У дверей особняка всё также стояли двое орков.
- Не трудитесь, господа, - ленивая вальяжность звезды арены Джеймсу удавалась особенно хорошо. - В списках нас нет, приём - закрытый, разумеется. Полагаю, и гости все уже внутри, кому положено. Однако, если вы спросите у миссис Элизабет, кем я ей прихожусь... В общем, я иду к маме.
Прозвучало это грустно, по-детски. Мамой женщину, родившую его, Джеймс не называл никогда. Матушкой, маменькой, миссис Элизабет - как только научился говорить, но теплого, нежного "мама" не выходило.
Левый орк вытащил из рукава платочек и промокнул слезящиеся глаза. Правый же, прежде чем ответить, не торопясь достал из-за ворота сложенный лист, всмотрелся в него и важно покивал.
- Позвольте спросить, господин Актёр, а спутница тоже - к маме?
- Ну разумеется. Семья - единственная опора.
А это вышло набожно и как-то молитвенно. Оставалось только просиять улыбкой, будто орки были дамой с пирожным в первом ряду и аккуратно отодвинуть правого, шагая вперёд.
- Прошу, господин Актёр, - прогудели в спину, и дверь отворилась, словно только этого и ждала.
За ней, склонившись в поклоне, стоял нестарый ещё мужчина в чёрном оверкоте. Длинные тонкие пряди чёрных волос закрывали лицо.
- Рифф, к вашим услугам. Не угодно ли, сэр, леди?
- Только если вы быстро ходите и говорите строго по делу. И учтите, я не желаю разглядывать местные красоты. Ведите меня к миссис Элизабет, по пути рассказывая, чему посвящено сегодняшнее собрание. Запамятовал. У меня вообще после арены с головой плохо. Верно, дорогая?
По коже снова продрало мурашками. Здесь до сих пор пахло духами Фламиники, слышались её шаги, смешки Рочфорда. Или Джеймсу только казалось.
Мэри приобняла за плечо, прижалась так, что губы коснулись уха.
- Конечно, констебль. Но пусть я не могу пожаловаться на внимание, а всё же замечу: бродить в компании призрака не слишком приятно. Сидеть или лежать - тоже. Да и вампиршей я недавно уже была, и в любом случае этот дворецкий не похож на лапочку.
- Я тебя услышал, маленькая.
Нелапочка тем временем, приволакивая ногу и тем самым вызывая подозрения, что быстро не получится, прошёл к участку стены между двумя лампами, нажал на безвкусную бронзовую завитушку, и стена уползла в сторону, открывая узкий тёмный коридор. Впрочем, там почти сразу начали вспыхивать алые лампы, расставленные через равные промежутки.
"Матерь божья и все апостолы её сыночка, не проговориться бы Мэри, что в компании призраков неизменно верховодит сестра Делис".
Впрочем, стоило признать - в монастыре очень не хватало таких самогорящих ламп. Конечно, они добавили бы жути, но и дорогу к брату-лекарю осветили.
"Брат-лекарь..."
За всеми злодеями не угнаться, но монах задолжал Хантеру нож.
Коридор меж тем медленно уплывал назад и словно удлинялся, а на стенах начали появляться портреты в золочёных рамах. Лорд Рочфорд на туше тигра. Лорд Рочфорд на туше слона. Лорд Рочфорд на индийском радже.
- Брат сэр Рочфорд, как вам наверняка известно, - внезапно заскрипел провожатый, - изволили исчезнуть из сего мира, и поелику печаль братства велика, решило оно устроить праздник поминовения, как подобает в случае такой утраты.
- Праздник поминовения?
Рифф походил на старый, дырявый баркас. Он также покачивался на волнах коридора и также раздражал своей неспешностью. Джеймс хмыкнул, с трудом подавляя недостойное сына миссис Элизабет желание взвалить малопочтенного старца на плечо и припустить вперед, уточняя дорогу.
- Разумеется, - степенно кивнул проводник. - Поминовения. Ведь не помянешь - он и не придёт, верно я говорю? Поэтому всё общество во главе с вашей, значит, Великой праматерью безлунной полночи, и поминает. Усердно и по всем правилам науки.
Сначала Джеймс хотел изумиться. Потом просто снова хмыкнул, почесал зазудевшую щеку и пришел к выводу, что не мог столь умный сын родиться у глупой матери, способной призвать своевременно почившего вампира обратно. Значит, стоило принять за аксиому, что великая праматерь чего-то там если и призывала Рочфорда, то Рочфорду от этого будет только хуже. Возможно, его даже отчитают за неджентльменское поведение, недостойное рыцаря и лорда.
- Может, стоит поспешить? Эдак мы с госпожой все пропустим. Маленькая, ты ведь хочешь поглядеть на праматерь и виконта?
Мэри пробормотала себе под нос что-то неразборчивое, и с милой улыбкой кивнула. Рифф же ускорил шаг - хватило этого ровно на два шага, до поворота, и тоже закивал. Заговорил одышливо:
- Разумеется, господин Актёр. Разумеется, пропустите, потому что уже давно поминают. Только Праматерь и ждали, и как только она пришла, сразу же и начали. Ведь не какие-то любители, знаете, и нарисовано всё заранее, и написано, и свечи из жира девственниц в чернилах из каракатиц расставлены, и у михаилитов купленные компоненции, и даже кошка, магистрами целованная, где-то бегает, тварь мелкая...
- Что с воздухом, Мэри?
Девственниц, компоненции и кошек Джеймс пропустил мимо ушей. Потому что всё это было избыточно и совершенно в духе маменьки. Разве что не хватало фарфоровых статуэток. А вот внезапная одышка у дворецкого заставляла задуматься о пригодности коридора в частности и особняка в целом для жизни, пожалеть, что потащил Мэри и переколоть свою брошь прямо на грудь жене. Чтоб если кому вдоветь, то точно не Джеймсу.
- С воздухом? - Мэри удивлённо на него взглянула, затем задумалась и неуверенно пожала плечами. - Кажется, сейчас - ничего? После того, как ты надел брошь. До этого было чуть тяжело, но не слишком, словно просто... спёртый. А сейчас хорошо.
- А вот и врата, - пробормотал Рифф, всем телом наваливаясь на простую, ничем не украшенную створку. Дверь дрогнула, скрипнула, но не открылась. - Вот же... а сколько смазывал. Ведь сегодня только... смазывал...
Врата, как бы они привычно не выглядели, Джеймс предпочитал не открывать. Самолично, по крайней мере. Кто этих магов-культистов знает, чего наворожили? Эдак толкнешь - и без руки останешься, приобретя пару-тройку проклятий. Потому он только нетерпеливо вздохнул, глотнув спёртого воздуха, и воззрился на Риффа. Тот в ответ тяжело всхрипнул, безуспешно толкнул дверь снова, ещё раз - и сполз на пол, свернувшись уютным клубком. Захрапел на весь коридор, заглушая слабое потрескивание дерева позади и в стенах.
- Ой, - невозмутимо заметила Мэри. - Кажется, не откроет.
В который раз за день воздержавшись от крепкого словца и пожалев, что не прихватил с собой Хантера, Джеймс со всей дури пнул дверь. Та, разумеется, немедленно распахнулась, оставив в косяке пару тонких корешков, и на Джеймса коварно напал Томас Таллис. Автор мотетов попросту упал ничком, не поздоровавшись, но зато стала видна квадратная комната, расписанная пентаграммой и с расставленными по углам фарфоровыми статуэтками. Маменька была в своем обычае и пихала их даже в свои культистские сборища. На алтаре в центре пентаграммы и вовсе сидел какой-то дальний родич Роба Бойда, только сказочно красивый, очень молодой и голый.
- Виконт Рочфорд как-то очень изменился за прошедший месяц, - задумчиво заметила Мэри. - Как ад-то действует, надо же.
- Матушка?
Миссис Элизабет творила невообразимое. Она стояла в охранном круге, мрачно тыкая в воздух атамом, по виду - фарфоровым. А по полу семенами во время посева валялись тела придворных юнцов из свиты короля. Джеймс хмыкнул, уложил Томаса Таллиса так, чтоб двери закрыться не смогли - ему все равно не нравились эти мотеты! - с интересом оглядел обнаженного красавца на алтаре и перевел взгляд на маменьку. Выходцы из ада могли подождать пять минут, пока констебль Бермондси изволит допрашивать собственную мать.
- Сын, - кивнула мать. - Вы и миссис Клайвелл слишком легко одеты. Весна нынче холодная. Миссис Клайвелл, вы надели теплые юбки?
Джеймс хмыкнул снова. Матушка, кажется, не видела разницы между залом, полным умирающих культистов, и кухней их маленького дома.
- Кто это, миссис Элизабет? - Кивнул он в сторону голого мужика в пентаграмме. - И зачем он вам понадобился вместо Рочфорда?
- Сын, - кивнуло это. Голос его оказался глубоким и низким, приятным. - Твой контейнер прав, вы слишком легко одеты. А воздух холодит, чувствуете? Впрочем, нет, пока ещё нет.
- Ага.
Хотелось сесть на пол и завыть.
"Когда говорит он ложь, говорит своё, ибо он — лжец и отец лжи", - напомнил себе Джеймс. Отец, у него, всё же был другим. Может быть, он присутствовал в жизни меньше, чем того хотелось, и демоном его почти наверняка называли, но...
Он дал фамилию. А с ней - возможность учиться, получить должность, обзавестись семьёй. Привести в дом Мэри. Бастарду всегда непросто. А безымянному - проще умереть.
- Приятно познакомиться, - любезно кивнул Джеймс, уподобляясь своим родичам. - Контейнер, правда, утверждала, что у меня отец другой, но родителей не выбирают, так? Для чего же вы пожаловали, батюшка? Неужели, чтобы повидать маменьку и меня?

По дороге в бар с незатейливым названием "Северный". Что именно в нём было северного, история умалчивала, равно как молчала она и о том, почему Джеймса оторвали от увлекательной прогулки по лесу, отправив на облаву. "У тебя хвост чисто наркоманский, - жизнерадостно заявил шеф, скептически рассматривая стриженную голову. - Был".
В пёстрой гавайке вырвиглазных цветов - красной с зеленым, джинсах и противно-лаковых мокасинах с острыми носами Джеймс и впрямь чувствовал себя наркоманом. Мельтешение неоновых огней, пьяный угар танцпола, полуголые девицы, громкая музыка и духота это чувство только усиливали. Голова кружилась и настоятельно требовала закурить. Именно поэтому Джеймс профланировал через зал, смачно шлепнув по пути полуголую девичью задницу, и заказал в баре "Джек Колу". Рядом какой-то педик громко требовал "Голубую лагуну", диджей жал на басы так, что звенела посуда и вибрировали колени, в мыслях была Мэри, а наркоманов, которых надлежало ловить, не было.
Шестерёнки в мыслях щелкнули и перевели ход на убийство. Быть может, лес был не лучшим местом для свиданий. Многим людям было сложно помещать места преступлений, видеть тела жертв. Они чувствовали всю боль и страдания, которые те испытывали. Джеймс сам был таким, и увидеть, что для Мэри они всего лишь плоть, труп, тщательное исследование которого могло вывести на улики, он почти не хотел. Впрочем, он и сам когда-то гордился своим умением сохранять спокойствие и контроль над ситуацией, анализировать факты, не поддаваясь эмоциям. Джиу-джитсу - это не борьба. Философия.
Он небрежно перелистнул страницу женского журнала, лежавшего на стойке. Ему не нравились картинки, кричащие шрифты, противоречивые публикации. Снимки, сделанные с намерением уличить ту или иную звезду в том, что она прибегала к услугам новомодных пластических хирургов.
- Ну и дрянь же, - пробормотал он себе под нос, прихлёбывая из стакана. И только потом понял, что в синкопированный ритм музыки, в движения танцующих, в неоны огней закрадывается какая-то режущая мысли неправильность. Сквозь зал, почти тем же путём, что и Джеймс, спотыкался тощий и бледный упырь.
Красные, горящие жаждой глаза говорили о долгом приёме опиатов, шелушащаяся кожа - об  ингалянтах, а рассеянная, но бодрая улыбка - о диссоциативах вкупе с психостимуляторами. И если этот торчок шел не за новой дозой, то Джеймс был балериной.
- Ка-карету с двумя рыбками, - заискивающе и как-то подобострастно попросил упырь бармена, загорелого и мускулистого парня с улыбкой голливудской звезды. - Запиши как обычно, Зои?
- За мой счет, - сочувствие в голосе даже не пришлось изображать, уж очень плохо выглядел торчок. - Совсем худо?
- Крыша плавится, - пожаловался тот то ли Джеймсу, то ли бармену. - И течёт. Надо залить.
- Или закинуться.
- Д - дорого.
- Зато быстро.
Разговор становился рискованным. В ухо разъяренно шипел тип из отдела по борьбе с наркотиками - этим ребятам недавно привезли новейшие миниатюрные рации. Тип был недоволен, что Джеймс строит из себя барыгу. Окрестные барыги почти наверняка уже присматривались и прислушивались, а безымянный упырь глядел на него почти обожающе.
- Балтийский чай? Джанк? Говорят, в аптеке есть антрацит.
Собственный сленг наркоманов был забавным. Под антрацитом они подразумевали отнюдь не уголь, а сухие кристаллы, джанком называли любые опиаты, балтийским чаем - коктейль из водки с кокаином, а аптекой - запасы барыги.
- Поговорим?
Подошедший выглядел слишком хорошо для охраны торговца наркотой, и говорил слишком грамотно для самого барыги. Первый непременно предложил бы выйти, второй сказал бы "перетрём". Но отказывая наркодельцам в грамотности, Джеймс поневоле насторожился. От людей, не говорящих как уголовники, ожидать можно чего угодно.
- Говори.
- Уходи отсюда. Это не твой бизнес... красавчик.
Красавчиком Джеймса мог назвать только слепой. В самом деле, что было красивого в невыспавшемся бородатом мужике с тонким шрамом через бровь, которого Джеймс каждое утро лицезрел в зеркале? Но новояленного бизнесмена разубеждать не годилось, поэтому пришлось широко улыбнуться.
- А чей же?
- Сам знаешь.
- Тогда передай этому Самознаю, что теперь здесь я. Нефритовый сокол.
Словосочетание вызвало легкое изумление и справедливый вопрос, что бармен подмешивал в коктейли. Потому что такое Джеймс вряд ли бы придумал на трезвую голову, какую он ощущал на плечах. Но посланец Самозная не удивился - разозлился.
- Китайцы, - прошипел он, прежде чем спешно смешаться с толпой.
Джеймс только пожал плечами, залпом допивая стакан. Упырь испарился вслед за посланцем, и теперь следовало пересесть на один из диванчиков, на которых блохами на бездомном коте кишели полуголые девицы. Когда начнется стрельба, лучше иметь под рукой теплый, мягкий и визжащий бронежилет.
Первый выстрел он не понял и не осознал. Просто хлопок, от которого завизжали и заметались бабы, нырнул под стойку бармен и сделал еще громче музыку диджей. Тело само рухнуло за диван, потащило из кармана оружие, прислушалось.
А потом стрельба началась со всех сторон. Джеймсу рассекло щеку отлетевшими от дивана щепками, осыпало нутряной трухой. У двери ругался, щелкая затвором, парнишка из группы захвата. Заклинило? Джеймс пообещал себе поддержать его, когда он снова начнет стрелять, но сильнейший удар сбил с ног, бросил на опрокинувшийся столик. В плече немедленно стало жгуче горячо, а на пол закапала кровь. Сердце стучало всё сильнее, будто собиралось выскочить из груди, и так бы наверное и случилось, но Джеймс нажал на спусковой крючок, сквозь рамку прицела глядя на уже знакомого посланца Самозная.
После он сидел в машине скорой помощи, терпя неумелые манипуляции парамедика, и совершенно не слушал грязную брань типа из наркоманского отдела. Тот метался, то отдавая приказы и поглядывая, как его парни вяжут закладчиков, барыг и их покупателей, то материл Джеймса, то требовал, чтобы кто-то вырубил ебучую музыку.
И когда музыка стихла, а на языке поселилась вязкая горечь анальгетиков, до Джеймса дошло - он не поймает своего маньяка до тех пор, пока не найдет фетиш. А для этого следовало вернуться в Бартс и понять, в чем соврала лежащая там жертва.

Стакан "Джек Колы", помноженный на димедрол, которым Джеймса обильно накололи парамедики, давал о себе знать. Вертолётило так, что приходилось курить прямо в палате болящей мисс Дженни, наплевав на всякие больничные приличия, делясь сигаретами с пострадавшей и старательно не замечая любимого напарника Джонса. Последний состряпал многознающую мину и утвердился на стуле у окна, и от его взглядов дырка в плече начинала ныть, невзирая на ударные дозы анальгетиков. Потому что если и было в мире что-то более мешающее жизни, чем Генри Джонс, то оно называлось Генри Норбургом и шефом.
- Мисс Дженни, прошу вас, попробуйте вспомнить. Что делала героиня этой книги, которую я сейчас пытаюсь читать, в подвале? "Не найдена", но ведь должна найтись? Ну кроме того, что курила ментоловые сигареты, не иначе как за хорошее поведение.
- Вспомните, мисс Мур, - нетрезво встрял Джон. - Иначе придется говорить не в теплой постельке, а в Ярде. Запираться и водить за нос следствие не годится!
- Джонс, - вкрадчиво мурлыкнул Джеймс. - Мы здесь не в плохого и хорошего полицейского играем. Не хочешь в бар сходить? Я плачу. Только ты идешь прямо сейчас, а я - попозже. После перестрелки надо догнаться, а?
Что напарник откажется, сомнений не было. Потому что допился он если не до ручки, то точно до увольнения. Но Джонс мешал настолько, что его хотелось пристрелить.
Закрепляя идею, Джонс мрачно на него глянул и демонстративно промокнул лоб и щёки клетчатым платком.
- Хочу. Но не пойду. Шеф сказал, что или я начинаю работать, или могу переквалифицироваться в патрульного, а какой из меня патрульный? Поэтому давай ты в бар, а я уж тут допрошу. Тем более, ты-то заслужил. Герой.
- М-м, а этот визит точно про меня? - Поинтересовалась мисс Дженни. - Может, вы между собой в коридоре поговорите? А то мне ещё уговаривать врачей меня отпустить.
- Хорошо. Мисс Дженни, вы хотите в бар? А Джонс пока пусть персонал вот допрашивает. Джонс, я надеюсь ты не испортишь мне свидание с приятной девушкой?
Если гора не шла к Магомету, то стоило гору попросту взорвать, а получившийся щебень сгрузить в самосвал и высыпать на ближайшую парковку. Польза от этого получалась и для Магомета, и для горы, и даже для Джонса, которому лучше бы стать патрульным.
- Это если она во сне что-то говорила? - Глубокомысленно изрёк Джонс и задумался. - Можно... но после. Персонал-то никуда не убежит, и убивец к нему ночью не придёт. Они ведь всегда так, мисс Мур, возвращаются
. А потом ещё, и ещё... А что, Джеймс, с Мэри ты уже всё? Вместе с хвостом отрезал? Но с пациентками оно же это... неетично.
- Ну, всё, - заключила жертва маньяка. - Господин детектив, если вы добудете мне одежду, я готова на любой бар, даже на тот, с саксофонистом.
- Если ты, Генри Джонс, сейчас не выметешься из палаты, то я точно тебя отрежу. Вместе с хвостом.
Вышло не очень убедительно, но от упоминания Мэри Джеймс неизменно бесился, как средневековый тиран, заполучивший себе в собственность симпатичную жёнушку. И допрос все больше походил на псевдосемейную перебранку.
- А пока мистер Джонс покидает палату, мисс Дженни пробует ответить на мои вопросы.
- Только в баре, - твёрдо заявила мисс. - У меня эта палата уже вон где сидит. Представляете, каково только лежать тут днями и тревожиться, тревожиться, тревожиться? Причём уже не о маньяке, а о том, что там с университетом, с подработкой, куда выкинули мои вещи... а пить мне тут не дают.
- Тогда мне и в самом деле придется вызвать вас для беседы. Но мы можем договориться, мисс Дженни. Вы вспоминаете, а я уговорю медиков за вас. По рукам?
Первый раз Джеймс уговаривал потерпевшую рассказать о преступнике. Обычно жертвы если ничего и не помнили, то старались вспомнить, стремились помочь, наказать. Эта же думала о выпивке, сигаретах, университете. О чем угодно думала, но никак не пыталась пережить похищение и насилие. Конечно, такое поведение тоже могло быть механизмом защиты, но таким нетипичным!
- Звучит как предложение сыграть в покер на одевание, - проворчала мисс Дженни и махнула рукой, словно отпуская. - Ладно. Вызывайте. И чтобы виски ирландский! И тогда я, может быть - за каждый предмет одежды отдельно, - скажу, что какой бы героиня не была, делать она в итоге будет одно: слушаться. Потому что иначе будет хуже.
- Фигово как обучили, - хмыкнул Джонс и смачно чихнул в тот же платок. - Вот дьявол, только простуды и не хватало.
- Сколько знаю женщин, у вас больше одного ответа. То есть, предметов одежды много, - задумчиво просветил её Джеймс. - Но послушание, хоть и душеспасительно, не даёт мне, старому рыболову, никакой наживки. Может, вы там делали еще что-то, столь же полезное? Прилежно и смиренно вышивали, как монашки из Бермондси, например?
- Этот ответ будет на пальто под Шанель и сапожки... - мисс Дженни осеклась и покачала головой. - Куртку из синтетики, и поярче. И сапожки. Кожаные. Потому что сучить нить из собачьего пуха, а потом прясть - нет, господин детектив, такие ответы дешёвыми не бывают. Ну а остальное - когда я в этом пальто и сапожках дойду до того бара, где подают виски.
- Прямо на сорочку наденете? Я бы на вашем месте торговался еще и за платье. Или что вы предпочитаете носить? Какой породы, говорите, была собака?
Димедроловый трип, отступивший перед работой, напрыгнул с новой силой. Джеймс зевнул, прикрываясь ладонью и нетерпеливо уставился на Дженни Мур. Разговор следовало закончить до того, как ему неудержимо захочется спать.
- А вот это как раз будет за платье, - заметила мисс Мур. - Любое, потому что породу как-то не угадала, простите. Пушистик albo-rubrum.
- И последний вопрос, мисс Дженни. Бесплатный. На кого вы учитесь?
Одежду Джеймс принес бы завтра - лишние сутки в больнице Дженни Мур не повредят. А вечер, всё же, хотелось провести с Мэри. И никаких ложек из идиотских анекдотов!
- Социо-политология, - Дженни взглянула на него чуть недоумённо, наклонила голову. - В Лидсе?
- Прекрасный выбор. Вам к лицу. До завтра, мисс Дженни. Джонс, ты обещал допросить персонал!
А еще следовало посетить Лидс и побеседовать с преподавателями и сокурсниками мисс Дженни Мур. Среди них всегда были люди, которые всё видели и всё знали. С этой приятной мыслью Джеймс и покинул стены Бартса, в которых наверняка кишели привидения.

- Тебе завтра донесут, что я возможных соучастниц преступления приглашаю на свидания. Так вот, не верь!
Мэри Берроуз в лабораторном костюмчике, состоящем из белого кителя с бордовой отстрочкой и бордовых же узких брючек, выглядела сногсшибательно. В полутьме ресторана лабораторная одежда казалась дорогим нарядом от кутюр, и Мэри в нём могла посостязаться с другими дамами в вечерних платьях. Джеймс был уверен, что и без костюма она могла бы выдержать конкуренцию, но делить такое зрелище с другими не хотелось. Сам он едва успел сменить окровавленную гавайку на вполне приличную рубашку, и о том, что она пропитается кровью и антисептиком, не беспокоился. Некогда было.
- Джонс завидует и врёт. То есть, слова такие были, но исключительно, чтобы выпроводить его. Бесит. Ты великолепна, Мэри. Невероятна. Даже стыдно, что саксофонист так убог и не дотягивает до "Трёх сестёр".
- Ум-м, - Мэри подозрительно покосилась на кувшин с водой, принюхалась и опёрлась подбородком на сложенные руки. - Ага. Знаешь, не так давно в сети умер один узел. Не самый крупный, но всё же. Чинил комп, не выключив из розетки, ну и вот. Умер, похоронили - мы даже провели небольшую церемонию, но... но однажды через него снова стали проходить письма. Ну, может, кто-то из семьи, думали мы, включает компьютер, пищит модемом - мало ли, какие семьи у узлов? Но потом он стал писать сам. Частные посты, в эхо, всякое, но - там не было отправителя. Вообще ни в каком виде. Словно появляются из ниоткуда. И приходят они до сих пор, каждое полулуние, в обе стороны - мы проверяли. И всегда - разные, причём просто о жизни. Потрясающе, правда? Мы думаем, он до сих пор где-то там, оффлайн, разбит между узлами. Может быть, оживает, осознаёт себя только когда они образуют нужный паттерн. Ведь каждая связь - это линия, одна или несколько. А может, выходит на связь откуда-то ещё, только в тот момент, когда миры пересекаются. Ведь там, наверное, время течёт совсем иначе.
Теперь уже Джеймс принюхался к кувшину, не нашел там ничего, кроме воды, и со вздохом налил Мэри вино. Ему самому на сегодня было достаточно. Полулуния и паттерны, узлы и связи, письма из ниоткуда. Всё это тоже было философией сродни борьбе. Только для умных.
- Время, да. Знаешь, мне порой снятся странные сны. Бермондси - но не нынешний, а стародавний, когда он еще был городишкой. Женщины в платьях а-ля Болейн, стража в кольчугах. Маленькая сероглазая девочка с каштановыми локонами. И ты. В голубом струящемся платье, у камина, с "Нантейльской жестой" в руках. И чувство, будто этот самый паттерн образовался уже очень давно, начавшись почему-то с кувшина с водой. Связь - это линия, говоришь? И нет, я не пьян. Это всё димедрол по виски.
Сны ему и впрямь снились. В последние дни - всё чаще. Не только Бермондси, но и корабль эпохой позже, и темные, зеленые глаза рыжеволосой женщины, и Мэри, снова - Мэри, точно она превращалась в одержимость.
- Ум-м, - вино Мэри пить не стала. Поглядела сквозь него на свечу, с удовольствием понюхала и его, со вздохом поставила на стол. - Не думаю, что это была я. Мне бы точно не понравилось жить в век, где женщинам можно ещё меньше, чем сейчас. Хотя, знаешь, кто-то в эхе писал, что видит другие миры. Очень по ним скучал наяву. Но там попроще было: фигуристые эльфийки без струящихся платьев, магия, героические герои. Но для тех-то снов я была как-то недостаточно фигуриста. Знаешь, что? Ну его этот ресторан. Саксофонист хорош, но не настолько, полумрак плохо сочетается с этой пижамой, а снимать её - не поймут. Думаю... давай я отвезу тебя домой? А то димедрол по виски точно не любит сидения в таких местах. Лучше лежать. В других.
- Отвези. Но знаешь, что? Паттерн - это устойчивое, контекстно- обусловленное повторение человеком собственного поведения или мышления для достижения определенных результатов. Парадигма поведения. Он редко и сложно поддаётся коррекции, потому что глубже инстинктов, прочнее рефлексов. К дьяволу линии, лежать так лежать.
Мудрая женщина всегда выбирала партнера - в шестнадцатом ли веке, в двадцатом. И всегда учитывала паттерны, которые никакого отношения не имели к линиям и фидошникам. А потому ей было всё равно, где жить, потому что нигде в мире голова без шеи не вертится.
Джеймс улыбнулся, не собираясь озвучивать эти мысли еще такой юной Мэри, которая хоть и была мисс Экспертизой, но мыслила, как девчонка. И попросту подтянул к себе для поцелуя.
Потому что нефиг.

3 мая 1535 г. Бермондси.

