небрежный вопрос о том, что для самого Джеймса было неважно, но... "Не туатский ли ваш загар, часом?" - осведомился торговец так, будто они были закадычными друзьями. Первые два мгновения Джеймс просто осмысливал, пытаясь понять, причём тут Туата Де Даннан, место из сказок и легенд. А потом - вспомнил потрепанную ворону, что сопровождала его к Морли - и от Морли, письмо Бесси, в котором та рассказывала о птице на окне у магистра, о магистре, помолодевшем лет эдак на двадцать, о Древе Жизни у того на спине, которое он и не скрывал, о цветах среди зимы миссис Фионы... И остановился. Идти к Инхинн, не выяснив, что известно Брайнсу было неправильно. Или - правильно, поскольку торговец любил врать, а Анастасия, все же, понимала. Всё понимала. Но, черти их задери, разве бы он, Джеймс не принял бы спокойно, скажи магистр, что исповедует древнюю веру?! Разве он не помог Фламбергу, закрыв глаза на вопросы, которые не следовало задавать?! Разве... Будь Фиона какой-нибудь богинюшкой, как ласково порой именовал их отец, или фэа, разве Джеймс не согласился бы с этим? Особенно, если бы ему пообещали безопасность Бесси? О, каррамба...
А Брайнс, меж тем, говорил. Вещал такое, что не встречайся Джеймс с культистами почти каждый день, не наблюдай он, на что те способны - не поверил бы. Но все эти Ролло, братья-лекари и люцифериты доказывали, что хотя бы Ад - существует. На их призывы кто-то или что-то отклилось, чары им удавались. Почему бы невезучий, хоть и чёртов, торговец не мог получить гейсы от древних богинь, мужем и полководцем одной из которых был Бойд? Джеймс прислонился к стене, чувствуя, как веселой, яркой каруселью кружится голова, наблюдая, как сливается в черное пятно Гарольд Брайнс, а на его месте возникает Роберт Бойд. Лорд Портенкросс. Магистр Циркон. Держащий под руку рыжую красотку, покорившую короля, если слухи не врали. И королева, говорят, понесла...
С трудом удержавшись от стона, Джеймс заставил себя думать и решать. О том, чтобы отдать и магистра, и Брайнса церковному суду речи не было. Во-первых, михаилиту Джеймс был обязан и надеялся оставаться таковым - надежнее резиденции убежище было сложно придумать. Во-вторых, безграничное уважение, что он питал к магистру, к Фламбергу... Дьявольщина, в цепочку ересей включался и Фламберг, и Эмма, и еще множество тех, кто был рядом с Бойдом! Представив костры веры, что не угасали бы неделями, жирный и сладковатый запах горелой человечины, королеву на одном эшафоте с нежной Бесси, юной Мэри и очаровательной Берилл, Джеймс на мгновение возмечтал попросту убить сейчас Брайнса и избавить мир от идиота. Вот так, небрежно, парой слов перечеркнуть жизни людей! Людей, ни словом, ни делом не оговоривших того же торговца, знающих о чести и человечности, о взаимопомощи, любящих!
Следующим представился Фламберг, рвущийся к эшафоту, где горела его Эмма, удерживаемый дюжими стражами, кричащий от страшной боли. Не своей. Её. Хотел ли Джеймс видеть тоже самое? Хотел ли он того же для дочери, жены и матушки? Понимал ли Брайнс, на что он обрёк констебля, которого хотел предупредить об опасности? Кажется, нет.
Впрочем, как и всегда. Джеймс глубоко вздохнул, отлип от стены, принимаясь размышлять. Было очевидно, что Брайнс не знает ровным счетом ничего. Он не понимал, что говорит ересь - а значит, ковен его еще не принял, не связал обетом тайны, не просветил о последствиях. И чтобы войти в круг окончательно, ему нужна была жертва. По крайней мере, то, что Джеймс читал в отчетах коллег и книгах, не противоречило поведению этого недокультиста. Да и глаз в последнее время набивался почему-то только на секты, а это позволяло выводить общую схему их организации. Итак, жертва. Возможно, не одна. Но почему - Бесс? Элизабет Клайвелл как агнец для дьявола косвенно доказывала причастность древних богинь к ее воспитанию, ведь логично было предположить, что это мешало бы чем-то преисподней. Наверное, подобного не хотело и небесное воинство, но о них давно ничего не слышали, и рассматривать их как угрозу пока не стоило. К тому же, Гарольд Брайнс был совсем не похож на ангела. Побеседовать с магистром Джеймс мог и лично, да и помощь михаилитов в деле культистов была бы не лишней. Оставалось узнать имя человека, который начал вводить торговца в свой круг, чтобы от него уже раскручивать ленту к верхушке. Разумеется, всё это можно было вывести, просто побеседовав с Вальтером. Швед замечал и запоминал многое, напоминая Джеймсу самого себя. Но у торговца должен был шанс хоть как-то оправдаться. Тем паче, что текст писем для Фламберга и Циркона уже сложился, а зачарованные голуби Бесси летали даже ночью.
