До управы он добрался только к вечеру. И там, почитав вести из Хокуэлла, снова развернул записку от Норфолка.
"Клайвелл. Гляжу, нефритовым соколом тебя не зря назвали, эвон, как зеленью нюх затянуло. В Лондоне снова потрошат, и если ты и на этот раз облажаешься, поедешь в Хокуэлл младшим сержантом. Норфолк."
Угрозы шерифа становились осязаемы и весомы. Потому как в Хокуэлле, если верить донесениям коллег-законников, творилось и вовсе невообразимое. Местные бунтовщики, прикрываясь королевской волей, вырезали католиков, выпустили преступников из тюрьмы и лишили людей нескольких дней, используя беззаконную магию. При помощи этой же магии, они вдобавок обвалили добрую половину города. И теперь в Хокуэлл вошел герцог Саффолк с армией, потому как выяснилось, что статус свободного у Хокуэлла был ложью. Кроме того, тамошний констебль горел желанием побеседовать с неким Уиллом Харпером, как исчезнувшим свидетелем событий.
"Уилл Харпер, значит".
Сопляк-комиссар воистину был сыном Гарольда Брайнса, иначе почему он также влипал в противозаконное и опасное? Джеймс на мгновение засомневался, что любовь к авантюрам передаётся с семенем, но вспомнил себя, Артура - и отбросил сомнения. Правда, авантюризм был обязан сочетаться с разумом, а этого Джеймс в Харпере не заметил. По чести сказать, он не заметил ничего, традиционно видя на месте Харпера черную дыру, как это было с его папенькой.
Но думать о брайнсовом отпрыске не хотелось. Джеймс с наслаждением вытянулся на лавке, прислушиваясь к тишине опустевшей управы. Перед возвращением домой неплохо было бы вздремнуть. Ночью он намеревался побеседовать с мрякой, чем бы она ни была.

Бермондси.

Спички отсырели. Это Джеймс понял уже давно, но продолжал упрямо чиркать ими о коробок, пока тот не размочалился окончательно. Поганая работа копа - даже прикурить негде. И не у кого.
Кобура под плащом приятно тяжелела оружием. Глок-семнадцать. Семнадцать патронов девять-девятнадцать, принцип действия - "выхватил и стреляй", на десять тысяч выстрелов не более двадцати задержек. Оружие простое, приятное и табельное. К сожалению, от дождя не спасающее.
Дождь лил уже третьи сутки, смывая с Лондона всю мерзость весны восьмидесятых. Розоватыми потоками уплывала в канализацию кровь, которую проливали ирландская, шотландская и даже неведомо откуда взявшиеся на островах сицилийская и русская мафии. Следом за нею неохотно стекали мозги красотки, сбросившейся с высотки. Одиноким корабликом плыл по ливнёвке ботинок дельца, не выдержавшего очередной финансовый кризис. И почему-то Джеймс был уверен, что со времен первых констеблей в Англии не изменилось ничего. Разве что теперь за кражи и убийства отвечали детективы из Скотленд-Ярда. И он в их числе.
В кармане отыскался другой коробок, и Джеймс закурил. Дурная привычка, невкусная, но думать она помогала, продирала голову не хуже холодной воды, которую боженька лил с небес. Сейчас сигарета помогла определиться с направлением.
Экспертный отдел на набережной Виктории и эта очаровательная мисс Мэри Берроуз, за которой стоило бы приударить. Конечно, там на детективов глядели не слишком благосклонно, но зато идти было недалеко и почти наверняка у экспертов не шел дождь.

- О, глядите, пинкертон топает.
- Не, Лестрейд.
- Неужто у них свой кофе закончился?
- Нет, мы бы услышали звуки бунта.
- О, великий детектив, не стреляй, я сдаюсь!
Серж Данделли, кудрявый красавчик с мышцами и интеллектом орангутана дурашливо вскинул руки, и сквозь клубы сигаретного дыма раздались одобрительные смешки. Эту пятёрку можно было встретить на крыльце новехонького здания для экспертов всегда - независимо от погоды или загрузки лабораторий. Исключения случались, насколько Джеймс помнил, разве что в дни инспекций, да и то не всегда.
Две девицы и три парня толпились под козырьком, пытаясь спрятаться от дождя, которым ветер с Темзы мёл не хуже иного дворника. Полосы дождя пятнали сменные тапки и штанины форменных голубых штанов парней, ложились яркими блёстками на лакированные туфельки, скатывались по модным колготкам девиц. Конечно, внутри полагалось носить сменную обувь, а снаружи - уличную, но... это было слишком сложно. Как управиться, когда едва успеваешь бегать туда-сюда? Поэтому одни не переодевались вовсе, а остальные - более сознательные - делали это ровно дважды в день. И сейчас капли собирались в лужи под ногами, с любопытством ожидая, когда их пронесут внутрь, позволят исследовать коридоры и комнаты. В конце концов, уборщицам ведь за что-то нужно платить, верно?
Почти таким же любопытством - холодным, оценивающим, - блестели глаза девиц, измеряющих Джеймса не хуже видеокамер. Он почти слышал, как за линзами щёлкают костяшки счетов. Подойдёт? Нет? Пригоден ли для таинства, к которому вели диплом и месяцы, если не годы работы?
"Не подойду".
Джеймс отправил окурок в урну, щелкнул пузырём жевательной резинки, с которой не расставался даже когда курил, и ухмыльнулся.
Конечно, он не отрицал, что пора бы уже осчастливить одну из этих будущих домохозяек, обзавестись женой, парой-тройкой шумных ребятишек и даже котом. Но - хотелось умную. Не образованную, а именно умную, сметливую. С которой и поговорить, и посоветоваться, и в постели чтоб...
- Холмс. Просто Холмс, - отрекомендовался им Джеймс, толкая тяжелую дверь в холл, из которого тянуло хлоркой, формалином, мертвечиной и тем непередаваемым запахом, какой бывает только у биологов, химиков и врачей.
Где-то здесь, в недрах новых, но уже обшарпанных коридоров, среди кабинетов, набитых белыми халатами и всякими склянками, обитала мисс Мэри Берроуз.
Мисс Мэри полностью оправдывала все эти теории неодарвинистов, которые говорили, что естественное стремление индивида - в совместном обитании с подобными. Злые языки утверждали, что она нормально чувствует себя только в лаборатории, а не среди других людей, но Джеймс видел в ней такую же ищейку, как он сам. Он был уверен - они оба принадлежат к тому типу страстных охотников, которым достаточно почуять добычу, чтобы забыть про всё на свете, сосредоточить внимание на зацепке, улике, следах обуви или частичке ниток с одежды. А ведь неодарвинисты еще утверждали, будто индивиду свойственно желать увеличивать количество себе подобных.
- Добрый день, мисс Мэри, - с этой молодой женщиной в широком халате и больших круглых очках Джеймс старался быть джентльменом. - Печень или послед?
Как и всегда, у неё в кабинете пахло спиртом, эфиром и почему-то горячей землёй. Как и всегда, она сидела за микроскопом, вдумчиво изучая препарат. На предметном стекле распластался тончайший срез чего-то темно-бурого.
- Печень. Наш последний образец, только утром доставили, - Мэри блеснула очками в его сторону. - Вы, детектив, просто поболтать, или по делу? А то мне ещё отчёт об этом летуне писать. И, пожалуйста, передайте Джонсу, что если он будет и дальше крошить бутербродами с колбасой в колбы, в следующий раз получит кофе с формалином.
- Разумеется, я по делу, мисс Мэри - поболтать. Но формалин в кофе не советую. Насколько помню, его стабилизируют метанолом, а метанол - это спирт. Джонс будет жить здесь, и от крошек вы не избавитесь никогда. Отчет о летуне, говорите?
Генри Джонс был напарником. Возможно, данным господом, хотя собственного шефа Джеймс обычно так не называл. Чуть за сорок, коренастый и прикрывающий лысину шляпой, которую не снимал даже перед дамами, он был настолько пропитан выпивкой всех мастей, что Джеймс опасался курить рядом с ним. Одна случайная искра - и проспиртованный Джонс вспыхивает как та орлеанская дева. Пиши потом отчеты о том, что не причастен.
- О нём, - подтвердила Мэри, со вздохом отворачиваясь от стола. - Иногда я думаю, откуда в мире столько идиотов? Может, людям просто выделили определённое количество разума на вид, а мы слишком размножились? Но с другой стороны, даже по Библии во времена ветхозаветные, когда людей было всего ничего - и то не светочи. Мягко говоря. Прямо скажем: такие же идиоты. Ну так вот, наш безымянный пока что товарищ решил, что умеет летать. Но надо ведь проверить, так? Поэтому он забрался на Тауэр - не представляю, как - и прыгнул. Недомаг конченный. При падении, между прочим, раздавил любимого той-терьера графини как-её-там. И забрызгал ей туфли, хотя об этом в светской хронике, наверное, не напишут.
- Как неаккуратны нынче стали самоубийцы.
Джеймс поискал взглядом, на что сесть. А отыскав безупречно чистый крутящийся стул, мгновение раздумывал, пачкать ли его дождем. Но тауэровские летуны были интересны именно потому, что о них говорила Мэри, а слушать о них лучше было сидя, глядя в голубые глаза.
- Псих или просто травки накурился?
- Или его просто не успели поймать бьякхи, - предположила Мэри с совершенно серьёзным лицом. - Оттуда, где отравленные ручьи пополняют чудовищные водопады, навеки скрытые от глаз людских... констебль говорил, он что-то орал про порталы. Ну, пока летел. Потом, конечно, уже нет, потом он общался уже только с нами, и не о травке. Новое время, детектив, нынче модны хром, хип-хоп и синтетические препараты. Или хотя бы полусинтетические. Лизергамиды. Знать бы, что на самом деле всплыло у него из подсознания, но в штате пока наблюдается нехватка медиумов, поэтому в отчёте будет только голая физика.
- Кстати, о физике. У меня есть два билета в Королевский театр. Там ставят "Три сестры", в современной интерпретации. Мы сможем обсудить, чего именно из лизергамидов нализался режиссер, когда ставил такое, а потом вы бы рассказали мне, почему нельзя есть форель в "L' Absinthe". И почему стоит прочитать "Зов Ктулху", который сейчас цитировали.
Теперь Мэри должна была спросить, не зовет ли Джеймс ее на свидание, а он - отрицать, что свидание выглядит так. Всякому известно, на первое свидание девушек водят в Гайд-парк, глядеть на той-терьеров и статуи.
Но наркота, которая только полгода как стала таковой, и летуны под ней, уже прочно обосновались в мыслях. Джеймс рассеянно вытянул сигарету из пачки, но тут же заложил её за ухо. Была непреодолимая уверенность, что за курение в лаборатории его тоже угостят кофе с формалином.
- Соглашайтесь, мисс Мэри. А то мне жутко интересно, что такого необычного в летуне под очередной вытяжкой из спорыньи, и отчего он оказался на вашем столе, а не в анатомичке ближайшего морга.
- О, детектив, - Мэри сняла очки, рассеянно подобрала ручку и принялась что-то рисовать на чистом бланке. - Какая честь. Не в Гайд-парк, кормить уточек, не на набережную, кормить бездомных и мутантов. На современную постановку "Трёх сестёр", хотя мы оба знаем, что этим режиссёрам можно ставить разве что уколы с седативами. И рассуждать под это о "Фестивале"!.. Даже не знаю, что сказать. Наверное, придётся согласиться, потому что это совершенно не похоже на свидание, а, значит, сугубо прилично.
- Тогда я заеду в шесть?
На листке Мэри последовательно чертила прямые линии со скобками, что напоминало о фидошниках - или как там их называли? О тех забавных психах, помешанных на компьютерах и конспирации. Детективу Скотленд-Ярда порой приходилось вращаться в странных кругах и вникать в самые неожиданные вещи. Самым странным кругом был, конечно, Джонс. Потому что несмотря на подпитие умудрялся не заваливать те дела, что ему поручались.
- В шесть двадцать. Потому что мне надо проследить, не забыла ли сестра мозги. В смысле, сумочку, - Мэри помедлила, постукивая ручкой по листу. - Она модель.
"Сестра из моделей - несчастье в семье", - хотел было съязвить Джеймс, но удержался. Вместо этого он шаркнул ногой и поклонился, неожиданно для себя, будто был каким-нибудь чёртовым рыцарем при дворе короля Генриха, скажем, Восьмого.
- В шесть двадцать, мисс Мэри.
И вышел, втайне надеясь, что хотя бы в этот вечер никто никого не убьет, а если и убьет, то это дело отдадут кому-то из трехсот детективов, но ему. Не Джеймсу Клайвеллу.