"Что такое, мать его, нефиг?"
Фига - это дерево, которое растёт в землях османов, а нефиг, выходит, это её отсутствие. На этой странной, но в чем-то даже логичной мысли, Джеймс осознал себя дома, в постели, с Мэри под боком. В окно бил свет, а в дверь стучали. Кое-как натянув штаны и попадая спросонья двумя ногами в одну штанину, он поплелся вниз.
"Надеюсь, это не лондонские законники".
- А чего вид такой не нефритовый? - С подозрением осведомился Его Величество лондонский - и не только - король. За его спиной благодушно улыбался лондонский - и не только - Саффолк. - Словно это не я, а ты всю ночь куролесил. Ну, впускай уже своего короля, не видишь, так устали, что даже позавтракать хочется?
- Ага.
Разнообразием слов Джеймс в последнее время не блистал. Вежливостью тоже не отличался, поэтому раскланиваться не стал, а лишь сложил руки на груди и посторонился чуть в сторону, будто король был осточертевшей, но уже пара недель как упокоенной, миссис Мерсер.
- Матушка, к вам Его Величество пришёл! - Громко оповестил он, надеясь, что Мэри услышит, что Мэри поймет, что Мэри его непременно найдет... то есть, вниз не сойдёт.
Его Величество, не чинясь, протолкнулся мимо, пихнув брюхом, и протопал к креслу, куда и упал, блаженно вытянув ноги. Огляделся, не скрывая удовольствия.
- Вот живёшь же! Можешь! Уютно, не то, что дворец какой. Люблю смотреть, как подданные живут и радуются под нашим мудрым правлением. К слову, мы тут королеву новую присмотрели. А если королева новая, то значит что? Значит, надо новых фрейлин, потому что старые уже примелькались, да и вообще какие-то неправильные. Мне начинает казаться, что пудра мозги выжигает, но придворный алхимик утверждает, что такого не может быть, дескать, природное оно. Значит, нужны новые фрейлины. А вот леди Клайвелл не хочет ли? Да и сокол такой бравый, такой не нефритовый, что должен наводить уют в какой-нибудь башне Тауэра. Какой - придумаем. Придумаем?
Саффолк важно кивнул, прислонившись к стене и царапая её ножнами.
- Джеймс, приберегите шутки для миссис Клайвелл, - вышедшая из своей комнатки маменька была свежа, как утренняя роза. - О...
- О, и к слову, про завтрак мы не шутили, - заметил король. - И побольше. Ну шу, шу на кухню, у нас важная беседа.
- Леди Бойд не выглядела отравленной пудрой. Однако, Ваше Величество, если я буду наводить уют в Тауэре, то ваши подданные из Бермондси будут жить беспокойно и нерадостно. Поэтому, откажусь и от башни, и от почётной должности для жены. К слову, милорд Саффолк, соблаговолите отойти от стены. Вы её царапаете, а миссис Клайвелл ужасно не любит беспорядка.
"Чтоб ты провалился".
Как будет объяснять своим коллегам, почему король провалился именно у него, и куда, и зачем, Джеймс представил в красках. Равно, как и беспорядки, которые непременно учинят претенденты на престол. Но Господь вседержитель, какая же это была заманчивая мысль! 
Саффолк недоумённо поглядел вниз, ткнул стену ещё раз, пожал плечами и отошёл, прислонившись теперь к камину. Его Величество же, проводив миссис Элизабет долгим взглядом, встряхнулся и тяжело вздохнул.
- Жаль, жаль. Ну ничего, к этому разговору мы ещё вернёмся, в присутствии миссис Клайвелл, когда расскажем ей о всех прелестях фрейлинской жизни, в которой, увы, не находится места носящей бойдо-наследника леди Бойд. О платьях, балах, отравлениях... чтении книг. Мало ли, чем могут порадовать залы и опочивальни наших величеств? Но раз это - потом, а башни не интересны, давай о том, что сразу. А сразу выходит, что подданные из Бермондси в любом случае побеспокоятся, но... ты ведь их как раз недавно успокоил. С огоньком. Значит, переживём. Потому что для тебя есть новое задание. Кто нашёл, тот и доброволец.
Запустив лапу в ворот, король достал знакомую папку с бумагами из Бирмингема и протянул Джеймсу.
- О боже, боже милосердный! Завтрак, Ваше Величество, милорд. Сыр, свежий каравай, парное молоко, каша с мёдом. Джеймс обычно в управе ест, все в трудах, все в заботах... Хотите поссет? А вино? Сама делаю, покойница Труда Мерсер научила. Католичка была богопротивная, а сподобил Господь!
Миссис Элизабет с кухни вернулась быстро, будто у очага работали дьяволята, а на стол накрывал лично Люцифер. А с другой стороны, с лестницы спорхнула Мэри, успевшая надеть ярко-голубое платье. Спорхнула со ступеней, протянула Джеймсу рубашку и присела в поклоне.
- Ваше величество...
"Бедлам".
В творящийся бардак Джеймс не успевал вставить и слова. Именно поэтому он всё это время лениво читал папку, будто не видел её до этого. Дадли с тех пор почти наверняка успели снова укрыть соверен-другой от казны, еще раз пригреть пару рот польских католиков на груди и опять оскорбить славную протестантку-вдову Диспенсер. Что с этим делать, он решительно не представлял, поскольку не был лордом-канцлером, а потому надел рубашку. Чтобы хоть как-то поучаствовать в общей суете.
- И чего хочет Ваше Величество? Что я должен сделать с этой папкой?
- И бренди тоже, запить тень католицизма в вине,- милостиво кивнул король миссис Элизабет, с натугой поднялся из кресла и прошествовал к Джеймсу и Мэри, глядя в основном на последнюю. - Мы желаем, чтобы наш самый наиярчайший нефритовый сокол поехал вот туда и сделал так, чтобы нам стало хорошо, а всем остальным, кто нам неугоден - очень плохо. И поскорее, потому что и без того затянуто. Миссис Клайвелл, как приятно видеть, наконец, отказанное нам в удовольствии видеть вас при дворе! Какая юность, какая свежесть! Разве только подкормить нужно... а, к слову, вот.
Его величество снова запустил руку за пазуху и достал коробочку с сахарными конфетами, которые и предложил Мэри, заодно ущипнув её за щёку. Оказав эту честь, король погрозил Джеймсу толстым пальцем.
- И такое сокровище вы прячете от двора, сэр Джеймс! И правильно делаете, потому что им, развратникам, только такое покажи, и у-у-у! Но от своего короля такое прятать нельзя и почти преступление, потому что король должен знать всё. И видеть тоже всё, особенно такую летящую прелесть.
Саффолк меж тем с удовольствием отхватил полкаравая и принялся смачно жевать, чуть не мяукая от удовольствия. Ночные куролесенья, очевидно, требовали хлеба, и много.
"Поди туда, не знаю куда".
Сокровище Джеймс намеревался прятать и дальше. Не то, чтобы он не доверял Мэри, но отчего-то казалось неправильным отпускать юную, наивную жену с мельницы на бал. И даже огромный Саффолк, сожравший хлеб, не смог бы заставить его передумать.
"Странное дело, Роб Бойд ничуть не меньше герцога, но почему-то не такой".
- Осмелюсь спросить, Ваше Величество, вот туда - это куда? Где мне нужно сделать неугодным вам плохо?
"Туда" вероятно было Бирмингемом. Неугодными, без сомнения, становились Дадли и их наемники. И этот, как его? Армстронг? Неоднократно упоминаемый в бумагах в связи с химерами. Химеры, в свою очередь, порождали желание прихватить с собой какого-нибудь михаилита. И всё это в совокупности вызывало жгучее нежелание уезжать из Бермондси.
- Для начала - в Бирмингем, - благодушно подтвердил король, закидывая в рот три конфетки разом. - А потом - куда понадобится, пока Дадли с приспешниками не станет очень плохо. Такие мелочи уже выше нашего внимания, их вместе со средствами мы оставляем верным подданным.
Кротко кивнув, Джеймс спешно натянул сапоги. Прямо на босые ноги, без чулок. Годы службы научили его - начальство желает видеть рвение. И не важно, что это рвение сегодня будет проявляться в управе, на лавке.
- Мэри, пойдём. Матушка, накормите Его Величество. С вашего позволения, Ваше Величество, я немедленно начну работать.
Подхватив жену под руку, он припустил к двери, но далеко не ушел.
- Сэр Фламберг, леди Эмма и?..
В дверях стоял Раймон де Три, обзаведшийся помимо михаилитской ведьмы еще и какой-то чернявой девицей, весьма отдаленно на него похожей. Все трое были запылены и явно недоумевали. Оглянувшись, Джеймс понял, чему. Король, досточтимый Генрих Восьмой, подкрался тихо, что рысь. И теперь тоже стоял у двери, загораживая пути к отступлению.
- Доброе утро!
- Ваше Величество! - Глубоко вздохнув, Эмма присела в низком реверансе. Левой рукой она при этом опиралась на Фламберга. - Я всегда мечтала познакомиться с вами. Это такая честь, правда, милорд муж? Я слышала вашу песню, "Зеленые рукава". О, как хотелось бы мне, чтобы вы спели её! Вашим божественным голосом!
- Хотелось бы?.. - еле слышно пробормотал Фламберг, приятно улыбаясь и хватая чернявую за локоть. - Ваше Величество! Какая честь!
Леди де Три, без сомнения, снова прочитала чужие чувства и теперь спасала и Джеймса, и Мэри, и даже матушку.
- Проходите, сэр Фламберг, - радушно пригласил Джеймс, на всякий случай хватая чернявую за другую руку. Сколько он знал михаилита, тот ничего не делал зря. - Вы как раз вовремя. Ваше Величество, вы несказанно осчастливили мой дом. Память о вашем визите будут хранить внуки и правнуки. А теперь позвольте вернуться к работе. Я думаю, королева вас заждалась?
- Благодарные подданные Бермондси, - поправил Его Величество и повелительно махнул рукой. - Саффолк, вперёд, к песням! Нас ждут слушатели. Вы не идёте с нами, сэр Джеймс, сэр... михаилит, леди? Ах, да, работа. Что ж, не могу ругать за то, что сам же приказал сделать, поэтому вернусь позже, спеть для вас отдельно, миссис Клайвелл. Позвольте поцеловать ручку... ах, какая кожа... мы определённо вернёмся. Ждите! Саффолк, за мной! Итак, дорогая леди, кто же вы? Лицо неуловимо знакомо, но уверен, что такую красоту, пусть и чуть недокормленную, не забыл бы... к слову, у меня ещё остались конфетки!
- Мой брат - ваш верный слуга, лорд Грей, - леди де Три сложила пальцы в подобие часовых стрелок и нежно улыбнулась своему супругу, опираясь на руку короля и уводя его за дверь. - Верите ли, не было более преданного рыцаря, чем милый Дик. Но скажите, скажите же, вы уже написали новые стихи?.. Хи-хи.
- Не будь я женат, сэр Фламберг, непременно позавидовал бы, - задумчиво констатировал Джеймс, устало опускаясь на скамейку у входа. - Позавтракаете? За едой проще рассказывать, зачем вам понадобилась одиночка в моей тюрьме и почему она нужна именно для этой леди, которую вы так цепко держите за локоть.
А еще стоило поговорить с михаилитом об антикоролевских заклинаниях. Угрозу монарха вернуться Джеймс воспринял всерьёз.
- Ой, вы такой затейник, сэр, - выдала чернявая леди, с интересом оглядев Мэри. - Такой сильный, такой мужественный. Только ради такого и стоит вешаться. Да, белобрысая?
- С обрывов прыгать, - мило улыбнулась та, опираясь на стену почти так же, как Саффолк до того. - А откуда в тебе столько чужого ветра, чернявая?
Фламберг вздохнул и разлил вино, настоянное католической культисткой по методу католической еретички.
- Сэр Джеймс... хм, поздравлять, или сочувствовать, если это звание приводит к таким интересным визитам? Впрочем, мы тоже интересные, а ехали не к сэру, а просто к Джеймсу. И, наверное, не за одиночкой, хотя мысль, без сомнения, богатая.
- Скорбеть, Раймон. Ну, жене нравится, леди Мэри - как принцесса. Верно, маленькая? Но вашу столь богатую паттернами сестру скорее стоит отвезти вашим же наставникам. Им привычнее с таким работать, а у меня даже палача утащил Бойд. Выгуливать. То есть, я не прочь заняться чем-то, кроме королевских прихотей. Вы только ткните пальцем в нужную сторону. Можно письменно, на досуге почитаю. А пока... Вы устали.
И по Фламбергу это было уже заметно. Лицо стало менее надменным, даже пыль лежала не высокомерно, а как-то обычно. Джеймс сочувственно подвинул к нему поближе блюдо с мясным пирогом и улыбнулся своей Мэри.
- Я ещё и потёрся, - михаилит с удовольствием запустил пальцы в пирог и даже повеселел. - Иногда очень полезно, оказывается, никогда бы не подумал. Но как это вы отдали Бойду такую шикарную палача? Доверять магистрам с женщинами, да ещё такими - ужас! А ещё говорят, что морочники странные. Вот я с удовольствием им сестру доверю, но то ж другое!
- Она сама пошла, - отмахнулся Джеймс. - Не привязывать же её в пыточной. Тем более, что удачно освободились её покои в тюрьме. Придётся переехать от навязчивого внимания короля. Вот так и получаются бунты, Раймон.
И случаются цареубийства. А потом мятежников ловят и вешают, но только если они тупые. Джеймс тряхнул головой, понимая, что такие мысли доведут его до преступления. Но чего не сделаешь ради спокойствия семьи?
Спокойствие в виде миссис Элизабет, поджав губы, прошествовало к столу, неся новую порцию пирога, и словно невзначай уронило на Раймона несколько капель воды с пальцев. Михаилит послушно зашипел и начал исходить паром. Вздохнул, пока матушка истово крестилась.
- Вот ведь. А обещали, что такое случается только с настоящими демонами. Все врут, ужас просто. Но мне всё-таки кажется, что бунты начинаются не так. Бунты - они...
- Милый, - дверь резко скрипнула и на пороге появилась слегка запыхавшаяся Эмма. - Там во дворе несколько баубасов, если я правильно помню их название, просят тебя выйти. И еще им очень нравится король!
- Бунты - они как твари, - мрачно подытожил Джеймс, понимая, что сапоги на босу ногу были очень, очень опрометчивым решением, - просят выйти и любят королей. Особенно дохлых.
Несколько тварей во дворе дома, который находился в городке рядом с резиденцией означали только одно - пора было поднимать стражу в мечи.
- Мэри, запри двери и окна. К ужину опоздаю.
Подумав мгновение, Джеймс поцеловал её, втайне надеясь, что хотя бы к утру сможет это повторить. Тихий, маленький Бермондси всё чаще разочаровывал его, и жить приходилось теперь спешно, жадно, успевая выхватывать удовольствия из цепких лапок неприятностей.
"Чтоб им всем скиснуть".
- И принеси, пожалуйста, вяленого леща, - шепнула Мэри. Подумала и добавила: - А лучше двух.
И Джеймс никуда не пошел. Забыв о Фламберге, матушке и полном дворе тварей, он уселся на всю ту же скамеечку, неверяще глядя на Мэри.
- Недель шесть? - Шепотом же уточнил он.
- Накинь два пальца, - посоветовала Мэри с улыбкой.
- Ладно. Будут тебе лещи. Даже если мне придётся их отбивать у какой-нибудь жуткой твари. Даже если это будет король. К слову, о короле. Раймон, вы не откажете в помощи?
Для цареубийства, пожалуй, было слишком рано, а для бунта - слишком поздно. По крайней мере, только начинающий осознавать своё новое отцовство Джеймс не мог теперь рисковать.
Михаилит, который уже успел подняться, хапнуть немалый кусок пирога и откусить по пути к двери, взглянул на него, вскинув бровь. Прожевал и, не отвечая, кивнул Эмме:
- Дорогая, присмотришь за ними? А то тут, кажется, рисуют неправильно. Только рапиру возьми.
Дорогая Эмма присела в издевательском книксене, и Раймон, откусив ещё кусок, кивнул снова и вышел, аккуратно притворив дверь.
Напоследок улыбнувшись Мэри, Джеймс последовал за ним.

В многострадальном Бермондси творилось... То, что творилось. Бермондси бунтовал, для разнообразия не людьми, но нечистью. Домовые всевозможных размеров швыряли из домов барахло и гнилые овощи, нападали на горожан. Пакостные фэа, жившие в лесках вокруг, тоже заявились в город к веселью. Счастье, что был Хантер, плохо глядящий на такие увеселения. К тому же, стража настолько поднаторела в разгоне бунтов, что им теперь было всё равно, кого усмирять. Наиболее горячих бузотёров приструняли михаилиты, которые всегда бывали на рынке. И среди этой толчеи, визгов, лязга метался ошалело-счастливый Джеймс, тщась найти вяленых лещей. Торговцы рыбой, не будь дураки, поспешно складывали товар и сматывались в таверну. Впрочем, как и все остальные. И лещи становились воплотимы только как синоним оплеухи.
А ребенок и Мэри казались и вовсе несовместимы. Жена была такой юной, такой маленькой.
"Не забывай, - строго напомнил себе Джеймс, - эта маленькая девочка, не задумываясь, прыгнула с обрыва, чтобы не мешать тебе".
А теперь она хотела вяленых лещей, потому что носила еще одну маленькую девочку. Девочка в девочке - а Джеймс был уверен, что это не сын - выглядела, как странный, но почему-то правильный каламбур. Скоро она станет сонной и глупенькой, начнёт округляться и шить чепчики. Жизнь получит новый виток, и чтобы всё прошло благополучно, сегодня надо было вернуться целым и с, мать их, лещами. Беременным вредны переживания и разочарования.
- Сэр Джеймс! Сэр Джеймс! - парнишка, только недавно принятый в стражу, потянул за рукав. С меча, который он всё ещё сжимал в другой руке, почему-то стекали капли воды. - Там дома грабить пошли! Свин со своими! На Сэр-Джеймс... тьфу, на Сент-Джеймс!
Парнишку звали Юнгом, если Джеймс правильно помнил, потому как поди их всех запомни. А Свин был свином. Наглым, тупым кабаном без всякого уважения к своим почтенным родителям Аддингтонам и всем остальным людям. Жил он в заброшенной лавке на Сент-Джеймс, в которой и распивал ром вместе с парой-тройкой поросят и одной, но постоянно разной, свинкой. Мародёры в городе, полном тварей, превращались в большие проблемы. Ловить их нужно было на горячем, но сейчас, когда и без них внезапно появилась огромная куча дел, особенно - лещи...
Джеймс хмыкнул, подбирая с мостовой кусок чьего-то окна, который вполне мог сойти за дубинку.
- Ну пойдём, Юнг.

- Вон туда они пошли, - шепотом поведал Юнг, остановившись на углу большого, солидного дома торговца мукой. - К Лестерам. Свин самолично дверь отжал, прямо парадную - ну и пошли, как в свою лавку. Впятером, как сейчас везде ходят.
- А почему шепотом? - С интересом осведомился Джеймс. - Ты думаешь, они услышат нас на этом углу, из-за толстых стен?
Лестеров должна была знать Мэри, коль уж они торговали мукой. Но Мэри тут не было, а Джеймс всё равно не мог запомнить всех.
- А кто их знает? - всё так же шепотом пожаловался Юнг, нервно трогая рукоять меча. - Про этого Свина же знаете, какие байки ходят? Почему его ещё не повесили - а с дьяволом небось водится. А если так, то мало ли, что он слышать может через стены-то. Может, уже как раз слышит и смеётся там. Или призывает кого.
- Его еще не повесили, потому что неуловимый. Никто не ловит, ибо нах... никому не нужен, в общем. Но на всякий случай - отойди подальше. Во-первых, мародёров берут на горячем, а значит, нет смысла стоять рядом, если можно постоять в теньке...
Джеймс оглянулся на ближайший тенёк, но там ехидно ухмылялись какие-то мелкие твари.
- Ну или не в теньке. А во-вторых, если дьявол, то не надо давать ему повод закусить тобой.
"Главное, чтоб не сестра Делис!"
- А если они через заднюю дверь? - От интереса или ещё чего Юнг заговорил нормально, в голос. - Или решётку на одном из окон выломают? Не совсем же идиот этот Свин. Или совсем. Задняя дверь у Лестеров капитальная, на таких замках, что ух! Да и решётки в стены вделаны по всему первому этажу, а стены тоже хороши, вон, камень какой...
Подтверждая слова, он стукнул по покрытой желтой краской стене - и исчез, потому что камень втянул его мгновенно, не выпустив даже писка. Только изумлённые глаза мелькнули.
- Дьяволы, дьяволы, - промурлыкал себе под нос Джеймс, - светлого мая привет.
Он тоже постучал по стене, но та его утягивать не собиралась. И это было опрометчиво со стороны дьяволов, потому что Джеймсу осточертели братья-лекари, вампиры и прочая нечисть, которая поставила своей целью преследовать его.
- Эй, дьяволы, я иду.
Рвано постукивая по стене, он направился к ближайшему окну и покачал решетку. Лома под рукой не было, но зато все эти  загогулины как будто специально ковали для ушлого домушника. Джеймс влез по ним, перекидывая себя на балкон.
Пугать и убивать умели не только бесы. Которые предусмотрительно заперли балконную дверь и даже ритмично постучали в неё. К счастью, на этом балконе, как и на многих других, валялось много барахла, а Джеймс был так зол, что вынес все преграды железным креслицем.
"К дьяволу".
Настоящих убийц нельзя превозносить, им нельзя подражать, иначе они становились иконами зла, будучи на самом деле ужасными и омерзительными. Но Джеймс так часто встречался с ними, что сам невольно уподобился. И теперь, как истинный одержимый злом, точно знал - сегодня кто-нибудь умрёт.
Комната за балконной дверью оказалась тёмной и заваленной мешами с мукой. Было пыльно, пахло мышами, пшеницей и тонко, едва уловимо - первым свиданием с Мэри. Вот только тогда еще мисс Берроуз не топала так гулко, целеустремленно и размеренно, как невидимый обитатель склада.
"Ну ладно, что там положено делать воспитанному монстру?"
Собственная рациональность пугала больше, чем топотун. Джеймс неслышно хмыкнул и принялся развязывать один из мешков, чтобы зачерпнуть две жмени муки. Когда шаги замедлились, он выпрыгнул в дверь, разбрасывая муку и улыбаясь, как отчаянный кретин. Топотун, всё еще оставаясь невидимым, остановился, а затем развернулся и поспешно удалился, даже не поздоровавшись.
"Когда найду Юнга, закажу панихиду на помин души сестры Делис. Эх, жалко глаза не у кого взять..."
Но зато стул всё еще валялся в комнате, и у него были пригодные для разных целей железные ножки. Одну из них Джеймс и оторвал, и пошел по длинному, темному коридору, насвистывая под нос веселый мотивчик и со всей дури стуча своей импровизированной дубинкой по стенам. На голову сыпалась труха и паутина, но ни та, ни другая не кусались.
- Эй, дьяволы... Я иду к вам. Несите Юнга.
Шаги скрылись за дальней дверью и принялись там скрестись. Джеймс поразмыслил мгновение, пришел к выводу, что кинжалом дьяволов убивать удобнее, чем ножкой стула, и саданул собой по новой преграде. Плечо немедленно заныло, но зато в следующей комнате обнаружилась глубоко беременная свинья. То есть, подружка Свина, вся в дорогих ожерельях, с разбитыми в кровь губами и окровавленными руками.
- Ага. Моё почтение. Ты молодого грыза тут не видела? Такой, совсем сопливый, и погоняло чудесатое - Юнг.
Ни беременность, ни окровавленность этой молодой голубоглазой женщины Джеймса не трогали. Потому как брюхатых на дело не берут, а значит, пузо появилось у нее в ближайшие минуты, которые она пробыла в чертовом доме. Дьяволы, если верить "Молоту Ведьм", могли и не такое.
- Е-ет, - проскрипела свинья, хватая его за сапог. - П-мгит!
- Обязательно.
Закон с ворьём разговоры не вёл, и Джеймс вспомнил об этом очень вовремя. Всё равно будущая бесова мать ничего полезного не сказала бы больше. Поэтому он попросту воткнул кинжал между третьим и четвертым ребром девицы, что, без сомнения, одобрила бы госпожа Инхинн. Миссис Свин послушно умерла, и вздутый живот начал шевелиться активнее. Не подумав головой, а только привычками стражника, Джеймс ударил кинжалом. Изнутри ударили тоже, и скоро на тьму бесовскую выглянули две твари, принявшие облик сердца. Только в отличие от порядочной требухи у них были жвалы и членистые лапки.
"Сапоги!"
Сапог снова продрали, и в отместку Джеймс частью затоптал, а частью нарезал этих тварей. "Чуйства" подсказывали, что останки надо бы размазать по стенам, а свинью подвесить за ноги к потолку. Но веревку было жаль, поэтому он ограничился мстительным растиранием сердец по полу, растягивая их в кровавую дорогу к следующей двери. За ней обнаружилась лестница, на лестнице - Свин с башкой, полной гвоздей. Как и положено уже почти безголовому, он рубил топором ступени под собой.
- Забавно. Но я хочу получить Юнга без дополнений. По описи, как сдал. Свин, руби быстрее, что ли?
Свин рубанул. Да так, что Джеймс не успел даже "бля" сказать - с оттяжкой, с плеча, развалив перила и чуть было не сделав то же самое с Джеймсом. Но самое интересное случилось, когда Джеймс просто спрыгнул с площадки у лестницы. Свин, будто ничего и не было, вернулся к своему почти молитвенному занятию - тюканью ступеней.
Минуту Джеймс колебался, не оставить ли его так. Ступеней он насчитал достаточно, а вор с гвоздями в башке был так увлечен, что казалось почти грехом отвлекать. Но вовремя вспомнил сестру Делис, вздохнул и пошел в атаку. Спустя еще минуту он скатился с лестницы с телом Свина и топором.
Оттяпать голову заняло совсем немного времени. Беззаботно помахивая ею,  Джеймс прохромал кухню с обитавшей там огромной связкой копченых лещей - "Ага, разбежался. Наверняка, прокляли или оплевали" - прошел столовую,  и спустился в подвал. Где и получил арбалетный болт в живот, расплываясь в самой кретинской из своих улыбок.
Потому что было чертовски больно.
- Констебль! - радостно, визгливым женским голосом воскликнул бородатый торговец. - Какая радость! Правда, погода нынче удивительно хороша?
- Невероятна, - злой хрип даже не пришлось изображать. От боли он получался очень естественным и очень злым. Возможно, что очень хрипом, но в такие тонкости вдаваться было некогда. На полу возле ржавых железных кроваток, ошейников, кандалов, мисок с водой и сырым мясом, жуткими игрушками валялся грёбаный Юнг. Торговец стоял с разряженным арбалетом, а его законная мегера в ночной сорочке пыталась спустить с цепей двух уродов. Посередине комнаты ползало кругами вполне человеческое дитя, а на низких столах лежали два подсвинка. Судя по разметке на шее и левых плечах, их хотели сшить вместе.
- Юнга отдайте. И я уйду. Наверное.
Боль отступала, и Джеймс понял, что арбалетный болт валяется на полу. Кольчуга от леди Бойд держала удар.
- Но нам нужна гувернантка...
- А этот так молод...
-... И проживёт долго...
- Наверняка знает немецкий!
Растерянно выдал разноголосицу отец семейства. Младенцы, меж тем, поползли к Джеймсу, улыбаясь во всю пасть. Самый человекоподобный, в пелёнках, при этом умилительно угукал.
- Если вы своих выродков сейчас не придержите, то гувернантка будет уже не нужна, - счел нужным сообщить бесноватому Джеймс. - Значит, так. Свиней можете оставить себе. Юнга отдаётё мне и съезжаете из Бермондси. Тогда я не стану вас сжигать вместе с домом прямо сейчас. И не натравлю михаилитов, так и быть. И смотрите, съехать не ближе, чем в Бирмингем! Увижу на мельнице у чертова Джека - сравняю с землёй вместе с мельницей.
Про мельницу он приплёл скорее по наитию. Джек Берроуз становился всё страньше и страньше, эти одержимые торговали мукой, а значит, так или иначе встречались.
- Свины нам... - торговец переглянулся с женой и выродками, пожал плечами. - Уже не нужны, а за остальное - благодарствуем. Бирмингем так Бирмингем, говорят, там хорошо летом.
- Передавайте привет Мэри, - детским голосом добавила его жена и слащаво улыбнулась. - Она всё так же мечтает научиться летать?
- 3нaeшь, Mэpи, - серьёзно и взросло, басом заметил младенец, принимаясь играть с окровавленной тряпкой, - в мoeй гoлoвe звepи. Oни бы тeбя cъeли, ecли бы я paзpeшил...
- Ага.
Джеймс взвалил на плечо Юнга, отчаянно сожалея, что какой-то кретин построил подвал без окон. Как, спрашивается, сдавать его бездомным?! И поспешно вышел на улицу, стараясь не думать ни о полётах Мэри, ни о головных зверях, ни о том, что аккурат на мостовой его застиг жуткий взрыв у южных ворот. Впрочем, это было только к лучшему.
- Стоять, - остановил он мчавшегося мимо особняка брата Ворона, с трудом узнав его в пушистой ипостаси. Точнее, не узнав вовсе, и догадавшись только потому, что геральдический леопард с отъявленной руганью догонял мерзкого вида карликов. - Видишь особняк? Там бесы. Их надо сжечь, повелением короны. Если выберутся - догнать и сожрать. Понял?
-  Jawohl, mein Führer, - рявкнул пушистый Ворон, распушаясь еще больше.
- Передавайте привет моему чтимому батюшке, - язвительно пожелал Джеймс, глядя как занимаются занавески. - Эй, Юнг, вставай. С тебя два вяленых леща.
- Каких ещё леща?.. А почему платье? Его Величество повелел новую форму?.. - простонал тот, разлепив налитые кровью глаза.
- Вяленых. Два. Чтоб к вечеру были у миссис Клайвелл. Расшибись, но найди у рыбника. Платье - смени. Оно тебе не к лицу.
Джеймс аккуратно усадил юношу на ближайшую кадку с цветами, для надежности нахлопав по щекам и вылив всё содержимое фляги с ромом ему на голову.
"Бeги oт мeня, Mэpи, - пpижмиcь жe кo мнe тecнee. -  Cпacaйcя cкopeй, Mэpи, - ничтo тeбя нe cпaceт".

Когда на Эсмеральд завыло, Джеймс уже порядком утомился наводить порядок в городе и подумывал вернуться домой. Даже мимо управы уже прошёл. Теперь же пришлось бежать, прихватив по пути Хантера. Картина, открывшаяся им в доме, остановила бы сердце любому хорошему мужу. Мэри, бледная, с мокрыми от пота локонами, лежала на подушках у камина. Над ней хлопотали матушка и Клементина. Бесси с задумчивым видом рассматривала телохранителя леди де Три, самой Эммы не было.
Всё это Джеймс охватил одним взглядом, успел переглянуться с Хантером и злобно пересчитать собравшихся зевак. Будто в городе больше не было развлечений сегодня!
- Бесс?
- Какой-то не-стражник унёс леди де Три, - не отвлекаясь от ощупывания руки телохранителя, ответила Бесси. - А пока я прибежала, поняла и выглянула, его уже не было. Их. А голубя с ленточкой леди де Три в резиденцию я отправила.
- Умница, дочь.
Пропавшая леди де Три выглядела, как телега проблем, которую катили разъяренный Фламберг, а с ним - целый капитул магистров и толпа братьев-михаилитов. На мгновение Джеймсу захотелось посмотреть на человека, который решил покончить с собой таким замысловатым способом, потом глянул на свою Мэри.
И в душе снова зашевелился зверь. Он потянулся, хлопнув крыльями, пошевелил когтями и хрипло зевнул.
Джеймс прикрыл глаза, слушая себя. Куда сейчас можно спрятать человека, женщину, зная, что будут искать? Самым очевидным был лес, но... Телохранитель Эммы выглядел отравленным. И чуйство - эх, где же вездесущая Дженни? - говорило, что не следует щелкать клювом в лесу. Только госпиталь. Там Эмма затеряется в толпе таких же, болящих, а вывезти можно с трупами, которые будут хоронить за окраиной.
- Госпиталь, Том?
Хантер в ответ припустил так, что догнать его оказалось делом непростым. Но - опоздали, на долю мгновения, на удар сердца. Захлопывая дверь госпиталя, в котором мертвяки рвали живых, подпирая её прилавком и собой, Джеймс тоскливо глядел на спину Тома, рванувшего на соседнюю улицу. Продержаться нужно было еще пять или десять минут, пока не вернется сержант, ведя за собой кого-то из михаилитов. Пока мысли не сложатся в обреченно-покаянное "Раймон, вашу жену украли прямо из моего дома".
Рядом к двери привалился Айрон ап Рис, вожак страшных лесных разбойников. Лесной валлиец, как многозначительно именовал его Хантер, поглядывая на Джеймса и всем своим видом намекая, что валлийцы обложили его со всех сторон. Рис был принаряжен, но в волосах и одежде застряли хвоя и листья.
- Diwrnod da, - выдал Джеймс всё, что узнал от отца. - Как дела в лесу?
- Лучше не надывать, - согласился тот, понадёжнее упираясь каблуком. За дверью выли, жутко, и что-то грызли. - К женщино вот приходил. Потом ушол. А потом глядеть - дорога на Гринфорд корольской гвордией закрыто. Ток что тропоми, тропоми... скозать хотел, робята к Форест-Хилл уходят.
- Откуда там королевская гвардия?! Они никак мимо Бермондси не прошли бы, а уж это не заметить сложно. И почему к Форрест-хилл?!
Услышанное Джеймсу не понравилось категорически. На гринфордской дороге не могло быть гвардейцев, лесные не ходили к михаилитам. С другой стороны, мертвяки тоже должны были лежать в мертвяцкой, а не выламывать дверь госпиталя.
- До бездуховники они, - валлиец пожал плечами. - Вот и святой отец кок просп... проснулсо, посмотрел, ток и скозонул: козы они, енти вона, безрогие. Мы и рассудили, что может, оно заразное, ну и пошли.
"А михаилиты, выходит, высокодуховны и незаразны".
Чистый душой твареборец на помощь не спешил, за дверью рычали и выли... бездуховники?
Жопа становилась настолько привычной, что Джеймс только обреченно вздохнул.
- Слушай, тут скоро михаилит должен явиться. Хантер за ним пошел. Может, ко мне? Это всё надо хотя бы заесть. Только вяленых лещей найдем сначала. Мэри хочет.
- Ты сомый стронный констебль, какого Айрон ап Рис вообще видел, - задумчиво заметил валлиец. - Пойдём. Зною я, где лещей берут. До только если лещей хотели утром, то вечером надо нести груши. Но их я тоже знаю, где брать.
Возле госпиталя наконец-то появился брат Шафран, и Джеймс с облегчением оторвался от двери, с которой почти сроднился. Что он странный, уже говорила Бруха - и из этого вышло если не дружба, то сотрудничество. К тому же, в присутствии валлийца было проще пережить визит Фламберга.
Как сказать ему о том, что его жену украли, Джеймс так и не придумал.