Провожая уходящего торговца недоуменным и злым взглядом, Джеймс домой не спешил. Сколько он знал Дженни, девочка почти наверняка отиралась где-то поблизости, выслушивая и вынюхивая. И та действительно соткалась из теней - такая же маленькая, в той же повязке на глазу, но с неожиданно чёрными и коротко остриженными волосами. Соткалась, подстроилась под шаг. Провела рукавом по лбу, недоумённо уставилась на следы штукатурки и пожала плечами.
- Вот жеж изгваздалась где-то... вечер добрый, господин Клайвелл. Не простынете?
- Наверное, головой о стену билась? - Участливо поинтересовался Джеймс, улыбаясь. - Ну здравствуй, Дженни. Позволишь пригласить на ужин и ночлег? Бесси очень рада будет.
"И я - тоже." Дитя было живо, стрижено и перекрашено, что само по себе говорило о передрягах, в которых побывала девочка.
- А выпустите утром? - полусерьёзно уточнила девочка и кивнула. - Повидаюсь-то с удовольствием, и зайду тоже. Пожалуй, только там-то, в Бирмингеме дудлевском и поняла, как соскучилась.
Джеймс вздохнул, опускаясь перед ней на корточки. Не выпустил бы, но ведь все равно сбежит. Дженни было нужно богачество, о котором она мечтала. Приемный отец-констебль мог дать разве что сытую жизнь да достойного мужа.
- Выпущу. Я бы предложил тебе остаться - навсегда. И почитал бы за дочь, наравне с Бесси, но ты почти наверняка откажешься. Просто помни, что у тебя есть дом. И где бы ни странствовала, тебя в нём ждут.
Он поднялся на ноги снова, потрепав когда-то рыжие волосы. И замолчал, не зная, как сказать, что сожалеет и о Соверене, и о том, что отпустил с Брайнсом.
- Тяжко пришлось, в Бирмингеме? - Преувеличенно бодро вопросил Джеймс, морщась от этой бодрости.
- Дом... - Дженни отвернулась, словно внезапно заинтересовавшись покосившимся забором, через который можно было легко перешагнуть, не то, что перелезть. - Вот люди, не берегутся совсем, - голос её стал глуше. - Не могу я, мистер Джеймс, правда не могу. Пока что. Не вот так вот, понимаете? Ай, да что там, сама толком ничего не понимаю. Лучше вот. Держите-ка, чтобы не в доме, чтобы не я, значит, за порог тащила. Подобралось по дороге, вот как раз в Бирмингеме этом, а я и обещала отдать, кому надо - да и не по Дженни шапка.
Распахнув курточку, она вытянула из-за спины изрядно помятую папочку серой кожи.
Не глядя, Джеймс сунул папку подмышку, покачав головой. Он - понимал. Не бродяжкой, принятой из жалости, но - самостоятельной и самодостаточной, с глазом. Наверное, надо было не отпускать сейчас, ведь дитя толком не понимало, что ждёт его в будущем. Наверное. Но Джеймс - отпускал. Сам не зная, почему.
- Я посмотрю позже, хорошо? Скажи мне, чего ждать следом за этим... идиотом? Какие беды он ведет за собой сюда?
- А, - Дженни оживилась, посмотрела на руку так, будто хотела загибать пальцы, но передумала. - Ну, это я рассказать завсегда могу! Значит, гонются за нами поляйцевые наёмники мессира Армстронга, который Бирмингем держит. А может уже и не гонются, если их моль пожрала, но, думаю, ещё прискачут, потому как злые. И думаю я, вот за эту папочку и злые. А может и не только, на пидемью эту. Потому что её, кажется, этот вот странный дядька и устроил после того, как гуле-тётеньку на кладбище того-этого, туда-сюда, да и порвал и покушал тоже. Потому что оборотень, да злющий и до девок охочий! А ещё какие-то говорящие цветки хотят от него... секунду... - она помедлила, вскинув глаз к небу, - исседованья внутрибошечной жидкости... и ещё какой-то. Только я не понимаю, если в бошке-то и впрямь жидкость бывает, а в спине мозги откуда? Это что же мы, до задницы думаем, выходит?! Но цветки, наверное, не придут, они только плавают, а ходить, думаю, не умеют. Хотя, по Темзе...
Джеймс, собравшийся было снова вздохнуть, поперхнулся воздухом и надолго закашлялся. После магистра - еретика и мужа древней богини он думал, что его уже ничем не удивить. Но Брайнс - оборотень, с польскими наемниками из Бирмингема на хвосте, насилующий упыриц на кладбище, чтобы потом их сожрать... Это было чересчур, даже если забыть о говорящих цветах.
- Вот же дерьмо, - откашлявшись, сипло проговорил он, - а мне как раз надо в дорогу. Передашь для Ю весточку, на ухо? А цветки стараются зря, нет у Брайнса мозгов.
- Да, они, кажется, тоже не нашли, - успокоенно протянула Дженни и внезапно помрачнела. - Передам. Уж как там потом получится, не знаю, но увидеться придётся, что есть, то есть. Улучу минутку.
- Скажешь: "Не всем дано трижды подумать, потом - промолчать", запомнишь? И пойдем уже ужинать.
Джеймс хмыкнул, улыбаясь девочке - и позволил себе взять её за руку. Пусть хотя бы у неё будет вечер давно забытого детства. Тёплого, беззаботного, с домом, камином, ужином и сестрой. С маленькой комнаткой на двоих, где стояли кровати, было много книжек и цветов, а огромное, во всю стену, окно прикрывали тонкие занавески, сшитые бабушкой.