Макс фон Рэббит был чёртовым психом. Джеймс Клайвелл - тоже. Потому что с тупым изумлением таращился на сцену, в которую этот именитый режиссер, не додумавшийся даже до программок, воткнул обломок кремлевской башни, мавзолей без стенки, и упокоил танк в саркофаге. И это помимо трех дощатых гробов, возвышавшихся на постаменте под гимн Советов!
А еще в зале было много журналистов и фотографов, заставляя заподозрить, что эти билеты осведомитель притащил специально, желая отомстить за острый крючок, на котором сидел.
- Уточки и той-терьеры проигрывают этому с разгромным счетом, - вынужден был признать Джеймс, когда гимн зазвучал особенно пафосно. - Даже если бы мы кормили ими бездомных в Хакни.
- Даже если наоборот, - согласилась Мэри, с неподдельным интересом разглядывая странных уродцев в ушанках, сползающихся к гробам из-за кулис. Узкие лучи прожекторов высвечивали извилистые дорожки, рисуя причудливый лабиринт. Когда луч касался одной из тварей, та замирала, а потом тащилась следом резкими, ломаными движениями. За сценой раздался резкий протяжный скрип мела по доске. Стукнули друг о друга фарфоровые тарелки. - Знаешь, среди бездомных ходит легенда, что под одним из мостов живёт огромная утка, которая выходит на охоту по ночам. Уверяют, что нет ничего более жуткого чем услышать это басовитое кряканье за спиной... странно. Медицина, наука, а тот огромный констебль, как его там, всё никак не вылечит свою вечную простуду.
Три, а точнее - две, сестры тем временем пробудились из криосна, повергнув ниц всех тварей. И принялись говорить, оживленно жестикулируя руками. Каждый жест сопровождался музыкальной интонацией, знаки вопроса и восклицательные проецировались на зрительный зал, а Джеймс понимал, что понимает. То есть, в прямом смысле - понимает сестёр. Те радовались возвращению в Москву и выражали уверенность в светлом будущем.
Снова хотелось курить. Четыре сигареты в день - многовато, но пока по карману они не били. В каком-то смысле сигареты были похожи на этих трех сестер. Они тоже воплощали в себе философские смыслы, вот только Джеймс пока не разгадал - какие, хоть и вглядывался каждый раз в струйку синеватого дымка.
Зал шевельнулся. После прочувствованного дуэта языком глухонемых, в котором две сестры поведали залу о мозге третьей, уцелевшем после близкого ядерного взрыва, пал занавес, отсекая от безумств фон Рэббита.
- В Эппинг-форест есть пруд, который убивает людей. Говорят, пруд заманивает своих жертв, а потом топит в мутной воде. Самое странное, что никто не знает, где он находится, но я готов его найти. Ради эксперимента, разумеется. Поглядеть, не вылез ли фон Рэббит оттуда. Странное зрелище - этот спектакль, не находишь?
За неимением сигареты Джеймс мял в пальцах ремешок часов.
- Это определённо самое необычное не-свидание в моей жизни, - признала Мэри.
По сцене вокруг мавзолея бегали две сестры - и вдруг замерли, глядя, как из-за кулис выдвигается огромный трёхметровый киборг с женским лицом. Под ногами копошились мелкие твари, которых киборг время от времени давил. Раздавленные уродцы жалобно пищали. Объединение сестёр привело к новому интересному эффекту: на сцену из-под досок выползли ещё три женщины в рваных полупрозрачных простынях на голое тело и выстроились вдоль бортика, отвернувшись от зрителей. К стуку добавился звон битой посуды. Судя по частоте, запас её был велик. Живые сёстры попытались увлечь третью миром, но киборг просто стоял и молчал - пальцы были сварены вместе.
- Занятно, они общаются языком жестов, даже повернувшись друг к другу спиной. Интересно, а если исследовать кровь этого режиссёра, я смогу набрать эффектов на публикацию? Инга всегда ворчит, когда я выношу работу на публику, но вдруг...
- Я думаю, кровь этого режиссера потянет на Нобелевскую премию по медицине. Потому что у нормальных людей в организме не могут смешиваться так вольно каннабиноиды, кодеин и опиаты. Я не удивлюсь, если он сам - киборг и хочет захватить мир.
На сцене уже творилась вакханалия. Актрисы метались по сцене, бросались на колени зрителей в первом ряду, рвали одежду и демонстрировали прелести, вызывая странное желание закрыть ладонью глаза Мэри, будто та была пятнадцатилетней девчушкой, а не солидным и авторитетным криминальным экспертом. А уж когда сестрички нашли под мавзолеем залежи спермы и устроили глухонемую вечеринку по поводу обнаружения там образцов Андрея, Тузенбаха и прочих, Джеймсу захотелось сгрести свою спутницу в охапку и утащить в ночной Гайд-парк. Кормить крошками констеблей.
- Но есть в этом и что-то грандиозное. Почти хтоническое в своём безумии. И, заметь, пока что из зала сбежало не больше дюжины человек! Это точно успех. Постановка даже вызывает у меня желание сжечь после неё театр, потому что теперь его не отмыть, а стены в любом случае уже видели всё, что только... хм, - Мэри поправила очки и откинулась на спинку кресла. - Ладно, неправа, ещё не всё. Говоришь, нобелевка? Согласишься потом стукнуть режиссёра по голове и тайком доставить в лабораторию? Я знаю, как можно отвлечь охрану. Нет, правда!.. Вон, смотри!
Две сестры, утомившись резнёй, в которой всё-таки победили свои версии из прошлого, мирно спали в лужах крови. Толстая печальная женщина в белом подошла к ним и тихо запела колыбельную красивым сопрано. Киборг, между тем, неприкаянно бродил по сцене, подбирая то ржавую игрушечную машинку, то матрёшку, то бюстик Андропова. Металлические клешни не очень подходили для языка жестов, зато хватать у них получалось отлично. Потом огромная женщина замерла, глядя на мавзолей. Медленно подошла к саркофагу и уставилась внутрь, на что-то невидимое из зала. Оглянулась - и принялась медленно карабкаться по стволу. Она соскальзывала, забиралась выше, снова соскальзывала, провожаемая единственным лучём софита. Мелкие твари - те, что остались в живых, - гудели в такт ритмичным движениям. Наконец, она добралась до огромного пламеотвода - и замерла, зато ствол начал дрожать, а затем выстрелил облаком разноцветного конфетти, накрыв бессильно обмякшего киборга.
- Только если ты скажешь, как незаметно пронести его мимо вашей курилки. И для этого придется сбежать из этого вертепа биполярного расстройства.
Антракт не объявляли, он даже не наступил. Он произошел, воцарившись недоуменной тишиной зала.
Джеймс поднялся первым, протягивая руку Мэри. Следом за ним зашевелились и остальные зрители, потекли пока еще слабыми, неуверенными ручейками в двери. Подумать только, какую-то сотню лет назад на этом самом месте Джек-Потрошитель подыскивал своих жертв, а до него...
Что - до него? Чувство, больше похожее на смутное воспоминание, осознание, что Джек был далеко не первым Потрошителем имело привкус ментола.
- Хочешь сбежать? Пока не выяснилось, что это не антракт, а зал не накрыла огромная стеклянная банка?
- И упустить шанс досмотреть это чудо до конца? - Мэри привстала цыпочки, оглядываясь. - Ой, смотри, там шеф! С... Хм, не с женой. Однако...
Не успела она договорить, как раздались три оглушительных гудка, и служители в смирительных рубашках с незавязанными рукавами начали осторожно оттеснять зрителей обратно в зал. На сцене сестры уже приходили в себя, с недоумением разглядывая надувшийся живот киборга.
Шеф мог себе позволить и жену, и любовницу, и даже ходить на такие премьеры со второй, не боясь, что его увидит первая. Джеймс пожал плечами, снова опускаясь в кресло, чтобы немедленно вздрогнуть от женского визга и потянуться к оружию. Которого, разумеется, не было.
- Рефлекс, - виновато пояснил он, глядя, как по узким проходам ползают те самые уродцы с подносами на спинах. В зале запахло дешевым пойлом, оливками и рыбой. Последняя была нарезана звездами. - Вот гляжу сейчас, как сестры завидуют беременному киборгу и испытываю постыдное желание их пристрелить, чтоб не мучились.