Ко времени, когда через город заскользили безмолвные серые тени с лицами сказочных эльфов, в Бермондси стало пусто. Стража отработала сегодня так, как не работала никогда. Они загнали горожан по домам, заставив запереться, а сами остались на улице, чуть ли не падая от усталости, но продолжая бдить, чтобы не допустить ни мародёрства, ни насилия. Именно поэтому Джеймс оставался в управе, не позволяя себе вернуться под теплый бок к Мэри. Если уж эти парни не пошли домой, то ему сами небеса не велели.
Тоскливо глядел Джеймс в окно, на умолкший, замерший в тревоге Бермондси. Камин в управе уже прогорел и начало холодать, лишь алые отблески остывающих углей прыгали по стенам, набрасывая на мысли пелену мрака.
Тучные года закончились, наступило время войне. Странным казалось, что именно в начале этого времени он узнал - родится ребенок. Не способный заменить Артура, не похожий на Бесси, но - его. Малыш Клайвелл от малышки Берроуз. Зачатый в одну из первых ночей, когда Мэри еще была так трепетно неловка, так удивительно бесстыдна. Джеймс прикрыл глаза, отгоняя жар, прокатившийся по телу. Не сейчас, не нужны такие мысли в управе, где следует думать о благополучии горожан, а значит - и жены. Маленькой, умной женщины, носящей в себе зерно от колена дьяволова папаши.
Кулак заболел, и Джеймс хмыкнул, осознавая, что саданул по каменной стене, выбив из неё малую толику пыли. Быть частью какой-то схемы скрещивания оказалось противно, будто его брали под уздцы, как племенного жеребца, и вели к нужной кобыле. И здраво понималось, почему матушка горячо одобряла ирландку Дейзи, но так и не полюбила Мэри. И хотелось сбежать на арену, прирезать гладиатора-другого, напоить зверей в душе горячей кровью, услышать ликующие крики толпы, но...
Мэри держала его в Бермондси лучше самого Бермондси. Зерно, папаши, матушка с Нероном, война,, самый ад и даже Фламберг, потерявший свою жену, становились ничтожными перед тем даром, который она поднесла утром.
Лещи были наименьшим из всего, чем Джеймс мог отплатить ей.  Чтобы отвлечь себя от тоски, он уселся писать отчет, но перо упорно цеплялось за говенную бумагу, роняло кляксы, и скомканная бумага полетела в камин, на миг вспыхнув там ярко, освещая управу.
Собственная тень ужаснула Джеймса. Широкий в плечах, ссутуленный, с хищным профилем, он и в самом деле походил на птицу. Но не на сокола - на поморника. На наглую тварь, падальщика, выдирающего добычу из клюва других, пойманного и посаженного в тесную клетку. Джеймс попытался было улыбнуться, но тут же погасил себя, понимая - губы складываются в льстивую радость Актёра. Не человек он был нынче - лоскуты, которые следовало сшить за ночь, чтобы утром Мэри не учуяла, не поняла ни его преступлений, ни его метаний.
"Но на арену стоило бы наведаться".

- А ту пантеру, которая из зоосада сбежала, так и не поймали, - Мэри глянула на зеленеющие кроны и тут же споткнулась, едва удержав на плече тяжёлую сумку. - Как-то я себя в этом лесу странно чувствую. Слишком мало потолка и всё какое-то недостаточно белое. И постоянно ждёшь вот, что кто-нибудь на плечи прыгнет, как в чёртовой пёстрой ленте у чёртова Конан Дойла. Терпеть его не могу.
-Нельзя смешивать странное с таинственным, - процитировал Джеймс чёртова Дойла, прикуривая очередную сигарету. Кажется, уже лишнюю. - Пантера в этом грязном леске была бы странной, не находишь? Какого дьявола он выбросил эту Дженни тут? Никакого ритуала, разве что аналогия "грязь к грязи".
Рощица в самом деле была грязновата. Некогда пышные леса под Бермондси - и Джеймс убей, не понимал, почему помнит их пышными! - превратились в чахлую поросль по берегам речушки. Вместо ягод и грибов здесь теперь росли использованные презервативы, банки из-под колы, окурки, фекалии и прочая дрянь, какую человек оставляет после себя. Разве что птицы голосили совсем, как в настоящем, диком лесу - пронзительно и по-весеннему.
- Не находишь, что это как раз хорошо сочетается? Странный маньяк и странная Дженни, не менее странный ритуал. Почему бы здесь не оказаться странной пантере? Правда, деревья тонковаты, но во-он за теми кустами она вполне может прятаться. Не в городе же ей гулять? - оглядев лохматый куст, в котором застряла обёртка из-под салфеток, Мэри хмыкнула и пнула носком ботинка подвернувшийся камешек, посылая его Джеймсу. - Не понимая, как именно мыслит этот маньяк, сложно говорить о ритуалах. Может, тут сплетаются лей-линии или что-то вроде? Или луна светит через ветви определённым образом. Или водятся какие-нибудь особенные пауки. Терпеть их не могу. Кстати, а что именно ты рассчитываешь здесь найти? Даже если наш маньяк поучаствовал в засирании леса, каждый окурок на отпечатки ведь не проверишь.
"Нервничает".
Камешек мягко хрустнул под подошвой высоких армейских ботинок, как нельзя лучше подходивших для вылазок в такие вот рощи. Вспыхнула и погасла во рту сигарета, потянув сладковатым дымом, а Джеймс снова подивился тому, как замедленно, отстраненно озирает он окрестности. Кем бы не был его двойник, поселившийся в голове, он совершенно точно умел в сыск. А еще ему, так же как и самому Джеймсу, очень хотелось, чтобы хоть раз улики валялись прямо под ногами. Как в тех фильмах, где сыскари, лишь только войдя на место преступления, немедленно находят окурок с отпечатками пальцев, свежей слюной и губной помадой преступника. Но вместо поисков заветного биоматериала маньяка, Джеймс успокаивающе улыбнулся и отобрал у Мэри сумку, чтобы повесить через плечо. Стрелять она ему не помешала бы, а опыт соседа по сознанию говорил, что если маленькая начала нервничать - жди беды. Женщины с тяжелыми сумками бегали плохо.
- Я не ищу, Мэри. Я пытаюсь понять, что он хочет сказать этим лесом. Почему именно этим? Ясно, что он не хотел убить Дженни, иначе выбросил бы подальше, где не шарахаются собачники, наркоманы, куда не приезжают трахаться или напиваться. Но и в чистом парке он её не оставил ведь! Почему?
- Может, он никогда не приезжал? - Мэри нахмурилась на стаю ворон, кружившую неподалёку, над рощицей. - Я хочу сказать, как чисто городской правильный мальчик представляет себе пригород? Чистый воздух, цветочки, птички, тропиночки для прогулок и иногда степенные парочки прогуливаются с любимыми собачками. А в городском парке - опасно, там тебе и гуляки, и подростки, и уборщики... ну, когда мэрия находит деньги. Констебли.
- Ты бы стала выбрасывать свою жертву там, где никогда не была? Когда не знаешь, в какое именно время пройдут степенные парочки и как часто они ходят? Не думаю.
Зато вороны явно что-то знали и думали. Джеймс прищурился на них, затягиваясь, и направился к этому воздушному хороводу. Нутро сводило от поганого предчувствия, но не взглянуть на падаль он не мог.
"Только бы не очередная девушка!"
- Не зна-аю, - протянула Мэри. - С одной стороны - да, ты прав. С другой - если бы я жила больше в собственной голове, а не в мире, если бы думала, что знаю всё и не глядя... часто ли люди перепроверяют то, во что верят? Может, для него этот лесок - старое место культа. Перерождение, врата... ой. Овечек жалко. Скажи, а когда под Лондоном в последний раз видели волков или ещё кого такого же? Веке в семнадцатом?
Три окровавленные растерзанные овечки между тремя старыми тисами были почти поэтичны. Кружи над ними три вороны, Джеймс пал бы на колени и вознес хвалу какой-нибудь Морриган. Но ворон было много, они громко граяли, не спеша клевать овечек. Джеймс медленно приложил ладонь к следам когтей, которые были явно не волчьими и даже не пантерьими - звери не ходили со сдвоенными зазубренными и тупыми ножами, оставляющими бахромистые разрывы на коже. А еще звери жрали всё, особенно - ливер, не выбирая только сердца и не разбрасывая вкусные легкие и печень по всей поляне.
- Помнишь, я тебе говорил, что будто живу в двух мирах? - Над лесом ползла глухо ворчавшая черная туча, готовая разродиться ливнем. - Так вот, мой второй чуть ли не вопит, что это не волки. И мне жутко хочется позвонить ведьмаку. Или вызвать взвод Джонни Рико. А ещё лучше - всё  сразу.
- Ещё можно вспомнить Лавкрафта, тогда остаётся только лечь и тихонько ползти в сторону Рлъеха, - без энтузиазма отозвалась Мэри, проверяя глубину разрезов на шее овечки, за которую наверняка очень переживал безвестный фермер. - Или у этой пантеры очень разные лапы, или их тут было больше одной. И больше двух. Знаешь, один знакомый, Сырая Глазунья, как-то вывел, что зоосад ещё со времён холодной войны закупает почти втрое больше кормов, чем нужно для заявленного тоннажа зверья. И что логистика там странная, будто зоосадов на самом деле как минимум вдвое больше. А этот твой... второй ты что-нибудь полезное советует?
- А сдрапать, - в подтверждение туча оживилась и радостно продемонстрировала молнию. - Давай будем оптимистами, все это сделал псих, повернутый на фантастике. Подражатель. Ищет свою Эллен Рипли, скажем.
Под капотом "Импалы" Джеймса было двести лошадей. К сожалению, ни одна из них не умела ходить по лесу, и драпать к дорогой американской конюшне тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года выпуска пришлось бы пешком. Что Джеймс немедленно принялся делать, одной рукой вытаскивая оружие, другой запихивая Мэри за спину и вбок.
- Славный Скотленд-Ярд не бегает от психов, повёрнутых на фантастике, - резонно заметила Мэри. - Или от мутантов, призванных разрушить овцеводство Советского Союза. О, а может, это всё план правительства? Такое сообщение местным фермерам в духе: "следите лучше за своими чёртовыми овцами и козочками, а то мы их сожрём"?
Из-за рощицы, перекрывая гром, долетел пронзительный женский голос:
- Несси! Не-есси! Да куда ты подевалась, паршивка!
- В Лох-Нессе утопилась, вестимо, - иногда славный Скотленд-Ярд бегал от психов в сторону потенциальных свидетелей. Даже если у них, свидетелей, собачек звали как чудовищ. По крайней мере, доисторические ихтиозавры вряд ли умели мерзко пронзительно тявкать.
- Подонки! - Свидетельница оказалась старушкой лет семидесяти, удивительно похожей на королеву. Вот только сумкой она орудовала совсем не королевски, со сноровкой, выдающей ветерана. - Получай гранату, фриц! Несси, фас!
- Скотленд-Ярд! Это ваша собака загрызла трех овечек?
Стряхивать с ноги грязную псинку, доставая при этом ксиву, оказалось очень неудобно. Но в этом Джеймс был виноват сам - нельзя выскакивать на людей из кустов, вооруженным до зубов. Люди от такого обычно нервничают.
Старушка от такого заявления оторопела, замерев с воздетой для очередного удара сумкой.
- Вот полиция нынче, - задумчиво выдохнула она, оттаскивая свою собачонку за ошейник. - По лесу шарахаются с дамочками, нет бы маньяков ловить, или этих... накроманьё! Но нет, честных ткачих обвиняют в непойми чём. Чтоб вы знали, юноша, моя Несси если кого и загрызла, то только пару сосисок!
- И это ей вряд ли полезно. Вон как характер портится, - заметила из-за плеча Мэри, тыкая в сторону собачонки носком ботинка, на который та радостно сфасилась снова.
- И много вы тут маньяков и наркоманов видели?
Скепсис в голос подпустил тот, второй, пока Джеймс озирался на шуршащие, поскрипывающие кусты. Если это была сбежавшая пантера, то ей не мешало бы смазать суставы.
- А как же! Не будь я миссис Паркинсон, - обрадовалась бабка. -  Я ведь всё записываю! Вот недавно, приезжает сюда подозрительный тип на Ауди. Сотой, по-моему. Семь-шесть-два, то ли гав, то ли рав. Приезжает, а Несси решила дела свои сделать, а она у меня леди. Не чета вам, барышня.
- Отлично, - стоять на месте становилось до того нервно, что Джеймс снова закурил. Вокруг скрипело чаще, оживленнее, и мерзкая, но истинная леди Несси умчалась в кусты, радостно тявкнув. - Делает, значит, леди Несси свои дела, а тип на Ауди - что?
- Так тоже, нуждился, - удивилась миссис Паркинсон. - Не джентльмен, прямо при нас с Несси. А потом мешок выкинул и уехал. Загадили леса, негодяи. Вот в мое время...
"Семь-шесть-два, то ли гав, то ли рав, значит..."
Пробить все сотые Ауди с такой комбинацией букв и цифр было не сложно. Хоть и безнадежно, потому как будь Джеймс маньяком, непременно угнал бы машину, чтоб вывезти жертву в лесок. С другой стороны, в салоне и багажнике могли остаться биологические следы, и...
Псинка истерично завизжала, потом заорала от боли - и замолкла, когда из кустов донесся хруст костей. Нервно дёрнувшись, Джеймс кивком поблагодарил старушку, лихорадочно размышляя будет ли совсем не рыцарски бросить бабку на съедение кустам и сдрапать на реку. По всему выходило, что - будет. Впрочем, невоплотимое желание пальнуть по кустам это не отменяло, напротив, усиливало.
- Э... миссис Паркинсон... тут из зоопарка пантера сбежала, - сквозь сигарету выдавил он. - Я слышал, все эти тигры собак любят. Вот. Вы б домой шли.
Старушка кивнула, покопалась в сумочке и достала гранату Миллса образца сорок третьего года, при виде которой затих не только Джеймс, но даже кусты.
Старина Билл Миллс изобрел ее в тысяча девятьсот пятнадцатом, с вооружения эта штука была снята в тысяча девятьсот восьмидесятом, но Джеймсу пришлось осваивать канитель, сопутствующую броску: отвинтить шайбу, вставить капсюль-детонатор, завинтить шайбу...
"Розовая полоса, - отстраненно подумалось ему. - Тротил".
.- Разлёт осколков - до ста ярдов, - в тон мыслям спокойно заметила Мэри, отбирая у Джеймса сумку и перехватывая её поудобнее. - А бросить можно где-то на двадцать. Почему-то у меня это плохо складывалось ещё когда читала инструкции. Не спрашивай, зачем.
Оказалось, что старушки-ветераны не только умеют сопротивляться болевым на кисть, но еще и гранаты отдают, матерясь, как морской пехотинец. Впрочем, второй-я снова действовал сам, пока Джеймс последовательно паниковал, вспоминал, есть ли у него ордер на обыск старушки, и думал, как не превысить все, что превышать нельзя.
- От осколков лучше прятаться за человеческим телом, не за сумкой, маленькая, - задумчиво просветил Мэри второй-я, тут же уступая место Джеймсу. - Пожалуй, мне стоит взглянуть, что в кустах.

- И там - грешить, - скорбно покачал головой возникший словно из ниоткуда отец Хук, которого почему-то все называли Сми - он всегда появлялся за спиной совершенно бесшумно, особенно когда речь шла о грехах, а о грехах она шла часто, лишь чуть реже подтверждаясь делом. - И в трюме, и в каюте. Можно даже не мыть, по двум причинам. Примо: всё равно запачкаются, секундо: всем очень понадобится духовное очищение, а этому, как известно, грязь только помогает. Верно, сынок?
Уверенный до сего момента, что забыл корабельного капеллана где-то на Ямайке, Джеймс повернулся с тяжелым вздохом. На кой чёрт ему на корсарском судне вообще понадобился капеллан?! Впрочем, ответ был очевиден - чтобы в него при случае вселился Айрианвин. Весьма опрометчиво вселился, поскольку если самого себя убивать не хотелось, то от святого отца-душеспасителя вполне можно было избавиться быстро и без лишней возни.
- Не верно. Знаешь, сколько одна такая стоит где-нибудь у османов? Этим, - он мотнул головой в сторону команды, - хватит на пару месяцев пить, играть и тискать баб. Порченные девки дешевле, а если у команды отобрать прибыль, то даже твоя дьявольская сила не спасёт тебя от реи, Айрианвин. Что это за имя, к слову?!
- Совсем корней не знает, - пожаловался отче, возведя глаза небу. - Чему только в этих новомодных академиях учат? Впрочем, знаю, чему, сам помогал программы составлять. Эх, сколько вина было выпито, сколько девок перелапано! Хорошее это имя, сынок, славное. Да и правда, если уж образовывать неуча, то с него. На правильном языке Айрианвин получается "Сияющим".
Выходило, что правильным полагалось считать язык, на котором матерился магистр Циркон... Джеймс сбился с мысли, недоверчиво уставившись на капеллана. Сияющим, светоносным называли самого яркого, самого дерзкого из падших ангелов. Конечно, можно было допустить, что существо, давшее семя миссис Элизабет некогда назвали в честь света Венеры. Или за то, что был невероятно умным. Но отчего-то намёки на важность и ценность имени, обронённые папенькой в подземелье, наводили на мысли отнюдь не об эпитетах Христа.
"Господи, когда я успел так нагрешить? За что мне это?!"
- Только не говори, что это тебя архангел Михаил самолично выпнул с небес. Или что это ты был тем самым Мерлином из Камелота. Или...
Или что лично был знаком с теми, кого Джеймс привык называть для себя четой Бойд.
- Артур был ошибкой, - друидангел благостно улыбнулся, глядя на то, как пираты окатывают визжащих женщин морской водой. - Казалось бы, хороший, правильный идиот с одной извилиной, то, что надо от короля. Какой мир бы могли бы построить - и тут у него между ног зачесалось не в ту сторону, и сразу, поди ж ты, хитрость прорезалась. Наверное, это как-то связано. И ты, сынок, думай аккуратнее, а то если ещё и на мысли отвечать, так грешить некогда будет. И Мерлином был, и ту забавную рыжую помню. Эх, хорошо развлекались когда-то, аж повторить хочется!
Джеймс только обреченно кивнул, и направился в свою каюту, уцепив перед тем за руку Дот. Девица волочилась следом не слишком охотно, а когда распахнутая пинком дверь отворилась и Джеймс застыл на пороге, и вовсе влипла в спину. Каюта не удивила его. Он помнил, не помня, эти стены цвета Ост-Индской торговой компании - барвинок и золотисто-жёлтый. Помнил кованые фонари - четыре прикреплены к стенам, пять свешиваются с потолка, один из них большой, центральный фонарь, освещает овальный стол, расположенный в центре просторного помещения. Стол был вечно полон всевозможных безделушек, шкатулок, свечей, кубков, навигационных приборов, карт и бумаг. Рядом с ним всегда стояли глобус и широкое, мягкое кресло. Еще здесь стояла широкая кровать с резными столбиками и сундуки с казной и одеждой. Видимо, Джеймс собирался обедать - барахло на столе было сдвинуто к левому краю, в центре красовалась запыленная бутыль, отливающая изнутри рубином, оплывала жиром жареная курица, желтели груши.
Тем не менее, не удивившись каюте, Джеймс запоздало осознал неизбежное: теперь ему придётся жить со знанием, что его отец - чёртов Люцифер. Это не делало его, Джеймса Клайвелла, хуже. Он не переставал быть хорошим семьянином, преданно любящим свою жену и детей. Он оставался всё таким же кровожадным сыскарём, гладиатором-любимцем публики, поморником-пиратом. Джеймс не становился от этого демоном или принцем ада, но, всё же, жить становилось значительно сложнее. Настолько, что выразить это было трудно и зверски хотелось утопить кого-нибудь. Вместо этого он уселся в кресло, задумчиво пригубил вина из кубка и приветливо улыбнулся Дот.
- Садись, ешь. Потом вымоешься и переоденешься. Как, говоришь, ты в подземелья эти попала?
- Да вот вышла на рынок, за луком, - девушка села на табурет крайне осторожно, глядя на Джеймса со смесью страха, застенчивости, восхищения и малой толики кокетства. - А там такой красивый подольстился. Вроде вас вот. Пойдем, мол, угощу пирогом с сахаром. А я сахара-то никогда и не видела, господин. Слышала только, что сладость это райская. А как очнулась - уже в другом месте. Трюарметт, слышали, небось?
- Слыхал, а как же. Так значит, мы с тобой в Трюарметт были?
Трюарметт Джеймсу не говорило ровным счётом ничего, но если он что и усвоил, будучи сыскарём, так это - всегда соглашайся с допрашиваемым. Ему приятно, а констеблю - полезно. К тому же, привычная работа немного отвлекала от мыслей об Айрианвине, который наверняка сейчас развращал команду.
Дот, начавшая было есть, испуганно взглянула на него.
- Так ведь, господин, не знаю я. Глаза закрыла в борделе Трюарметт, а открыла - уже в клетке. И рыжий мясник этот в коридорчике смеется. Скажу вам, с Ирландии он. Потому что скотты - они тоже слова смешно говорят, да не так. А этот навроде как их наполовину выворачивает. И смеётся всё время. А вы, не прогневайтесь, зачем... ну... меня сюда? Неужто накормить и приодеть?
Неопределенно пожав плечами, Джеймс улыбнулся. Дот ему была нужна ровно для того, чтобы допросить. Оскорблять Мэри изменой он не собирался.
- У каждого должен быть шанс, Дот. Всех спасти я не могу - команда не поймёт. Тяжко тебе пришлось, милая. А в Трюарметт кто всем заправляет - знаешь?
- Господин граф, - говорить с набитым ртом Дот, вероятно, было тяжело. Поэтому "господин граф" вышел у неё как "выфафин фаф". Громко сглотнув, она продолжила. - Мессир Три, кажется.
"Вот дерьмо-то".
Слабая надежда, что господин-граф-мессир Три из Трюарметт не был родичем некоего Раймона де Три, известного миру как михаилит Фламберг, умерла, едва зародившись. Слишком редкая для королевства фамилия, чтобы быть простым совпадением. Каша, начавшаяся в Билберри, продолженная внезапным браком магистра с древней богиней, тянущаяся через Ай... Айрианвина, мать его плашмя фальшионом,  заваривалась излишне густо.
- Спаси нас Господь, - миссис Элизабет со своими словечками иногда удивительно вовремя приходила на помощь. - Подумать только, такой знатный человек, а промышляет, как обычный пират. Тебя дома кто-то ждёт, Дот?
"Горностай" ощутимо тряхнуло - подостровной ветер ворвался в паруса, запутался в них, радостно возвещая скорую близость суши.
- Сирота я, господин, у дядьки жила. Так что, неизвестно, что лучше - монастырь или к пиратам вот. А вы на что спрашиваете-то? Я ж много чего видела в том борделе. Михаилита чернявого, как господин граф. Важный. В бордель с мазелью своей зашел, хотя не по правилам.
Фламберг с завидным постоянством находил приключения на свою и леди Эммы задницы и совался туда, куда не следует. Дот, разумеется, уже ничего не могла сказать кому-то - Джеймс смутно понимал, что время и пространство не те, не его, и правит в здешней Англии отнюдь не Генрих Восьмой, а кто-то из его потомков. Значит, Дот останется здесь, на Исла Тесоро. Но сколько свидетелей визита птенца гнезда цирконова осталось в Трюарметт, не ведал никто. При всём старании, Джеймс такое количество перевешать не мог. Даже во имя хрупкой почти дружбы.
"Пожалуй, стоит побеседовать об этом с Бойдом. Хоть я и сомневаюсь, что капитул не знает о причудах родни Фламберга".
- Известно, михаилитам правила не писаны, - охотно согласился Джеймс, улыбаясь еще ярче. - Ну что же, расскажи мне, что ты еще видела. А после - вымоешься и ляжешь спать. Хм. И перед тем придётся постонать. Поди, научили в борделе?
Дот вздохнула, деловито отряхнула руки и принялась стягивать грязную рубаху.
- Не успели. Не годящая я к этому делу, господин. Господин граф говорил, что как рыба снулая. Ну ежели хотите, то я готовая вся. Вот. Как есть.
Она подняла руки и покрутилась, демонстрируя  сильное тело почти без талии, небольшую грудь и короткие крепкие ноги. Совершенно не привлекающие, потому что не принадлежали Мэри. Или окаянной Фламинике. Проклятье, Дот даже не походила на Инхинн, а уж у госпожи главного палача было на что посмотреть и чем полюбоваться!
- Молодец. А теперь пройди вон в ту неприметную дверцу за моей спиной. Там обычно есть небольшая кадка с водой и гальюн. Вымоешься, найдешь в сундуках платье и украшения - и на боковую. Я слишком люблю свою жену, чтоб польститься на тебя, Дот. Будь ты хоть Анной Болейн и Марией Магдалиной совокупно.
Батюшка завалился в каюту без стука, как к родне. С удовольствием огляделся, с особенным удовольствием задержал взгляд на дверце, за которой плескалась Дот.
- Отличный корабль, сынок! И команда, команда-то как на подбор, сам бы лучше не нашёл, - он неуловимым движением подхватил со стола бутылку и присосался к горлышку, дёргая кадыком. Допил. Выдохнул. - Жаль только, жратва в трюме попортилась. И бочонок рома крысы прогрызли. Баба одна с чумой - ещё до переноса сомневался, брать ли, но пришлось. Ты меня, между прочим, почти вынудил! А, ещё две с припадцами, а у боцмана волчанка. День, два полнолуние, - станет оборотнем, и это в море-то. Представляешь испуганного оборотня на борту?
Помедлив, он приятно улыбнулся.
- Ещё у него ветрянка, но это ладно, мистралем, увы, не станет.
Джеймс лениво покачал кубок. Бабу с чумой необходимо было выбросить за борт прямо сейчас, пока не заразила команду. Жратва, разумеется, попортилась. И ром вытек тоже. Самым неприятным известием стал боцман Эд, умудрившийся как-то заразиться от оборотня.
- Слышишь, как посвистывает? Это ветер-прибрежник. Я всё равно собирался пристать, поэтому не пугай. И если уж  выжрал всё моё вино, сходи утопи девку с чумой. На обратном пути можешь вылечить Эда, а то я не уверен, что на Исла Тесоро есть лекари.
Договорив это, Джеймс ехидно улыбнулся и закинул ноги на стол.
- Ещё не всё, - заметил папа, кивая на настенный шкафчик. - Там ещё несколько бутылок, отсюда чую. Но топить интереснее, поэтому за вином вернусь потом. Знаешь, как отвлечь!
Уже повернувшись к двери, он бросил через плечо:
- Кстати, а эту, Дот, не дашь? По-семейному. Топить не стану, не бойся, но чую в ней глубины, какие продавать жалко. У меня в паре ковенов некомплект, зря простаивают.
- У тебя ковенов в избытке, - недовольно пробурчал Джеймс, - в кого ни плюнь, то чернокнижник, некромаг или еще какая-нибудь ведьма. Vade retro, Айрианвин, обойдешься.
Ковены в самом деле следовало проредить. Нанять уже проверенных Циркона и Фламберга, чтоб те прогулялись хотя бы в окрестностях Бермондси, но сейчас Джеймса занимало другое. Первое - как себя чувствует Мэри, и второе - на кой его понесло на Исла Тесоро? Последнее не вспоминалось, хоть убей. И в бортовом журнале соответствующих записей не было.
- Рассказать? - Раздался над левым ухом голос Айрианвина. - Про Мэри нашу? Ты не стесняйся, попроси - я и расскажу. А вот про Исла Тесоро - тут тебя и черти не разберут, но чую не хуже вина - найдётся дельце-другое.
Сочтя за лучшее игнорировать его, Джеймс потянулся и вышел на палубу.
На острове уже звонили к вечерней молитве, когда старший помощник Даникан отдал приказ сигналить пушкой о прибытии корабля. Грохнул выстрел, заглушивший вопль утопляемой девицы, и Джеймс встал к штурвалу. Ощущения от рукоятей были привычными, но и остро новыми. Осталось покориться и позволить телу, которое явно лучше знало, что делает круто заложить оверштаг к ветру, чтобы обойти острые зубцы камней у берегов. Детство давно прошло, и Джеймс уже успел забыть, как любил море, этот синий предел, эту музыку ветра и волн. "Горностай" обогнул мыс, и на всех трех мачтах развевалось знамя английских корсаров - ярко-красное с белым крестом. На Исла Тесоро, нейтральной территории, можно было не опасаться происков закона, а коллеги по разбойничьему цеху всё равно знали, кому принадлежит фрегат. Но всё это сейчас казалось мелким, ничтожным, не стоящим упоминания рядом с чувством свободы и полёта, что дарил корабль. И когда "Горностай", мягко плеснув волной, вошёл в гавань, когда убрали контра-бизань, отдали большой якорь, а матросы уже начали спускать шлюпки, Джеймс нехотя выпустил из рук штурвал. Казалось, он мог бы лететь в слиянии с фрегатом вечно.