1 марта 1535 г. Бери-Сент-Эдмундс.

В дороге Джеймс размышлял, улыбаясь совсем уже весеннему солнцу, грязи на дороге и встречным-попутчикам. Но радостно не было. Бермондси оставался за спиной, с поляками и культистами, грозящими Бесси. И невольно казалось, будто дочери было бы лучше учиться при монастыре, в которых на французский манер открывали пансионы, подальше от опасной профессии отца и беспокойного городка. Но стыдясь этих мыслей, Джеймс прикусывал себя за губу и - улыбался. Разве легче ему было б, убей дьяволопоклонник малышку где-то подальше? Поговорка "С глаз долой - из сердца вон" не работала почти никогда. и оставалось лишь радоваться, что миссис Элизабет, заметно растроганная почтительной просьбой присмотреть и проконтролировать, немало встревоженная торопливым сообщением о культистах и просьбой пока не беспокоить им Мэри, уверила, что не допустит. Ничего не допустит. От её обещания легче не становилось, но можно было подумать о Брайнсе. Жаль, что голубей при управе был так мало - всего-то дюжина, но все они разлетелись по констебулату с вестью о чертовом торговце и уличении его в клевете и лжи на высокопоставленных особ. И о том, что тот скрылся от наказания. Осознание своей безупречной репутации ищейки, благодаря которой поверят его словам, но не словам тщательно утопляемого Брайнса - радовало тоже.
Как жаль, что дьяволова дрянь Гарольд был нужен и Нерону, и Ю! С каким бы удовольствием Джеймс наблюдал за его казнью! К тому же, ведь он обещал голову этого мерзавца Инхинн, да так и не сдержал слова.
- Надо бы что-то привезти миссис Элизабет, как считаешь, маленькая?
Сказал - и порадовался снова. Тому, что сообразил заговорить хотя бы к Бери-Сент-Эдмундс.
- Нужно, - Мэри согласно наклонила голову. - Только что? Если честно, на ум приходят только статуэтки или что-нибудь свя... - она замолчала и нахмурилась. - Знаешь, я только что поняла, что ничего не знаю о миссис Элизабет, кроме того, что на виду. Она горячо и много говорит, но глубина словно размывается под грузом этих слов, ты не замечал? Хотя, наверное, я всё придумываю...
Джеймс согласно хмыкнул. Сколько он себя помнил, матушка всегда была такой, точно за словами прятала себя, искупала рождение сына вне брака. Но следовало быть благодарным. Миссис Элизабет ждала его из управы, растила детей и выхаживала его всякий раз, когда он едва доползал домой израненным.
- Она была замечательно красива в молодости. Отец, увидев её, забыл о хвалёной валлийской верности. А потому, пожалуй стоит присмотреть ей четки. Но - кокетливые, нарядные, которым будет завидовать миссис Мерсер.
И все остальные праведные кумушки, сборище старых толстых кошек, которым всегда до всего было дело.
Мэри кивнула.
- Думаю, ей подойдут янтарные, жёлтые, чтобы ловили свет в церкви. Такие почти светятся изнутри даже в полумраке. И она...
Договорить она не успела: сбоку, со стороны леса, послышался хруст ломающегося под шагами наста, хлюпанье словно кто-то бежал. Секунду, две Джеймс не видел ничего, только возникающие на рыхлом снеге следы, смутную серо-коричневую тень, мелькающую на фоне голых деревьев. И только когда это нечто приблизилось на десяток шагов, словно из воздуха возник юноша лет восемнадцати в разодранной перепачканной одежде. Лицо его пятнали кровоподтёки, а изрезанные о ледяную кромку ноги оставляли алые следы. По остаткам изысканно вышитого джеркина юношу вполне можно было принять за пажа какого-нибудь рыцаря или зажиточного горожанина.
Споткнувшись, он упал на колени и почти выдохнул:
- Пожалуйста!.. За мной гонятся! Прошу вашей защиты!..
Джеймс лишь вздохнул в ответ, спешиваясь иперекалывая брошь поверх оверкота. По этой дороге мог ехать кто угодно, когда угодно, в любую из сторон, но окровавленный, избитый и догоняемый должен был достаться именно ему, старшему констеблю Джеймсу Клайвеллу, следующему из Бермондси в Бери-Сент-Эдмундс вместе с юной женой!
- Извольте, - юношу пришлось вздёрнуть на ноги и закутать в собственный плащ. Новый, с оторочкой тесьмой по краю. - Закон Его Величества всегда защищает невинных и карает виновных. От кого же вы бежите?
- М-меня зовут, - пересиливая дрожь, юноша вцепился в полы плаща, замотался в него так, что походил на кокон, - Эжен д'Альби. Понимаете, я - ученик... и оруженосец, да, оруженосец благородного рыцаря сэра Генриха. Мессир, моего повелителя злодейски убили - и никак иначе, чем по приказу здешнего синьора, поверьте! Я могу поклясться, чем угодно, и теперь они гонятся за мной. Я еле вырвался... - он опасливо оглянулся на лес, и, словно в ответ, из-за деревьев раздался лай гончих.
"Ну разумеется..."
Мечты о простом и лёгком поиске гуся какой-нибудь докучливой крестьянки рухнули с грохотом тяжелого рыцаря, выбитого из седла. Злодейски убитого, между прочим, рыцаря. Джеймс недовольно хмыкнул, доставая из-под кольчуги свои патенты. Бежать от гончих даже верхом было нельзя, вступать в бой - тем паче, а корона всё равно не терпела, когда посягали на неё через её слуг.

Вот только к засаде он оказался не готов. И когда щелкнули арбалеты на деревьях, бросился закрывать собой Мэри, не Эжена. Плечо обожгло болью, резкой и острой, горячей от крови, а юноша рухнул оземь с простреленной грудью. Даже лекарь уже не помог бы юному поэту. Стиснув зубы, придерживая раненую руку, Джеймс обошел кусты, заглянул на каждое дерево, но ничего и никого, кроме браконьерского ножа не нашел. И всё же, арбалеты были слишком дорогим удовольствием для лесных, а вот егери эти как раз-таки были вооружены ими. И эта засада пусть косвенно, но подтверждала слова юноши, хоть свидетель обвинения теперь и был убит.
Джеймс тяжело оперся о Белку, чувствуя, как кружится от боли голова.
- Мэри, сможешь болт вытащить?
У лесных случается всякое, и раз уж они дружили с мельником, Мэри почти наверняка доводилось их штопать.
- Смогу.
Оказалось, пока он ходил, Мэри успела приготовить и крепкое вино для промывания, и нарезать чистое полотно, которое прихватила с собой словно как раз на такой случай. И дрожь рук у неё утихла, стоило надрезать рукав и усадить Джеймса на скинутый тюк другим плечом к старому дубу, хотя лицо оставалось мертвенно бледным. Свободной рукой она взяла его за руку и глубоко вздохнула, словно сама готовясь к боли.
- Готов?
- Нет.
Джеймс мотнул головой, жадно покосившись на вино, которое боль приглушить не могло. Но почему-то казалось, что глотнув, будет легче. Точно к ранам можно было привыкнуть, черт побери! Впрочем, Мэри его согласие и не требовалось. С хладнокровием полевого хирурга, не торопясь и не выказывая волнения, она пропихивала болт сквозь плечо, выбивая его.
Молчать - было тяжело. Рукав оверкота, который пришлось закусить, чтобы не орать, и вовсе был мерзким, шерстяным и скрипящим на зубах. И это почему-то казалось важнее простреленного плеча, мертвого Эжена. Важнее бледной Мэри, но не превыше гордости за неё и сожаления, что никто её сейчас не видит.
- Испугалась, маленькая? - Спросил он, когда рана была перевязана, а рука принялась ныть и покалывать той отвратительно-навязчивой болью, какой напоминают о себе швы.
Мэри кивнула и тут же помотала головой.
- Что теперь с ними делать?
- Четвертовать, - допивая остаток вина, просветил её Джеймс.
Корона и в самом деле не терпела посягательств на своих слуг, а потому к тяжести преступлений ассизы всегда охотно плюсовали нападения на констеблей и стражей. Оставалось лишь завернуть тело Эжена в плащ и подвесить на дерево повыше, чтобы его забрали стражи из Бери-Сент-Эдмундс. И отправиться в городок, с трудом удерживаясь от ругани. Без правой руки лучший меч городской стражи Лондона становился посредственным леворучником, а это... Это звучало очень нехорошо. Особенно, рядом с женой, которую надо было оберегать. И лучше бы егерям сознаться самим, вместе со своим лордом и этим... Лупо! Говорят ведь, что неумелый палач хуже опытного, а из констеблей палачи обычно получались плохие. Злые.