Вопреки заблуждениям, говорившим, что Бродвей - самая оживленная улица, здесь было тихо. Наверное, потому что этот Бродвей располагался на другом континенте, да еще и в опасной близости от Скотленд-ярда. Джеймса это вполне устраивало - из небольшой квартиры в уютном коттедже на шесть хозяев можно было добраться до работы за считанные секунды. А если случались выходные - то славно отоспаться, опустив шторы и не обращая никакого внимания на соседей.
Но сегодня ему не спалось. Осточертевший костюм без всякой системы был разбросан по маленькой гостиной, а уставший от не-свидания и возни с мальчишкой Джеймс лежал в постели с сигаретой, задумчиво рассматривая потолок. Юного наркомана пришлось сдать в дежурку при отделе, копы из Бермондси возиться не пожелали, а медики только освидетельствовали, но в дурку забирать отказались. Их Джеймс осуждать не мог, догадываясь, что в психиатричках забиты все отделения для зависимых, а в токсикологиях нет свободных коек. Но он только сегодня говорил с Мэри о летуне с Тауэра - и тут же поймал то ли Фродо, то ли Арагорна. Слишком совпадения, чтобы перестать быть таковыми.
И Мэри. Странно, что она не казалась ему странной, но так было даже лучше. Интереснее, чем со всеми этими поварами, модными цыпочками, библиотекаршами, учительницами и прочими представительницами прекрасного пола, с которыми довелось свести слишком близкое знакомство.
На мысли, что непрочь свести бы это знакомство и с мисс Берроуз, Джеймс заснул. На задворках сознания три сестры выплясывали развеселый канкан под марш Советского Союза.

В Лондоне царил туман. Серый, сырой, он скрадывал шаги, жадно обгладывал дома, забивался в улочки, и всё казалось далёким. Надвигающиеся тучи предвещали грозу. Где-то вдали завыла собака - длинный тягучий жалобный вой, наполненный страхом. Ей ответила другая собака, затем третья, четвертая, наконец эти звуки слились в дикое бешеное завывание, исходившее, казалось, из каждой точки города. И казалось, что это - один из коридоров мрака, снова узкие ходы монастыря, в которых заточены души, мир в которых был слишком гнилым, чтобы они вознеслись или пали в преисподнюю. Ладошка Мэри была рукой призрака - белой, холодной, но жена уверенно следовала за Джеймсом, и серые стены нависали над нею, давя своей затхлостью.
Небо - потолок? - пахло отчаяньем и болью, давило мёртвой тишиной, осыпаясь под ноги чёрной пылью.
"Будто горели ангелы".
- Как вы обычно охотитесь, Харза?
Вопрос туманную пелену не разогнал, напротив - голос звучал глухо, как через подушку.
- Честно? Как Господь на макушку плюнет. Но еще рано, рано...
Харза говорил также, глуше, спокойно разглядывая закоулки, отфыркиваясь от пыли, будто она была обыденностью.
- Рано, - отстранённо согласилась Мэри, и шагнула в сторону, к одной из подворотен. - Всё - рано, и всё поздно, и всё - вовремя, когда стоишь под звёздами, глядя на луну. Луна и туман - почти факел и зеркала, верно? И туман гасит ветер.
Навстречу из белёсого марева выплыли две фигуры. Юнцы были одеты как на вечеринку, и улыбались так, словно их уже заждались - с томным предвкушением, глядя прямо перед собой и не обращая внимания ни на пепел, ни на Джеймса с Мэри и Харзой. Только каблуки ровно, одинаково стучали по мостовой.
Промедлив самую чуть, Джеймс пошел за ними, подчиняясь наитию. Судя по вдохновенному лицу Харзы, то же чутье вело и михаилита.
- Мэри, всё хорошо?
- Замечательно, - жена мечтательно огляделась, задержав взгляд на покатой крыше добротного двухэтажного особняка. - Мы идём в гору? Ты чувствуешь, как подрагивает влага под ногами. Как течёт чернота, которая суть время, суть общность, суть отсутствие цвета. Алые прожилки в тумане, голоса, которым так трудно не отвечать. Знаешь, их много. Если меня разделать на кусочки, то хватит ли?
Юнцы одновременно повернули в узкий проулок, где несмотря на сырость воняло отбросами. Их это, впрочем, не смущало. Поворот, другой. В окнах домов горел свет, но, как ни странно, оттуда не доносилось ни звука, словно все жители разом уснули.
- Шаг потише, - идущий позади Харза протиснулся вперёд. - Херь там.
- Погоди.

На камнях переулка Джеймс снова увидел эту тропу из черного пепла. Фанни, моложавая и даже красивая, шла по ней спотыкаясь и зябко ёжась. И хотелось окликнуть её, вернуть. Но горожане были против.
И когда тропа оказалась залита кровью, Фанни исчезла, оставив только сырую мглу и совсем уже отчаявшегося Джеймса.
"Я ведь тебя найду, милорд. И лучше сдохни сам".
В переулке на кинжал кинулась какая-то шлюха, под веселый смех из тумана. Мэри немедленно дёрнулась туда, но верёвка выдержала, а Джеймс добавил к списку убитых еще и потаскуху.
- Если умеешь смеяться, значит, умеешь и говорить. Хотя говорить и не интересно. Чего хочет твой хозяин?
- Её. Оставь мне, и можешь идти, куда пожелаешь, сладенький, - туман взвихрился, открыв тощую женщину, которой совершенно не шло белое платье. Она с улыбкой согнула палец, и рядом остановился ещё один сноходец: голый парень лет пятнадцати. - Как с ними интересно играть! Всегда мечтала о куклах.
- Я не сладенький. И тебе это платье не к лицу. Только и умеешь, что в куклы играть, потому что кому ты иначе понравишься? Неудивительно, что он мою жену хочет. Свои-то страшные, как смертный грех.
"Мистер Джеймс Клайвелл, вы не джентльмен!" - зазвучал в голове голос маменьки, и Джеймс с ним охотно согласился. Потому что если отдавать свою жену какой-то тощей метле в белом - джентльменство, то к дьяволу его.
- Да как ты!.. - женщина зашипела, обнажив иглы клыков, а потом внезапно ухмыльнулась, пристально глядя на Мэри. - Твоя? Нет. Наша. Ну, солнышко?..
Мэри отшатнулась, а потом медленно подняла ко рту руку. На рукаве серели пятна чьей-то крови. Вампирша оскалилась сильнее, скупо, не отводя взгляда, кивнула на голого парня.
- Или тебе этого вскрыть? Аж пышет.
- Маленькая, этот человек почти наверняка не мыл руки, ел всякую дрянь и если ты его попробуешь, то потом будешь мыть рот с мылом и пускать пузыри, как те крысы. И к тому же потеряешь материал для лабораторных исследований, - нежно, точно собирался целовать жену в полутьме алхимической каморки, проговорил Джеймс. - Хочешь, мы вот эту непотребную страшилу добудем? Представляешь, какие реактивы из нее можно получить?
"И джентльменом уже не стану, кажется".
- Хочу, - Мэри дёрганым движением убрала руку за спину. - Всё равно они никому не нужны. Всегда можно наделать новых. А как?
- Она сейчас сама придёт, маленькая. Потому что - такая же курица, как миссис Мерсер, мир её праху. Считает, что ты можешь быть чьей-то, будто Мэри Клайвелл - вещь. А её хозяин думает, что может быть сильнее нежности и дружбы, страсти и любви. Дура страшная и Рочфорд ей подстать.
Оставалось надеяться, что эти слова Мэри будет помнить и после того, как прекрасная Анастасия поднимет голову Джеймса на потеху толпе. И что сейчас они помогут удержать жену от желаний чёртова мёртвого виконта. Впрочем, вампиршу это окончательно разозлило.
"Спасибо, Задранец!"
Склочный напарник по арене в спарке ходил плохо, но помог вспомнить, каково это - закрывать кого-то собой. И теперь, облитый своей, вампирьей и кровью голого мальчика Джеймс благодарил упрямца, желавшего отомстить за брата.
- Держи, маленькая, - кинжал не слишком подходил для отпиливания головы, но если попасть между позвонками, дело шло быстрее и проще. И им так замечательно было выламывать клыки изо рта! - Ты найдешь им применение. Веди к этому надоедливому упырю. Ты ведь знаешь, где он?
- Где?.. - Мэри стиснула клыки в руке так, что побелели костяшки. - Упырь... да. Но я... мне нужно - каплю её крови. Всего одну. Маленькую. Чтобы знать то, что делили. Очень нужно.
- Нет уж. И без того потом на поклон в резиденцию ехать. Пожалуй, зубы я пока спрячу в сапог, хорошо?
С трудом разжав кулачок, Джеймс отобрал клыки и потащил жену подальше от вампирши. В конце концов, ему нравилась милая, нежная и очень умная Мэри, а не кровожадная почти упырица.

15 апреля 1535 г. Бермондси.