На Исла Тесоро был только один городок, носящий гордое английское имя Шарптаун. Причем, весьма ограниченный заведениями - таверна, лавка торговца и верфь. Верфь здесь была отличной вот только мастера принимали только дублоны. Еще здесь - это Джеймс помнил отлично - не стоило сбывать кофе по причине его крайней дешевизны. Кроме всего уже перечисленного и чудесных пейзажей упомянуть об острове было решительно нечего, и Джеймс, предварительно велев команде разгулом не увлекаться, старшему помощнику - разместить девиц в пригодном для поддержания товарного вида месте, а боцману - озаботиться собственным лечением, решил заглянуть в таверну. Дот, одевшуюся так, будто собиралась идти на званый ужин к королю, пришлось прихватить с собой. Девушке явно было неудобно идти в платье с широченной юбкой, в туго затянутом корсете, атласных туфлях на высоченном каблуке, её приходилось поддерживать под локоть и тихо, себе под нос, материться.
- Ты могла надеть что-то попроще? - Не выдержал Джеймс, когда Дот в очередной раз споткнулась на колдобине того, что здесь называли дорогой. - Какого чёрта ты надела испанское придворное платье? Впрочем, я догадываюсь - какого.
- Так красиво же, господин, богато, - недоуменно хлопнула густо накрашенными ресницами Дот. - Я же женщина капитана. Хоть вы и не того. Ну, не этого. А этим платьем и леди де Три, небось, не побрезгует.
Джеймс скептически оглядел её, затем - свою более чем скромную одежду, и хмыкнул. Та леди де Три, которую он знал лично, такое платье никогда бы не одела, Дот не была его женщиной ни в каком из смыслов, а Айрианвина следовало каким-то образом утихомирить. Всякому, кто скажет, что быть сыном светоносного замечательно, выгодно и удобно, Джеймс поклялся разбить нос и сломать челюсть.
- Ты не женщина капитана. Можешь считать себя пленницей. Разрешу даже выдавать себя за дочь какого-нибудь идальго, дороже будешь. А если не перестанешь слушать Айрианвина... капеллана, переселю в трюм, смекаешь?
Последнее вышло почти, как у незабвенной Ю Ликиу, отчего Джеймс снова хмыкнул.
Дот в очередной раз споткнулась, ойкнула и вцепилась ему в рукав.
- Так я ни слова по-идальгиному не знаю. Лучше буду этой, леди Гамильтон какой-нибудь. А капеллан ничего плохого не говорит, наоборот, советует отечески.
"Потому что многажды отец, дед, прадед и... и скоро снова стану дедом. Волнительно, аж сердце сжимает", - прозвучало над плечом.
"Если б оно у тебя было!"
Показывать эмоции было нельзя, но Джеймс не сдержался. И скоротал дорогу до трактира, вполголоса поминая матушку Дот, которую никогда не видел, мать Айрианвина - и свою бабушку, выходит, колченогих чертей, апостола Петра, ебучих братов-лекарей, грёбаных кретинов, взявших Бермондси в осаду, миссис Элизабет, и -  с нежностью - лавку в управе. Завершил эту свою речь он тычком в спину Дот, совершенно стражническим, заставляющим девушку влететь в полутемный зал, пропахший жареным мясом, соленой рыбой, крепким пойлом, нестиранными юбками и мужским потом.
Зал на мгновение затих, а потом загудел голосами снова. Большинство были сбродом, лишь двое у шаткой стойки казались смутно знакомы. Тонкий и звонкий, почти женственный красавчик в напудренном парике - Шарль-Франсуа д'Анжен, маркиз де Ментенон и коренастый валлиец Лайонел Уэйфер. Первый - знаменитый корсар, недавно последовательно разоривший Маракайбо, Асунсьон и Нуэва Валенсия. Говорили, что он женат на одуряюще прекрасной  креолке с острова Мартиника, семья которой получила дворянство незадолго до их свадьбы, но предпочитает мужчин покрепче. А вот Уэйфера Джеймсу послало провидение - пират, капер, судовой врач и хирург в одном лице вряд ли отказал бы в помощи собрату-валлийцу, у которого незаменимый боцман умудрился заболеть чёрт знает чем. Впрочем, сначала следовало приглядеться. Джеймс проволок Дот к стойке и рухнул на табурет.
- Вино. Получше, - улыбнулся он трактирщику, неуловимо похожего на Бабочку из Гленголл. - Какие новости в здешних водах?
"К мысли, - задумчиво подумал Айрианвин, - стоило бы с тем братом-лекарем переведаться. А то лезет пастись в чужие лужайки, словно так и надо".
"Наконец-то по делу говоришь".
Трактирщик, не торопясь, поставил пузатую кружку, добыл из-под стойки бутылку - пыльную, но не слишком, - и налил до половины. Красное, густое вино шло мелкими пузырьками и, небось, пахло аж на улицу. Подтолкнув кружку Джеймсу, он так же лениво кивнул на Дот.
- Последняя лизбонская мода?
- Ага. Два реала в базарный день - красная цена, - согласился Джеймс, пожав плечами. - Со скидкой. По дороге выловил. Уэйфер давно тут?
Остро захотелось к Мэри. Так, что зачесался пол под ногами. Представив, как будет объяснять своему маленькому алхимику, где умудрился обветриться, почему пахнет морем, бабами и вином, Джеймс хмыкнул и покрепче уселся на табурете. Желание вернуться домой не пропало, но его следовало смирить. По крайней мере, пока.
- Половина реала, не больше, - еще раз оглядев Дот, серьезно сообщил ему трактирщик. - И то, если полы мыть умеет. Если умеет, возьму. Всё равно такую на приличном рынке не сбудешь. А валлиец за час до тебя пристал. Все паруса как решето, и на левый борт крен.
- Да она за ужином больше съела, - хмыкнул Джеймс. - Если уж берешь, то сто эскудо.
За Дот и впрямь не удалось бы выручить больше. Джеймс снова хмыкнул, не вовремя припоминая, как его самого продавали на арене, как было мерзко, как глядела Мэри... И вздохнул, чувствуя разгорающийся зуд. Дженни бы сказала, что доски под ногами горят. Дженни всегда говорила очень точно.
Трактирщик сплющился, выцветая, шум голосов ушёл в небо, а дощатые стены плеснули грубым, едва обработанным камнем. Камень плыл, тянулся, как само море, где-то в глубине мелькали зелёные жилы. Только Дот осталась почти прежней, правда, вовсе без платья.
"Молодец, сынок, можешь же, когда хочешь, - одобрительно подумали над плечом. - Подтолкнуть?"
Толкнули его или нет, но мелькание жил умотало Джеймса не хуже, чем качка - юнгу-первохода. В опочивальне Анастасии Инхинн, куда посчастливилось выпасть, было всё как обычно. Те же шелка по стенам, тот же кот, та же огромная кровать, в которой обнаружился юный брат Ворон, обнимавший лучшего в мире палача с совершенно определенными намерениями. Которые ему осуществить не удалось - Джеймс против своей воли, но ревниво и с чувством мелочной мести упал прямо на него. Михаилит с испуганным "Бля!" сбросил его на пол, и на этом бы могла закончиться и жизнь, и история констебля Бермондси, поскольку Джеймс пребольно стукнулся виском об острый угол мавританского столика.
- Бля, - согласился  Джеймс. - Не отвлекайтесь,  дорогая, я уже ухожу.
- Всё настроение испортил, - хмуро пожаловался Ворон, перекидываясь в огромное, чёрное и остро пахнущее зверем. - Вр-ры.
Пантера, стукнув Джеймса хвостом - не хуже, чем иной дубиной, - выпрыгнула в коридор, распахнув дверь плечом, а Инхинн тяжело вздохнула, глядя с некоторой укоризной, но больше - словно та же кошка. Поднялась, как была, нагишом, плеснула в кубок вина из чудом уцелевшего кувшина, стоявшего у кровати. Протянула, стоя совсем рядом.
- Пей. И дверь закрой - с этой стороны.
Джеймс кивнул, закрыл дверь и критически оглядел кубок. Кубка показалось маловато - в голове еще шумел ветер Карибов, зато кувшин с вином он осушил почти наполовину. И не выпуская из рук, рухнул на кровать. Всё равно лежал на ней не впервые, а значит, был как дома. Мэри всё это, разумеется, очень не понравится. Потом, когда Джеймс вернётся домой и ничего не расскажет, чтоб не волновать.
- Я не хотел, - сообщил он Инхинн. - Оно само как-то.
Та упала рядом, касаясь бедром. Вздохнула снова, разглядывая потолок.
- Ты же понимаешь, что злой и всячески неублажённый палач будет подследственных только портить, а не как... как лапкой по шёлку? Хочешь тронуть розу...
- Ну ты ж мысли читаешь. Прекрасно знаешь, что хочу. Но эти... уважение к целомудрию - моему, в основном, преклонение перед нетронутой красотой - твоей, в основном, и женатость - моя - несколько мешают. Веришь ли, Мэри мысли хоть и не читает, но чует всё. Нюхом. Впрочем, если у тебя найдется еще вино...
Кувшин допивался плохо. Потому что не влезал. Но когда влез - приятно стукнул в затылок, возвращая во времена хмельной юности. В конце концов, иногда нужно было забыть о том, что тебе тридцать один, что ты только что вывалился из пиратской таверны, куда приплыл на собственном фрегате - который еще даже не придумали, между прочим! Забыть о жене, её беременности, законе и порядке, арене, матушке, её выборе отцов для Джеймса, детях - и просто лежать рядом с красивой, спелой женщиной в постели.   
- Пират - это даже интереснее, чем констебль, но избыток вина плохо влияет, - Инхинн отобрала кувшин и швырнула в угол, чуть не угодив в кота. Перекатилась, уселась сверху, потянулась с ухмылкой, вскинула ладони, по которым метнулось желтое едва видимое пламя. - Запах... запах, наверное... - наклонилась и поцеловала долго, огненно, слизывая вино с губ, - наверное, выжжем.
"Да что ж вы все..."
- А мысли, - сбрасывая её с себя и возвращая поцелуй, патетически вопросил Джеймс, - мысли кто выжжет? Чувство вины? Мы потом вообще сможем вместе работать-то?
- Мэри сейчас заботит, какие занавески повесить в детскую, - медленно сжигая рубашку прямо на нем, заметила Инхинн. -  Беременные мило глупеют, знаешь ли. А если ты прямо сейчас не перестанешь маяться дурью... Ну, сколько я знаю, пепел некроманты оживлять почти не умеют.
- Надеюсь, твой Ворон забыл рубашку.
Пояс с кинжалом полетел на пол. Сапоги и штаны - за ним. Протоколы работы палача подразумевали работу с обнаженной натурой.

Пожалуй, что вкус этих задыхающихся поцелуев, стук сердца не забыть, хоть выжги. Не забыть чувство, будто ты в другом мире, в котором ничего не существует - почти религиозное, почти молитвенная. Гладкая нежная кожа под руками и губами - Песнь Песней, она прорастает лозой, мощной жилой, разделяя и соединяя тела, поднимается вверх раскидистой кроной. Пахнет морем и свежестью, и вспомнить бы о жене, остановиться, уйти - но насытиться невозможно, потому что "поймайте для нас лисиц, маленьких лисят, портящих виноградник, ведь наш виноградник весь в цвету". Потому что невозможно насмотреться на сильную спину, на лепные мышцы живота, на крепкую грудь, нельзя уйти, когда таешь вслед за нею, растекаешься мыслью, и всё, что приходит на ум - это "смотри, уже прошла зима, дожди прошли и миновали".

После слов не было, как не было и неловкости. Джеймс просто лежал, задумчиво перебирая тяжелые пряди волос Инхинн, но не думал ни о чём. И это было неожиданно и приятно.

Когда в дверь постучали, Инхинн накинула на Джеймса одеяло и опустила шторы балдахина, отчего слышались только голоса. А еще было тепло, темно и отчаянно хотелось спать.
- Сря леди Инхинн, - мужчина говорил сипло и поспешно. - Грамотка королевская, а констебля вашего днем с огнем!
- А что, Хантер в управе не знает, где начальство блу... бродит?
"Сря... И когда это я был в борделе последний раз? Аккурат, когда Графа брали. Надо бы заглянуть, чтоб не распоясывались".
- Да чего с ним говорить, с волчарой стражнической? Который раз уж приезжаю, а он только глядит буркалами желтыми своими да сквозь зубы цедит, что сэр Джеймс занят! Да это ж как занятым надо быть, чтоб даже в борделе не сыскаться?!
- Дома бы проверил, - посоветовала Инхинн, шурша бумагой. - Хм-м... сэр Джеймс по борделям не бродит, всё работа, работа, не покладая ног, а когда не работа - всё в дом...
"А в дом надо бы поменьше тащить. А то Айрианвина уже притащил, не вытурить".
- Ног, рук и всего остального, - скепсису в голосе королевского посланник позавидовал бы даже Сенека. - Был я там, не впервой. Миссис Элизабет дверь открыла, перекрестилась и сообщила, что он в управе. И вообще, миссис Клайвелл тревожить запрещается, ибо она сосуд священный!
- Она такая, - не уточняя, кто именно такой, Инхинн звякнула кубком, нажурчала вином из, видимо, бесконечных кувшинчиков. - Держи на дорогу, а то ведь всю ночь небось мотался за срями.
"Хорошо, матушка воздержалась от проповедей и кропления гонца святой водой. И сосуд в самом деле лучше не тревожить - голосит отчаянно, да и прибью за это любого".
- Дык, сря леди Инхинн! Там же такое, - гонец перешёл на громкий булькающий шепот, - такое... Там Ричарда Фицалана в Тауэр того! Бросили! Ну этого, который четыре победы из пяти! Который лорд Злыдень!
"Ого".
- Ого, - судя по шуршанию, Инхинн свернула бумагу и теперь ею обмахивалась. - Неужто таки на трон полез? Или жену насмерть забил? Священный сосуд свой, так сказать.
- Так вас с сэром Джеймсом для того и вызывают, чтоб вину найти и доказать, - рассудительно заметил посыльный, икнув. - Вы только это, для старины Джома, меня то есть... Руки его с ногами пожалейте! Ить он мне на последнем турнире сто золотых принес! Как он этого Эдцарта-то...
"Значит, явной вины нет. И вряд ли найдется, поскольку король вызывает не тех. Держать на казенный счет невинного весьма расточительно".
- Да. Я в тот день работала, - палач вздохнула, - так даже через стены донеслось, как. Эти мне ваши турниры...
- Дык, я пошёл? А вы уж найдите констебля, расстарайтесь, сря. За мной не заржавеет.
"Иди-иди, тут душно становится".
В изрядно мятой бумаге значилось следующее: "Категорически и незамедлительно приказывается приступить к допросу и расследованию относительно сэра Ричарда Фицалана, лорда Грея и графа Суррея (в одном лице!), поскольку Его Величество и Господь в изменах многих подозревают указанного сэра. Секретарь Его Величества, м-р Пол". Джеймс перечитал её два раза, но желания вылезать из-под одеяла и мчаться в ночь, чтобы допрашивать очередного родича Фламбергов, в себе не нашёл. И всё же, ищейка не должна выбирать, на чей след её ставят.
- Видел его раз в управе, - задумчиво просветил он Инхинн. - Надменный, взгляд злой. Леди Эмму искал. Не думал, что свидеться доведется вот так. У тебя есть лишняя рубашка, которая налезет на меня? Завела моду - одежду жечь.
Инхинн порылась в том, что больше всего походило на сваленную в углу кипу тканей, и Джеймсу в лицо полетела алая цыганская рубаха.
- Держи. С михаилитом сам сочтёшься. И ты, сэр констебль, тон-то этот до дома оставь. Для жены. И впредь лучше бы не путал, а то работать вместе и правда не получится. И не только работать.
- Понял, раскаиваюсь, исправлюсь, - Джеймс поднял руки, сдаваясь аргументам. - Грех Хайям совершил и совсем занемог, так сказать. Как работать-то будем в Тауэре? По протоколу или как обычно?
Рубаха Ворона оказалась самую малость маловата - потрескивала на плечах. Но под колетом и оверкотом этого было незаметно, а советовать приглашать в постель более плечистых Джеймс не стал. Потому что обещал исправиться. Да и вопрос задал ровно для того, чтоб втянуть себя в работу.
- Впрочем, ты права. По протоколу.

6 мая 1535 г., Лондон. Служебные покои Тауэра.

Домой Джеймс не поехал. Разве что послал записку с гонцом. Дескать, срочное королевское дело, вызвали, сижу в Тауэре. Почти как принц, только с другой стороны решетки. Жив, здоров, свободен. Береги себя. Мэри, пусть даже и поглупевшая с беременностью, была умной. С одного взгляда она поняла бы и тяжелую схватку умов, и, особенно - Инхинн. Впрочем, Инхинн являлась работой. До определенного предела, но предел этот Мэри знать не обязательно. Вероятно.
Работой был и Ричард Фицалан. Граф Суррей потряс Джеймса до самых глубин души. Хваткий, с цепкой памятью, несомненно очень умный. Знающий столь многое, что его пути поневоле пересекались с путями Джеймса. Суд пэров, если на то будет воля короля, казнит Фицалана. Но сейчас, когда оба были в Тауэре, грехом стало бы не поговорить.
Фицалан, когда Джеймсу тихо открыли камеру, спал безмятежным сном уверенного в своей правде человека. Во сне у него разгладился жесткий залом между бровей, лицо обрело умиротворение, и лорд стал очень похож на свою сестру. Он, несомненно, замерз на тонком соломенном матрасе, без одеяла. Джеймс, не изменяя своей привычке сочувствовать узникам, накинул на него плащ. От этого, казалось бы, бесшумного и неощутимого движения, Фицалан проснулся и поспешно сел.
- Я просто поговорить, - уведомил его Джеймс, улыбаясь и выгружая на стол собственный ужин - хлеб, мясо, вино. Допрос закончился поздно и узника наверняка не озаботились покормить.
- Поговорить, - проворчал Фицалан, с явным трудом стряхивая сон. - У меня неприёмный день. Запишитесь у секретаря.
- Как только выберетесь отсюда - обязательно, - покладисто согласился Джеймс. - Запишусь сразу же, как вернётесь из Гринстоуна, где б он не был. Расскажите мне о дочери Фанни Пиннс, пожалуйста.
Фицалан вздохнул и подсел к столу. Ел он неспешно, сдержанно, но в этой неспешности сквозила нарочитость.
- Я нашел её в Тюрли, - насытившись, сообщил он. - Не то, чтобы я её искал. Просто проезжал мимо. Как раз в это время там остановился проездом из грёбаного Гринстоуна Дакр со своей свитой. Знаете, сэр Джеймс, Томас Файнс славится своей любовью к чревоугодию и извращенным удовольствиям с женщиной. Хизер вели к нему.  Хрупкая, худая, забитая, от неё тянуло такой болью, такой безнадёжностью, что я... Я не смог просто отвернуться. Была драка, Дакр швырнул её мне как подачку - тогда граф Суррей был еще беднее церковной мыши, и она уехала со мной. Смешная, маленькая, почти невесомая. Её продавали, сэр Джеймс. Как только мать уехала в Лондон на заработки, тётка тут же продала её в первый бордель. Оттуда - во второй. Подумайте, в восемнадцать лет у неё за плечами разлука, предательство, два борделя, издевательства! У неё даже имени не было - только Никто.
- Что было потом?
История про отсутствие имени до жути напоминала о гладиаторском воспитании. У Джеймса тоже не было имени, пока он его не заработал.
- Потом был Балсам, - топчан заскрипел, когда узник улёгся на него. - Простите, что лежу. Но дам здесь нет, а та что могла быть, так долбанула меня о пол, что всё тело ноет. В Балсаме было... сложно. Я не хотел её в постель, сэр Джеймс, хоть и лезла она туда настойчиво. Я хотел признать её бастардом отца и выдать за доброго, достойного человека. Заботиться о ней. Мне нравилось, как она играет с моим волчонком, как смеется, как радуется каждому дню свободы, как отъедается и круглеет. В Балсаме мы повстречали моего младшего брата, Эда, и она закрыла меня от первого арбалетного болта. Если бы не госпожа... Ну да вы понимаете. После мы заехали к её тетки в Стратфорде, и я ляпнул что-то про розу без шипов. Сэр Джеймс, она почти мгновенно преобразилась, будто повернулся какой-то ключик, как в музыкальной шкатулке! Если до этого Хизер говорила, как шлюха из Доков, то теперь речь у неё стала утончённой, невесть откуда появилась страсть к ядам и кинжалам, ревность и мстительность. Стало до безумия опасно и сложно. Нельзя было оставить её в каком-то из особняков, нельзя было возить с собой, нельзя сказать лишнее слово! Пришлось разбираться. Как это у вас говорится - копать?
- Расследовать. На самом деле, сэр Ричард, вам очень повезло, что у меня есть госпожа Инхинн. И что тело всего-то ноет. Иные могли изломать так, что говорить было б сложно, а спать вовсе невозможно. Я правильно понимаю - Хизер обучали быть... дорогой шлюхой?
Или - дорогой шлюхой и убийцей. Джеймс озадаченно хмыкнул, усаживаясь на табурет.
- Сомнительное везение. - Фицалан хмуро глянул на него. И внезапно - улыбнулся. - Не шлюхой. Кем-то вроде наложницы-ассасина. Причем, в ходе расследования мне удалось выяснить, что существует целая секта таких воспитателей. Они готовят любвниц для всех претендентов. Хизер учили для моего кузена Генри Норфолка, сына шерифа. Для меня - Алетту де Манвиль. Даже для моего зятя, как потенциального консорта, кто-то намечен. Сомневаюсь, что над Алеттой издевались, как над Хи. В конце концов, мои предпочтения просты и незамысловаты. Но вот кузен Генри... Хи распинали на дыбе, натирали перцем, пытали огнём... Это малая толика того, о чем она может рассказывать без боли. Она говорила, что порой доходило до такого, что привозили врача. Смуглого, сладкого, как приторный стоялый мёд, пахнущего мелом.
"Смуглый, сладкий, как приторный стоялый мёд. Пахнет мелом".
Джеймс вскочил, заметавшись по камере. Странно, но при этом описании сразу же вспомнился Мавр. Аду-аль-Мелик Мозафар. Не зря Мавр никогда не нравился Джеймсу, тревожа чуйства, как называла это Дженни. Липкий, навязчиво предлагающий свои услуги женщинам, и по большей части - только им, он всегда обслуживал бордель Аглаи Харлот.
- А в доме Лилитаны я нашел канареечно-желтый шарф. С вышивкой. "Блестящая блудница", - продолжал тем временем Ричард Фицалан, с интересом глядя на его метания. - Так и таскаю с собой, как принц башмачок Золушки.
- Дерьмо.
Удержаться было сложно, ἀγλαΐα -  блеск, блестящая - имя одной из трех харит, а ведь Джеймса еще с того самого момента, как мадам Аглая пришла договариваться, чтоб стража не беспокоила её девочек, смущало, что фамилия у мадам - Блудная. Блестящая блудница, Аглая Харлот. И выходило, что у Джеймса под носом был бордель этих самых наставников, желающих заменить короля на своего, управляемого, а Джеймс проморгал.
- Вы позволите поговорить с леди Хизер?
- Не поймите превратно, но только в моем присутствии, сэр Джеймс. Я научился жить с её чудачествами, а для стороннего человека это может быть попросту опасно.
Джеймс вздохнул. И протянул, прощаясь, руку. Которую Фицалан пожал, к вящему удивлению. По всему выходило, что граф Суррей был нужен Джеймсу, а Суррей нуждался в сыщике. И адвокате.
- Назовите меня адвокатом, если до суда дойдет. Поборемся.
Фицалан кивнул, и дверь за Джеймсом захлопнулась, оставляя в тишине коридора.
В маленьком кабинете, где дознаватели писали свои протоколы, Джеймс задумчиво перечитал написанное. Пожалуй, что дух Фанни Пиннс, всё еще тревоживший его во снах, настоятельно требовал, чтобы Джеймс разобрался и с обидчиками её дочери. Без Ричарда Фицалана это становилось сложнее.
В конце концов, так ли виновен человек, не желающий мчать туда, не знаю куда? Джеймс хмыкнул и вымарал из протокола лишнее. А после постучал в дверь комнатушки, которую уступил Инхинн. Втайне надеясь, что она одна.

7 мая 1535 г. Бермондси.

Уже темнело, когда Джеймс, надсадно кашляя, постучал в дверь Аду-аль-Мелик Мозафара. За углом дома притаился Хантер, за другим двое дюжих стражников в простой рабочей одежде делали вид, что присутствие госпожи Инхинн вне тюрьмы - дело нормальное. Впрочем, из окон Мавра ни первый, ни вторые видны не были, и Джеймса это более чем устраивало.
Кашель усиливался. Чтобы его вызвать, пришлось полной грудью вдохнуть перец, а потому  у Джеймса было полное ощущение, что горло сейчас извергнется на мостовую.
- Иду, во имя Аллаха!  - За дверью раздалось шарканье мягких тапочек, она распахнулась и на порог появился Мавр, одетый в полосатый халат. - Бисмилляхи Рахмани Рахим! Мастер констебль! Вечер такой сырой, а вы с чахоткой, муш-муш. Ну входите же, Аду-аль-Мелик Мозафар знает, что делать.
Джеймс зашёлся в кашле, опёрся на Мавра, почти ложась на плечо. И вывернул ему руку, вытягивая локоть и заламывая её за спину.
- Хантер! Инхинн!
- Вай дод!
Мавр дёрнулся, но вырваться не получилось. Он судорожно вздохнул и сжал зубы. Изо рта немедленно потекла густая зеленоватая пена, а тело  напряглось. Хантер перехватил Мавра, уложил на бок, почти одновременно Инхинн засунула чуть ли не всю руку в рот лекарю, вызывая рвоту, а Джеймс получил пару секунд, чтобы опустошить флягу, наполненную молоком. Молоко смыло перец, жжение унялось и снова можно было говорить.
- Сегодня его лучше не допрашивать, - Инхинн брезгливо вытерла руки о полу халата Мавра и выпрямилась. - И ему желательна новая одежда, чистая, не пропитанная ядовитым потом.
- А что он сделал-то, кроме того, что под чужими юбками шарить любил?- Проворчал Хантер. - И ты бы домой сходил, что ли. А то я как-то мимо проходил, и твоя Мэри там занавеску на скалку наматывала. И было это, считай, два дня назад.
- Есть мнение, что он в бордельные секты вхож, - Джеймс кивнул стражникам, чтобы уволокли Мавра в тюрьму. - Ну да завтра проверим. Том, пошли нарочного в орден, чтоб срочно лекаря прислали. Анастасия отдохнуть не успела, её подменить бы. Надо последить, чтоб Мавр не сдох. А я - домой, посмотрю что там с занавесками.

Дома пахло едой. Мэри, судя по звукам, доносящимся из комнат, накрывала на стол. Встретившая в дверях миссис Элизабет выглядела умиротворенной, и это было нехорошо. Потому что если старая упырица маменька казалось сытой, значит, она либо недавно свернула кровь кому-то, либо собиралась это делать.
- Даже не думайте, миссис Элизабет, - предупредил её Джеймс, рухнув на скамейку и стягивая сапоги. - Маленькая, я дома!
Мэри павой выплыла из кухни, держа тяжеленный таз с водой. И прежде чем Джеймс успел забрать его с нотацией, что ей нельзя такое таскать, уронила на ноги, чудом ничего не сломав и окатив водой.
- Ой, - мило улыбнулась она. - Садись ужинать.
И ушла. Джеймс встряхнулся, как мокрый пёс и припустил за ней. Ссориться было категорически нельзя. Во-первых, потому что это была Мэри! Мэри - маячок, Мэри - путеводная звезда, и если она обидится и уйдет слишком далеко, жизнь станет пустой. Во-вторых, Джеймс её любил. По-своему, возможно, слишком трепетно и кто-то бы сказал, что такое недостойно мужчины, но терять эту теплоту не хотелось.
"Да уж, ангельский характер".
- Мэри! Постой!
Пойманная в объятия Мэри глядела печально. Даже не морщилась от боли в ноге, отбитой тазиком. На что, конечно, имела полное право, особенно если вспомнить об Инхинн.
- Послушай. Ты можешь злиться, но! Сначала меня в лесу нахватила глейстиг, от которой спас тот самый брат-лекарь. Пока я пытался оправиться от кровопотери, этот грёбаный маг переместил меня в свою лабораторию, где намеревался разобрать на части. Потом я оттуда провалился на "Горностай"! Ты была со мной там, ты знаешь, что оттуда я не выхожу сразу и от меня это не зависит! Я не мог ни вернуться домой, ни записку послать! Потом меня вышвырнуло во двор тюрьмы, и только я собрался пойти домой, как приехал гонец от Кромвеля со срочным делом! Я только сегодня вернулся из Лондона, скрутил Мавра и сразу домой! Ну что мне сделать, чтобы ты простила? Хочешь, на руках ходить стану?
Вопреки словам, Джеймс сграбастал Мэри и как был, мокрый, путаясь в тесемках сапог, рухнул с ней в кресло  у камина. Потому что твердо намеревался примириться.
- А рубашку потерял и нашёл, пока брал на абордаж испанский бордель, - кивнула Мэри. - Или насильно надели, пока героически лежал, раненый, в лихорадке. В том же борделе.
- А рубашка сгорела, прости, - покаянно вздохнул Джеймс. - Когда вывалился. Пришлось отобрать у Ворона, который тра... э... общался с Инхинн. Времени буквально ни на что не было, даже домой заскочить: корона обвинила Ричарда Фицалана в измене.
Жутко хотелось скрестить пальцы, по-детски скрывая ложь. С другой стороны, это как в ассизах - правду необходимо подавать под нужным углом. Но врать - нельзя.   
- Снимай, - вздохнула Мэри, потянув за рукав. - Она ведь в плече разошлась уже, пока меня поднимал. Бесси потом Инхинн отнесёт, а то где этих михаилитов искать? Или... лучше, наверное, я сама. Всё равно хотела с ней поговорить о... ой, ты же не знаешь.
Она прижалась плотнее и улыбнулась.
- Это Бесси первой заметила, не знаю уж, как. Кажется, детей будет двое.
"Так вот чего я не знал в собственном доме".
Близнецы рождались редко. И выходило, что одного из них Джеймс отдал своему чертовому папеньке. Пряча горечь за радостным поцелуем, он подумал, что если что и умеет, так это скрывать и притворяться.
- Инхинн в ближайшие дни занята будет. Много работы, - рубашка и впрямь разошлась, снимать её с Мэри на руках было неудобно, а потому один из рукавов затрещал и оторвался. - Быть может, лучше брата Сапфира пригласить? Так что, я прощен? Или ужин тоже полетит в меня?
Мэри мотнула головой и соскользнула с колен, чтобы взять миски.
- Не нужно. С Инхинн просто было бы не так стыдно, пусть она и странная. А так - миссис Элизабет поможет. Видел, какая она довольная? И Бесси рада.
"Воистину - ангельский характер".
Джеймс улыбнулся и потянул к себе лютню. Мэри любила музыку, а ему мягкий перебор струн помогал не думать.
В конце концов, детям полезно слушать мелодии. Даже если один из них - отец.

8 мая 1535 г. Бермондси.