Город был странным. В нём не было лавок мастеров амулетов, но зато на площади красовался эшафот, увенчанный плахой и колесом. Впрочем, отсутствие магов, кажется, не отпугивало рыцарей, собравшихся показать свою доблесть - вокруг торговой площади раскинулись шатры, а в центре её, недалеко от эшафота, устроили ристалище. Всё это Джеймс оглядел бегло, равно как и высокие шпили замка здешнего синьора. Плечо ныло немилосердно, верёвка вместо пояска смотрелась на Мэри мило, но забавно, а дорога и приключения на ней тянули в ближайшую таверну, спать. К тому же, было неспокойно за Бесси. И Джеймс, не раздумывая долго, свернул к таверне "Сыр и Ворона", что виднелась аккурат за эшафотом.

В трактире пришлось много говорить. Впрочем, местные, бери-сент-эдмундцы, говорили охотно и много. Так, что Джеймс едва успевал кивать и запоминать. Говорили разное. Что трактирщик недавно пошел, как обычно, за хворостом, а вернулся седым стариком, ибо напал на него призрак. И жаль, жаль, что михаилиты турнирами не увлекаются, ведь тогда всем миром бы скинулись, и...
"И" Джеймс дослушивать не стал, пересел к стойке. Трактирщик, совершенно не седой, назвался Кином Браубергом. Собирал он, значит, хворост... Джеймс поморщился, понимая, что даже думать начал привязчивым, певучим слогом Брауберга. Так вот, собирал хворост трактирщик и наткнулся на свежий холм, в который знаком креста воткнут был рыцарский меч. Оружие Брауберг хотел было взять с собой, но лишь начал вытаскивать клинок, его плеча коснулось нечто. Развернувшись, трактирщик обнаружил, что на него глядит признак и спешно ретировался домой.
Меч он, всё же, принёс - и Джеймс конфисковал его в пользу следствия, выслушав нытье о том, что законники лучше б смертью жены лорда Уильяма занимались, ведь там что-то нечисто! Что именно, Джеймс так и не узнал, но зато наслушался баек про несмываемый кровавый след под окнами и сэра Генриха, часто остававшегося ночевать в таверне.
Мэри и Бесси не были призраками, и именно поэтому они занимали мысли. Не работалось и не спалось, потолочные балки трактира давили. Не спасала даже Мэри, сопящая под боком. Мысли, мысли, мысли кружились, путались и мешались, мерещились то культисты, вооруженные огромными турецкими ятаганами, зажатыми в зубах, то Гарольд Брайнс, поросший серой шерстью, которого оседлала Дженни, то Нерон, целующий Норфолка. Норфолк, кокетливо улыбающийся, подмигнул, и Джеймс, наконец, заснул. Завтра его ждал Ричард Рич. И большой город.

В кухне, как это водится, судачили.
- На рыцарей я бы поглядела, - говорила та, чьи ленты виднелись даже через приоткрытую дверь, - как по мне, так ничего лучше нет, когда они в доспехе выезжают, блестят - аж жуть. Даже ноги подкашиваются и сердце бьётся быстро-быстро.
- А когда упадёшь, и они в... ворота въезжают - ещё быстрее, - с понимающим хихиканьем вторила девушка с белокурыми волосами, собранными в аккуратную косу с драгоценными заколками. - К слову, какая цаца с этим новым красавчиком приехала. И что он в ней нашёл - ни ущипнуть, не укусить. Может, не зря он её в город отправил, а сам - здесь вот?
- Вот дуры-то, - третий голос, низкий и обстоятельный принадлежал пока невидимой женщине, но так говорить могли только кухарки, - послал же Господь на мою голову этих щебетух, как языки-то не стёрли еще?
- Не ругайте их, госпожа, - подслушивать было невежливо, хоть и полезно. Но Джеймс, не взирая на пользу, толкнул дверь, входя в жар кухни, где топились несколько печей, пахло хлебом и мясом, а над грубым деревянным столом висели вниз головой два упитанных гуся. - Дамы, добрый день, ибо он не может быть плохим в такой очаровательной компании.
Хорошо, что он отправил Мэри в город, потому что слыша она такое... Впрочем, что сделала бы жена, увидев, как Джеймс кокетничает со служанками, придумать не получилось. Прецедентов не было.
- Вы ведь не откажетесь ответить на вопросы, леди?
Лентоносица хихикнула, прикрывая ладошкой рот, ее подружка - еще и порозовела, оправив лиф и смущенно кивнув.
- Джеймс Клайвелл, - улыбаясь, представился Джеймс, - а что, леди, верно говорят, будто вы лучшими подружками госпоже Екатерине были?
"Леди" ошалело кивнули, томно вздыхая.
- Так жаль её, - продолжил Джеймс, сокрушенно вздыхая и подмигивая той, что была с заколками, - а вы, должно быть, и вовсе скорбите по сей день.
Усмотрев скамеечку, он потянул ее к себе тем лихим движением ноги, какое подсмотрел у магистра. А усевшись - потер раненое плечо так, чтобы в вороте рубашки показалась повязка. Впечатление следовало усиливать и поддерживать, а барышни любили героев. Особенно - израненных.
- И помните каждое её слово, должно быть?
- Конечно, - счастливая обладательница лент просияла, бросив торжествующий взгляд на свою товарку, - Питтипэт вот ничего не помнит, волос долгий, а ум короткий. А я помню, про любовь. Госпожа аккурат за три дня, как выброситься изволила, сказала, с лордом ссорясь. "Да, - говорит, - я люблю его, и только смерть разлучит нас!" Вот оно как!
"Вот оно как..."
Джеймс удивленно и восхищенно оглядел девушку, и это было почти искренне. Сама того не ведая, горничная сообщила ему мотив, что сподвиг лорда Уильяма к убийству барда.
- А лорд-то что, милая?
- А лорд-то злющий на охоту укатил, - вступила блондинка, оттеснив вторую горничную. - Потому как конюха ажно плетью ожег, когда тот замешкался, вот. А хотите, покажу то место... - она потупилась и печально вздохнула. - Откуда бедняжка наша, страдалица...
- В другой раз, моя сладкая.
Джеймс поднялся на ноги, не забывая морщиться, как и положено герою. Завладев рукой белобрысой, он припал к длани, будто к королевской. И спешно ретировался из кухни, намереваясь побеседовать с конюхом перед тем, как ему пришлось бы сознаться Мэри, что чуть не соблазнил служанок.