- Арестуй меня, Том...
Тюремная камера была тюремной камерой.
Джеймс глядел на серые стены, и не чувствовал ничего. Ни отчаяния, ни тоски, ни разочарования. Будто зашел сюда по делам закона и намеревался уйти домой вскоре.
Только вот домой его никто не отпустил бы - за дверями мягко переступала стража, и был Джеймс Клайвелл здесь не констеблем, а заключенным. Преступником, подозреваемым в убийствах.
Человеком, ждущим дознания и пыток.
Совсем, как те, кого он сюда сажал.
И если Джеймсу кого-то было по-настоящему жаль, так это убитых им.
Могло ли иначе быть? Без напрасной крови на руках?
Погано, что Джеймс ответ знал достоверно. Сожги он тогда Рочфорда вместе с оранжереей - и всего этого можно было избежать. Остался бы жить толстяк в розовом колпаке, его толстуха-жена, тот голый мальчик тоже жил бы, и ни о чём не ведал.
За его недомыслие снова платили другие.
Джеймс устало опустился на пол, прижимаясь спиной к холодной стене.
Сидеть здесь ему было еще долго.
Нужно привыкать.

Инхинн явилась далеко заполдень. Грохнула дверь в конце коридора, прозвучал приглушенный разговор и, наконец, раздался звук отпираемого замка. Палач вплыла в камеру с почти мечтательной улыбкой, ослепляя белизной рубашки и распространяя густой аромат сосновой хвои, смешанной с горной мятой. На ногах были надеты мягкие и пушистые турецкие туфли, а с плеча, едва не падая, свисала плотно набитая чем-то сумка.
- Какой мужчина в нашей тюрьме! И ещё одет! Непорядок, - она наклонила голову набок, качнув перьями, и надула губы. - Но я ценю, что ради такого свидания готовы перебить половину Лондона!
- О кумир! Я подобных тебе не встречал.
Я до встречи с тобой горевал и скучал,
Дай мне полную чарку и выпей со мною,
Пока чарок из нас не наделал гончар, - со вздохом продекламировал Джеймс, с трудом поднимаясь на ноги. Раны болели, от кровопотери потряхивало, и то, что прекрасная Инхинн, которую он уже начал бояться, отнимет одежду - не радовало. Хоть он и знал протоколы.
- Замечательные туфли, дорогая. Они пробуждают во мне желание раздеться. Невзирая на холод.
- Туфли прекрасны. С ними думаешь только о том, как бы не потерять. Помогает сосредоточиться, - палач прислонилась к стене и вытащила из сумки пузатую бутыль вина. Посмотрела на неё с некоторым сомнением и помахала в воздухе. - Чарку забыла. Но это, наверное, не страшно, так проще растянуть до ночи.
- До ночи? Польщён. Я бы продержал пациента дня три. Вы видели Мэри?
Пожалуй, это был самый важный вопрос. Пальцы споткнулись на одной из пуговиц рубашки. Красивые, резные, пришитые Мэри, они изрядно раздражали Джеймса - завязки были удобнее. Тогда - раздражали. Сейчас хотелось оторвать хоть одну, чтобы оставить себе напоминание о доме и жене.
Инхинн вздрогнула, передёрнула плечами и шагнула ближе, с профессиональным интересом рассматривая укусы, порезы, колотые раны и целые созвездия синюшных кровоподтёков.
- Ещё бы нет. И Мэри, и за Мэри, и про Мэри. Знаете, Джеймс, за этот день её в моей жизни стало столько, что, кажется, придётся жениться. Бесси отправим в резиденцию, там ей будут рады. Миссис Элизабет... о, ну, эта точно справится. В общем, Мэри занимается орденский лекарь. Кататония, эмоциональное истощение, умеренная кровопотеря, угасающий импринтинг к носферату... однако, какое кусачее население в нашей славной столице! Никогда бы не подумала. И зубы как на подбор, только у этого двух не хватало...
- Рёбра тоже сломаны. Болят, как сволочи, - вздрагивая от прикосновений, пробурчал Джеймс.
Происходящее всё больше напоминало закулисье арены. Раздевают, не спрашивая желаний. Лечат - и то насильно. Всего-то разницы, что там давали оружие и кормили, а тут дадут петлю, а перед пыткой он сам есть не станет.
- Серьгу не потеряйте, дорогая. Я не хочу в один не самый прекрасный день обнаружить себя на рынке. Кого по мою душу прислали?
Мэри и Бесси, миссис Элизабет и все орденские лекари на свете сейчас не имели никакого значения.
Если не получится выпутаться, то Бесси дорога в монастырь, Мэри - в новое замужество, а миссис Элизабет... Она воистину справится со всем сама. А значит, пока статус кво не был восстановлен, следовало думать о себе - во имя дочери и жены.
- Эзру Харта, - Инхинн провела пальцами вдоль рёбер, и боль угасла, сменившись мерзким ощущением смещающихся костей. - Замечательный дознаватель, просто гордость дознания Британии и окрестностей вплоть до самых дальних окраин. Остроносый такой.
- Не помню такого. Ну да познакомимся. Скажите, прелестная Анастасия, я до эшафота сам потом дойду или волочь будут?
"Эзра Харт..."
Человек с таким именем не сулил ничего хорошего. Скорее всего - педантичен. Возможно - спрашивает слишком многое и не всегда по протоколу.
Следовало быть осторожнее, задумываться в тех местах, где это необходимо, путаться в мелочах, но твёрдо стоять на своём - невиновен.
- А вы как предпочитаете, Джеймс? - Инхинн наклонила голову, и перо качнулось, словно кивая. - Что ж, здоровье я подправила, пейте вино - полезно при потере крови.
- Я предпочитаю, чтобы своими ногами - и домой.
В ухе, из которого палач извлекла серьгу, было непривычно пусто. Почти, как в голове.
Джеймс тоскливо проводил взглядом Анастасию, послушал, как хлопают двери и улегся на низенький короткий топчан, делая первый глоток вина.
Горького, вяжущего язык и утоляющего многие печали. И многие боли.

Во-вторых, показания Харзы не разнились с таковыми у орденцев, Мэри всё ещё была в беспамятстве, а немногочисленные свидетели из Лондона не сказали ничего вразумительного. Видели, был весь в крови, бежал, волочил за собой девушку, но убивал ли - кто знает? Зато подробно описанные ранения, сопровождаемые рисунками, Джеймс прочёл с превеликим интересом.
"Как я вообще до дома дошел?!"
Выходило - бежал он от горожан, которые только и делали, что кусали, хватали за тело, тыкали кинжалами, драли когтями, ломали рёбра и напрыгивали со спины, выдирая куски плоти. Отчего лондонцы так ополчились на констебля Бермондси, бумаги умалчивали. Разве что некто Джозами Белл упоминал некое умопомрачение, охватившее его и заставлявшее алкать крови.
- Мне всё ясно, - заключил Джеймс, возвращая стопку Харту. - Госпожа Инхинн, привязывайте.
- На один оборот, милочка, - сухо скомандовал Харт, шурша бумагами за столом. - Итак, приступим. Мистер Клайвелл, где вы находились в ночь с четырнадцатого на пятнадцатое?
- Какого года? - разочарованного поинтересовался Джеймс, запрещая себе прислушиваться к щелчку ворота дыбы, к напряжению в теле, обещающему боль, но еще не ставшему ею.
Конечно, дерзить было чревато. Но выбитого из колеи дознавателя проще водить за нос. Вот если бы Инхинн еще прогнулась кошкой, как умеет, привлекая к прелестям взгляд...
- Три оборота. Этого года, мистер Клайвелл, и этого месяца. Впрочем, я запишу, что подследственный отказался отвечать на этот вопрос. Но утолите любопытство дознания - зачем вам понадобилась прогулка ночью, когда добрые люди уже спят? Да еще и с женой?
- Протестую, - выдохнуть боль в этот раз получилось одним словом. - Подзащитный намеревался отвечать на вопрос, уточняя год, поскольку дознаватель нарушил правила ведения допроса, не озвучив его сам. Требую это внести в протокол дознания. Кроме того, обращаю ваше внимание, что в ночь с четырнадцатого на пятнадцатое апреля сего года подзащитный находился в Лондоне не только с женой, замороченной вампиром, как это следует из прикрепленных к делу бумаг, но и с михаилитом Харзой с целью избавления миссис Клайвелл от наваждения и упокоения тварей.
Поспешливым был этот Эрза Харт. Любой юрист-первокурсник знает, что воздействие нужно наращивать постепенно, чтобы пациент успел прочувствовать и понять, как дорого стоит ложь.
Палач, подхватив на ходу перо, подошла к Эрзе и наклонилась над столом, что-то быстро записывая на листочке бумаги.
- Как же звали этого... вампира? Знатного ли рода он или, напротив - джентри. А может быть франклин?
Эрза встал, подойдя вплотную к дыбе. Задумчиво потыкал в бицепс, тоскливо покосившись на собственную руку. Вздохнул, поманив Инхинн пальцем.
- Всё же, ремень плохо натянут, солнышко.
Инхинн встала с другой стороны дыбы, лениво потянулась и терпеливо вздохнула.
- Растяжение, господин дознаватель, определяется в первую очередь напряжением суставов, сухожилий и тканей через натяжение ремней. Настоящий палач не ограничен внешним, которое служит лишь камертоном по настройке тела.
- Будьте любезны, не любезничайте в процессе допроса. Я ревную.
Джеймс вздохнул, набирая побольше воздуха. Напряжение суставов, сухожилий и прочего он находил вполне удовлетворительным и предпочел бы не ощущать вовсе.
- А что до личности вампира, то я у него документы и Акт о Супрематии не спрашивал. Да и в сословные книги поглядеть не мог, а потому на ваш вопрос ответа не знаю.
- Еще два оборота, конфеточка. И приготовьте железо.
Эрза уселся на край дыбы, аккуратно раскладывая бумаги на коленях.
- Если подумать, мистер Клайвелл, то вы - хороший законник. Умный. Слышал, отличником в Академии не были, но своё взяли. Лучший меч королевской стражи, в драке - что хорёк. Дипломат, опять же. А врёте, как матрос, убивший под причалом шлюху. Как звали этого вампира?
- Он не представился.
Боль уже была почти нестерпимой. Даже выпитый декокт из вина не притуплял ощущения рвущихся мышц, адского пламени, пляшущего по разрывам. Но сказать имя - бросить и Бесси, и Мэри, и службу, и обожаемую Инхинн, которую этот гадёныш совершенно неприлично лапал глазами и очевидно бесил.
И всё ради сомнительного удовольствия свариться в котле?
Увольте.
- Оборот и железо. Пока - на живот. У вас вся стража так сложена, дорогуша, или только этот?
Харт ласково погладил Инхинн по груди, и ойкнул, удивленно придерживая безвольно повисшую руку. Палач, поднимая железный прут, невозмутимо ответила:
- С сержанта Хантера какой-то заезжий скульптор хотел лепить Ареса. А эксперт-михаилит!.. Вместе: как триптих. Арес, Аполлон и этот... и Артемида возводят стены Трои.
- Да... не... знаю... я его имени, твою мать!
Инхинн жалела своего констебля, смягчая боль - и Джеймс был ей благодарен. Иначе и Актёр бы не помог, прижигай она живот, как положено.
"Думай, что ты на арене, а не в пыточной. И, дьявол, Эрза - не цезарь, чтобы под него лечь!"
- Снимите железо, госпожа Инхинн. Для протокола - я не знаю имени вампира, его сословия, поскольку обмениваться любезностями с нежитью - не в моей компетенции. Я не знаю, почему он выбрал мою жену в жертвы, и как пометил её! Я всего лишь защищал свою жизнь, жизнь своей жены.
"И шёл бы ты в задницу, Эрза Харт".
Колесо резко щёлкнуло, унося руки вверх, вместе с головой и мыслями.
И стало легко, будто на крыльях дыбы Джеймс возносился в рай.