Утро началось как обычно. Джеймс проснулся до петухов, поцеловал спящую Мэри, долго плескался в кадке с холодной водой на заднем дворе, позавтракал пышками и простоквашей, поданными миссис Элизабет, пробежался по Бермондси. Городок оживал после блокады, несмело открывали лавки торговцы, на рынке снова появились нищие, цветочница и пара типов от Стального Рика - Ю показывала остальным бандам, кто тут хозяин. Хантер тоже не дремал - на каждом углу стояли парами стражники. Словом, Бермондси в этот раз удовлетворил Джеймса, а потому в управу он не пошел. Принимать прошения от тётушек, у которых сбежали гуси, в то время, как в тюрьме Мавр непытанный сидит? Увольте.

9 мая 1535 г. Бермондси.

Девятое мая началось для Джеймса отнюдь не сразу. Оно всё еще длилось восьмым: управой сразу после Инхинн, когда жуть как хотелось отоспаться, долгим и утомительным выслушиванием жалобщиков. Обыском в доме Мавра, наконец. В маленьком, как все дома в Бермондси, но обставленном с восточной пышностью. С не говорящей по-человечески миссис Мавр, закутанной в обилие платков и шелков, сурово-мрачным Хантером, двумя молодчиками посметливее и журчанием крохотного фонтана. Молодчики и разворотили всё, вплоть до блистающей чистотой операционной. И в иное время Джеймс устыдился бы, но когда Хантер из стены в приёмной извлёк рисунки, которые расклеивали зимой  по городку, стыд умер, не родившись. Нагая Анна Болейн восседала верхом на жирной свинье, в облике которой угадывался король - и уже за это Мавра можно было четвертовать. За той же панелью обнаружились рукописи, испещренные арабской вязью, а в лечебнице - список пациенток. Почти все женщины Бермондси, кроме пяти умных - Мэри, Брухи, миссис Элизабет, Бесси и Инхинн, и одной подозрительной - Тельмы, которую нашли в подполье у Алвкина и которая теперь жила на мельнице с братом Мэри, делая его похожим на какого-то беса. В списке обнаружились и фрейлины королевы - мисс Лидс, леди Невилл, мисс Стаффорд, леди Рочфорд и мисс Норрис.
В общем, восьмое закончилось поздно, когда дома уже все спали, и почти без перерыва началось девятое.
В тюрьму Джеймс не шёл - бежал. Его потряхивало то ли от утреннего холода, то ли от предвкушения и азарта гончей, то ли от жажды крови. Вести внятное, вдумчивое, интересное следствие не доводилось давно, и казалось - ничто не может принести больше удовольствия.
В пыточной уже было душно и немного дымно. Кажется, в этот раз драгоценная Анастасия Инхинн решила обойтись без магии и теперь придирчиво наблюдала, как подмастерья выверяют натяжение дыбы рычагами. Дыба в этот раз была strappado, а Мавр на ней висел, а не возлежал. Он был в сознании и  частил молитву на своем тарабарском языке.
- Натаскиваешь? - Джеймс кивнул на подмастерий, даже не поздоровавшись с палачом. Порой образ сатрапа необходимо было усугублять такой вот небрежностью. К тому же, мало кто хотел оказаться в руках не мастера, но его неопытных учеников. И это зачастую побуждало подследственного говорить много и по делу.
Инхинн кивнула, нежно погладив калившийся в жаровне прут.
- Надо учить, а то кто его знает? С утра вот огурчиков хотелось, завтра апельсинку захочется. Поеду на рынок, а там - пусто. Тогда придётся к Рику, а там кто знает, откуда и что привезли? Слягу - и что тогда, не допрашивать никого?
- О Аллах! - Возопил Мавр, перебивая её. - Разве же я не внимал тебе с верою? Не чтил слово, данное тобой Пророку? Помилуй меня, о Аллах, пошли забвение! А этим мучителям - триста смертей и подагру!
Сначала Джеймс хотел удивиться. Не получилось. Потому что умел считать, и стать отцом еще одного ребенка у него не получилось бы. Потом поглядел на Мавра, ткнул его пальцем, раскачивая, припомнил, как искал вяленых лещей для Мэри - и просиял улыбкой.
- Лещи лучше, - просветил он, не утруждая себя уточнять, о каких именно говорит - оплеухах или рыбе. - Как себя чувствуете, многоуважаемый господин Аду аль-Мелик?
Первый допрос всегда был удручающе скучен. Джеймс присматривался к жертве, вёл разговоры о том, о сём, и в сущности - ни о чём.
- О, сэр Джеймс, - запричитал Мавр, напрягая руки и пытаясь приподняться, подтянуться на них. Не выходило. - Откуда здоровье у бедного, гонимого всеми лекаря? Разве ваша гурия, ваша прекрасная палач, услада сердца и очей, прекрасный алмаз тюрьмы и сияющий перл чресел Пророка не сказала вам, что я болен, серьезно болен?..
Все вышеперечисленные драгоценности, собранные в одну Инхинн, только пожали плечами.
- Да, - всё еще улыбаясь, согласился Джеймс. - Я вот тоже заболел. Как нашёл тайничок с теми листовками у вас, так сердце и зашлось. Значит, говорите, подбросили? Нехорошие люди у нас Бермондси живут. Непорядочные. Рисунки такие пачками подбрасывают, за обшивку приемной засовывают... Королеву столь непотребно рисуют, ай. Потому предлагаю не запираться, а отвечать честно. Кажется, ваш Пророк ложь порицает? Так вот, скажите, господин Аду аль-Мелик, что вы знаете о неких дамах, которых готовили в спутницы для претендентов на корону?
Взаимное прощупывание, пробные атаки и контратаки, уход в глухую защиту, обманные манёвры, поиск тактики... С чем это сравнить? Для шахмат - сумбурно, для боя на мечах - чересчур сложно. Пожалуй, Джеймс это сравнил бы только с допросом.
- У-и-ий, сэр Джеймс! Мухаммед осеняет благодатью каждого, кто хочет его слушать. Негодный лентяй, я  не знаю, о каких рисунках вы говорите, ибо мой недостойный слуга прибирается в доме и он, только он мог утеплить ими стены! Но он не со зла, а от глупости. Вай мэ, я страдаю из-за этого сына шелудивой верблюдицы!
- А про рисунки - интереснее, - заметил Его Величество, распахивая дверь пыточной. За спиной его виднелась пара михаилитов с мордами выразительными, что твой кирпич. - Да вы не стесняйтесь, сэр Джеймс, сэр Анастасия, не стесняйтесь. Что там, говорите, про королеву?.. А, впрочем, как раз об этом я сам хотел поговорить. Кыш. И этого снимите, или наденьте ладанку попахучее, а то преет. И усыпите. Потом выкинем.
Подручные испарились, просочившись сквозь михаилитов, Инхинн же коснулась плеча Мавра, и тот обмяк, засочился приятным розовым ароматом.
- Ваше Величество.
Джеймс напомнил себе, что он рыцарь и склонился в поклоне. Анастасия, по-видимому, вспомнила то же самое, потому что изобразила придворный реверанс, придерживая пальчиками штанины, будто они были фалдами юбки. Король явился, как всегда не своевременно, а орденцы за его спиной были удивительны в той же степени, что и королевский визит в пыточную.
- Извольте посмотреть, Ваше Величество, - Джеймс в поклоне протянул листовку, которой как раз намеревался натыкать в морду Мавру. - Зимой такие же по всему Бермондси расклеивали, а нынче при обыске нашли за обшивкой кабинета этого... лекаря. Вдобавок, государь, он замешан в деле некоего ордена шлюх, воспитывающих спутниц для претендентов на ваш престол. Конечно, проституция - личное дело каждого, но не в случае, когда это касается спокойствия вашего и государства.
- Подхалим, - скорбно сообщил михаилитам король и те вежливо и невозмутимо кивнули. Его Величество удовольствовался этим, мельком глянул на рисунок и принялся путешествовать по пыточной, то щупая дыбу, то перекладывая милые сердцу Инхинн инструменты, то примериваясь к весу раскаленного прута. Лениво потыкал заостренным гвоздём в Мавра. Ущипнул за бок госпожу Инхинн. Потянул носом воздух.
- А ничего запах, - снова просветил он михаилитов. - Розы. Надеюсь, не белые, ха! Вы, моя прелесть, будете так же фрейлин щупать. И Брендона, а то у него никакого вкуса на духи. Зато верный. Господь свидетель, верных людей нынче днём с огнём... Вот вы, сэр Джеймс - верный?
"Смотря кому".
Жене Джеймс уже изменил. Если король хотел, чтобы хранили верность, ему следовало взять пример с Мэри и сидеть дома, не вмешиваясь в дела -  о каламбур! - короны и закона. И ведь при всём  при этом Мэри была незаменима как алхимик, божественно штопала раны и рубашки, умно поддерживала беседу и пекла невероятные пироги! Его Величество пока ничего полезного не сделал. Напротив, даже немного мешал.
- Я принёс вам присягу, Ваше Величество, как своему государю и воплощению закона. От присяги отступать не намерен, а потому - верный.
"Верная ищейка Норфолка, мда. А с некоторых пор - еще и Кромвеля".
Инхинн предостерегающе глянула на него, нахмурилась.
- Ну-ну, этого вот не надо, - король фыркнул, бросил быстрый взгляд на Инхинн и погрозил Джеймсу пальцем. - не заставляйте в себе разочаровываться, сэр констебль. Если бы клятвы всё решали, мы были бы самым счастливым королём на свете, не знали бы забот, не были вынуждены пытать и казнить, но нет! Мы несчастны именно тем, что слишком были доверчивы. Поэтому, как человека не глупого, а вовсе даже подозрительно умного, вот и Крам порой хвалит, когда не ругает, я спрошу прямо: а как докажете? Вот прямо тут?
"Дева Мария, Матерь Божья, моли о нас..."
На такие вызовы было принято отвечать как Муций Сцевола этрускам. Божий суд, по древнему праву, нормы которого всё ещё действовали в Англии. Не зря же бытовала поговорка "руку даю на отсечение", когда оппонент старался убедить в своей правоте. Джеймс перекрестился - "миссис Элизабет бы одобрила!" - скинул с себя оверкот и собственным ремнем перетянул предплечье. И положил руку на пыточный стол, ладонью вниз. Такой исход не одобрили бы ни Нерон, ни Квинт, ни Мэри, но остаться без головы было бы обиднее. К тому же, Анастасия почти наверняка руку пришьет обратно.
"Пришьешь ведь?"
- Руби, Инхинн.
Вместо того, чтобы всё сделать быстро, палач принялась раздеваться с такой медлительной томностью, что Джеймс на мгновение даже забыл, что сейчас расстанется с рукой. Она стянула с себя рубашку, с негой потянулась. Долго пробовала на ноготь заточку одного из своих устрашающих тесаков. И со всей дури, внезапно, а потому почти не больно, рубанула выше запястья. С отупляющим безразличием Джеймс смотрел, как из раны вытекает кровь, как подергиваются пальцы.
Король хмыкнул и аккуратно, будто не веря, коснулся отрубленной руки.
- Ну зачем же вы так, голубушка? - укоризненно проговорил он. - Разве ж мы тиран какой? Мизинчика и хватило бы, вон как в баночку просится. И констебль - настоящий псих, как нам и говорили, словно дома жена не кормит. Но убедили. Оба. Поэтому слушайте, сэр Джеймс, потому что у нас есть для вас новое задание. Не далее как через неделю после турнирных дней доложите мне следующее: с кем её величество королева нам изменяет, поимённо и в деталях. В каких культах состоит и каким мерзостям молится. С какими иностранными шпионами сносится. Когда и как её величество собиралось избавиться от нашего величества и с чьей помощью.
"И понял, как меня желанье подвело,
Вожатым оказавшись неумелым:
Меня упорно зренье жадное вело,
Но лучшую добычу просмотрело".
Боль накатила жаркой волной, а вместе с ней почему-то пришли стихи сэра Генри Норфолка, шерифьего сына. Не теряющая времени даром Инхинн приращивала руку, и Джеймс сквозь муть боли понимал - ей тоже херово. Возможно, тоже хочется сначала разбить королю мерзкую морду, а потом прикопать под дыбой. Но приходилось слушать про измены королевы, стараться не бледнеть и не мечтать скрыться на арене.
- Да, Ваше Величество.
- И про шлюх этих с претендентами не забудьте, - милостиво кивнул его величество. - Наверняка связаны с королевой, слышите?
- Да, Ваше Величество.
Король либо потерял интерес, либо ему стало так же херово, как и всем остальным в пыточной. За исключением, пожалуй, михаилитов. Этих вряд ли можно было удивить отрубленными руками и быстрым приращением утраты на своё место. Джеймс тоже остыл и к Мавру, и к работе, и соглашался скорее по необходимости, мечтая рухнуть в какую-нибудь постель. Желательно - свою.
- Я землю буду носом рыть, но предоставлю вам доказательства вины или невиновности вашей супруги, Её Величества.
- Ройте, ройте. Сэр Джеймс, сэр Анастасия, - король милостиво кивнул, повернулся, чтобы уйти, но в дверях помедлил. Бросил через плечо: - Как-то много в последнее время доказательств невиновности. Фицалан этот, её величество... если все невиновны, то чего же в королевстве такой бардак? Нет уж, как валлиец валлийцу... Ройте, сэр Джеймс, ищите доказательства вины. Вам это и проще будет, верно? В будуарах уже бывали, хе-хе.
Выждав секунду-другую для значимости, король удалился, а Джеймс облегченно хмыкнул, стекая по столу на табурет. Забота об Инхинн требовала выразить благодарность за помощь, обнять и выжрать бурдюк вина, что она прятала под дыбой. Но драгоценная палач всё это и так прочитала в мыслях, и обоим надо было отлежаться.
- Интересно, в каких это я будуарах бывал? - пробормотал себе под нос Джеймс. - И когда? И, самое главное, зачем бы? Чёртов псих. Пойдем, госпожа Инхинн, по домам. Сегодня я не способен допрашивать.
Сегодня Джеймсу на какой-то небольшой час показалось, что сменяемость власти - это правильно. Мысль была крамольной, порицающей монархию, но в голове она возникла сама собой и уходить не хотела. С этим он и направился домой.
Мэри будет очень недовольна.

11 мая 1535 г. Бермондси.

Анна Болейн становилась Джеймсу родной. Папки перекочевали в управу, и ни тётушки-католички, ни кражи гусей, ни Хантер, на даже Бруха не могли отвлечь от чтения листов, пестревших ремарками Кромвеля.
"Поддавшись на уговоры Анны, - писал лорд-канцлер, - король отнял привилегии и титулы у первой дочери. Он подписал акт о престолонаследии, в котором указал, что Мария – незаконнорожденный ребенок, и никаких прав на престол не имеет. Анна Болейн праздновала победу, наслаждалась семейной жизнью и роскошью. Генрих Тюдор старался ублажить любую прихоть своей супруги, увеличил количество прислуги до двухсот пятидесяти человек. Бюджетные средства страны теперь уходят на приобретение новой мебели, дорогих ювелирных украшений, платьев, шляпок, лошадей. Расточительность  королевы возмущает простых жителей Англии."
- Бруха, - рассеянно поинтересовался Джеймс, - вас возмущает расточительность королевы?
- Меня возмущает, что в этом городке стали красть слишком много гусей, а мне всё это писать, - безмятежно сообщила Бруха. - Особенно протоколы допросов. Кстати, как лучше записать ответ: "га-га-га" или "гха-ха-ха"? У меня сегодня звуки путаются. А королева затем и нужна, чтобы расточительствовать. Правда, наверное, лучше в меру, но кто эту меру определит? Точно не гуси.
- Если "га-га-га" говорит не обвиняемый в краже и не заявитель, то лучше вообще ничего не писать, - вышло несколько меланхолично, но зато отвлекло от размышлений, когда Хантер мог бы так напиться, что допрашивал гусей. - Надо бы выпросить у шерифа для вас место вольного слушателя в Академии Уолси. Юристом станете.
"Анна оказывает большое влияние и на политическую жизнь страны. Она вникает в государственные дела, дает супругу советы, встречается с дипломатами и послами других стран".
Жёны всегда помогали мужьям вести хозяйство. В конце концов, мужчина приносил в дом деньги, воевал и пропадал чёрт знает где, женщина всё это кропотливо собирала - или транжирила - вила гнездо, воспитывала детей, следила за порядком в доме. Для королевы, вероятно, домом было королевство? Ставить в вину советы супругу Джеймс не мог - сам советовался с Мэри. Хмыкнув, он развернул миниатюры, приложенные к бумагам. Элизабет Говард, мать Анны, довольно смуглая, с изящным, скуластым - говардовским - лицом, которое смягчали полные губы и изящной формы глаза. Томас Болейн - Буллен - темноволосый, оплывший, с хищной волчьей улыбкой. Мария Болейн - неожиданно златоволосая, голубоглазая, нежная, пухленькая. Уже знакомый Джордж. И Анна - смуглая и темноглазая,  густые тёмные волосы. На обратной стороне портрета - список предполагаемых любовников. Ричард Фицалан, музыкант Марк Смитон, брат Джордж Болейн, королевский грум Генри Норрис, придворные джентльмены Уильям Бреретон и Фрэнсис Уэстон, поэт Томас Уайетт. Последним числился сам Джеймс, аккуратно вымаранный чернилами, но на просвет порочащую запись "Джеймс Клайвелл, старший констебль" увидеть можно было.
- Ну Фицалан точно мимо, - пробурчал Джеймс, показывая портрет и написанное Брухе. - Его если кто интересует, так это родная сестра. Уайетт - вероятно, но до брака. Стихи уж больно говорящие у него. Марк Смитон вроде как был любовником Джорджа Болейна. Но любопытно, когда, по мнению короля, я успел?! Неужели пока кувыркался с непонятной хренью по приемной королевы?
- Так до хрени, - пояснила Бруха, затачивая перо. - Или после. Долго ли, умеючи. Красивая хоть?
- Не видел. Видимо, зажмурился.
- Разумно, - кивнула Бруха. - Можно потом на допросе так и сказать, честно, дескать, ничего не видел. Как будущий вольнослушатель и ещё более будущий юрист - одобряю. И вообще, почти роман ведь. Героический констебль, хрень, юная королева, тайны, измены, расследования, казни! Сначала, конечно, ещё пытки. И фоном - страдающие семьи и не только. Страдающие все! Если я это напишу, можно под вашим псевдонимом? "Джеймс Клайвелл, Тайна красного будуара"?
"Глаза Анны Болейн излучают огонь, который разит. Они, глаза, парализуют или, наоборот, возбуждают. А как оживляется ее лицо, когда начинаются балы! Добавьте к этому смех, звонкий и одновременно хрипловатый, а вместе загадочный и манящий, добавьте к этому ее меткие остроты, ее умение вести разговор, ее чарующую походку, ее движения, полные грации, и станет ясно, почему могущественный король в нее влюбился. Да, Анна Болейн на пресном дворе Катерины Арагонской блистала, как жемчужина, только что вынутая из раковины". А это писал посол Шапюи, испанец. Такое описание  было сродни любовному, но выглядело правдиво. Вряд ли посол врал в донесении своему королю. Не женщина - мечта. А чтение дела королевы постепенно начало превращаться в исповедь за семью покрывалами.
- Напишите как Хильда Мартен, - хмыкнув, предложил Джеймс, которого с недавних пор как шилом кололо от слова "измена". - Видите ли, миссис Рейдж, у Джеймса Клайвелла слишком много скелетов в шкафу, которые он... то есть, я предпочёл бы не показывать. Тайны. Расследования. Измены.
Бруха отложила перо, подумала, отодвинула протокол допроса гусей и опёрлась подбородком на сплетённые пальцы.
- Как будущему мне, конечно, интересны расследования, но вспоминая Мерсеров... и как женщина... в роман я это включать не стала бы, но: когда же это ты успел? И с кем? Конечно, долго ли умеючи, но вечно же то монастыри, то арены, то братья-лекари - этот роман стал бы слишком еретическим, - то лесные. То Мавры и хм, пыточные. Хм. Хм?
Согласно хмыкнуть очень хотелось. Но Бруха и Мэри встречались, общались, и,  как две из трех самых страшных ведьм Бермондси,почти наверняка перемывали косточки мужьям. Не то, чтобы Джеймс опасался, что Бруха проболтается, скорее не хотел, чтобы она испытывала неловкость и тоже лгала.
- Я - мерзкий негодяй, недостойный своей жены. Примерно как те, которых ловлю. Возрадуйся, что не посватался к тебе.
«Умоляю, сообщи мне о своих планах относительно нашей любви. Вот уже год как я жестоко ранен жалом любви и все еще не уверен — не проиграю ли, или найду место в твоем сердце. Но если ты захочешь быть моей возлюбленной, я сделаю тебя моей единственной госпожой, отбрасывая прочь всех, которые могли бы соперничать с тобой, и буду служить только тебе».
Судя по этому письму гордый, надменный король был брошен на колени. Он безумствовал от любви, была задета его гордость мужчины, которому никогда и ни в чем не отказывали женщины. Скромная мещаночка, на которой простому дворянину жениться было зазорно, поймала в свои сети могущественного монарха. Mésalliance, как он есть. Счастливая королевская жизнь, впрочем, длилась недолго. Скрупулёзные  пташки Кромвеля в своих донесения описывали дикие семейные сцены, каких Джеймс даже у купцов не наблюдал. Очень часть придворные были свидетелями диких воплей с битьем посуды, раздающихся из королевского алькова, которые быстро сменялись блаженными стонами. Это Анна Болейн после очередной ссоры мирилась с супругом в жарких объятиях. Кроме того, стала обнаруживаться в характере Анны черта, которая ранее была укрыта под маской светской любезности и сознания своего бедного зависимого положения, — ее истеричность и надменность. Она сумела вооружить против себя почти всех придворных , и если раньше Екатерину Арагонскую называли „доброй“ королевой, то Анна стала „злой“ королевой.
- Я до сих пор не переболел ареной, - Джеймс аккуратно сложил королевское письмо и задумчиво потеребил серьгу. - И Фламиникой, хоть она и умерла. Я боготворю Мэри, преклоняюсь перед её умом, готов ради неё на всё, но... Не могу говорить с ней, как с тобой, например. Слишком оберегаю от себя. Не пускаю под броню. Хм?
Секунду Бруха сидела за столиком, разглядывая пальцы и хмурясь, потом кивнула.
- Джим, послушай глупую еврейскую женщину. Не знаю, что с тобой творится в последнее время, не знаю, с каких пор констеблю Клайвеллу нужны мнения о королевских мотивах от подчинённых. Полумихаилитское чутьё - от мужа привязалось! - говорит, что тут что-то совсем не ладное, но я сейчас не о том. Арена эта ваша, игры эти ваши... ей нельзя болеть. Это не лихоманка, от которой выпьешь мерзкую микстуру от маврозаменителя - и всё, здоров. Её надо закрыть, выжечь, поперевешав всех на воротах, или что у них там - на трибунах. Потому что не знаю, что там за бабы, а Мэри ты изменяешь не с ними, а с этой несчастной ареной. Понимаешь?
- Ну почему сразу - бабы? Или я гарем содержу, по-твоему? Но продолжай, внимаю.
Бруха была несомненно права почти во всём. Разве что подчиненные становились близкими, а вешать на трибунах никого не хотелось.
Джеймс согласно улыбнулся, откладывая следующий прочитанный лист в сторону.
В своей истерии Анна дошла даже до того, что почти открыто призывала короля отравить Екатерину Арагонскую, а принцессу Марию обещала выдать замуж за  лакея. Как ни странно, эти слухи поползли в народ от шутов. Их недовольство можно было понять - Нэн Болейн навела во дворце свои порядки. Выгнала вон шутов, обезьянок и попугаев, их место заняли маленькие собачки. А ведь шуты и карлы были необходимой частью королевского быта, они возросли до ранга государственной институции и, перефразируя старую истину, что проститутки были, есть и будут ровно столько, сколько существует человечество, скажем, шуты были, есть и будут, ибо их задача смешить, а смех угоден Господу. Новая королева провела истинную революцию дворцовой жизни. До неё никогда уважающая себя аристократка без свиты из мавров, карлов и шутов из своего особняка не выходила. Более того, дамы соревновались наперебой. У принцессы Марии, герцогини Саффолк вместо лакея на подножках кареты стоял карлик; у леди Маргарет Стюарт обезьянка выполняла роль камеристки и натягивала на даму чулки. С незапамятных времен карлы и шуты служили при дворах, и это была трудная, но хорошо оплачиваемая должность. Теперь, когда их отлучили от кормушки, в таверны и притоны просочилось - король травит добрую королеву Екатерину, а потому она постоянно болеет.
Однако, если Джеймс правильно понял Генриха Восьмого, яд не был его излюбленным оружием. Гарри не умел убивать исподтишка, это было противно его человеческой натуре. Только громкие судебные дела, топор и меч!
- Да зачем тебе его содержать, гарем этот?! - изумлённо всплеснула руками Бруха. - Достаточно быть собой: всячески спасать девиц, утешать, понимать и принимать, улыбаться им, поливать... и будет тебе разнообразие хоть каждый день, было бы желание. Содержатель, мать моя, хм, женщина... хм. Но продолжаю, благо, о девицах. Зря ты нянчишься с Мэри, словно с дочкой, Джим. Во-первых, с дочерьми и святыми обычно не спят, а детей делают сугубо непорочно. Во-вторых, Мэри разумнее большинства твоих ровесниц. Понимает и может оценить, какое сокровище ей досталось, понимает и что потакаешь как последний подкаблучник. Ценит она и раскованность, и - порой - риск так, что я подозреваю: есть в ней что-то от еврейки, и это не неземная наша красота, а вот чертовщинка какая-то внутри. Наверное, от мельников, все они такие. Или от лесных. Или ещё откуда. Не дева Мария, просто Мэри. Хм?
- Хм, - согласился Джеймс. - Только не бей, Девора-судия. Послушай валлийца... который недавно узнал, что не совсем валлиец. Так вот, давай начнём с того, что никакого разнообразия мне не надо, девиц тоже. Про Мэри это я всё знаю, но сделать с собой решительно ничего не могу. Одновременно тупею, зверею и чувствую себя старым. А про чертовщинку ты угадала так, что теперь мне придется спросить, дома ли Харза. Хм. Хочешь притчу? Почти ветхозаветную? Тридцать два года назад девица шестнадцати лет повстречала древнего то ли демона, то ли друида. Назовём это так, потому что я уверен, что она его призвала. Когда девица поняла, что беременна, она живо соблазнила женатого валлийца из семьи мореплавателей, а после убедила, что ребенок - его. Ребёнок родился и, разумеется, рос. Вот только у него была одна особенность, которая не нравилась этой бывшей девице - он в норках стрижей на берегу Темзы видел окна капитанской каюты корабля, который еще и не придумали. Чувствовал под ногами доски палубы. Откуда-то знал, что такое бакштаг, названия корабельных снастей, читал лоции и к вящему умилению валлийского папы вполне уверенно ходил на когге. Ну, когда валлийский папа брал бастарда на борт. Так-то у него еще трое законных имеется. Девице это всё не нравилось, и она приложила усилия к тому, чтобы ребёнка не учили магии. Хотя мальчик до сих пор всем нутром чует дрянь задолго до того, как она случится. Разве что при внезапном знакомстве с настоящим папашей не почуял, и, чтоб выбраться из поганой переделки, пообещал ему то, что в своём доме не знает. Одного из двойни, которых носит юная жена этого глупого мальчика. Понимаешь?
Легче не стало. Но носить эту тьму в себе дальше было невозможно. Что та постель Анастасии Инхинн в сравнении с двумя младенцами в утробе, один из которых - твой собственный батюшка, чтоб он сдох?     
Бруха прикрыла ладонью отвисшую челюсть, кивнул, взяла папку с протоколами, прошествовала к Джеймсу и принялась методично и очень больно бить по голове, приговаривая между ударами:
- Понимаю. Понимаю, и Харза, конечно, будет дома. Ещё я, как будущий юрист, таки расскажу, что раскаяние с чистосердечным признанием - облегчают наказание, а умолчание в таком виде измену не перекрывает, а усугубляет. Кумулятивно работает, как умные люди ругаются.
"Далась тебе эта измена. И ведь это я еще не сказал, что так достигается лояльность Инхинн!"
- Мэри - девочка практичная и умная. Не выгонит такого мужа из его же дома. Ну, подуется неделю, ну, две, вряд ли больше, пошвыряется мисками, а потом - что-нибудь придумает. Есть травы. Есть, хвала ордену, раз уж хм, лекари. Это, папу твоего, её тоже касается! Не может он с ней говорить, ха! Старым себя чувствует! Зато Мавр, Фицалан этот, чуйства королевские! Тут-то ноженьки от старости не подкашиваются!
В дверь заглянули Хантер и миссис Аддингтон, полюбовались как клерк бьет констебля папками по голове, а тот только вжимает голову в плечи, не пытаясь защититься - и тихо ушли.     
- Какой упырицы, твою святую мать, ты мне тут уже полтора часа голову этими королевскими байками морочишь, когда полтора дня - или дольше?! - как должен решать проблему? Ну или хотя бы валяться в ногах у Мэри, всё это рассказывая, а потом решать её вместе?! Чужие беды разгадывать приятнее, там язык не отваливается? В тюрьму дойти проще, чем домой? Ты с Бесси когда в последний раз говорил, муж-отец?! Ух как я зла! Какой тут стул самый ненужный, о спину сломать? Вон какая широкая, словно к арене готовишься, форму держишь, звезда песочная! 
- А вот табуреткой - не надо, - твердо уведомил Бруху Джеймс, отнимая предмет мебели у неё. - Я никогда не был хрупким, и спину узкой уже не сделаю. А если не буду поддерживать форму, то быстро оплыву до состояния борова - оно всегда так. А мне нельзя, меня дно засмеёт. Жирный констебль - беда городу. Но я тебя услышал и понял. Сейчас я пойду к Мэри, каяться, а то чего доброго ты меня опередишь. А ты будешь читать дело королевы, иначе казнят всю управу, даже твоего Харзу.
С огромной радостью и нетерпением король ожидал рождения Анной наследника. В тысяча пятьсот тридцать третьем году — разочарование полное. Анна рожает девочку Елизавету. А это значит, что на английском дворе растут у Генриха две дочери: Мария от Катерины Арагонской и Елизавета от Анны, и ни одного наследника. Король был так разочарован, что, не стесняясь ни придворных, ни не оправившейся еще после тяжелых родов Анны, кричал: „Боже мой, как ты могла мне, мне родить не сына! Лучше бы сына, слепого, глухонемого, калеку, но сына! Идиота, но сына!“