Конюху пришлось сочувствовать, рассказывая байки из тяжелой констебльской жизни, лакеям - совать серебрушки и удивляться их статью. И потому из замка Джеймс не вышел, а вывалился - измочаленным, что лыко. Но зато, вкупе со сказанным горничными, картинка складывалась прелюбопытнейшая. После ссоры с женой, лорд выскочил взбешенный и приказал собираться на охоту, причем вскакивая в седло, сэр Уильям обронил нечто вроде: "Клянусь святым Дунстаном и всеми кругами Ада, что эта проблядь съест его сердце". Вернулся он уже успокоившимся и веселым, велел устроить пир, причем проторчал у плиты сам, что было обычным для него делом, готовя для супруги очередное лакомство. Но когда пришло время подавать на стол, место слуг заняли егери. И всё становилось ясным, а несколько звеньев цепи Джеймс легко мог представить и сам. Лорд накормил леди жарким из тела барда, Катерина этого не снесла и выбросилась. И лишь то, что свидетельства холопов не являются доказательством в ассизах, удерживало Джеймса от написания отчета Ричу. Он любил такие дела - простые, понятные, не заставляющие ломать голову над дневниками сумасшедших священников, искать Потрошителя среди знати и пытаться не повесить Брайнса. В таверну, к Мэри, ноги несли сами, под веселую песенку и совсем уже весенний щебет птиц.

3 марта 1535 г. Бери-Сент-Эдмундс.

Утро и полдень были проспаны самым наглым, беззастенчивым образом. Быть может, турнирные увеселения и прочие прелести больших праздников требовали его присутствия, но Джеймсу было все равно. Его не покидало ощущение отпуска, оно пенилось, бурлило дорогим игристым вином в крови, а такие игрища нужно непременно восполнять сном. А потому выбрался Джеймс из опочивальни лишь к вечеру, направив свои стопы прямиком на пир победителей, хоть глазеть на рыцарей и не собирался. Толкучка в замке - это занятый лорд и не менее занятый его управляющий-духовник, и - самое главное - опустевшие покои, которые можно не торопясь, со вкусом обыскать.

И это ему удалось. Пока люди со вкусом, шумно пировали внизу, в зале, где стены были увешаны охотничьими трофеями барона, Джеймс, тихо позванивая отмычками, обшаривал комнаты, начиная с самой верхней. С её замком пришлось повозиться, пару раз проскальзывая в тень, чтобы пропустить стражу. И, как оказалось, зря. В пыльной комнате не было ничего, кроме пыли, цепей с крюками на конце и поясного портрета какой-то леди на кровати. Оглядев все это и придя к выводу, что на цепях некогда висел светильник, Джеймс аккуратно закрыл дверь, спускаясь к келье Николаса.
Здесь уже было любопытно. Во-первых, книги стояли в шкафах в несколько рядов, что из-за выемки в стене осталось незамеченным в первое посещение. Во-вторых, в этом самом втором ряду находились книги по некромагии и демонологии, что само по себе было преступлением, хоть и пользовались ими уже давно. Перебором - интуиция спала - Джеймс потянул за один из гримуаров, открывая потайную дверь.
В тайной лаборатории священника он не стал разглядывать дневники, склянки и прочее, что составляло обстановку. Голова в огромной склянке, принадлежащая Руссильону - а это был бард! Совпадали приметы! - занимала Джеймса сейчас гораздо больше.
Дальше стало совсем просто. Так просто, что Джеймс невольно разулыбался от удовольствия - он разобрался с этим грязным дельцем. Вернуться за городской стражей и местным констеблем, явиться с ними в замок, глядя на багровеющее лицо лорда Уильяма обыскать замок и комнаты снова. Найти голову, тайную лабораторию, голову - и сочувственно выслушать сникшего синьора, оказавшегося человеком чести.

Дама Катерина, третья жена лорда Уильяма Дальберг-Актона не была счастлива в браке, как ни старался муж ублажить её кушаньями, цветами, украшениями и книгами. Последний шанс лорда Уильяма обрести семейное счастье обернулся великим горем. И Джеймс его понимал. Здешний синьор был чуть старше его самого, леди Екатерина - немногим моложе Мэри. Сэр Генрих Руссильон, в которого супруга влюбилась без памяти, казался обаятельнее обоих, он целовал руки и пел песни на каждом углу, даже под окнами леди. Отче Николас даже посетил его тайно, уговаривая покинуть город, но бард опрометчиво отказался. И когда после семейной сцены Уильям в ярости отправился икать обидчика, то сэр Генрих обнаружился в крайне беспомощном положении - в силке. Он умолял дать ему меч и позволить умереть в поединке, но... Егери забили его ногами, кистенями, древками копий, сердце вырезали и приготовили леди Екатерине, а голову сэр Уильям хотел выбросить, но почему-то передумал и отдал Николасу. Дама Катерина выбросилась из окна, Уильям закончил на это свой рассказ, покорно протягивая руки стражникам, чтобы связали, а Джеймс все глядел на голову рыцаря в банке.
Никогда он не признается в том, что поступил бы также. Его позднее счастье, юная странная Мэри, способная быть и хозяйкой, и любовницей, и маленьким констеблем, не могла достаться больше никому. Особенно - потому что Джеймс был много старше. И наплевать на мнение Феогнида с его якорями-кораблями-веревками! И волнующий вопрос он задал, едва переступив порог комнаты в таверне.
- Ты со мной счастлива, Мэри?
- Прости? - жена, успевшая его обнять, с явным удовольствием вдыхая запах, удивлённо взглянула в лицо. - Откуда такой вопрос - что-то стряслось? Почему бы мне быть несчастной?
- Мысли вслух, маленькая.
Джеймс вздохнул, прижимая её к себе. Грань между счастьем и несчастьем была такой тонкой, такой хрупкой, что вопрос и задавать не следовало. Всё же, Нерон плохо его воспитал, так и не научив не спрашивать, если ответ знать не хочешь.
- Лорд Уильям во всём сознался, но судить его будут в королевском суде, не в ассизах. И мы можем отправляться домой. Или еще куда-то, куда захочешь.
- Домой... - Мэри, которая всё ещё поглядывала на него немного подозрительно, задумалась. - Дома хорошо. Но, может быть, мы могли бы... Хм. В Бирмингем, наверное, не стоит, пусть он и знаменит мастерами. Или, может быть, в Или? Я слышала, король собрал там немецких часовщиков и шкатулочников... если ты не против?
Джеймс был не против. Куда угодно, лишь бы оторваться от рутины, мистера Потрошителя, кумушек, уехать от Нерона. Сбежать от матушки и миссис Фи. Привязать к себе Мэри плотнее. Коварно и самонадеянно? Пусть! Но лучше так, чем уподобиться лорду Уильяму. Джеймс всегда боялся зверя в душе, а теперь когда знал его имя, когда Актёр проснулся на арене - тем паче. И если поездка в Или... в Бирмингем... к дьяволу сохранит его для разума, для мира и жены - то пусть. Мэри имела право на маленькое свадебное путешествие..