"Поздравляю, сэр Джеймс. Оправдываться ты умеешь. Передай мои поздравления сэру Инхинн. Патенты прилагаются. Жалованье - нет. Зато теперь дежуришь у дверей королевы. График прилагается тоже. Норфолк".

Думая о рыцарстве и графике, Джеймс дошёл домой. Момент, о котором мечтает каждый мальчишка и втайне - каждый мужчина, был безвозвратно испорчен. Не произносилась торжественная клятва, не преклонялись колени, не было бдений и меча на плече. Только патент и график дежурств у дверей королевы. И всей пользы - жена и дочь теперь стали леди. Причём, первая пока это не поймёт, а вторая еще слишком мала.
- Леди Бесси, я дома!
Сон - лучший лекарь. С ним не сравнятся ни Сапфир, ни Инхинн, ни даже мавр. Сон дома - ценен вдвойне.

---

Чтобы найти мне свою любовь опять,
Ой мои друзья, ой ла ла...

Я проплыл тысячу морей...
Пронзи кита, весёлый китобой...

Джеймс резко сел во тьме; в горле застрял крик, пальцы стискивали простыню. В груди колотилось сердце.
Приснится же такое - полуголый палач, дыба, раскалённое железо на животе. Благо, что до эшафота дело не дошло.
Он взял будильник с тумбочки и посмотрел на время. Пять двадцать.
"Мать твою..."
Слишком рано для начала дня, и никакого шанса уговорить себя поспать еще. Это будет день на две пачки сигарет. И чтобы встретиться с утром, ему требовался резкий удар кофеина.
Себя Джеймс осознал только после холодного душа и мятной зубной пасты. Точнее, он с удивлением обнаружил себя на кухне с туркой в одной руке и с куском сыра в другой. Ему совершенно определенно требовалась жена. Хотя бы для того, чтобы кто-то будил его по пути к настолько крепкому кофе, что после него не чувствовался даже никотин.
Плечи противно болели, будто после тренажёров, но Джеймс вчера пренебрёг тренировкой, а Мэри выглядела такой легкой, что её можно было бы носить кварталами, но не довелось.
Итак, мальчишка-нарк сидел в обезьяннике при департаменте, утро началось задолго до своего начала, за мисс Берроуз заезжать было рано, а Джеймс изнывал от безделья, прихлёбывая кофе из неудобной чашки с толстой ручкой и кусая сыр прямо от куска.
И это было первым разочарованием.

- Ты почему не брит? - Вопрошал Генри Норбург. - Роняешь честь отдела расследований, да ещё перед чужими! Перед адвокатессой этой! А детектив должен быть свеж и бодр! Должен не шептаться с адвокатами по углам - небось, ещё и папочку оставила? Ещё и не пустую? Знаю, что оставила. И особенно детектив не должен водить экспертизы на спектакль, чтобы потом отдел гудел как пчелиный улей, причём не по делу, а о мёде. И билет от осведомителя, небось? Не отнекивайся, знаю, что от него. Какие вообще спектакли, когда у нас тут маньяк?
Сначала Джеймс хотел заметить, что небрит всегда. Чуть ли не с рождения. Потому что почти бородат же! Потом - что и свеж, и бодр, и вообще не шептался, а Мэри водил и будет водить, даже если осведомители вдруг все вымрут, как динозавры - и плевать на улей. Потом хотел спросить, откуда взялся маньяк, но...
- Гарри, а вы лимоны у шефа "Симпсон и Стрель" берете? - вместо правильного вопроса рассеянно поинтересовался он, с трудом припомнив название конторы, где работала Гархард.
- Ещё хвост отрастил, ходишь, как эта стажёрка, Томасита, только без сисек, никакой пользы... - Норбург осёкся и подозрительно уставился на него. - Какие ещё лимоны? На тебя режиссёр надышал, что ли?
- Наркоман покусал. Но хвост я отрежу и принесу к вашему подножию. Жертвой начальственному величию. Откуда маньяк, шеф?
Томаситу - или как там её? - Джеймс припоминал смутно. Слишком экзотичной на его вкус оказалась стажерка-негритянка, чтобы её запоминать. Маньяк казался интереснее, особенно, если Джонс снова уйдет в запой и не будет болтаться под ногами. Особенно, если позволят собрать рабочую группу. Особенно, если полевым экспертом дадут Мэри.
- Тебе биологически или по теориям мозгоправов? - ядовито поинтересовался шеф.
Продолжить ему помешал стук двери. Джонс вошёл преувеличенно прямо, наполняя кабинет изысканным букетом из нескольких сортов перегара, и застыл, преданно глядя на начальство и всем видом выражая готовность работать.
- Честь отдела, - горько поморщился Гарри Норбург. - Хорошо, журналисты не видят... пока. Казанова и алкаш, ни один маньяк не устоит. Точно придам вам Томаситу, пусть хоть кто-то работает на отношения с общественностью. Бюстом. Так вот, герои, сбежавшую девку найдёте в больнице.
- Помилуйте, шеф, какой из Джонса Казанова? Алкаш, конечно, отменный, но зато выхлопом за химическое оружие сойдёт. Верно, Генри?
Джеймс просиял улыбкой, одновременно отрицая обвинения в распутстве - еще маркизом де Садом назвал бы! - и уже привычно упрекая Норбурга в том, что напарником достался Джонс, которому доверять бы стала разве что хромая, слепая, глухонемая и тупая монашка из провинциального ирландского монастыря.
- В какой больнице мне искать жертву? Кого придадите в группу из профайлеров? Кто полевым экспертом? Или снова - работать тихо и не отсвечивать до поры?
- Работать тихо - пока получится, - Норбург покосился на заваленный бумагами стол, тяжело вздохнул. - Лабораторное начальство обещало выделить эксперта, разбирайтесь сами, больше пока никого, а там - посмотрим. Ну а девка пока под лапой святого Варфоломея. Очень подходяще, хотя эта лишилась всего лишь пальца.
- Шеф, но я не хочу Данделли! Или еще кого-то из тех любимчиков лабораторного начальства, которые курят на крыльце, а в деле смыслят не больше сушеной сардины. Вы уж посодействуйте, чтобы выделили кого потолковее.
Джеймс рассеянно потеребил лист фикуса, растущего у начальственной двери.
Лишенная пальца жертва маньяка - маньяка ли? - наводила на мысли то ли о наказании во время этих новых, хоть и давно забытых, практик, то ли о воспитании, то ли вообще о секте, где практиковались ампутации. Кажется, он мог даже припомнить одну такую, русскую. Но выводы до разговора со спасенной девушкой было делать рано. А до осмотра места преступления - еще и поспешливо.
- Дружище Генри, - проникновенно проговорил Джеймс, когда за спиной захлопнулась дверь, зажав злополучный лист. - Предлагаю разделиться. Ты пишешь протоколы, а я занимаюсь всякой неважной ерундой. Жертвой, например. Экспертами. Врачами. Ну и прочим, разумеется.
- Да что я, рыжий, что ли? - обиженно ответил напарник и осёкся. - Ну то есть, да, рыжий, но не в этом смысле. И улиц, между прочим, стоптал почти вдвое больше, чем некоторые - а теперь что, за стол гонишь?
Математические исчисления были нехитрыми и говорили о том, что если Джонс и топтал улицы, то будучи ребенком. Ибо был старше Джеймса чуть больше, чем на десять лет.
- Ты не рыжий, Генри. Ты цвета шляпы. Но кому, как не тебе, быть Ниро Вульфом? Кто будет анализировать, думать и делать выводы? Кто-то же должен стать мозгом, и уж точно не я. К слову, на твоем столе я забыл папку адвокатши, смекаешь?
"Смекаешь..."
Слово всплыло в памяти странно-звонко, с забавным китайским акцентом, точно Джеймс слышал его у...
"У кого? Должно быть, в китайском квартале подхватил".
Генри наградил его странным взглядом, но при упоминании папки с удовольствием кивнул, хоть и несколько настороженно.
- Ну, если думать, то тогда, конечно... это и в самом деле нужно. Но если что интересное, вроде обысков или задержаний - то всё равно вдвоём, тут уж без вариантов. Иначе кто тебе спину прикрывать будет? Ну а беседы с дев... э... потерпевшей - уступаю. Кстати, ребята на тебя злы, по-дружбе говорю. Ты если с экспертизой играешь, хоть бы скидывался, что ли, а то ни себе, ни людям.
- Знаешь, Генри, - задумчиво и проникновенно проговорил Джеймс, почесывая щеку. Всякий раз, когда он собирался угрожать, нападала странная чесотка. - Каждому, кто продолжит играть на мисс Берроуз, я разобью морду. Совершенно не злясь, а в порядке... - "Рыцарства" - в общем, засуньте себе это пари в задницу. Так и передай злым ребятам.
Спину прикрывать Генри не доверил бы никто, Мэри становилась почти святой, а покупать беседы с потерпевшей и свободу от напарника за премии от адвоката было всё равно неправильно. Равно, как и принимать премии.
Но такова была суть закона, и если уж приходилось его вертеть, то Джеймс предпочитал делать это сам.
На этой здравой и даже позитивной мысли он хмыкнул самому себе и отправился в варфоломеев госпиталь.
Опрашивать.