Домой через Бермондси Джеймс полз на тряпичных ногах, подспудно удивляясь своей трусости. Воистину, жена - и жена любимая! - была страшнее всех убийц, сестёр Делий и даже пыточных, поскольку могла разочароваться. Однако, Мэри пока не знала, что ей положено разочаровываться, зато немало удивилась столь раннему визиту мужа домой, вызвав очередной приступ угрызений совести.
- Маленькая, - усадив её в своё кресло, Джеймс опустился на коврик у камина. И понял, что не знает, с чего начать. - Помнишь, как мы с тобой однажды узнали, кто на самом деле зачал меня?
Внезапно слова пришли. Преодолевая себя, стыдясь глядеть на Мэри, Джеймс смотрел в огонь камина и рассказывал ему о глейстиг, брате-лекаре, темницах с кучей грязных девок, Айрианвине, договоре с ним. О том, как был счастлив, что будет ребёнок и как это яркое, тёплое счастье угасло от осознания - одного из двух он отдал демону. О том, как страшно  говорить об этом, ведь Мэри переживала, что не может понести. О своей тяжкой вине и надежде на понимание и прощение. В числе прочего - за новую измену. Имя Инхинн не прозвучало, не встало в один ряд с Фламиникой, да и к чему было имя, даже намёк на него? Главное, что эта измена покупала благополучие и жизнь старшего констебля Бермондси.
- Маленькая?
- Подожди, пожалуйста.
Мэри вышла в кухню. Какое-то время там гремело, шуршало и царапалось под одинокую попытку миссис Элизабет что-то возразить, затем Мэри появилась снова. Опустила рядом с креслом стопку тарелок из приданого, уселась: изящно, с прямой спиной.
- Спасибо. Так вот. "Маленькая". Мне кажется, это обращение подходит мне сейчас не лучше, чем колокольная шестерня - музыкальной шкатулке. Или вот это всё, или "маленькая", никак не вместе. Осталось только выбрать, как теперь и в ближайшем будущем называться.
Серебряная тарелка с глухим лязгом ударила в каминную трубу и отлетела на пол.
- Леди Джеймс Клайвелл? Нет, слишком длинно.
Тарелка - на этот раз фарфоровая, - рассыпалась осколками, а пламя в камине глухо взревело.
- Леди Мария? Тоже нет, я всё-таки не бывшая принцесса.
Эта тарелка отскочила от камня и ударила Джеймса в плечо.
- Ой, не прощайте, сэр Джеймс, рикошет, ошиблась градусов на десять. Леди Мэри. Вот. Леди - потому, что мне и правда хочется быть леди, и потому, что рыцарство тебя бесит. Мэри - потому что, в отличие от Марии - это я.
Фарфор.
- И когда же, интересно, вы это всё намеревались сказать, сэр муж? Когда ребенок внуков приведет?
Серебро - от души, тарелку согнуло чуть не пополам. Затем в камин ударило цельное блюдо.
- И ведь обещал! После этой, этой... Фламиники! Что, опять выбора не было, снова цепями приковали, поэтому не считается? Зажило, значит? Ну правильно, если очень чешется, то можно, и молчок. Потому что чего там маленькую волновать.
Серебро-серебро-серебро. Фарфор.
- "Маленькая"... Вот это - это сейчас было особенно обидно. Отчего-то.
Взвесив на ладони последнюю, фарфоровую тарелку, Мэри швырнула её через всю комнату, расплескав о дверь. Поднялась и принялась собирать мятое серебро.
- Видишь, сколько расходов? Теперь ещё это всё править, кошмар просто. Собственно, я ушла. Править.
Размышлять о словах Мэри получалось плохо. Наверное, потому что вокруг валялись осколки посуды, в голове твёрдо отложилось, что жену маленькой называть нельзя, а на полу сидеть было неудобно. Джеймс хмыкнул, пожал плечами и переполз в кресло. Закрыл глаза, откинувшись на спинку. И принялся ждать возвращения Мэри. То есть,  леди Мэри. Идти следом за ней, вероятно, не стоило, чтобы не получить последовательно чем-нибудь тяжелым и развод. Миссис Элизабет ворвалась в комнату так же поспешно, как степенно ушла Мэри.
- Что вам мешало жениться на Персефоне Паркинсон, - сочувственно вздохнула она. - Милая, нежная, правильно воспитанная девушка. Всё поняла бы, приняла, простила. Не дикарка с мельницы, спаси Христос.
- Спасибо вам, дорогая матушка, что вы так вдумчиво выбирали батюшку для меня, - не открывая глаз, проворчал Джеймс. - Низкий поклон. Не могу не спросить - на кой?
- Потому что, - пояснила матушка, усаживаясь в кресло Мэри. - Род, мой славный Goresgynwr, это не просто фамилия отца. Это, в первую очередь, предки. Предок. Которого нужно продолжить и передать, чтобы кровь не угасла.
- Только не говори, что ты прямой потомок какого-нибудь Овайна аб Уриена, принца Регеда, - недовольное бурчание сегодня удавалось Джеймсу особенно хорошо. - Не уверен, что готов это принять.
- Джеймс, помилуй вас Господь. Принцев в мире и без того хватает. Нашим предком был владыка моря. Так говорила моя матушка. До меня женщины рода могли рожать только дочерей. Я первая, кто преодолел этот порок, и вы должны гордиться.
Остро захотелось убиться. Встать неспешно, выпить пинту рома, надеть на шею камень и разбежавшись, спрыгнуть со скалы. Желательно, при этом упасть на прибрежные скалы, чтоб наверняка.
- Умеете же вы, матушка, опорочить. Я у вас то бастард Клайвелла, то полудемон, то теперь вот... потомок какого-то сраного Лира. Пойду напьюсь. Если леди Мэри снизойдет со своих вершин, то я у Гарри. Вернусь поздно. Наверное.
Далеко уйти не вышло. В дверях в Джеймса влепилась Бесси, в руках которой обнаружился горшок с дичайшего вида цветком. По крайней мере растений с расцветкой шотландского тартана Джеймс никогда не видел.
- Ой, папочка! - Бесси крепко прижала к себе вздохнувший цветок. - А у меня вот. Колхаунская фиалка из сада миссис Фи. Она говорит и даже поет песни в дождь!
Джеймс немедленно раздумал уходить. Во-первых, потому что и в самом деле давно не видел дочь. Во-вторых, фиалка цвета тартана какого-то шотландского клана выглядела опасно. То, что она говорила и пела, её совершенно не делало пригодной для жизни в комнате Бесси. В-третьих, и Мэри, и миссис Элизабет жили в его доме, а не наоборот. Поэтому, если кому-то что-то не нравилось, то это женщина могла уходить. Но недалеко. Примерно до кухни.
- Ничего себе! Ну и ну. Ух ты! Бесси, а давай её Брухе подарим! У них с Харзой цветов нет, а какой дом без них? Вон как у нас много, уютно!
Бесси с сомнением оглядела его, погладила фиалку по пушистым листиками, а потом решительно взяла Джеймса за руку и потащила в гостиную.
- Папа, - решительно заявила она, толкнув его в кресло и угнездившись на коленях. - Я не маленькая. Я через три года замуж смогу выходить. С Мэри поссорились, да?
- Да, - со вздохом признал Джеймс, подумав, что согласится на брак дочери только когда ей исполнится лет двадцать хотя бы. И она встретит достойного, умного, любящего человека, который будет её уважать. И самое главное - сможет пережить беседу с пристрастием. - Поссорились. Так бывает, солнышко.
- Это потому что Мэри еще не привыкла, что у законника должна быть холодная голова, - Бесси вздохнула, обняла его, уткнувшись носом. - а милосердие - это для скопцов... кстати, а что такое скопцы? Вот. А правопорядок в стране определяется не наличием воров, а умением властей их ловить. Только вот наказания без вины не бывает, ты сам так говорил, пап. Что ты натворил?
Джеймсу стало стыдно. Ребёнок точно, почти слово в слово, повторила его высказывания, оброненные в разговорах с матушкой, Мэри, за ужином, с Хантером. И допрос этот мелкий законник вела по всем правилам - сначала втёрлась в доверие, а потом приступила к сути. Вся в отца.
- Это сложный вопрос, Бесси. Во-первых, у меня появилась еще одна женщина... Мужчины часто так глупят, знаешь ли. И боюсь, это Мэри простить не сможет. Во-вторых, у нас один из малышей... чертовски болен. И мы не знаем, какой.
Бесси с жалостью погладила его по щеке.
- Мэри простит, папа. Ты у нас самый лучший, и Мэри все дамы в городе завидуют, я на мессе слышала. Потому что за тобой, как за стеной, во. А малыш... Это потому что мы - потомки этого, как его, морского фомора? Мне миссис Фи рассказывала. Он мог порождать только дочерей, такой у него гейс был. Малыш - мальчик, да?
Бесси была тёплой и родной. От её слов защипало в глазах и носу, но растрогаться не получилось - только согласно чихнуть. Когда держишь на руках дочь, ссоры с её мачехой, причуды её бабушки отходят в сторону. И всё же...
- Поговори с Мэри, Бесс?
Дочь согласно кивнула и степенно, будто и в самом деле была взрослой, ушла наверх. Оттуда послышалась приглушенная воркотня, и Джеймс со вздохом принялся чистить кинжал, который давно этого требовал. Об исходе для нерожденных детей он догадывался. Только их смерть разрывала договор, но при этом Джеймс рисковал снова оказаться в грязной камере с девственницами. И об этом следовало позаботиться, вспомнить дословно формулировки, найти способ их обойти. Посоветоваться с михаилитами, наконец. Такие договоры почти наверняка можно было расторгнуть, иначе орденцы по всему миру бы голодали. Вкупе с инквизиторами.

Джеймса разбудила хлёсткая пощечина. В комнате под ареной было всё также душно, всё так же болело плечо и рвало кисть - Фламиника приковала руку к столбу неудобно, с заломом, и, видимо, когда он упал, получилось не хуже, чем на дыбе.
- Спать будешь потом, в камере. А пока за твою жизнь платит моё золото, - обнажённая Фламиника улыбалась, играя кончиком толстого кнута, обёрнутого вокруг талии. - Надо же, знаменитый Актёр сомлел от духоты. Или - от предвкушения?
- От удовлетворения, дорогая, - казалось бы, Джеймс только что спал рядом с разобиженной Мэри, стараясь не тревожить больную руку, даже не подозревая, что всё это снится. - Вам не стыдно, леди Сеймур? Вас уже пара месяцев, как убил Потрошитель.
В мысли, меж тем, вполз змей сомнения. Неужели всё это приснилось? И не было Рочфорда, Раймона де Три в тюрьме, блокады Бермондси, беременности Мэри, ссоры с ней?..
- Наглеешь.
Кнут обжёг грудь - но не сильно, игриво, да и Фламиника улыбалась чуть не поощряюще. С предвкушением.
- И имя откуда-то узнал. Опять Падла проболтался? Лапочка! - За дверью раздалось невнятное бурчание, и женщина кивнула. - Попроси, пожалуйста, Лапоньку, пусть найдёт Падлу и поговорит с ним ещё раз. Они в салоне, с гостями. За женой нашей звезды присматривают. Что, Актёр, думал, она просто уйдёт отсюда, как пришла? После того, как эта плебейка попыталась обыграть нас в нашей же игре?
- Ну что вы, госпожа, я вообще не думаю. Советую попробовать.
Сны или нет, но рисковать Мэри не годилось. Джеймс усвоил урок, который преподал ему Квинт посредством смерти Ивы и Сирены. И учить свою нежную, маленькую жену убивать он не хотел.
- Так скучно не думать, - Фламиника приподняла его подбородок кнутом и заглянула в глаза. - Не думать, не чувствовать, смотреть не те сны. Тебе ведь нравится. Тебе сладко. Дико. Странно. Больно. Это хорошо и правильно. Так и должно быть. Так и было.
Джеймс вздрогнул, рванулся, но не пустили оковы, лишь руку окатило болью. В самом деле - всё так и было, но только настоящая Фламиника знала это. Вот только это в очередной раз выходила измена Мэри то ли со сном, то ли с каким-то суккубом.
- Развяжи, - хмуро попросил он. - У меня рука сломана. Не располагает, знаешь ли, к удовольствиям.
А потом нечто, отвечающее за разумное, отлетело прочь.
Спроси Джеймса, что происходило, попроси описать - слов не нашлось бы. Рассказать о том, как на шее наливаются следы от укусов невозможно. Невозможно донести, что боль - это только дополнение, то, что ни забот, ни измен, ни тайн, только вот эти пустоты чудесные и ветер в башке. И тихий шепот под утро, на прощание:
"С утра забежит мальчик, принесет  лютню. А пока - смотри, как украшает тебя мой рубец. Потрешь его? Не все женщины опаздывают на свидания".
"Как же вы все мне надоели".

12 мая 1535 г. Бермондси - Форрест-хилл.

Лютню и в самом деле принесли. Чернёную, крутобокую, ту самую. Подаренную Фламиникой и проданную Мэри.
Джеймс взвесил её в руке, взмахнул пару раз, будто ракеткой для игры в волан. Инструмент был ни в чём не виноват, но все эти фламиники и прочие так осточертели, что лютня разлетелась брызгами по камню мостовой. Решительно не одобряя всех этих чертовых восточных владык, имевших гаремы и четырех жён, порицая царя Соломона за то же самое, Джеймс решительно отказался от завтрака, и всё то время, которое жена собиралась в дорогу до Форрест-хилл, устало просидел на Белке, придерживая повод лошади Мэри. Заговорил он только за Бермондси, когда под копыта легла мощеная еще римлянами дорога.
- Что ты решила, ма... леди Мэри?

Мэри фыркнула, потом рассмеялась в голос, на всю поляну, уткнувшись в гриву. Заговорила сквозь смех, прерывисто:
- Цветы! Господи, всего лишь эти дурацкие южные фиалки?! И дети - демоны всего лишь на четверть... Скажи, если бы сразу догадался, то про измены и дальше бы молчал? Ха! А очень редко - это как? Есть ли уложения, законы? Раз в месяц, трижды в неделю, пять раз в полгода, но не больше, а если во сне, после которого остаются шрамы - то не считается? На коленочки, снова ха!
Наполовину соскочив, наполовину сползя с коня, она прислонилась к дереву рядом с Джеймсом, едва не касаясь бедром плеча. Вздохнула поглубже и покачала головой.
- Понимаешь, я, наверное, дура, потому что слишком много думаю. Чего ещё ты не договариваешь, интересно? Сколько ещё было объяснений про рубахи и Господь знает, что ещё, чего я просто не заметила? Ты ведь очень убедителен, до жути порой - до двойной, когда то, о чём не говорят, достраиваешь, додумываешь. Раскаяние, разумеется, облегчает вину, но мириться, мне кажется, рано. А про коленочки - у меня даже слова нет. Неподходяще? Неуместно? Разбойники смотрят? Нет, просто нагло.
- Наглость города берёт, - согласно перефразировал известное, но неизвестно чьё высказывание Джеймс, который во время этой малообнадёживающей речи своей жены сначала вознамерился, а потом передумал усаживать её к себе на колени подсечкой. - Мэри, разумеется, я бы молчал. Поскольку до сих пор был верным и правдивым. Хочешь - верь, хочешь - нет, но любой законник тебе скажет, что правду говорить легко, приятно и полезно. Потому что не нужно достраивать и додумывать. Правда однозначна, знаешь ли. Рубахи мне рвут по службе.  Снов, надеюсь, больше не будет, а про частоту, с твоего позволения, я снова умолчу. Потому что - сволочь и подлец.
Сломанная рука внезапно разболелась, остро и противно закололо в запястье. Джеймс поморщился, придержал её рукой - боль сбила с мысли.
- Однако, до михаилитов доехать нам нужно. Во-первых, ты волновалась и огорчалась, нужно убедиться, что с детьми всё в порядке. Во-вторых, меня хочет брат-лекарь, а я хочу озаботиться тем, чтоб он не создавал ситуации, когда не остаётся выбора. В-третьих... Ты сказала, что дети - демоны всего лишь на четверть. Это так. Но... насколько для тебя важно, что я - полукровка?
- О-о, а не по службе что с ними делают, с рубахами? - Уточнила Мэри, глядя на противоположную сторону полянки, где кусты подозрительно шевелились. - А то вон даже король не уверен и руки рубит. Ой, лапка болит, бедненький? Во сне перетрудил? Нет. Поехали уже.
Оттолкнувшись от дерева, Мэри шагнула к лошади.
- Полукровность тебя хуже не делает, и сын за отца не в ответе. Равно как половина крови не в ответе за твои поступки. Свёкр правда тут подсказывает, что это всё как раз не его половина, но шёл бы он в свой ад по граблям.
"Хорошая девочка, - задумчиво поведал Айрианвин. - Сначала не понравилась, а теперь вижу - хорошая. Только добрая. Тебя бы розгами. Такими, знаешь, из ивы, в соли моченой. Чтоб долго помнил. А она ничего, даже не орёт. Кремень девка".
- Если не по службе, то срывают. Надевают на себя. Жгут. Не возвращают, - пожал плечами Джеймс, преодолевая боль и подкидывая её в седло. Беременным было вредно карабкаться вверх, напрягая живот. Правда, верховая езда тоже не была полезна, но лошадь Мэри шла мягкой, нетряской иноходью. - Связывают ими. Один раз довелось отдать, чтоб ребёнка перепеленали. Но это до тебя было, в наводнение. Темза взбеленилась, совсем как ты сейчас, и затопила нижние улицы. Не ломай кусты, твоим лесным братьям негде будет прятаться, чтоб грабить купцов.
- Ничего себе, - Мэри даже присвистнула, заставив лошадь изумлённо оглянуться. - Изобретательная у тебя любовница. Или их много, и у каждой своя метода? Про лесных отвечать не стану специально, потому что - нашёл, чем попрекать, сейчас-то, - а чтобы вот так сломать куст, нужен тот михаилитский магистр, как его... неважно. Да и то ему легче будет на этот куст прыгнуть и потоптаться. С хрустом так. Совсем как ты по мне.
- Ну что ты, леди Мэри, - вздохнул Джеймс, покаянно и примирительно. - Я не попрекаю. Я отчаиваюсь.
На пару дней Мэри следовало оставить в покое. Дать ей время успокоиться, обмыслить всё самому. Сейчас Джеймс мог разве что взять повод её лошади и продолжить считать кусты до резиденции михаилитов. Молча, но мурлыча под нос воинственную песенку о солдатах, любящих обнимать пышных красоток.

14 мая 1535 г. Бермондси.

Ощущение было, будто тело разваливается на куски. Брат Сапфир, заявивший, будто лекари арены испортили Джеймсу все ресурсы организма тем, что исцеление совершали мгновенно, оказался ярым сторонником постепенности. Именно поэтому, никуда не торопился, аккуратно сращивал кости и пичкал настоями, в которых помимо трав угадывались ингредиенты куда более мерзкие. Впрочем, Джеймс не роптал.  Сидел в своём кресле - чистый, переодетый, накормленный.  Жал туго набитый крупой овечий пузырь, разрабатывая отрубленную руку. Задумчиво бренчал на лютне, заново осваивая тремоло и флажолет. Читал уложения, подписанные короной недавно.
Так, в славном английском городе Честер теперь разрешалось убийство жителей Уэльса. Правда, разрешение давалось с небольшими оговорками. Пустяки, честное слово, - надо было просто находиться в пределах городской стены после полуночи и стрелять только из лука. Убийство в другом месте, в другое время и другим способом грозило тюремным заключением. В Йорке теперь можно было  в любое время убить шотландца. Всё так же - из лука. Хотите утром - пожалуйста. После обеда - ради Бога. Правда, в Йорке всё-таки был один день, когда шотландцы могли почувствовать себя в безопасности. В воскресенье стрелять по ним запрещалось. Кроме того, коровам запретили ходить по улице днём. До десяти утра и после семи вечера прогуливаться по городу с коровами было можно, а вот в эти часы - нельзя. Это означало, что мэру Бермондси придётся озаботиться часами на главной площади и в управе. Запретили срывать или собирать фрукты с дерева соседа. Даже если дерево разрослось, и ветки свисают над вашим участком, а яблоки падают на вашу землю, по закону вы должны их вернуть владельцу дерева. Разрешалось обрезать такие ветки, чтобы защитить свой сад от «вторжения». Но собирать фрукты или цветы – ни в коем случае. Иначе придётся заплатить штраф.
"За яблоками и коровами я еще не следил..."
Самый странный запрет касался таверн, трактиров и постоялых дворов. В них нельзя было находиться пьяным. Правда, как определять, пьян ли человек и что с ним делать, указано не было. Видимо, городской страже волей-неволей придется создавать прецеденты.
А ещё Джеймс много думал. По всему выходило, что рабочие бумаги домой носить нельзя. Мэри совала нос туда без спросу, более того - обсуждала с Брухой протоколы. Не понимая, видимо, что эдак можно до эшафота дообсуждаться, причем вести на него будет собственный муж. Более того, Мэри считала себя вправе знать чисто рабочие моменты. Например, об отношениях с михаилитами, в которых не было ничего предосудительного. Джеймс не брал взятки, но с удовольствием строил свою репутацию славного законника и обменивался услугами. Ты - мне, я - тебе, извечный закон сосуществования в человеческом стаде.
Вопрос о Фицалане его взбесил настолько, что даже слова для объяснений с трудом нашлись. Как объяснить крайне любопытному юному существу, что отправлять на казнь невинного - плохо, особенно, если этот невинный тащит за собой нить к виновным? А смерть эту нить обрывает.
Почему помог Фламбергу? Да потому что он сам пришёл за помощью. Отказывать нуждающемуся - а Раймон де Три нуждался в помощи - было не в правилах Джеймса. Равно, как и зачем-то пытать на дыбе растерянного, уставшего человека, разлученного с обожаемой женой. Зато михаилит обещал обратную услугу, и вообще стал держаться доверительно. Стоило оно того? Разумеется, стоило.
Пожалуй, еще никогда Джеймс не жалел так сильно, что опрометчиво женился на девушке, вполовину моложе себя. Даже десятилетняя Бесси понимала - в дела управы нос не суют. А у констебля, так или иначе, все дела принадлежали управе.
Итак, необходимо было сменить клерка. Не давая второго шанса, поскольку люди не исправлялись. Хотя Брунхильда Кон, а ныне - миссис Рейдж, вела бумаги со скрупулезностью  покойного Скрайба. Грамотного писца нынче приходилось искать днём с огнём. Менять жену было не резон, к тому же, разойдись они с Мэри сейчас, Джеймс бы снова не женился. Собственно, он и не собирался, но мисс Берроуз нужно было спасать с мельницы. Судя по тому, что она устроила за два дня, в спасении скорее нуждался Джек, однако, теперь это не проверить. Оставалось жить с нею и терпеть. Не бить же за излишнее любопытство, в самом деле.
"Это только злость. Злость - не лучший советчик, вовсе не советчик. Но выволочку в управе устроить нужно. И говорить с Инхинн".
Анастасию Инхинн потерять не хотелось. Она была непревзойденным заплечным мастером, умным и тонким собутыльником, с ней просто приятно было потрепаться стихами. Джеймс назвал бы её своим другом, спи он с друзьями. Впрочем, друзья обычно не шантажировали и не допускали мысли, что друг-констебль может подставить. Джеймс скорее сам бы в лепешку расшибся, чем позволил казнить Инхинн, Хантера или Бруху. Которая подло обсуждала протоколы с Мэри.
"Я злюсь. Когда я злюсь - не думаю. Злиться нельзя".
В сущности, даже на Мэри нельзя было злиться. Она считала, что теперь вправе  вникать во всё, чтоб не было, мать их, белых пятен. Джеймсу следовало винить самого себя, что вовремя не объяснил: есть вещи, которые лучше не знать, чтобы не озвучить на допросе. Мэри была юной, прелестной, умной, но сегодня Джеймс предпочёл бы постарше и поглупее.
Про королеву читать не хотелось вовсе. Даже сейчас, из бумаг, написанных предвзятыми писцами Кромвеля, было ясно, что Анна Болейн и её любовники постоянно находились в разных местах на даты, указанные как время измены. Подозрение вызывали разве что Томас Уайетт да Джордж Болейн. Первый писал говорящие стихи. Он соловьем тосковал по своей розе, вспоминал восторги любви, и Джеймс готов был поклясться, что именно он был любовником королевы до брака с королём. Упоминания о том, что королева Нэн пришла на супружеское ложе девственной, не было. Кромвель предполагал, что она сдалась во время путешествия короля в Золотую долину. Вероятно, уже тогда самая важная преграда в монархических браках была порушена женатым поэтом.
Странно, что девственности всегда придавалось такое значение. "Девка употребленная, что луна новорожденная. Та, что ни месяц, родится, а эта, глядишь, — все девица", - говорили крестьяне, выдающие замуж своих дочерей с пузами, лезущими на нос. Королям бы уподобиться им, ведь та, что однажды понесла и родила, сможет сделать это еще раз. Но девичеству монархи придавали такой вес, так лихо торговали своими невинными дочерьми за земли, войска, знатное родство, что это пошло в народ.
Джеймс невольно подумал о Мэри. Вспомнил, как решительно она затащила его в постель, как она тщательно скрывала, что решимость у неё закончилась с первым же поцелуем. Как скомкали пальцы простыню в первый острый миг боли, а он утешал её. Наверное, короли были правы. Такую близость не испортить ничем, даже короной.
Сейчас король был увлечён Джейн Сеймур. И в её поведении Джеймс угадывал Фламинику, Анну Стенхоуп-Сеймур. Только она могла научить эту блондинка с медовыми  волосами, голубыми глазами и молочно-белой кожей быть тихой, покорной, опускать взор, а когда поднимать, то глядеть на короля обожающе.  Как тут не влюбиться, если сердце короля так истомилось  и устало от постоянных капризов и истерик Анны. У этого короля была вечная  потребность соединять невозможное: неземную страсть с платоническим  обожанием и неплатоническим вожделением. Король написал с дюжину любовных писем Джейн Сеймур, где предлагал ей стать его любовницей. И снова наука Сеймуров:  кокетничать можно, кокетничать с королем братья позволяют и даже поощряют,  губки для невинного поцелуя  подставить, на колени к королю сесть, грудь слегка расстегнутую дать  подержать, - но не больше. „Короля надо разогреть до красного или даже белого  железа, чтобы ему от его страсти белый свет не мил показался, а потом…  А потом Джейн Сеймур может стать новой королевой.
"Любопытно, навещает ли Фламиника своего мужа во снах?"
В сущности, этот брак был обречен изначально. Король мотыльком полетел на яркий огонь Анны, обжёгся и теперь желал женщину, больше ему подходящую. Мягкую, покорную, не слишком умную, из плодовитой семьи. Жена Джона Сеймура родила восьмерых, в их числе - Джейн, столь приглянувшуюся королю.
Джеймс вздохнул, перебираясь вместе с бумагами на ковер у камина. Тело ныло, будто колесовали, и хотелось полежать на ровном, твердом и прохладном.
Там он и задремал, не дочитав стиха Уайетта.

Хвала фортуне, были времена
Иные: помню, после маскарада,
Еще от танцев разгорячена,
Под шорох с плеч скользнувшего наряда
Она ко мне прильнула, как дриада,
И так, целуя тыщу раз подряд,
Шептала тихо: «Милый мой, ты рад?»

В дрёму пробивались голоса.
- Нет, нет, нет, - миссис Альцгеймер, возмущенно. - Нет, я вам сказала, милочка. Вы меня пустите к нему, у меня снова гусь пропал, а гуси - что дети. Не досмотри, сразу же пропадают. Моя кровиночка пернатая, только вот перо из крыла и осталось! Мистер Джеймс!
- Господь милосердный, миссис Клайвелл, весь Бермондси переживает о дорогом Джимми! Крепитесь, милая, - мисс Паркинсон, встревоженно. - Джимми всегда так не везло. Что с любезной Дейзи, что с вами. А это - что? Пыль? О, боже милостивый, это - пыль!
- Это - пыль, Персефона, вы очень наблюдательны, и очень гибки - так извернуться, чтобы заглянуть за шкаф. Возможно, с вами дорогому Джимми везло бы больше, а пыль от испуга не появлялась бы вовсе, но - не повезло. А управа - там, миссис Альцгеймер.
"Любопытно, откуда за шкафом пыль?"
Дотошная Мэри вычищала дом до блеска. Она не оставляла грязи и пыли ни малейшего шанса, и с полов вполне можно было есть. Джеймс лениво дёрнул плечом, но открывать глаза и вставать не спешил, надеясь, что Альцгеймер с Паркинсон исчезнут  сами собой.
- Знаете, милая Мэри, моя матушка не устаёт повторять: "Чтобы брак был счастливым, муж и жена должны быть из одного теста". Как хорошо, когда рядом мужчина, когда можно прижаться к нему, почувствовать крепость его плеча и знать, что между тобой и безмолвным ужасом, наползающим из мрака, есть он. Даже если он молчит и лишь неотрывно смотрит вперёд. Или лежит на полу?! О мой Господь! Джимми! Ему ведь плохо!
- Я говорю, моя милочка, гусь у меня нервный, застенчивый и добропорядочный, а уж паршивее качеств для гуся не придумаешь.
- Хантер снова не догадался поискать в похлёбке, миссис Альцгеймер? Ой, Персефона, про наползающий ужас - как это точно, с каким чувством, как прожито! Скажите, как часто он на вас наползает?
- Судя по всему - постоянно, - слушать дальше становилось решительно невозможно. Лежать на полу - тоже. Потому что бабы трещали так, что от них начинала болеть голова. - Значит, так. Миссис Паркинсон... то есть, Альцгеймер. Все жалобы принимаются в установленном порядке в приемный день.  А потому - настоятельно прошу не галдеть у меня в доме и проследовать со всеми вопросами, предложениями и замечаниями в управу.
Старушку пришлось подцепить под локоть и аккуратно провести к двери, стараясь при этом не развалиться. К Мэри и мисс Паркинсон Джеймс вернулся уже чуть не по стене, но сил, чтоб приобнять жену, хватило.
- Чем обязан, мисс Паркинсон?
- О, Джимми, - расцвела Персефона Паркинсон. Нежная голубоглазая блондинка, она слегка расплылась в талии после лихорадки и недоношенной беременности. - Вы очнулись! Как вы себя чувствуете, дорогой?
- О, а теперь меня обнимают, надо же, - еле слышно прошептала Мэри, целуя его в щёку. - Можно я её кочергой стукну? Труп скормим цветам Бесси.
- Ты не сможешь достаточно сильно. Лучше я, - ответный шёпот Джеймс тоже спрятал в поцелуй, и просиял улыбкой. - Сэр Джеймс. Или мастер констебль. Однако, если нет больше вопросов ко мне, то будьте любезны незамедлительно передать поклон матушке. Иначе говоря, до свидания, мисс Паркинсон.
Посетители вне управы его изрядно бесили, а не затянувшая корсет дочь матушкиной подруги, которую сватали так настойчиво, раздражала вдвойне.
Персефона Паркинсона фыркнула, пробормотала что-то распутницах с мельницы и поплыла к выходу, яростно виляя кормой. Джеймс хмыкнул. Дама обещала раздаться годам к тридцати, что твой когг. Потом вздохнул, и притянул к себе Мэри в жадном поцелуе новобрачного, даром, что первая брачная ночь была четыре месяца назад. В конце концов, не её ли он недавно почитал своим маяком?
- Почудили - и хватит, - заявил он, когда пришлось оторваться, потому что потемнело в глазах. - Давай жить... светлячок.