Кухню с загнивающей кучей лука Джеймс миновал, отгоняя видение девичьих грудок под апельсиновым соусом. Поместье живо напоминало монастырь, отличаясь лишь флёром смерти, тихой поступью мрачного жнеца, которого он хоть и не видел, но зато чуял нутром. Вот только в монастыре не было ни Фламберга, ни Берилл, оживленно беседующих над двумя трупами. Джеймс изумленно вытаращился на узкие штаны леди, должно быть, забывшей, за что сожгли Жанну д'Арк, но промолчал, вместо этого осведомившись о целях их присутствия. И поняв, что они здесь за тем же, что и он - выдохнул. Гулять по замку, где творилась чертовщина, всегда лучше в компании михаилита.
Да и тела в прозекторской, где лежала безрукая девушка в платье горничной и мужчина в летах с её рукой, в чьем теле застряли арбалетные болты, в этой компании было рассматривать веселее. Интереснее. И было очевидно, что Гарольд Мас или же Деним Брайнс был здесь дважды. В первый раз он ушел в дверь, ведущую к подвалу, во второй - в пролом в стене, за которым крылась лестница - об этом красноречиво говорили кровавые следы.
- Девушка умерла после ампутации, мужчину застрелили, - по привычке проговорил Джеймс, точно тут были Хантер или Скрайб, - очевидно, что убийца после этого начал хромать. Возможно, лекарь успел его ранить, если судить по положению тела. Фламберг, поскольку вы пришли сюда первыми, обязан спросить: куда вас зовет ваш долг - вверх или вниз?
- А бес его знает, - пожал плечами михаилит. - Я чувствую, что внизу умира... остаточные мороки гуще, сильнее, но это всё... - он нахмурился, прищёлкнул пальцами. - Как бы сказать. Там, может, что-то началось, появилась основа, которая потом охватила замок, понимаете? Да, сейчас остались сплошные обрывки, словно кто-то взял и шлёпнул по луже. Капля тут, капля здесь. Но при этом в подвалах оно всё равно более цельное, а, значит, топали не внизу. Я голосую за верхние этажи, потому что закончилось всё скорее всего - там.
- Я предпочел бы подвал, коль уж там что-то началось, но иногда стоит начинать с конца.
Джеймс провел пальцем по косяку двери, которую словно взорвали - повсюду валялись камни кладки, да и сам проем был неровным, и снова хмыкнул. Образ действия, modus operandi, был странным, и напоминал скорее очередного Потрошителя, нежели грёбаного торговца. Не хотелось верить, что Гарольд Брайнс, пусть он был и тупым, и злобным, способен вот так, походя, убить чертову уйму людей. Отобрать жизнь, словно забавляясь. Денима Маса он не знал, но в сбрендившего богатого купца верилось еще меньше.
- Если мы найдем его, чей он? У вас контракт, Фламберг?

Наверху в нос снова ударил запах крови, заплясал в висках и закружил голову. Джеймс невольно оперся рукой о стену, и тут же отдернул - даже серый камень стал алым.
- На арене, - неожиданно для себя проговорил он, - пахнет также. Кровь и песок, горячие, красные, они перемешиваются под ногами и на ногах. Вот только гладиаторы там - не убийцы, понимаете?
Неотрывно он смотрел на лорда Херли - Джеймс был уверен, что это именно лорд, сидевшего у камина. Правой руки у того не было - отрубили, а прижигал её несчастный уже сам, с трудом добравшись до очага. Глаз не было тоже, но казалось, что лорд смотрит на некогда красивую женщину, чья голова валялась почти у его ног. Тело её, неумело освежеванное, лежало у стола, подплыв кровью. Лужица вливалась в соседнюю, в которой замерла служанка, заколотая ножом, с красной тряпкой во рту.
Сирена, Ива, Птица... Они не знали, не могли сравнить, что удостоились чистой смерти, хоть и на потеху толпе. Умирать так, как эти женщины, оставленные на полу, было страшно.
- На тракте, - глухо отозвался Фламберг, провожая взглядом Эмму, бросившуюся к лорду, на ходу расстёгивая лекарский кошель, - бывает всякое. Бывало... всякое. Но я понимаю. Меч против когтей или меча, умение против умения, чисто, даже когда грязно. Алое - в азарте, в бурлении крови, в полёте и победе. А здесь... мне понадобится ваша брошь.
- Ненавижу дилетантов, - вздохнул Джеймс, отстегивая розу с отворота оверкота, - когда выслеживаешь умного, умелого, то и чувствуешь себя не ищейкой, но игроком. А этот...
Он вложил брошь в ладонь Фламберга и опустился на колени подле освежеванной, бережно переворачивая её. Застрелена, обезглавлена, обнажена. Женщина без платья - гола, женщина без кожи еще и опозорена.
Фламберг меж тем положил брошь на стол, рядом с улыбающейся кукольной дамой в чёрном, и провёл над ней ладонью, не касаясь.