20 апреля 1535 г. Бермондси.

Неделю после пытки Джеймс помнил смутно. Его насильно будила Инхинн, насильно гоняла вокруг дома и насильно же укладывала спать, ничего не рассказывая и на вопросы не отвечая. На неё хотелось злиться, но времени для этого не было. По крайней мере, вечно сонному Джеймсу казалось так. И, возможно, к лучшему.
Потому что успевай он осознавать происходящее, поневоле задумался бы - его нарочно выводят из строя. Возможно, чтобы благополучно бунтовать или воровать. Или совмещать бунт с преступлениями.
Впрочем, этим утром за окном бунтовали только птицы. Судя по воплям - потому что кто-то разорил их гнездо. И рядом спала Мэри, разметав по подушкам белые локоны. Жена отчаянно пахла декоктами, но хотя бы не цепенела, как это было при Рочфорде. А значит, эта жизненная веха была закончена, и начиналась другая.
Выясняющая, куда изредка исчезает матушка, например. Или сжигающая мельницу вместо с Джеком Берроузом. Или вздергивающая Эрзу Харта - "Ничего личного, господин дознаватель! Но вы не понравились моему палачу!" - на дубе у дороги. Или... Да мало ли дел у констебля?
И было еще одно дело. Пожалуй, самое важное.
- Взглянула косо - врежь ей в глаз,
Чтоб впредь коситься зареклась,
Поднимет шум и тарарам -
Ты ей, злодейке, по губам!
А кто не поступает так,
Тот сам себе заклятый враг, - пробормотал Джеймс себе под нос куплет из фаблио, осторожно перекладывая голову Мэри себе на плечо. - Надеюсь, она это не запомнила.
Если жена и услышала, то виду не подала. Значит, с тяжелым "Я ударил тебя, прости" можно было подождать.
- Я ударил тебя. Простишь?
- А бить надо так, чтобы глаза через ухо вылетали, - наставительно пробормотала Мэри, не приходя в сознание. - Потому что фррр...
В управе, пожалуй, ей стоило бывать пореже - наставления Хантера юным стражам были отнюдь не для её - не менее юных! - ушей.
Джеймс вздохнул, снова садясь на любимого конька. Девочка-жена, девочка-женщина, такая серьезная, умная, но всё еще маленькая. Нежная фиалка, роза без шипов, как назвали бы её придворные поэты. Гибкая ива, которую не сломает ветер, сколь сильным он бы ни был. А ветров нынче становилось предостаточно. С севера задували бунтовские бореи, которые непременно отзовутся и на юге, и даже в почти тихом Бермондси. И тогда всех законников, способных держаться в седле, вместе с армией бросят на бунтовщиков. Вешать, четвертовать, распинать на копьях и придавать флёр законности беззаконному истреблению народа королём. Наступало время, когда людям с совестью придется выбирать - честь или смерть. К счастью, совести или чести у Джеймса не было, а потому он всегда выбирал благополучие своей семьи. В конце концов, юрист, повитуха и зубодёр будут нужны при любой власти.
- Знаешь, я побывал в постели Инхинн. Правда, руки у меня были сломаны, и потому пришлось терпеть тиранства от её кота. А еще я мечтаю достать Эрзу Харта. Казалось бы, он всего-то выполнял свою работу, но увидеть его на соборном дубе в нашем лесу так заманчиво...
- Зачем сажать Харта на дерево?.. - Мэри вздохнула, закинула на него ногу. - Он ведь уже не маленький, по дубам лазать. И даже змея у него нету, и у кота тоже нету, а постель с ним наверняка холодная и неудобная.
- Дыбой называется, - не без удовольствия проворчал Джеймс, гладя эту ногу - длинную и крепкую.
Нового змея, пожалуй, стоило снова выпросить у великолепной Ю. Правда, для этого пришлось бы идти в таверну на углу Гленголл, слушать ехидные шуточки про нефритовых соколов, будь они неладны вместе с королём, и даже повстречать Квинта, быть может.
"Интересно, бывала ли Фламиника у Гленголл?..."
Спросить об этом алую даму мог разве что некромант, но Джеймс все равно не удержался от вздоха. Анна Стенхоуп-Сеймур крепко засела в памяти Фламиникой. Чужой женщиной, которой он не обладал и которая владела им. Казалось бы, её нет, седлай волну - и вперед. К счастью и к освобождению.
Не выходило.
Арена укоренилась в крови, возвращаясь серьгой в ухе, вездесущим Квинтом, горячим песком. Напоминая о себе рыночной толпой, смуглым безволосым телом, привычкой отжиматься и ожесточенно рубить воздух мечом по утрам. Шепча на ухо Фламиникой, прихватывая шею её зубами.
Арена не хотела уходить, а сам изжить её Джеймс не мог.
- А еще я жалею о твоём отце. Будь он жив, всё было бы по-другому. Мне наверняка пришлось бы ухаживать за тобой - долго и безрезультатно. Потому что ни один отец не выдаст свою дочь замуж за констебля много старше её. Но всё же, не могу не думать о том, что он сказал бы о нашем браке.
- Папа, - Мэри закинула ногу дальше, села сверху, - одобрил бы всё, что нравится любимой дочери, а если бы не одобрил, то подумал бы ещё раз - и мудро промолчал. А потом ещё долго заказывал бы благодарственные мессы, потому что кто такую дочь вытерпит, да ещё и потакать будет на каждом шагу? С такими разговорами, такими интересами? Не трогая даже пальцем...
- Смею надеяться, что он одобрил бы и сэра Джеймса. Ты знаешь, маленькая, что стала леди Мэри? Почти как дочь короля, только лучше.
Жена, сидящая сверху, самокопанию не способствовала. Вдобавок, отлично разгоняла тени и оказывала воистину тонизирующее действие на организм, как выразился бы иной лекарь. И что самое главное - напрочь отбивала желание идти на службу, заменяя его другим, гораздо более приятным.
В конце концов, самоуничижаться можно было и после.
А супруге Джеймс задолжал многое.