- Дочка... - девочка скривилась, торопливо закрывая глаз. - Ну какая же я дочка, представьте только! В простой чистенькой одёжке, в тёплом доме, у камина, котёнок вот, и чтобы пирог на праздник обязательно, потому что уют, семья... чтобы такое тогда хотеть - не дурой надо быть. Не той, что была. Ты, твоё констебльство, со словами осторожнее. Ты ж этот, загонник. Врунист, как новый папа выражается. А он у меня умный, строгий, и ревнивый, жуть просто. Особенно к своим, потому что прежде со своими, говорят, совсем не сложилось. Не свезло, потому как... о, а вот и дяденька! Правда, красивый? Папа сам делал! У него такие раборатории, ух!
Дяденька, сиречь Гарольд Брайнс, в самом деле впечатлял. Точнее, его блестящие металлические паучьи лапы, обнаженный мускулистый торс, растущий из массивного паучьего же брюшка, меч в позвоночнике и мрачноватые синие глаза из кристаллов впечатляли бы, не насмотрись Джеймс в последнее время на херову кучу чудес, включая собственного папеньку. Поэтому чёртов неумирающий Брайнс удостоился только хмыканья. Озадаченного - что было наигранно, но обязательно. Новый папа Дженни сейчас был если не интереснее, то занимательнее. Потому что занимал мысли так, что даже торговец в свои лучшие дни не смог бы.
- Я, твоя почти божественность, на своей земле. И могу говорить так, как хочу. С этим твоему новому папеньке придётся смириться, кем бы он не был. К тому же, ему от меня явно что-то нужно, иначе не прислал бы тебя. Вот только что? Или кто? Неужто - Бесси, как и всей этой древней код... братии?
- Пф, словно я б за Бесси пришла, чтобы её, стало быть, в раб-ораторию, - Дженни фыркнула, рассеянно поглаживая Гарольда по лапе. - Ревнуете, ваше констебльство, и вовсе даже зря. Сказала уже: в Лондон мы, а раз по дороге - так решила проведать, по старой памяти. Дяденьку показать, потому что совсем он... бессмысленный. Мысли его папа в банку спрятал, красивую, с молниями, ещё сказал, что могут пригодится. Зачем бы только - сколько я с дяденькой не странствовала, а приличных мыслей там разве что под конец немножко появилось. После повешения-то.
- Вечно ты куда-то вляпываешься, - недовольно пробурчал Джеймс, признавая и что ревнует, и что за Бесси Дженни не пришла бы, и что мыслей у Брайнса отродясь не водилось. - Не в дерьмо, так в папенек. Хотел бы спросить, каким он был, под конец-то, но придётся иное. В Лондон, говоришь? С эдаким-то? Зачем бы?
- За делом, - Дженни нахмурилась, принялась загибать пальцы: - Покусать фрейлин ради бляматерияла. Дяденька, знаешь, в себе это хранить умеет. О, если повезёт, можно даже королеву! Всё равно, говорят, ей недолго осталось. Потом - поглядеть, чего такого полезного и интересного у этого писькопа. Да и к Кранмеру наведаться... дяденька и копать умеет, и вообще ещё много чего. Считай, ролями поменялись. И... я про слова говорила уже, но ещё скажу. Своя земля - это хорошо, а ты серых тех видел? Которые тут бегали, а может и не только бегали, а может, ещё будут? Наши.
- Ага.
Джеймс снова хмыкнул, в этот раз - почти радостно. Ему порой даже нравилось, когда всякие положенцы - а в том, что новый опекун Дженни был именно древним, наглым положенцем сомнений не было - угрожают Бермондси. Это заставляло собраться и пораскинуть мозгами.
- Ваши-наши, мисс Хейзелнат. А что, Бойд об этой прогулке знает? Одобряет? Содействует?
- Пф, мы в таких кругах не общаемся, - Дженни вздёрнула нос. - Не снисходим. Ну, генерал, зато - самый обычный человек, и этот, наложник богиневый. Косорот и пердохранитель, вот.
Забывшись, Джеймс похлопал Гарольда по боку и принялся расхаживать, за что поплатился жестокой болью. Брат Сапфир совершенно точно не одобрил бы эту прогулку.
- Значит, не знает. И вряд ли будет счастлив, когда узнает. Знаешь, что самое поганое? Ему ведь наплевать на судьбу пешек, а я оказываюсь между Бойдом и тобой. Это очень сложный выбор... дочка. Ладно. Будь осторожна. Из этой петли я тебя вытащить не смогу, хоть и попытаюсь. Ты сама-то довольна тем, что теперь имеешь? Счастье есть?
Если говорить языком самой Дженни, то от щипача она за какие-то несколько месяцев проделала путь до смотрящего, встав на одну доску с Ю. Ю! Джеймс хмыкнул и остановился.
- И вот еще что. Ю и её Рик мне нужны живыми и здоровыми. У меня нет времени и сил заново перетирать за Бермондси с новыми деятелями.
- Да пжалста, - Дженни преувеличенно равнодушно отмахнулась, словно ни о каких Ю и вовсе не думала. - Я с ними если и снюхаюсь, то только по делу, а так в Гленголл и ни ногой. Незачем мне, другой схрон на время найду, хороший, папенька посоветовал. Ядмоскверное местечко, говорит, пахучее. Ну да мне запахи - ерунда это всё, для богатеев всяких. А между, не между... другого шанса стать фигурой у этой пешки не будет. Не волкодав, чай, да и тех, говорят, порой медведю бросают. Кодла-то может. Лезешь не туда, глядишь не оттуда, знаешь не там... двигаешь пешки ниточные, когда хочется, или не двигаешь, потому что не хочется. Но за намерение, если вдруг - спасибо.  Мы тоже... чем можем... хотя и смешно звучит, да? Но пойдём мы с дяденькой, а то, кажется, и так слишком задержались, и глаз чешется. Веришь ли, смазывать надо чуть не каждые дней несколько...
Джеймс пожал плечами. Говорить с Дженни стало не о чем. Разумеется, умный законник в беззаконной стране может больше, чем магистр михаилитов, богинев наложник или вот такая одноглазая пешка, отчаянно желающая стать фигурой. Может, но зачастую не хочет. Потому что и без того работы хватает, и проще договориться, нежели жечь неугодных на кострах веры. По совести, Джеймс скорее поцеловал бы гадюку из сада миссис Фионы, чем теперь обратился за помощью к Дженни. Или Гарольду. Гарольд Брайнс оставался Гарольдом Брайнсом даже с паучьим телом. А уличная бродяжка, как ни наряжай, ни умывай, оставалась бродяжкой с амбициями королевы воров. Но, увы, не со способностями. Воистину, можно вывезти девушку из Доков, но нельзя вывезти Доки из девушки.
- Наше вам с кисточкой, мисс Хейзелнат.

Назад Джеймс шёл твёрдой походкой человека, уверенного, что трезв и идёт ровно. Конечно, извилистый след, остававшийся за ним в дорожной пыли напоминал художества бычка, писающего на ходу, да еще и хвостом размахивающего, но ведь главное - держать лицо. А когда невесть откуда взявшийся Ричард Фицалан подставил плечо, с лицом справляться стало совсем просто. Хотя и опасно.
- Хм, милорд?
- Поговорить хотел, - сообщил ему внезапный Ричард Фицалан. - Поблагодарить, обсудить пару вопросов. Нашёл ваш дом, а местные кумушки говорят, что вас девчонка какая-то чудная в сторону западных ворот увела. Ну я и... Благо пыльно, а вас шатает. Следы читаются, что на зимней охоте. Кто ж вас так, сэр Джеймс?
- Лесные. Поговорить, милорд? И... вы собрались с духом и вознамерились посетить Гринстоун?
День визитов и разговоров был несколько утомителен. Но Джеймс, несколько минут назад размышлявший о долге законника, только вздохнул. Оставалось надеяться, что Фицалан сегодня будет последним.
Фицалан тоже вздохнул, приноравливаясь к его походке.
- Я собрался духом и женился. Зачем - не понимаю и объяснить вряд ли смогу чем-то, кроме заботы о Хизер. И, конечно, еду в Гринстоун. Выбора-то нет. Право, не понимаю, чем я там помогу, кроме как усугубить. Спасибо вам, сэр Джеймс. За палача, за справедливость. За жизнь. Верите, будто заново родился. Если Ричард Фицалан сможет чем-то помочь - к вашим услугам. И ещё - я помню, вы деньги не берёте. Но, может быть, вашу супругу порадует небольшой дом в Суррее?
Мэри дом, несомненно, порадовал бы. Но Джеймс не мог принимать подарки от подследственного, а Фицалан всё ещё оставался таковым. Хотя благодарность и была внезапной. И даже приятной, чего уж.
- Не дом. Но вы можете помочь мне, сообщив своей госпоже и своему лэрду следующее...
Разговор с Дженни Джеймс передал сухо. Не позволяя себе лишних чувств, он рассказал и о покусании фрейлин, и о желании папеньки девочки наведаться к Кранмеру и Кромвелю, и о возможных последствиях марша серых через Бермондси, и о том, что некоторые пешки очень хотят в ферзи.
- Хотелось бы, чтобы магистр узнал об этом, понимаете? Есть вещи, которые констебль Бермондси не может предотвратить. Или разгрести завалы после этих вещей.
- Полития и дипломатика, - задумчиво проговорил Фицалан, обнаруживая знакомство с лексиконом Дженни. - Одно как собака, а другое вообще как болезнь. С папенькой этой девочки договаривался я. Выходит, вся ответственность на мне. Госпожа узнает, конечно. И лэрд - тоже. Впрочем, мы пришли. В гости напрашиваться не буду. Берегите себя и леди Анастасию, сэр Джеймс. Подозреваю, нам доведется свидеться в той же пыточной, если выживу в Гринстоуне.
С этими словами Ричард Фицалан откланялся и неспешно ушёл по улице к рынку, оставив Джеймса у двери дома. Следовало осмыслить всё услышанное, разложить по полочкам памяти. Но время для этого было. День, полный визитов, только-только перевалил за полдень. И лучшим его продолжением стал бы крепкий сон.
Джеймс согласно кивнул этим своим мыслям и поспешил к их воплощению.

Ждать, когда юный комиссар закончит своё бесконечное шествие по резиденции, Джеймс не стал. Выслушав сетования брата Сапфира о криворуких дебилах, ускоряющих исцеление и тем самым подрывающих силы организма пациента, убедившись, что и с Артуром, и с близнецами, и с Мэри всё в порядке, он распрощался с гостеприимными михаилитами, и увёл свою маленькую кавалькаду из двух лошадей в сторону Бермондси.
"Государь! Согласно вашему повелению, я сопровождал сэра Уилфреда де Манвиля в резиденцию Ордена архангела Михаила. С целью проведения квалификационного действия в рамках инквизиции грехов сэра Уилфреда. В присутствии брата-квалификатора Бернара, верховного магистра Ордена, сэра Руперта фон Тека, магистра-исповедника, сэра Уильяма Диксона, а также братьев Ордена, татуировки на руках сэра Уилфреда были осмотрены".

Осмотрены, охмыканы, обмыты добрым кубком крепкого вина. Если подумать, то ничего эдакого в татуировках не было. Братья Джеймса по отцу - Клайвеллы - были расписаны ими так, что иной михаилитский магистр рядом не стоял. Как  всякие мореходы, впрочем. Если тебя однажды смогут опознать по клочку кожи с похабной надписью и похоронить этот клочок, даруя упокоение, то рисунок на коже не зло, но помощь. Всю Валлийскую марку за идолопоклонничество не перевешаешь, да и бесполезно это делать в стране, где одной рукой красят яйца на Пасху, а другой наряжают майское дерево. Что и говорить, король сам по молодости плясал с лентами на Белтейн, устраивая карнавал во дворце. И греховным это не считал.

"Признаков ведовства выявлено не было. Однако, квалификационная комиссия имеет сообщить следующее: старозаветный закон указывал израильтянам: «Ради умершего не делайте нарезов на теле вашем и не накалывайте на себе письмен. Я Господь Бог ваш». Даже не находясь под властью Ветхого Завета, тот факт, что запрет татуировок существовал, стоит нашего внимания. В Новом же Завете ничего не написано относительно того, можно ли верующим делать татуировки, или нет. Для проверки того, одобряет ли Бог татуировки, достаточно определить, можем ли мы искренне, с чистой совестью просить Бога благословить и использовать наши действия для своих собственных целей."

Ни Роберт Бойд, ни Ричард Фицалан, ни этот юноша-комиссар ради умерших не накалывали письмён. Более того, у Фицалана и комиссара письмён на теле не было вообще. Только рисунки на запястьях: красивые, благородные жеребцы, сплетенные в галопе с листьями и ягодами рябины - у Суррея, и непонятные запятые с листьями лопуха - у Харпера. Потому, если судить сухо и юридически, вменять им в вину идолопоклонничество было нельзя. В конце концов, они не израильтяне, а Христос для того и пришел, чтобы принести искупление и Новый завет. Но! Его Величество почитал себя богословом. Генрих Восьмой и в самом деле крепко знал Писание, апокрифы и жития, а потому спорить с ним следовало осторожно и аргументированно.

«Итак, едите ли, пьете ли, или иное что делаете, все делайте в славу Божию» . Библия не запрещает татуировку, но и не дает никаких оснований верить, что они угодны Богу. Другим моментом является скромность. Библия призывает нас одеваться скромно. Приличная одежда должна покрывать все, что необходимо. Важная составляющая скромности заключается в  непривлечении  к себе внимания окружающих. Люди, одевающиеся скромно, не привлекают к себе внимания своей одеждой и внешним видом. А так как татуировки  выглядят вызывающе и привлекают к себе внимание, то они не отвечают требованиям относительно скромности. Следовательно, они должны быть скрыты под одеждой, дабы не смущать умы и чувства. Кроме того, следует принять во внимание, что валлийские подданные Вашего Величество, равно, как и шотландские, и ирландские покрывают свои тела рисунками, чтобы показать принадлежность к семье. Или же родные могли опознать их обезображенные тела после боя или кораблекрушения".

Следовательно, рукава государю придется ввести в моду снова. И желательно, подлиннее. По чести сказать, изрядно располневший король без рукавов проигрышно бы смотрелся рядом с юными атлетами из своей свиты. А уж если кто из михаилитских магистров бы заявился ко двору... Изнурительными тренировками ли, специалиными декоктами ли, но даже пожилые михаилиты выглядели, как точёные статуи. Если королю хотелось заблуждаться в своих статях, то рукава следовало вернуть.

"Отец Бернар также заметил, что в мусульманском мире христиане накалывают себе крест на руку для того, чтобы в случае смерти быть похороненными по-христиански. Однако это говорит также и об их желании умереть за Христа и исповедовать Его до самой смерти, если они будут захвачены османами, для которых христианство – постоянная мишень. В этом случае татуировка может означать призвание к мученичеству, стремление к исповедничеству до самой смерти и несокрушимую любовь к Христу. Таким образом, резюмируя, если рисунок на теле не несёт смертельных проклятий, хулы Господу нашему или прославления дьявола, то он допустим и разрешен, но лишь в том случае, когда он прикрыт одеждой".

Джеймс вздохнул. Ему еще никогда не приходилось обосновывать длинные рукава, закрытые декольте и скромность в одежде.
- Не перегнуть бы, маленькая, - в деле моды Мэри понимала больше и лучше. - А то недолго навязать всей стране крайнюю строгость нравов, целомудрие и аскетическое ограничение. 

"Необходимо отметить, что спутница сэра Уилфреда де Манвиля, именуемая Вардой Онорией Флетчер, происходит из семьи люциферитского толка. Как стало известно, её мать погибла на чёрной мессе в Билберри зимой этого года. Девица является единственной наследницей своего отца и не отличается целомудренностью поведения, приличной для благочестивой христианки. Так, не будучи родственницей сэра Уилфреда, не являясь его супругой, она путешествует с ним, сопровождая повсюду. Возможно, делит с ним ложе, ввергая в грех его и себя. На данный момент ваш покорный слуга не располагает фактами, уличающими её в ведовстве. Однако, полагаю, что это именно она убила своего отца. Считаю необходимым взять данную девицу Флетчер под наблюдение и уведомить о ней констеблей".

Культистов Джеймс не любил даже больше, чем душегубов. А девица Флетчер несомненно была культисткой, душегубкой и еще дьявол ведает чем. Более того, Джеймс поставил бы соверен против дырявого пенни, что она и Вардой Онорией Флетчер-то не была. Доказательств этому не было, но чутьё сыскаря переубедить было сложно.

"Кроме того, хочу заметить, что некоторые действия сэра Уилфреда де Манвиля заставляют думать, будто он намеренно порочит репутацию своего сюзерена, Ричарда Фицалана, выставляя его изменником. Так, сэр Уилфред разрушил монастырь в Лонгфрамлингтоне, где настоятельницей служила мать лорда Грея. Сэр Уилфред неоднократно сносился с мятежниками в Хокуэлле, и вместе с ними разрушил добрую половину города и устроил резню. Лорд  Грей при этом имеет алиби, поскольку лежал в лихорадке после ранения и злоумышлять не мог.  Отдельно необходимо отметить, что в ходе акта визитации комиссар Харпер обнаружил в капелле резиденции раку с мощами. Судя по внешнему виду, мощи были утеряны в ходе ликвидации чрезмерностей, не соответствующих Реформации. Верховный магистр, брат Филин, изрядно раскаивается в факте утраты этих мощей, и указывает на то, что комиссар не внёс их в опись, спрятав в собственную суму. Полагаю, необходимо установить пристальное наблюдение за сэром Уилфредом с целью изучения его поведения на предмет предосудительных связей. Что касается его сношений с неким Гарольдом Брайнсом, сектантом, убийцей и вором, то они не доказаны".

С неким Гарольдом Брайнсом теперь таскалась Дженни Хейзелнат, променявшая предложение Джеймса о фамилии, семье и доме на подковёрные игры. Пожалуй, здесь следовало расставить для самого себя точки, стоит ли тащить Дженни за уши с того костра, который она сама себе раздувала. В том, что Роб Бойд при желании способен переиграть всех этих её древних батюшек, Джеймс не сомневался. А это означало, что Дженни - не жилец. И угроза ей не от Ю Ликиу, но от магистра Циркона. И, возможно, от самого Джеймса. Угрозу Бермондси он не потерпел бы.

"Отдельно, по вашему поручению, мой государь, я беседовал с братьями Ордена, магистрами, наставниками, монахами и тиро. Признаков измены государству и государю не обнаружил. Все в Ордене говорят о государе с искренним почтением, уважением. Дети мечтают быть похожими на вас, и хоть однажды удостоиться чести видеть вас и говорить с вами. В здании резиденции нет мятежнических символов и знаков, весь быт Ордена посвящен суровому воинскому воспитанию, в котором нет места для интриг и вольнодумия. Профессиональные компетенции воинов и рыцарей Ордена не располагают к мятежам и политическим акциям, поскольку направлены на твареборческую деятельность. Устав Ордена так же напрямую запрещает участие в деяниях, приводящих к свержению монархов, а также войнах".

А вот тут Джеймс не лгал вообще. Ордену было начихать на короля, королевскую власть. Не трогай их, позволь зарабатывать деньги, строить корабли и воспитывать детей - и они не тронут тебя. Вот только король очень уж настойчиво тыкал их вилкой в задницы. И когда Орден уже начал косо посматривать. Для начала - на вилку.

"По делу королевы я имею сообщить следующее: оно требует доследствия с непременным допросом Томаса Болейна, графа Уилтшира, казначея королевского двора, а также сэра Уильяма Фицуильяма, главного секретаря вашего величества".

Допросы... Джеймс жил работой, и не боялся говорить ни с тестем короля, ни с дядей королевы. Да что там, он их и на дыбу поднять не побоялся бы. Если есть на свете дьявол, то он не козлоногий рогач, а он дракон о трёх головах, и головы эти — хитрость, жадность, предательство. И если одна прикусит человека, то две другие доедят его дотла. По всем фактам, и Томас Болейн, и Уильям Фицуильям болели этими недугами, от которых мог излечить топор палача. Жажда деятельности после долгого вынужденного отдыха захлестнула Джеймса, и он пришпорил Белку, подгоняя лошадей. Работа ждала.

Работа нашла его внезапно, как и всегда. Джеймс и выругаться не успел - только захлопнуть дверь королевского кабинета. Таскаться с королём по стране в поисках какой-то Алетты хотелось не больше, чем в искать украденных гусей. Почти наверняка эту Алетту, как и любого гуся, разделали и сожрали. Или изнасиловали, разделали и сожрали. Или... В общем, у душегубов был целый арсенал способов, что можно сделать с женщиной, но все они были незатейливы и однообразны. Именно поэтому, когда Джеймса в коридоре остановил Марк Смитон, придворный музыкант, любовник покойного Рочфорда и посетитель матушкиной секты, Джеймс отчетливо почувствовал себя снова наглым, лощёным аренным любимцем и принялся капризничать. В конце концов, это он решал, когда допрашивать, а не подследственные.
- А что мне за это будет? - осведомился Джеймс в ответ на "Зайди к королеве, сейчас же". Смитона он обозрел с носков остроносых модных туфлей до взъерошенной кудрявой шевелюры, и пришел к выводу, что тот побаивается - чего-то или кого-то.
Музыкант всплеснул руками, словно изумился наглости - а, может, и правда изумился. Хмыкнул, зашагал от стены к стене.
- Скоро будет турнир, сразу после - обязательный для рыцарей бал... цветной и костюмированный. Её величество требует вашего - обоевашего - присутствия, чтобы обсудить наряды и их цветовую гамму- для сочетаемости. Потому что на балу выделяться, конечно, можно и нужно, но - только по светским règlements. А то получится, что выделений для одного бала слишком мало, или слишком много. И это - срочно, потому что иначе швеи могут не успеть, они и так волынками воют. К тому же... - он приостановился на ходу и улыбнулся Мэри. - Леди там достанется удобная мягкая скамеечка, даже свою уступлю.
- Значит, ничего срочного, - с удовольствием заключил Джеймс, наблюдая за тем, как Смитон челночит. - Скажите, Смитон, вы зарабатываете всего сто золотых в год, но при этом тратите деньги на дорогих лошадей. Откуда средства?
В бумагах, полученных от Кромвеля, предполагалось, что эти деньги музыкант получает от королевы за любовные услуги. Конечно, спрашивать следовало в пыточной, на дыбе, в присутствии Инхинн и пары-тройки её подмастерий, жадно постигающих азы ремесла, но... Но иногда лучше спросить дважды.
- Слышь, грыз, не кати баламут, - оскалился Смитон. - Либо на дальник тащи, либо наплюй на лошадок. Топай уже, её милость ждёт. Подарю твоей баночку притираний, у тебя на такие небось пусто. Или, - он томно улыбнулся, задержав взгляд на серьге. - Меня хочешь?
- У меня от него уже спину тянет, - вздохнула Мэри, опираясь на руку Джеймса. - Или ниже. Может, и правда потом, в... дальнике? А сейчас - или Её Величество, или уже домой.
Джеймс с неохотой хмыкнул и издевательски поклонился, предлагая Смитону вести. В покоях королевы тонко пахло опиумом, суетились фрейлины - или швеи, поди их разбери. Везде валялись везде платья, плащи, туники с вырезами, разрезами и дырами, крылья, рога, зубы, короны, накидки их меха, кожи и неведомо чего, в углу - плащ, покрытый алыми перьями. По всему выходило, что Анна Болейн вознамерилась устроить мистерию, сродни той, какие устраиваются к Самайну, нечто вроде битвы добра и зла. Джеймс хмыкнул еще раз, прислоняясь плечом к косяку двери, перекрывая вход и выход - Мэри было полезнее стоять, нежели дышать опиумом.
- Как будто ваша милость звали?
- Вы хам, сэр Джеймс. Быдлопопугай из стражи, - Генри Норрис скинул с себя ворох блестящих белых перьев и поднялся на ноги. - Вы оскорбили королеву. Дуэль. До первой крови. Выбор оружия за вами, разумеется. Хотя вам, пожалуй, привычнее алебарда.
Королева, вздохнув, погрозила ему пальцем.
- Генри, мой милый Генри запретил дуэли, вы бы хоть потише... сэр Джеймс, погодите пока выбирать оружие, постойте спокойно. Лилли, дорогуша?
Мисс Лилли Кафли вспорхнула со скамеечки, раскладывая портновский ярд.
- Ой, сэр Джеймс, вы такой хам. Ради таких и стоит вешаться, прямо как ради лордов Греев, хи-хи. А вы его правда пытали? Ох, как это, наверное, было захватывающе!
Мэри, поднырнув под руку, присела в реверансе и тут же опустилась на освободившееся место.
Алебарда до первой крови была так заманчива, что Джеймс чуть было не согласился. Воистину, это была бы легендарная дуэль, в которой противники рубят друг друга на котлеты. Но увы, дуэли и в самом деле были запрещены, а Джеймс законы не нарушал. Почти.
- Да я вежлив, как девственница на погосте, - пробурчал он, отступая на шаг назад, чтобы никакие мисс Каффли его не измеряли. - Но если вы настаиваете, сэр Генри, то отчего б не прогуляться, скажем, в лесок за Бермондси. С мечами, разумеется. А то разбойнички шалят. Что вы хотели, ваша милость? Сказать, что жена короля - вне подозрений? Узнать, что думает ваш супруг и немного развеять предчувствие беды? Опровергнуть слухи, что под вас копают? Нарядить меня в эти тряпки? Покурить опиум? Всё сразу?
Возможно, он и в самом деле хамил. Но усталость, желание вытянуть ноги и лечь, предвкушение разговора с Инхинн о том, что Мэри всё знает и против, сама атмосфера двора вытаскивали из него быдловатого стражника.
Болейн задумчиво покивала и хлопнула в ладоши.
- Сэру Джеймсу необходимо поститься в молитвенном уединении, - сообщила она возникшим у дверей гвардейцам. - В холодном, молитвенном, постном уединении. Кажется, у нас здесь есть такие места? И да, сэр Джеймс, Caesaris uxorem tam suspicione quam crimine carere oportet. Я присмотрю за леди Мэри, не бойтесь. Вот, милая, примерьте плащ. Да, вот этот, с перьями.
Мэри коротким жестом, как на арене, уведомила его, что всё в порядке. Иди, мол, дорогой супруг, куда подальше, а я тут перья попримеряю. Джеймс, выдерживая фиглярство и характер до конца, шутовски откланялся, послал жене воздушный поцелуй и погрозил кулаком гвардейцам.
- Без рук, сам пойду. До встречи, ваша милость. Сэр Генри, я о вас помню.
Холодное и постное уединения порой были полезны. Особенно, когда надо кого-то накануне допросов напугать своей обезбашенностью.
Насвистывая бравурную песню, Джеймс вышел из кабинета. В сопровождении свиты. Как король.

17 мая 1535 г.  Лондон, яма.