Джеймс кивнул, показывая, что услышал. Лорду Херли не грозил приют для умалишенных - у него были родственники в Лондоне. И мальчонку он жалел больше, чем Брайнсочку: отец, разлученный с сыном, не может не сочувствовать ребенку, пусть тот даже и чужой.
- Скрамасакс рассказал мне то же, что и этому Дениму Масу. О том, как Коралину запечатлело - так это называется, кажется? - на этого парнишку. Будь я лордом, не порадовался бы ни такому сыну, ни такой невестке. Что вы сделали бы, сэр Фламберг, чтобы они не встретились? Я хочу понять, где искать мальчика.
- М-м... - михаилит закусил губу, размышляя. - Если бы у меня был выбор - отослал бы её как можно дальше и держал под присмотром, пока не найдётся решение, хотя бы и ритуальное. Технически можно создать стены, которые импринтинг не пробьёт, и расстояние этому помогает. Если же поместье закрыло сразу, то - всё равно. Западное и восточное крыло или подвал и самая высокая башня. Это скорее жест отчаяния, но если ничего не остаётся, то - так. Хоть какой-то выигрыш по времени. Разумеется, всегда остаётся другой вариант - убить.
- Башня теперь ближе, - обреченно вздохнул Джеймс, понимая, что превращается в спасителя Брайнсов. Сын, мать, дочь... Оставалось озадачиться выкупом отца всего этого полоумного семейства из тюрьмы - и можно смело причисляться к лику святых. Но выбора не оставалось, да и уговаривать ребёнка было лучше вместе с его нареченной. Еще раз вздохнув, Джеймс сдернул со стола скатерть, накрывая им тело столь драгоценной для Херли женщины.
- Она тоже алая, - тихо проговорил он, - как ваше платье.

Джеймс бережно погладил девушку по слипшимся от крови волосам. Кажется, констеблю тут делать было нечего. Тварями занимались михаилиты.
- Что произошло в замке, Элис вторая? - Мягко спросил он. - Что ты помнишь?
- ... просто Коралина Брайнс, - услышал он краем уха, и кивнул, соглашаясь со словами Фламберга, что убийца обязан быть в бестиарии самым дорогим.
- Не помню. Не знаю. Всё как в тумане. Сын у милорда, он... они испугались. Все испугались. И когда пришла Коралина... она хорошая, господин, тихая, просто, вы понимаете? Мы старались, как лучше, надеялись, что если... если ребёнок умрёт... понимаете, его замуровали, но он жил, и жил, и жил, и жил... а потом ничего не стало, пока не пришёл он. Пришёл, и убил Грегори, а ведь только его боялся дворецкий. Содрал кольчугу, содрал платье, содрал... вы видели ремни? У меня не осталось арбалетов. Я стреляла, дважды. Попала, нет? А потом остался только нож, но он не для кольчуги, нет. Понимаете, мы с сестрой увидели его над телом Грегори, и я убежала. А Элис осталась, и... и я сидела за люком, а он... оно ходило, ходило, шуршало, - голос девушки становился всё монотонее. - Ходило, а потом этот стук в люк, медленный, ритмичный...
- Дворецкий, Элис вторая? Кто он такой?
Дьяволова привычка выхватывать из показаний важное - или то, что могло пригодиться, сработала и здесь. Он не мог одобрить надежду на смерть ребенка, не хотел представлять чувства девушки, слышащей, как тварь в платье стучит в люк, но и не спросить о дворецком, который вдобавок кого-то боялся, не мог.
- Пугало. О'Малли, тот, что убил... даже никто не знает, сколько, но шериф обещали пятьсот фунтов. Его поймали лесничие, как раз перед тем, как всё исчезло, а потом... - девушка замялась и беспомощно на него посмотрела. - Я не помню. Он назвался дворецким, и все поверили. Потому что белые перчатки...
Джеймс встал, поднимая ее на руки и взглянул на Фламберга. Дворецкий - Пугало - о'Малли тоже вряд ли задержался в поместье, да и не его это была дичь. И где-то в подвале умирал мальчик-фэа, виновный лишь в том, что не понравился своим родителям.
- В подвал, сэр Фламберг?

Первым на эшафот всегда поднимался священник. Следом - палач, и уж потом - законники. И сомнительную честь произносить речь, обращаясь к толпе, в этот раз уступили Джеймсу.
"Люди, не убивайте и не насилуйте, а то повесят!".
Джеймс хмыкнул, наблюдая, как грузный и, судя по лицу, не очень святой отче карабкается по шатким ступенькам, раздавая благословения. Остро не хватало Мэри рядом, её тихой, взрослой мудрости, неожиданной для пятнадцатилетней девушки. Но Мэри не одобряла выпивку, да и глядеть на казнь ей не следовало.
- Веревки рядом со мной, бывает, развязываются, - вздохнула Дженни, вытягивая шею - по лестнице, крестясь, тяжело топал высокий мосластый палач. - Вы, господин Клайвелл, не подумайте чего - я благодарна так, что и не сказать. И за помощь, и за вечер тот, и за... всё. И когда-то вернусь, шею даю. А нет, так... значит, отдала.
- Вроде бы и повзрослела, а вроде - и младенец, - Джеймс невольно, как и всегда бывало в разговоре с Дженни, перешел на уличное наречие, - на кой твои спасибы мне, если не за них помощь? Вернись, да только не поздно. Могу не дожить.
Он разжал руку, выпуская девочку, и пошел сквозь толпу к эшафоту, прокладывая себе путь. Казалось бы, сколько раз доводилось идти вот так, среди зевак, чтобы проводить в последний путь преступника? Казалось бы, давно это превратилось в рутину, должно надоесть и перестать волновать. Казалось бы... Джеймс поставил ногу на первую ступеньку, высматривая Мэри, но взгляд снова упёрся во Фламберга и его жену. Смог бы он обречь на смерть - их?
- Жители Или! Верные подданые короля! - Слова привычно слетали с губ, но обращались они - Фламбергу.
Джеймс хотел говорить о возмездии, о том, что любой преступник будет наказан именем Генриха за номером восемь. А выходило - об осторожности. - Сказано в Писании: "Смотрите, поступайте осторожно, не как неразумные, но как мудрые, дорожа временем, потому что дни лукавы. Люби друга и будь верен ему; а если откроешь тайны его, не гонись больше за ним: ибо как человек убивает своего врага, так ты убил дружбу ближнего; и как ты выпустил бы из рук своих птицу, так ты упустил друга и не поймаешь его!"

12 марта 1535 г. Лондон.