- Я думаю... - Бадб склонила голову, глядя на дверь, - что сейчас к нам постучат.
Дверь и правда дрогнула, словно её пытались открыть, а затем раздался стук - негромкий, почти нежный.
- Я ведь принесла эль... хи-хи, - голос мисс Лилли звучал обиженно.
- Рано.
Джеймс метнулся к окну, подальше от доспехов и облюбованного до того угла. Маги, к сожалению, были везде и вокруг, и забывать об их способностях не годилось.
- Кто там? - буднично осведомился он, доставая кинжал.
- Ваша Лилли пришла, эля вам принесла, - отозвался нежный голос. - Бежит эль из бочечки, наполняет кружечки, в рот сам прыгает, а потом и в земельку, хи-хи!
Джеймс вопросительно глянул на леди Бойд, та отрицательно помотала головой, а чувство самосохранения вдобавок подсказало отодвинуться еще и от окна. Потому что если пришли в дверь, то придут и в окно.
- Миледи, вы не против разыграть партию, как выразился бы ваш супруг?..
Королеву необходимо было уводить. Возможно, не разбудив и аккуратно вернув, когда всё закончится, а в кабинете вместо двух фрейлин и одного рыцаря останется только труп этого самого рыцаря. И еще двух. Тех, которые стояли у дверей и выпускали Лилли за элем.
"Если они не в доле, то уже мертвы".
- Никого нет дома!
"Никого. Совсем".
Через щели в ставнях пробился легкий ночной ветерок, ласковой рукой взъерошил никак не желающие отрастать волосы и нежно прошептал эти два слова, от которых спину продрало мурашками.
- Мэри?
- А кто тогда говорит? Ну и шутник же вы, сэр Джеймс, хи-хи! - Откликнулись за дверью. - Как же никому не быть, когда и вы там, рыцарь славный, и леди Бадб, и Её Величество?
Бадб меж тем охотно кивнула и бесшумно, словно вовсе не касаясь скрипучего паркета, подошла к двери, ведущей в королевскую опочивальню. Коснулась косяка пальцами и замерла, склонив голову и прикрыв глаза.
- А никто не говорит, - сипло сообщил Джеймс дверям, - это вам кажется. Креститься надо.
Жутью шибало так, что он разве что с ног не валился. Казалось бы, после монастыря и Рочфорда должен привыкнуть, да и что те вампиры против сестры Делис, но невнятное нечто за дверями заставило вытащить кинжал и по-волчьи, хищно потянуть воздух носом в надежде уловить запах Мэри и успокоиться.
- А вот и перекрещусь, хи-хи, - радостно согласились за дверью. - И снова, и ещё, и дверь перекрещу, вот так вот, ибо благодать!
Раздался мерзкий скрип когтей по дереву, за которым почти потерялся новый шёпоток, уже в другое ухо, словно отразился от юбки леди Бойд.
"В Лондоне такой тяжёлый воздух... "
"Шла бы ты домой, маленькая."
Запах Мэри скорее отсутствовал, зато в воздухе почти нащупывалось слово "взаимозависимость". Хорошее, длинное, вкусное волей, нитью к сильному сердцу. Джеймс уже собирался было осознать, что это сердце питалось тёмными желаниями, но внезапно всё стало очень быстро. В тёмном углу мелькнула тень с отвратной рожей, и в ту же секунду доспехи сплющились в непотребную лепешку, будто на них уронили наковальню. Грохот наверняка слышали даже в Билберри, а слегка оглушенный Джеймс метнулся вперёд, к отвратной роже, на ходу постигая, что низменные чувства тянут в том числе и из него.
- Focáil draoidheachd! Bheir Cuchulainn sùil orra airson bliadhna!
Леди Бойд, высказавшаяся в лучшем стиле своего супруга, со всей дури саданула ногой по двери, задрав юбки. И будь у Джеймса время рассматривать, он непременно отметил бы искры и щелканье замка. Но времени хватило только на то, чтобы в традициях городской стражи завалить жуть на пол, заламывая ей руки за спину. Жуть, кажется, удивилась этому не меньше его самого, потому что вместо того, чтобы испариться, начала выворачиваться и даже вывернулась, отшвырнув его к углу.
"Не хочу. А почему у них такие большие зубы?"
Под этот вопрос от Мэри-ветра дверь треснула, а после разлетелась щепками.
Джеймс обреченно хмыкнул.
- Миледи, у вас всё хорошо?
С другой стороны, если этих тварей можно было заломать, значит, они убивались. А разбивать в щепки мог любой таран. Чего тут бояться? К тому же, перед лицом жён - своей и чужой.
Джеймс швырнул тяжеленную Библию, окованную серебром в то, что просочилось в кабинет, а себя - на первую тварь, вознамерившуюся войти к королеве.
И спустя мгновение уже валялся на полу, пытаясь вывернуться из цепких лап тени. Вторая тем временем вошла в спальню, и на Джеймса накатила апатия. Хотелось просто лежать, уткнувшись лицом в мягкий ковер и ждать, когда эта тварь откусит руку.
"Руку?!"
Осознание, что его пытаются жрать прямо сквозь кольчугу, подстегнуло. И тварь, вылетевшая из опочивальни - тоже. Она тут же втянулась обратно, но это говорило о том, что леди Бойд жива.
- Мэри, погуляй снаружи. Пожалуйста. Последи, чтобы никто больше не вошел.
Фраза была длинной. Очень длинной, и от неё снова стало медленно и тягуче, холодно от вязкого ужаса. Жуть впилась в плечо сильнее, до крови, отхлебнув вместе с нею ярости. Джеймс покорно расслабился, позволяя ей испить еще и смирения. А потом тварь неохотно оторвалась и поплелась в коридор, следом за первой.
- Мать вашу...
Джеймс тоже вышел туда вслед за ними, не глядя ни на стражников у дверей, которых сплющили прямо в доспехах, ни на пару растерзанных фрейлин, не вслушиваясь в шум пробуждающегося замка. Его занимало только одно - кто?
"У кого хватит столько наглости и умения, кроме михаилитов?"
Из Хемптон-Корт таверну на углу Гленголл видно не было, но Джеймс готов был поклясться, что ниточка тянулась оттуда. Только у Рика и его любимой гадюки нашлись бы такие очень дорогие убийцы.
Жути, точно уловив его мысли, развернулись, не доходя до конца коридора пятидесяти шагов, и Джеймс уже было приготовился дать бой, но те предпочли сделать вид, что не видят его.
Разрываемая на части служанка кричала страшно. Сравнит это можно было лишь со взбесившейся мельницей, затянувшей в жернова свою требу.
"А ты ничего, молодожен, чисто мельница бешеная."
Эспада в память постучался не вовремя, отгоняя уже было наклюнувшееся сочувствие к служанке. Джеймс тряхнул головой, и побежал в кабинет, надеясь опередить тварей, расправляющихся с уже хрипящей девушкой. Но крики не стихли, а тени, влетевшие вслед за ним, стали мерзко-алыми от выпитой крови. И кинжал удалось воткнуть лишь в одну. В ту, которая напилась смирения. Жуткая боль от незримых когтей разгорелась под рёбрами, и твари исчезли, будто их и не было.
- Миледи, у вас всё хорошо?
Джеймс устало привалился к двери, возле которой валялись блины из доспехов, а потом и сполз на пол, зажимая бок шторой. Настоятельница из монастыря Марии Магдалины, что в Бермондси, непременно убила бы его взглядом. Но её тут не было, а королева купит себе новые. Когда тебе спасают жизнь, всегда хорошо купить обновку.
- Разве бывает плохо после хорошей драки? - Леди Бадб с довольной улыбкой выплыла из дверей. Платье поспешно затягивало длинные порезы, за которыми не было видно крови. - Даже жаль, что её величество всё пропустило. Впрочем, наверное, к лучшему, поскольку ей вредно волноваться и лишний раз волновать его величество.
Её величество, должно быть, и в самом деле сейчас была скорее "оно". А богине войны драка сходила за хорошую ванну. Наверное.
Хмыкнув обилию допущений, Джеймс попробовал встать, но не смог - ноги не слушались. И хотелось сказать, что не следует леди Бойд выходить к малознакомому констеблю, демонстрируя починку платья и отсутствие ран, если не мечтает стать вдовой, потому как законникам только дай кость - они её тотчас схватят. Но вслух он, по заведенной привычке, сказал другое:
- Спасибо за помощь, миледи. Без вас я не справился бы. Если Джеймс Клайвелл сможет чем-то отплатить за это, и за Бесси, то...
Он смущенно развел руками, улыбаясь. Король влетел в маленький кабинет с мечом наголо. Он был растрёпан, губы у него припухли, а на шее алел мазок кармина.
- Анна жива? Ребёнок? О, леди Бадб! Мы с вами ещё не овдовели? - Не дожидаясь ответа, он бросил взгляд на груду доспехов, резко повернулся к Джеймсу и прищурился. - Сэр... Клайвелл, верно? Из которых Клайвеллов? - "Из незаконнорожденных".- Эй, лекаря сюда! А то помрёт, и поди ответов добейся без некроманта! - "Не дождётесь!" - Не баб... леди же спрашивать. - "Почему нет?" - Какого беса творится? - "Крайне поганого, кажется". - Какого дьявола не в доспехах? - "А как их сплющенными надевать?" - Почему дверь к её величеству открыта?! - "Откуда я знаю?!"

Домой Джеймс вернулся далеко за полночь, и не желая будить Мэри запахом крови, эля и собственными негромким матерком, расположился в гостиной у камина. Драная кольчуга полетела в угол, к ране на боку он приложил чистое полотно, из которого его маленькая жёнушка сшила бы чудную рубашку, а сам Джеймс рухнул в кресло. Некоторое время он сидел, закрыв глаза и прислушиваясь к треску дров в камине. И только отогревшись и попытавшись сесть поудобнее, понял - под ним что-то лежит.
"Что-то" оказалось кольчугой, перевязанной зеленой, в цвет платья леди Бойд, лентой.
Она оказалась лёгкой, как пушинка, эта воронёная плетёная железяка с длинными рукавами и длинным подолом. В ней, пожалуй, даже можно было спать, и после долгого дня на ногах она не оттянула бы плечи. И почему-то Джеймс был уверен, что эту кольчугу не пробьёт и снаряд из аркебузы, не прокусит самая страшная тварь михаилитского бестиария.
А еще она была дорогой. Настолько, что Джеймс не мог её принять ни даром, ни взяткой. Не мог понять и осмыслить, за что ему такая честь - или такое наказание.
До кольчуги всё казалось простым и понятным. Был Джеймс Клайвелл - констебль из Бермондси. Законник на страже великих врат, что находятся на границе ада и рая. Муж, носящий в себе ад и рай. Гладиатор, насильно сделанный таковым, дружащий с собственным бесом, но верный самому себе.
Был Роберт Бойд, нареченный Цирконом - магистр ордена архангела Михаила. Воин, пляшущий на лезвии ножа. Воспоминания стали для него тайной религией, борьба с прошлым - смыслом жизни.
И объединяли их разве что интерес Ордена к Бесси, да тот младенец, отданный Браунам на воспитание.
Кольчуга же становилась чем-то большим. Уже не взятка, еще не дар дружбы. Не лютня от Фламиники, напоминающая о низменной, грязной страсти. Не чистые, вышитые рукой Мэри рубашки, пахнущие её руками и её приязнью.
Кольчуга. Символ воинского единства, подаренный женщиной. Богиней войны.
"Кажется, пришло время подумать о вере".
Не будучи ревностным христианином, Джеймс, тем не менее, полагал, что в мире существуют некая высшая сила, заложившая механизмы бытия и позабывшая о своих чадах. Возможно, это даже был Бог матушки - суровый, несправедливый, мстительный, жадный. Но пока этот бог говорил устами миссис Элизабет и в жизнь Джеймса не вмешивался, взаимное существование Иеговы - Саваофа? - и Клайвеллов ничем не омрачалось.
По крайней мере, распятый сын божий не оставлял кольчуг на кресле и не заставлял думать о смысле этого подношения. По чести, он вообще не требовал мыслить, ибо блаженны нищие духом.
Существование Бадб, подтверждаемое невесомым доспехом, ломало жизнь. О трёпе Гарольда Брайнса легко было забыть - словам культиста, убийцы и лгуна никто не поверит. Легко было смириться и принять молодость магистра - Роберт Бойд никогда не выглядел на свои почтенные пятьдесят три. Очень просто - согласиться, чтобы в охоте на Эда Фицалана сопровождала ворона. В конце концов, маги-зверятники за отдельную плату воспитают охотничью птицу даже из белки.
Но рыжая богиня, принявшая облик весьма соблазнительной горянки - а Джеймс подозревал, что в этом облике она была задолго до того, как появились горцы - усугубляла и трёп, и магистрову молодость, и ворон-ищеек.
Вызывала почти детский протест, нежелание верить хоть во что-то, хоть в кого-то, заставляла недоумевать, зачем умному, битому жизнью Бойду поклоняться - Христу, служить - Бадб, когда можно не поклоняться и не служить.
Кольчуга легла на спинку второго кресла, а Джеймс, морщась от боли, стараясь не греметь, стянул с себя окровавленную одежду. Поддоспешник, колет, рубашку можно было смело выбрасывать, потому как зашивать такую бахрому смысла не имело. Штаны еще могли быть спасены холодной водой, но затевать стирку среди ночи не хотелось. А значит, завтра Мэри отнимет их для своих опытов, выдав взамен свежие, пахнущие чистотой и ветром.
Тем самым ветром, на крыльях которого примчала в Хемптон-корт, не покидая постели.
Странностей становилось всё больше, ответов всё меньше.
Матушка, посещающая Лондон. Мэри, летающая во сне. Бесси - воспитанница древних богинь.
В ряду этих женщин Джеймс чувствовал себя лишним.
"А если грёбаный Генрих Восьмой решит явиться ко мне в дом, я подам в отставку."
Но король пока не являлся, зато на лестнице возникла заспанная, и оттого особенно умильная, Мэри с миской, от которой разило ромом и в которой плескался моток шелка. Как и положено жене законника, который часто приползает со службы не в том виде, в каком ушел, она завела привычку ждать с иглами, ланцетами, корпией и ворохом полотна для перевязки.
- Я почти целый, - поспешно просветил жену Джеймс, прикрывая драной рубашкой кровавое пятно на подушке кресла. - Подумаешь, какие-то невидимые твари! У них и зубы-то ненастоящие. Не стоило просыпаться, маленькая.
- Я всё равно уже разбилась, - уточнила Мэри, ставя миску на пол. - А если зубы могут кусать, то, значит, они достаточно настоящие. Если бы ненастоящее не умело кусаться, у михаилитов наверняка работы было бы втрое меньше, потому что ненастоящего гораздо больше, не говоря уже о том, что оно по-настоящему кусачее настоящего уже просто от чувства ненастоящности.
Добрую минуту Джеймс просто стоял и пытался разобраться в хитросплетениях настоящего, что наговорила Мэри, но сдался.
- Это ты напрасно, - не одобрил разбивание он. - Хотя, когда не видят - проще, но... Кажется, мне нужен твой совет, моя лесная принцесса. Помнишь, к нам однажды заходил Гарольд Брайнс? Он принёс на хвосте нечто такое, что способно привести очень высоких людей на аутодафе. Что забавно, твой муж может отправить их на свидание с костром в любой момент, и эта кольчуга - взятка, еще плотнее связывающей нас. А может статься, это просто жест расположения.
- Мне не нравятся костры, которых можно избежать, - мягко, но твёрдо заметила Мэри, взглянув на плетёную броню. - Зато нравятся кольчуги, которые не прокусывают даже ненастоящие твари. Не нравятся гости, которые не стучат в двери, принося подарки, зато нравится забота о по-настоящему важном - то есть, о непокусательности. Наверное, это всё сводит уравнение к столь любимому на востоке нулю. И ещё мне кажется, что для костра взятка чересчур мала, а для констебля сэра Джеймса Клайвелла - слишком велика. Стоит, небось, как три мельницы. Четыре. С подсобкой. Но поскольку мельницы на себя всё равно не наденешь, значит, кольчугу - можно, потому что её всё равно, что нету.
"Сэр Джеймс".
Кисло покосившись на жену, он потёр заштопанный и перевязанный бок, прежде чем подхватить Мэри на руки и рухнуть в кресло. Несомненно, она была права. В конце концов, не Джеймс самолично, но волей королевской, а значит - взятка эта королю. И разбираться с нею его величеству. Но переступить через себя оказалось так же сложно, как и признать, что матушки снова нет дома.
- Значит, мы её оставим. И будем надевать только по важным покусательным событиям, верно? К слову, не хочешь прогуляться со мной в Лондон как-нибудь вечером, маленькая? Не как в прошлый раз, а просто чтобы приглядеть за миссис Элизабет. А то что это она в таком почтенном возрасте по ночам в столицу бегает?
- Приглядеть, - скепсиса в голосе Мэри хватило бы, чтобы утопить ту самую мельницу, если не две. - Значит, не как в прошлый раз, а хуже, и повод вдвойне покусательный? Потому что просто так миссис Элизабет бегать не станет. Конечно, хочу.
- Авантюристка.
Прозвучало это беззлобно и без осуждения. Джеймсу слишком хотелось спать, и тратить остатки сил на воспитание юной жены оттого не хотелось вовсе. Как и всегда, впрочем. Придётся и дальше ей оставаться невоспитанной авантюристкой, летающей над Лондоном во сне.
"А рыцарем я всё равно выгляжу нелепо!"