- Привет вам, тюрьмы короля, где жизнь влачат рабы...
Первые сутки нахождения в каменном мешке Джеймс пытался спать. Во сне не хотелось есть, не чувствовался холод. Но спать не получалось. Кретин, выкопавший этот зиндан диаметром три на три шага, наверняка упокоился в могиле стоя. Здесь можно было только сидеть, либо лежать, свернувшись. Но от такого сна быстро затекали спина и ноги, и приходилось ходить или стоять. И смотреть на звезды в вышине. Холодные, бездумные, далёкие. Ни пост, ни молитва - если бы он молился - не могли переубедить Джеймса в зреющем мнении, что королеве место в монастыре, а королю - в Бетлемской лечебнице. А самому Джеймсу - в управе. Черт с ними, с гусями и их хозяйками-бабусями, главное, чтоб не государственные дела. А еще лучше - на "Горностай". Подавив желание провалиться на корабль прямо сейчас, Джеймс подавил и другое желание - потрындеть с Айрианвином. Отец-бес собеседником был назойливым, что комары, в избытке набившиеся в яму, но лучшим, чем звёзды.
Когда стало ясно, что спать не получится, и зарядил мелкий противный дождик, Джеймс принялся горланить песни. Он перепел все баллады шотландских мятежников, боевые марши, томные лангедокские серенады, песни ворья, слегка охрип и, кажется, надоел дворцовой страже.
- Мерзкий гадюшник, - Мэри аки ангел небесный выглянула из-за края ямы, вздохнула и сбросила вниз одеяло. За одеялом последовала корзинка, из которой пахло сдобой. - Не фрейлины, а... даже не знаю. Ты в порядке? Чего тебя там так понесло-то? Я боялась, разобьёшь кому-нибудь нос, а там и до вдовства недалеко! В шестнадцать-то лет!
- Замёрз, - хрипло пожаловался Джеймс, ловя корзинку. - И спина затекла. Придётся вам, миссис Клайвелл, разминать своего супруга, как только его, меня то есть, на свободу выпустят. А нос я обязательно разобью, даже не сомневайся. Но уже в пыточной. И меня не понесло. Напомни потом рассказать тебе о том, как создавать убеждения против убеждений в целях установления истины. Ты в порядке, маленькая? Малыши? И что там с гадюшником?
Видеть и слышать Мэри было не просто приятно, а очень приятно. Настолько, что Джеймс ощущал себя способным подняться по стенам ямы на манер трубочиста и выломать решетку. А потом... Потом было нельзя. Потому что вредно для близнецов. Подумав, что сидение в яме почему-то бьет не туда, Джеймс хмыкнул и укутался в одеяло. За ночь оно станет мокрым и стылым, но сейчас в нём было тепло.
- Устала, просто жуть. А гадюшник - он везде га...
- Гадюшник, сын мой, одинаков везде.
Голос архиепископа Кранмера, звучный и глубокий, рухнул в яму вместе с дождём.
- Увы, возлюбленная королева не отличается христианским смирением и любовью к ближним, как ваша супруга. Кто умалится, как это дитя, тот и больше в Царстве Небесном.  Согрешил ли я тем, что унижал себя, чтобы возвысить вас, потому что безмездно проповедывал вам Евангелие Божие? Итак я, узник в Господе, умоляю вас поступать достойно звания, в которое вы призваны, со всяким смиренномудрием и кротостью и долготерпением, снисходя друг ко другу любовью. Кхм, о чем это я? Дочь моя, будьте же вы благословлены в жёнах со плодом в чреве своём!
- Никто да не обольщает вас самовольным смиренномудрием и служением, вторгаясь в то, чего не видел, безрассудно надмеваясь плотским своим умом, Мэри.
Такими играми можно было развлекаться вдвоём. Шлюхосекты, сестра Делис и брат-лекарь дали Джеймсу урок словоблудия над разумом, а то, что выдавал сейчас отец Реформации ничем иным не было. Вот только родной голос Мэри должна была воспринять лучше архиепископского, а Джеймсу появилась пища для размышления - зачем ему нужна чужая жена в качестве духовной воспитанницы.
"Тоже мне, мадам Лилитана".
- Задам вам тот же вопрос, отче, что задал королеве. Чего вы хотите?
- Итак облекитесь, как избранные Божии, святые и возлюбленные, в милосердие, благость, смиренномудрие, кротость, долготерпение, - вздохнул Кранмер, усаживаясь у решетки. - А вы ступайте, дочь моя, ступайте. Спать ложитесь, а утром жду на исповедь. Желаете исповедаться и вы, сын мой? Или желаете чего-нибудь иного?
- Джеймс?..
Роберт Бойд был прав - никто не говорил по делу, всячески увиливая. Будто это не Кранмер явился сюда, а Джеймс был просителем.
- Мэри, - в семейной жизни порой надо было проявлять твёрдость. - Иди спи. Исповедуешься в Бермондси. Ослушаешься - тот кувшин телпым дождичком покажется. Смекаешь? А вы, отче, если желаете говорить и договариваться о чём-то, то запомните - семья Джеймса Клайвелла так же свята и неприкосновенна, как семейство Христово. Руки вместе с носом сошью, если совать будете. Как там, в Послании к Филиппицам?  Умею жить и в скудости, умею жить и в изобилии; научился всему и во всем, насыщаться и терпеть голод, быть и в обилии и в недостатке.
- Руки вместе с носом... Это неудобно, должно быть, - признал Кранмер. - Хорошо, сын мой, в самом деле, не будем ходить вокруг вашей ямы. Хотя, замечу, запрещать жене получать духовное утешение - греховно. Мне нужна ваша помощь.
- А мне ваша, отче, - пожал плечами Джеймс, хоть архиепископ и не мог видеть этого жеста. Кранмер и в самом деле мог быть полезным. Во-первых, он мог помочь убедить короля, что Анну Болейн казнить не нужно. Развод, монастырь, строгое послушание - но не смерть. Во-вторых, Раймону де Три Джеймс задолжал жену. Могущественный церковный сановник наверняка имел глаза и уши там, где их не было у простого констебля. А значит, найти Эмму де Три ему было проще. В-третьих, лично для себя Джеймс хотел, чтобы его семью оставили в покое. И на закуску, в-четвертых, он желал свободы Ричарда Фицалана. Просто потому, что так было правильно.
- Знаете ли вы, сын мой, что Всевышний владычествует над царством человеческим и дает его, кому хочет? Сказано: будьте покорны всякому человеческому начальству, для Господа: царю ли, как верховной власти, правителям ли, как от него посылаемым для наказания преступников и для поощрения делающих добро. Понимаете ли вы меня?
- Те, которые, не имея закона, согрешили, вне закона и погибнут; а те, которые под законом согрешили, по закону осудятся. Иными словами, отче, мне важнее, чтобы мой городок и моя семья жили спокойно, в достатке. И если их что и тревожило, так пропажа гусей. Но, - Джеймс вздохнул, - я не тот игрок, с которым нужно договариваться. Я даже не фигура на доске.
Если Джеймс правильно понял архиепископа, Кранмер играл в те же престолы, что и Роберт Бойд, а призом в игре были людские души. Но лояльность законника стоила дешево: дайте внятные акты и уложения, не сносите тюрьмы, а вор и душегуб оставался таким, будь на небесном троне хоть рыжая богиня, хоть неведомый бог реформаторов.
- Но если вы сможете убедить владыку царства человеческого, что повинную голову меч не сечет... Я думаю, мы сможем прийти к согласию.
- Приятно, когда слово Божие достигает слуха, - эхом вздохнул Кранмер. - А вот еще, сын мой. Я слышал, есть знающие люди, которые могут найти любую древность. Железный Рик, м?
- И его любимые змейки. Это несложно, отче, когда вокруг нет ямы.
Дик Фицалан по весу на Гленголл не тянул, поэтому Джеймс не стал просить. Только свободу для себя.
Кранмер согласно хмыкнул, поерзал сверху, и решетка медленно поползла в сторону. А когда на макушку Джеймса свалилась веревочная лестница, архиепископ поудобнее уселся на краю ямы и громко затянул песню. О зеленых рукавах. Ничего не оставалось, как вылезти, сесть рядом и поддержать. И слушая согласие голосов, летящее в ночь, к звездам, Джеймс не мог не подумать, что является продажной девкой, из дешёвых. За свою верность или связи, присущие только ему, он продавал себя. Причем, люди ему почему-то верили. Видимо, репутация человека чести играла свою добрую роль. А ведь даже Кранмера можно было прямо сейчас отправить на плаху. И отчего-то казалось Джеймсу, что рано или поздно это случится. Может быть, не здесь, а в одном из тех иных   миров, архиепископа обвинят в измене и ереси, и как бы он не был красноречив, сожгут. Джеймс почти услышал слова «А что касается Папы, я отвергаю его как врага Христа и Антихриста со всем его лжеучением», но их унесли с собой строки песни.
Воистину, ваш отец - диавол; и вы хотите исполнять похоти отца вашего. Он был человекоубийца от начала и не устоял в истине, ибо нет в нем истины. Когда говорит он ложь, говорит свое, ибо он лжец и отец лжи.

следует признать виновной в супружеской измене. Факты указывают на то, что после рождения принцессы Елизаветы, Её Милость вступала в сношения с придворным музыкантом Марком Смитоном, своим казначеем сэром Генри Норрисом и стремянным сэром Френсисом Бреретоном. Соучастниками по делу являются её отец, казначей короны, сэр Томас Болейн, и секретарь совета пэров, её дядя, сэр Уильям Фицуильям. Полагаю, что именно их наущениями и начарованиями Её Милость осмелилась оказывать вам благосклонность, мой государь, а также поощрять к ухаживаниям".
Анну Болейн было жаль. Наверное, Нерон прав - Джеймс струсил. Как струсили все -  от михаилитов до писаря Брухи. И отдали эту молодую, красивую женщину на растерзание самодуру-монарху, которому было очень тесно в штанах. Джеймс в сердцах скомкал уже подписанную бумагу и бросил на пол. Всё это было неправильно. Разумеется, стране нужны были наследники престола, но отсутствие сыновей не повод казнить! Разведись, назначь ей содержание, женись снова. Обратись к лекарю, наконец. А еще было обидно: королю приспичило, а муки совести терзали Джеймса.
"Хоть бери да прячь эту Болейн у Гленголл".
Представив лицо Ю, когда приведёт к ней королеву, Джеймс хмыкнул и невольно заулыбался. И швырнул на пол очередной листок с заключением по делу. Таких листков уже валялось великое множество - договориться с совестью не получалось никак.
- Мэри, - негромко позвал он, - скажи, разве можно осудить и казнить человека... женщину за то, что ей хочется жить весело, богато и красиво? За то, что ей хочется восхищенных мужских взглядов?
- М-м, - жена подошла, запустила руку в его волосы, опустила ниже, массируя шею. - Нельзя, совершенно точно нельзя, но... История показывает, что очень даже можно. Правильно или нет - другой вопрос, но у меня есть ещё и третий. Можно ли осудить и казнить человека за то, что он не хотел осуждать и казнить человека? Правильно или неправильно? И четвёртый: можно ли тут совместить правильно и можно? Я - не вижу, как, и лучше буду оплакивать женщину, которой хотелось восхищённых взглядов, и невозможность нельзя, чем...
- А совесть мою кто будет оплакивать? - пробурчал Джеймс, который тоже не понимал, как совместить несовместимое. И переживал об этом настолько сильно, что даже руки Мэри не волновали.
"Государь! Проведённое следствие показало, что Её Милость королеву Анну следует признать виновной в супружеской измене. Факты указывают на то, что после рождения принцессы Елизаветы, Её Милость вступала в сношения с придворным музыкантом Марком Смитоном, своим казначеем сэром Генри Норрисом, стремянным сэром Френсисом Бреретоном, собственным братом, Джорджем Болейном. Кроме того, факты указывают, что до брака Её Милость делила ложе с сэром Томасом Уайеттом.   Соучастниками по делу являются её отец, казначей короны, сэр Томас Болейн, и секретарь совета пэров, её дядя, сэр Уильям Фицуильям, её мать, леди Элизабет Норфолк-Болейн. Полагаю, что именно их наущениями и начарованиями Её Милость осмелилась оказывать вам благосклонность, мой государь, а также поощрять к ухаживаниям".
- Знаешь, маленькая, я ведь обычный законник. Констебль, который с городской стражей ловит на улочках щипачей, разнимает драки и матерится на жителей, чтобы не выливали дерьмо из окон. В моей жизни всё просто и понятно: вор должен сидеть в тюрьме, убийца - болтаться на виселице. В обычной жизни, понимаешь? Если я отправляю на эшафот женщину, значит, она без сомнения виновна. Но эта, которую совсем недавно нам велели звать королевой, виновна лишь в том, что её больше не хочет король!
Джеймс скомкал очередной лист, и в этот раз попал в камин. Смертный приговор королеве, её придворным и другу детства вспыхнул и сгорел.
- Меня на арену вызывают.
Мэри ответила не сразу. Спустя несколько секунд.
- Поедешь?
- Нет, - хмыкнул Джеймс, потягиваясь. - Пора завязывать, пожалуй. Возможно, узлом и на шее Нерона. А если бы поехал, а, Мэри?
«Государь! Проведённое следствие показало, что Её Милость королеву Анну следует признать виновной в супружеской измене. Факты указывают на то, что после рождения принцессы Елизаветы, Её Милость вступала в сношения с придворным музыкантом Марком Смитоном, своим казначеем сэром Генри Норрисом и стремянным сэром Френсисом Бреретоном. Соучастниками по делу являются её отец, казначей короны, сэр Томас Болейн, и секретарь совета пэров, её дядя, сэр Уильям Фицуильям. Полагаю, что именно их наущениями и начарованиями Её Милость осмелилась оказывать вам благосклонность, мой государь, а также поощрять к ухаживаниям. Должен обратить внимание, что по мнению некоторых фрейлин, а именно – мисс Лилли Каффли, королева может быть беременна».
- А если бы поехал, - Мэри тоже потянулась, отошла к столу. - Если бы поехал, то сидела бы и ждала, конечно. С горячим супом вот например. А можно ли не казнить работорговца только за то, что он притворяется благодетелем?
- Не будь кровожадной, Мэри. Без Нерона я остаюсь бесхозным вольноотпущенником и любой мало-мальски нечистоплотый на руку ланиста может заграбастать меня и продать. Volens nolens, но пока не перевешаю их всех, мне носить эту серьгу.
Но с королём ехать всё равно придётся. Джеймс вздохнул, тоскливо размышляя, стоит ли смять очередной лист или оставить, наконец. Совесть никак не хотела успокаиваться, колола куда-то в печень острыми вилами, рисовала образ Анны Болейн с тонкой красной ниточкой вокруг горла.
- Послушай, лесная принцесса... Вопрос глупый, и она достаточно дурная, чтобы всё испортить, но... Помнишь историю про Робина Гуда, турнир стрелков и лопнувшую веревку Малыша Джона? Как думаешь, я смогу уговорить валлийца выбить из рук палача топор?
- Без Нерона, - заметила Мэри, не оборачиваясь, - ты остаёшься констеблем, пиратом. Один изгибает правила, когда ему это нужно, второй над ними смеётся. Вольнотпущенник? Вольноотпущенник ты только когда принимаешь чужие правила полностью - иначе ведь и отпуститься нельзя, неоткуда. Иначе и эти отпустить не могут, потому что - а кто они такие, отпускать или нет, с какого дьявола?! Прости, я не верю в страх перед ланистами. Не верю в невозможность гнуть чужие правила под себя - иначе бояться надо на каждом углу. Не верю и в то, что дело в повешениях - хотя пока что ни одного повешенного ланисты - слово-то какое, благородное! - не видела, а им не помешало бы. Не верю, что можно вспомнить историю, чтобы изменить королевские - королевские! - правила, а вот нероновские и прочей подземной падали - никак, невозможно, связали словом, потом другим - и всё тут.
Помолчав, Мэри одёрнула рукава, с горечью пожала плечами.
- Валлийца, конечно, ты уговоришь. Ты кого угодно уговоришь, даже себя. Себе-то небось и бумажек скомканных столько не досталось, как вот этой несчастной королеве. Да и досталось ли вообще? Если убрать страх и правила, что останется?
Помолчав снова, она вздохнула.
- Прозвучало настолько же глупо и высокопарно, как мне кажется, да?
- Прозвучало разумно, - признал Джеймс. - И ты навела меня на мысль, что... Нет, на "Горностай" её нельзя. Сам же продам. Но признавая разумность твоих слов и отчасти разделяя негодование, начну я, всё ж, с ланкастерского ланисты. Как только король изволит закончить свои дела. Что-то зреет, знаешь ли. Тревожит. И я боюсь, что смерть королевы даст толчок этому созреванию, ускорит.
Джеймс глянул на последнюю бумагу, поколебался – и не стал комкать. Пусть её. Не в силах одного законника изменить вселенскую несправедливость. Но зато в силах одного Джеймса Клайвелла обнять свою юную супругу. И надеяться на лучшее.

23 мая 1535 г. Лондон. Турнир.

На трибунах Джеймс откровенно зевал. Чтобы успеть к открытию турнира, встать пришлось рано, и после побоища, а потом небольшой попойки с Раймоном под неодобрительными взглядами жён, спать хотелось зверски.
- Мы знаем, говорят, будто ваш король толст и немощен. - "Прямо скажем - толст". -  Ну так дурни они, и вы тоже, если слушаете, потому что только дурни не видят, что король ваш - во цвете лет и сил. - "А ведь ему всего сорок четыре, и впрямь" .-  Господь исцелил вашего короля в один миг, и знак это, что курс наш мил Ему и ангелам Его. - "Господь, ха!" - Знак это, что сгинут все бунтовщики и предатели, с двумя из которых мы намерены сегодня расправиться лично. - "Валяйте, государь". -  Знак, что ваш король не просто ого-го, а ещё ого-гее, чем когда-либо бывало, и по бабам, кхе-кхе, и все мятежи - разгонит ссаными тряпками. - "Самолично обоссались или Саффолк помог?" -  Саффолк своими уже начал, ну а скоро и мы подтянемся, потому что оно ведь за веру, а вера - за Господа, а Господь - с нами и за нас, что и показывает чудесным исцелением. - "Всё же, помог". -  Ну а бунты - что бунты? - "А что, бунты? Бунты как бунты, нормальные. Можно даже сказать, правильные". -  Слыхали, небось, как бунтовщики только бордели да лавки грабят? - "Это мародёры, государь. Им рубят руки, а потом вешают". -  Ну и какой наш подданый захочет, чтобы грабили его бордели?! - "Я например. От них одни проблемы". - Да если вы англичание хоть на пенни, то никак не стерпите! Ополчение, кстати, сбираться будет вон там. А тут - и король ого-го, и рыцарство - тоже. Вот как конями затопчем!.. Сначала на турнире, потом на пиру копытами, а потом на севере, тоже топотать, топтать и по борделям. Кхе-кхе, восстанавливать. - "В пьяном угаре, ага". - Это, конечно, кроме двух предателей - их затопчем прямо тут. - "Забавная штука жизнь. Вот я, обычный констебль тридцати лет, скоро уже тридцати одного года, сижу тут и слушаю бред этот затаптывателя. Вроде бы и пожаловаться не на что, потому что жалованье платят, рыцаря дали. Баронет, мать мою всей казармой." -  И чтобы послы смотрели! Где послы? А, вот. Смотрите! И вы тоже смотрите, и своим государям докладывайте, братьям нашим, хе-хе, и сёстрам тоже. И спасибо с
кажите, что сапог снимать лень, чтобы по перилам постучать, для наглядности. - "Спасибо! Пламенное мерси!" - Топота у нас на всех хватит, вон каблуки какие. - " Да вы ж на трибуне, государь, мы не видим". -  И смотрите же, кто с нами, а кто против нас? - "Все, кто не с нами, вестимо". -  А против - да вон, в Лланелли которые, попрыгали в море, испугавшись тряпок Саффолка - поделом, я скажу, а то он как сапоги после похода снимет порой, то ух, чертям тошно, - "Чёрт тебя задери, заткнись, смейчас Мэри стошнит!" -  а разве бунтовщики против воли Господа не есть черти мерзкие? Попрыгали в море - жабры отращивать. - "Дьявол, неужели Саффолк дошел до того, чтоб топить?!" -  Скоро в Темзе вылавливать будем, хе-хе, если не помрут от водички нашей английской. Завтра же издам указ о том, чтобы выловленное в похлёбке человекоедством не считалось, ибо разве же это люди? - "Давайте, узаконьте людоедство. Вот вам хомут и дуга, я вам больше не слуга!" - Это черти жабрастые, и кто такого поймает, тому кроме похлёбки ещё сотня золотых от щедрот наших. - "А как потом доказывать, что вот эта человечина на вертеле была с жабрами? Господи, спаси Англию!" -  Только указа дождите, а то обратной силы он не имеет, хе-хе! - "Сволочь ты отожравшаяся!" -  И второй указ - уже сегодня, против того, чтобы ведьмы похищались, скрывая себя от нашего справедливого гнева. - "О да, так они и послушали".  Но это, конечно, михаилитам. - "Хвала Господу" - Всем. Например, сэру Фламбергу, кто во время беспорядков помог нам отбиться от наседающих женщин, потому что тянет их к королю, что мух к... мёду, а вы что подумали? Саффолк так и сказал, а кому верить, как не ему? Где сэр Фламберг? - "Думаю, мается похмельем" . - Велели же и михаилитам быть! Что? На тракте, потому что денно и нощно чернокнижников истребляет? - "Если он что истребляет сейчас, так это острый и горячий суп. И воду. Кстати, не отказался бы от похлёбки". - Это похвально. - "Конечно. Похлёбка - это хорошо". - Ну, не услышит тогда, что жалуем
его кошелём с золотом!  Ибо пусть не говорят, что михаилит работал бесплатно, от этого у ордена башни болят, хе-хе. - "Да, башня болит. Надо было хоть полыни дома выпить, что ли. Или эля по дороге". -  Что? Да, который потолще. Помню, он на леди Эмме из Фицаланов женат? Тощая, - "Да нормальная. Ничего такая, всё при ней. Только излишне умная. И мысли читает". -   как эти новомодные италийские клинки, пусть хоть откормится. А то в дороге оно сложно, хе-хе.  Отправить кошель голубем из королевской конюшни. Скорым. - "Забавно. Шутки за триста шиллингов подвезли". -И ещё о голубях, тоже скорых, но на этот раз зубастых и из чужих конюшень, хе-хе. Послы ещё здесь, не разбежались доносить? Нет? Ладно, тогда и для них, но особенно для народа скажу так: Франс - это наши исконные земли, были, есть, и ещё будут, как топоталка дойдёт, а случится это скоро. Что? Империя? Император этот великоимперский - поганый испанец, так и передайте, и один Сулейман душу греет - крокодила в подарок прислал, значит, боится и уважает. Мусульманин, а и то больше понимает, что мы одобряем и всячески ценим. Кстати, кто выловит его в Темзе - получит награду. Не по крокодильскому весу, но тоже немало. -"Вот мавки-то обрадуются. Крокодилов они еще не жрали". - Ответным даром пошлём шотландца. Хе-хе, послом, а вы что подумали? - "Лучше сам езжай, мы хоть отдохнём всей страной" -  Сэр Роберт Бойд-старший, вы не хотите? У вас и опыта много, столько лет от племянника моего послили. -"Куда слили?..." -  Всё же нет? - "Дак то ж сливаться захочет? Посылайте медведя". -  Что? Медведя? - "Ой!" - Послом?! А, вместо крокодила? Что я вам, московит, что ли? Это там каждый второй - медведь, а у нас только шотландцы. - "Не только". -  Что? Не только? - "Хм". - Тогда графа Ормонда - он тоже шотландец, только ирландский. О, хотя бы этот, вижу, не отказывается, предатель, что ли? Хе-хе, шучу. И лучше бы не колдун тоже, потому что в свиту придадим инквизиторов, для представительности...
Когда Джеймсу окончательно надоело обмысливать весь этот бред сивой кобылы, то есть - короля, он услышал своё имя.
- Кстати, о проверках. Сэр Джеймс Клайвелл! Жалуем вас домом побольше, не бойтесь - в Бермондси, чтобы продолжали, хе-хе, проверяться и проверять. Как там ваша палач? Не хочет во фрейлины? Жаль, а то такие глаза, такие глаза! Чтобы выкорчевали всех предателей под корень! А потом его отрезали, хе-хе.
Не то, чтобы дом на Эсмеральд был дорог Джеймсу. А всё же - был дорог. Его купил для миссис Элизабет отец, когда родился Джеймс. И записал на имя сына, Джеймса Джеральда Клайвелла. В этом доме Джеймс вырос, знал каждую половицу, а половицы знали его. И вот теперь король дарил новый. Конечно, растущая семья требовала простора. Бесси взрослела, близнецы хоть и были пока внутри Мэри, но тоже скоро потребовали отдельной комнаты. И матушка. И... Джеймс хмыкнул, поклоном благодаря короля. Нужно было брать, что дают. Несмотря на то, что большая часть страны ютилась вповалку на соломенных тюфяках в одной комнате у очага, его семья  должна была жить в комфорте и достатке.
- А теперь - время нашей всемерно и народно любимой королевы. Гро-омче любите, что вы, не народ, что ли?!
Королеву слушать Джеймс не стал. Университеты, разрушение борделей, рыцарство и пирожные. Анна Болейн,  умная, образованная, светская и яркая, но увы - не царственная. И так и не родившая королю живого сына. Джеймс подозревал, что проблема в короле. Такое случается, когда мужчина не может подарить женщине здоровое семя. Сама природа отвергает такие плоды, отторгает их из материнского лона. Какой бы взбалмошной, ветренной, капризной не была бы женщина, она не всегда причина выкидышей. И казнить её за это нельзя. Равно, как и за то, что эта хрупкая, темноволосая королева надоела своему мужу.
- Вот смотрю я на ристалище и всё думаю: чего же мне в этом не хватает? - Светски заметил подошедший со спины Джеффри Поул до боли знакомым голосом. - А стоило тебя увидеть, и сразу понял: зрелища, крови, что впитывается в песок. О, и леди Мэри здесь! Украшение любых трибун! Помните, как это было? Как к лицу был нашему Джеймсу тот шлем, как вдыхали запах, как слушали не ушами - всем телом?
Джеймсу стоило большого труда не вздрогнуть, не показать, что Нерон застиг его врасплох, но тут тихо заговорила Мэри.
- Убирайся обратно в свою нору, бедламит, в свою клоаку, жри там дерьмо, трахайся с ползучими гадами, слушай крысиный писк, которых тебе так дорог. Вспомни это всё - и уползай туда, где тебе самое место.
От неожиданности Джеймс даже забыл хмыкнуть. Начитанная Мэри облекла ругань в столь литературную форму, что это хотелось спеть. Вот только раньше эта юница с мельницы себе такого не позволяла. Воровайка - да и только!
- Слышь, мурка, когда лоха ушастого на гоп-стоп греть будешь, - едва слышно промурлыкал он на ухо Мэри, - сообщи. Чем обязан, милорд? - Это уже Нерону, вслух. Так, чтобы слышал даже Циркон, расположивший свой шумный михаилитский табор неподалёку. - Кажется, не удостоен чести личного знакомства.
- Какая красивая, и какая зубастая, - с полуулыбкой пробормотал Поул. - Напоминает Фламинику, когда та была помоложе. Но ты, Джеймс, не бойся. Эти плебеи всё равно не поймут, о чём речь. Или и правда хозяина забыл? Серьга ухо не оттягивает?
- Как родная сидит, - всё так же громко сообщил Джеймс, нахально улыбаясь заинтересовавшемуся Циркону. И чуть тише добавил. - Согласно римскому праву, либертин должен был служить своему хозяину как патрону, то есть относиться к нему с уважением. Не разрешалось подавать судебные иски против хозяина, за исключением претензий вещного характера. Историк Тацит писал, что в его время многие всадники и сенаторы происходили от вольноотпущенников, а случалось, и сами недавние рабы императора играли видную роль в управлении империей, например, в дворцовой канцелярии. При Калигуле выдвинулись вперёд некий Протоген, который помогал цезарю судить, и Каллист, «достигший величайшей власти, почти такой же, как сам тиран». Но уже при Нероне либертины стали меньше влиять на государственные дела, по-прежнему пользуясь всеми благами свободы. Понимаете, милорд? Всеми. Благами. Свободы. Как говорят те, кого я ловлю: прикинься, киса, пёсиком.
- Какой у вас увлекательный разговор, джентльмены, - Циркон лениво опёрся на поручень, разделяющий трибуны. - Лорд Джеффри, моё почтение. Как ваша чтимая матушка? И особенно - брат - кардинал?
- Милорд Бойд! - Поул вскинул бровь. - Моё почтение. Благодарю, здравствует и здравствует. Предательский братец, если не ошибаюсь, сейчас в Вене, но, возможно, уже и нет. Как ваша многоуважаемая супруга? Как ваши птенцы? Вижу, все как на подбор. Сэр Джеймс, вижу, тоже смотрите и оцениваете?
- Ну что вы, милорд, какой из меня ценитель, - покаянно вздохнул Джеймс. – Так, разве что мечом изредка помахать. Всё в порядке, магистр, мы говорили о римском праве. Знаете, сэр Джеффри, вероятно, я погорячился в нашем споре. Совсем как Задранец.
Закусывать удила следовало аккуратно. Во-первых, выносить арены на ушах лучше было изнутри. Во-вторых, не хотелось ходить и оглядываться в боязни, что снова утащат или чего доброго – убьют.
- Задранец? - Поул наморщил лоб, провожая взглядом магистра, вернувшегося к своей рыжей жене. - Не помню такого. Должно быть, кто-то из твоих сомнительных товарищей? Я вижу, у тебя швы. Но они тебе не помешают провести пару боёв. Сделай красиво, мой мальчик, а то тут не на кого посмотреть. Разве что на Фицалана, но он бледноват. Болен смертельно, полагаю. О, а погляди, как на тебя плохо смотрит Норрис! Любопытно! Адью!
- Только без нотаций, - лучезарно улыбаясь Норрису, уведомил Джеймс Мэри. - Это всё намеренно. После гибели прецептории иоаннитов, рынок рабов должен пошатнуться. Сейчас самое время заняться его разрушением. Но ты меня удивила, признаться. Песни для дна не пишешь, часом?
Мэри вздрогнула.
- Тронешь блокнот - убью. Задушу во сне, потом заколю и утоплю.
- Убивалка не выросла, - радостно сообщил ей Джеймс. - Мэри, ну на кой мне твой блокнот? Не скажи ты, даже не подумал бы. Но теперь придётся прочитать. Потому как - интересно.
Магистр, который с крайне злым лицом беседовал с очаровательной белокурой леди, сообщил, что Харпер якобы умер. Джеймс ответил ему кивком, не поверив ни слову. Дерьмо, как известно, не тонуло.
- А то того, значит, было не интересно, - заключила Мэри, вздёргивая нос. - Пока не сказала. Всё понятно. Пока не скажешь - не интересуются, да ещё и совершенно негодяйски дразнятся! Ох. Тебе правда надо сейчас сражаться?.. Чтобы сделать этому бедламиту красиво?
- Сейчас всем будет красиво, - задумчиво пообещал Джеймс, в которого Норрис, только что осчастливленный королевой и её шарфом, швырнул перчатку. – И ему, и тому парню.
Он скинул оверкот, повёл плечами, проверяя, не тесна ли рубашка. Решил, что не тесна. И попросту перемахнул через ограждение трибун. Норриса Джеймс выкинул из седла излюбленной ухваткой стражи - за щиколотку, выворачивая. А потом его понесло. Накрыло удушливым туманом Лондона, резким запахом табака,  оклик "Тачи-рэй!"  Норрис попытался уйти кувырком, но тело работало будто само - хватало, удерживало, душило. Когда герольды утащили придушенного Норриса куда-то в шатры, Джеймс осознал - ему свистят и аплодируют. Будто этот грёбаный придворный успел достать почти всех.
- Ну что, Мэри, красиво было? - Поинтересовался он, когда вернулся к жене.
Вместо ответа Мэри счастливо пискнула, повисла на шее и поцеловала излишне горячо. Излишне для жены человека, у которого жена беременна и спать с ней как-то еще, кроме рядом, нельзя. Потому что чревато выкидышем.
Джеймс мягко отстранил её, тряхнув головой. Мысли смешивались в кучу, будто кто-то взбалтывал содержимое головы большой ложкой.
- Поаккуратнее, маленькая, эдак я всех душить начну, если после этого так целуют. Значит, говоришь, на блокнот даже издали глядеть нельзя? А где он лежит? Чтоб, значит, случайно не увидеть.
- Душить и не обязательно, - прошептала Мэри, - чтобы так целовали. А журнал и не увидишь, и не найдёшь, и тем более не прочитаешь! Оно над серым, за коричневым, поперёк цветного, за белым синее пьёт, а не толстеет, только к красному клонится. Могла бы нашептать, да не умею, напеть - тем более, поэтому может через стеклянную гору, много лун и ещё больше солнц...
Большую часть королевской речи Джеймс пропустил мимо ушей. Потому что нагло, непристойно в глазах высшего общества, целовался с женой. Как подросток - до одури, синих мух в глазах и радости, что не носит тесные штаны.
- Так. Решили мы, при полном одобрении лорда Кромвеля и всех тех, кому радость королевская сердце и душу греет, усыновить графа Суррея, того, кто Ричард Фицалан, девятнадцатый своего имени. Радуйтесь!
И Джеймс обрадовался. Так, что даже отпрянул от Мэри. И вовремя, как выяснилось. По верхним рядам трибун крались какие-то подозрительные типы. Настолько подозрительные, что Джеймс рванул к ближайшему, перепрыгивая через людей и скамейки. Пока крутил ему руки, одиннадцать остальных успели выстрелить, и в небе расцвели крамольные надписи, призывающие свергнуть короля и вернуть Екатерину Арагонскую. Радость от чудесного спасения Фицалана сменилась лихорадкой работы. Схваченного следовало допросить, остальных - переловить. Но на трибунах оставалась Мэри, и Джеймс вздохнул, поманил пальцем одного из стражников, передал ему задержанного и вернулся к жене.
Жена хотела на бал.