- Мне кажется, вы напрасно женились, - задумчиво говорил Норфолк, и от взгляда его по коже бегали мурашки. - Вы должны понимать, Клайвелл, что Бермондси вам дано ровно потому, что ищейке надо что-то есть, да и цепь у нее обязана быть. Иначе сбежит. А теперь выходит, что ищейка женилась - и служит жене. Пока Потрошитель продолжает буйствовать в Лондоне.
Джеймс покаянно кивал, втайне радуясь, что убийца проявил себя. Впрочем, радовался он недолго.
Бережно закрытая белой простыней, на стылом каменном столе мага-прозектора лежала Анна Стенхоуп-Сеймур, навсегда оставшаяся для Джеймса Фламиникой.
Он коснулся пальцами ее щеки - холодной и белой, вспоминая ту звериную, терзающую страсть в душной комнатке под ареной, когда она наваливалась всем телом, вдавливая в стонущее ложе, заставляя отталкивать - и не понимать, зачем сопротивляться. Снова услышал своё тяжелое, разгоряченное дыхание, соленый привкус искусанных в кровь собственных губ.
Боль была только после, когда на коже проступили иссиня-багровые, припухшие знаки. Джеймс узнавал тогда следы её зубов: один штрих, сверху и чуть справа, с удивлением находил царапины на щеке, плечах, спине, груди, синяки на руках, когда впивался сам, чтобы заглушить крик. Тогда у него не хватало силы, чтобы поправить себе одеяло. Теперь же он поправлял Фламинике простыню, прощаясь и скорбя.
Её смерть не освободила его, лишь всколыхнула тьму, что прятал Джеймс глубоко в душе, подняла на поверхность воспоминания, сладкие для этой тьмы. И не было обид или злости, только тихая грусть и желание снова услышать снисходительное "мой милый".
- Рассказывайте, мастер лекарь, - пробурчал он, вздыхая.

Мостовую он тоже не чуял и слегка протрезвел, лишь завидев дом и одинокий огонек в окне. Бесси и матушка, должно быть, уже спали, и лишь Мэри ждала его. Стараясь не шуметь, Джеймс открывал дверь, стягивал сапоги и кольчугу, пытаясь хоть на чуть отсрочить момент, когда жена учует запах дешевого пойла. И когда придется говорить о Фламинике.
Наверное, потому и начал он издалека, виновато улыбаясь.
- Норфолк считает, что женившись, я служу не королю. Своей королеве. Но если я и клятвопреступник, то любой суд меня оправдает, увидев тебя.
Мэри с улыбкой поднялась навстречу, отложив труд Альберта Великого "О металлах и минералах".
- Надеюсь, до суда не дойдёт. Чего хотел шериф? И лесть приятна, но подозрительна... - подойдя ближе, она принюхалась, оглядела его внимательнее и нахмурилась, откидывая со лба выпавшую из причёски прядь. - Настолько плохо?
- Шериф хотел в очередной раз назвать меня ищейкой, - Джеймс покаянно вздохнул, несмело обнимая её, - попенять на лень, нерасторопность, и за ухо оттащить к следу. Убита Фламиника. Анна Стенхоуп-Сеймур.
Впервые Джеймс произнес это имя вслух, и от этого женщина, которую он не знал, но о которой скорбел, будто бы стала иной. Не алой жрицей на арене, не придворной дамой, но Анной. Чьей-то женой и дочерью.
Он почувствовал, как Мэри напряглась; её дыхание поднялось к лицу лёгким облаком, пахнущим мятой - и, покружившись, уплыло к потолку.
- Теперь оно никогда не заживёт, да? Так и останется?
- Ухо? - Джеймс нарочито потёр серьгу, будто мочка под ней еще саднила, и ухмыльнулся. - Заживёт, не впервой.
И от Анны Сеймур он тоже излечится, стоит лишь поймать Потрошителя. Джеймс хмыкнул, понимая, что в дом Болейнов он не вхож, а арестовать шурина короля сможет только сам король. Но убийца оставался убийцей, в короне или нет, культист-культистом, а Джеймс - законником.
- Я оставлю для него записку. Пока не знаю, где и как. Мне надоело рыскать по следу, выискивая мотивы и логику, надоело прибивать лоскутки к стене, пытаясь понять, как он думает. Он, кажется, охотник. Вот и предложу ему охоту на... лис. На его территории, пусть. Лучше так, чем понимать, что следующей можешь стать ты.

13 марта 1535 г.

Отсыпался Джеймс в управе на лавке, скинув барахло на пол. Добрую половину ночи он не спал, прислушиваясь к дыханию Мэри, которая вряд ли спала тоже. Не спал, размышляя о том, сколь безжалостным и беспринципным он стал, если готов пожертвовать юной женой в угоду безопасности Лондона, мести и собственным амбициям. Казалось бы, что ему до тех шлюх, что стали жертвами Потрошителя? Даже Фанни померкла, перестала так отчаянно стучаться в его сны. Стоила ли она Мэри? Стоила ли память о Фламинике - Мэри? Стоило ли это всё будущего Бесси, ведь если с этой охоты не вернутся оба, для Бесси и миссис Элизабет будет лишь один путь - в монастырь?
Неудивительно, что лавка показалась столь же мягкой, как самая лучшая из перин. Странно, что не осталось ни единой мысли о том, как спланировать, под каким соусом подать Потрошителю эту охоту, этот поединок. И когда ворвавшаяся миссис Мерсер вырвала из дрёмы известием, что в церкви кромвелев дьявол, Джеймс воздвигался на ноги в самом мрачном настроении, поднимая с пола одну из дубинок.

Мальчик, Уилл Харпер, был странным, напоминал Гарольда Брайнса, и бесил почти также. До него ли было Джеймсу, которому отчаянно хотелось домой, лихорадило предвкушением погони и страхом за Мэри?

"Милорд, осмелившись написать вам, позволю себе дерзость говорить с вами о Хайяме. Помните ли вы эти его строчки:

Мне книгу зла читать невмоготу,
а книга блага вся перелисталась?..

Сколь глубокий смысл заложен в них! Они находят отклик в моем сердце, равно, как и эти:

Я познание сделал своим ремеслом,
Я знаком с высшей правдой и с низменным злом.
Все тугие узлы я распутал на свете,
Кроме смерти, завязанной мертвым узлом.

Милорд, не могу не вспомнить также и: "Цветам и запахам владеть тобой доколе?", и "С той, чей стан - кипарис, а уста - словно лал", и "Ланью дикою ты от меня убегала"...

И нет иного пути, милорд. "

Голубь вспорхнул из ладоней, оставив ласковое тепло, а Джеймс прижал к себе Мэри. Только сейчас он понял, как повзрослела его юная жена, как бесконечно дорога она ему.
- Ты станом - юная газель,
Ты сладким голосом - свирель,
Ты красотой своею - роза,
Ты взглядом - самый хищный зверь...