Жену долго ждать не пришлось. Фигурка, закутанная в тёмный плащ с глубоким капюшоном, под которым не было видно волос, соткалась из вечернего тумана бесшумно, словно ветер, и остановилась рядом, чуть не подпрыгивая от возбуждения.
- Оттуда теплом тянет. И дымом, и лошадью, - шепотом поделилась Мэри, кивая на едва заметный уже силуэт матушки. - Чуть дальше.
- Ага, - таким же шепотом согласился с нею Джеймс, - только поспокойнее, а то мы всю слежку к дьяволу провалим. Что ты за сыщик, если скачешь, как коза? Веди за лошадью, хорошо?
В том, что матушка поедет верхом, а то еще и в карете, он не сомневался. Иначе миссис Элизабет нипочем не успевала бы обстряпывать свои делишки, следить за домом и не вызывать подозрений столь долгое время.
- Солидные миссис констебрыцарь не скачут, - важно, но тихо уведомила Мэри, принюхиваясь, и кивнула. - Идём уже, а то всё пропустим. Самое интересное. Только там... словно что-то есть, и чего-то нету. Одновременно. И сразу везде. Странно.
Последнее Джеймсу не понравилось вовсе. Немедленно вспомнилась сестра Делис, которая хоть и не приходила с укоряющим перстом во снах, но умудрялась пугать даже в закоулках памяти. Но спорить с такой довольной своей полезностью женой он не стал, только покладисто кивнул и поспешил за маменькой, приноравливая свою рысь к шажкам Мэри.
Идти приходилось сквозь сырой туман, грозивший к утру обернуться дождем. Карета маменьки виднелась сквозь него плохо, и Джеймс усомнился бы, что это именно она, но в этом время суток знать обычно или готовилась почивать, или что-то праздновала, а потому ошибиться было сложно. Хотя и возникал вопрос, откуда у миссис Элизабет деньги на карету.
- Погано будет, если я всё это время оплачивал расходы какого-нибудь культа, - тихо поделился размышлениями со своей Мэри он.
- Ничего, всегда может оказаться так, что это культ оплачивает и карету, и статуэтки, а может и не только, - утешила жена и нахмурилась. - Знаешь, это есть и нету становится плотнее. А за каретой идти легко. Там в жаровне, кажется, ещё и пряности какие-то, невкусные. Сладкие.
Жить на средства культа хотелось еще меньше, чем оплачивать его прихоти. Джеймс недовольно хмыкнул этому, уплотненности бытия и его отсутствия, и пожал плечами.
- Если это есть и нету заинтересуется нами, то ты продолжаешь следить за каретой. Стараясь, чтоб тебя не возжелал очередной вампир или какое-нибудь пакостное божество. А я занимаюсь странностями. Хорошо?
- Словно они меня желают, только когда я сама этого хочу, - обиженно заметила Мэри. - И так вон закуталась, как могла, но божества, небось, могут так смотреть, словно плаща и нету, и вообще ничего под ним нету. Как у этих вон.
Джеймс глянул на "этих", вдохнул побольше воздуха - и... Ничего сказать не смог.
Нечего было говорить. Потому что две женщины выглядели так чудно, так жутко-странно, что говорить не хотелось. Только сесть на холодную мостовую и рыдать. Или чтоб они сели на мостовую и рыдали.
Первая из них несла на плече огромный меч в виде Раймона де Три. Фламберг в виде Фламберга - каламбур, и Джеймс непременно посмеялся бы ему, не будь вторая одета в шубу из невозмутимых пушистых Эмм Фицалан. Причем, меч был жутко зазубрен, а Эммы - ожидаемо серьезными. Картину безумия дополняли монашеские клобуки и золотые цепи с массивыми распятиями. Распятия улыбались - и от этого внезапно появлялись слова.
- Je renie des bottes! Что они, мать их, такое?!
- Петрушка, - радостно сообщила шубная женщина и качнула дымящимся кадилом.
- Ржанка, - торжественно представилась клеймороноска. - Едите ли вы существо?
- А там карета уезжает, - тоскливо промолвила Мэри, переминаясь с ноги на ногу.
- А вы? - Вежливо поинтересовался Джеймс, легким тычком отправляя её за каретой. Маменькины культисты были почти наверняка не такими странными.
- А мы не уезжаем, - сообщила Петрушка.
- Потому что только приехали, - согласилась Ржанка. - В деревню с посылками для мальчиков и девочек. Петрушка вот прогреет, а я четвертую.
Крестное знамение и впрямь походило на четвертование. Джеймс вежливо кивнул, придерживая рванувшуюся было Мэри.
- В дом, каким бы он ни был, за ней не ходи. Старайся отставать на три корпуса, держись непринужденно и жди меня у ближайшего угла подле нужного места. А теперь - иди. Значит, - обратился он к странным монашкам, - вы недавно приехали? Сколько же вас, таких?
Если допустить, что Петрушка была травой или намёком на апостола Петра, то Ржанка оставалась загадкой. На птицу не похожа, а разгадывать тайны имени не хватало времени. В общем-то, эти жуткие дамы вообще были делом лондонских законников, а Джеймсу оставалось разве что отнять у них меч и подарить его Раймону де Три.
- Двенадцать осталось ради комиссара, - задумчиво заметила Ржанка, перекладывая меч на другое плечо.
- Только что приехали, - одновременно ответила Петрушка. - А почему? Потому что стоит не ехать, стоит ехать не туда и не так, и является видение, да и говорит: передайте, пожалуйста, Бесси, что следующий урок будет через сон.
- Передайте, пожалуйста, видению, что я премного благодарен, но правом отца запрещаю эти уроки, - не менее задумчиво ответил Джеймс, прикидывая, что монашек аккурат по числу апостолов. - Однако, сёстры, вынужден вас покинуть. Дела.
В конце концов, не обязан был констебль Джеймс Клайвелл пытаться успеть за каждым культистом в Англии. Семейные ценности важнее. Особенно, если они ценны для единственной и неповторимой маменьки.
- А что, сёстры, - улыбнувшись благословению, подозрительно напоминающему трискель, радостно хмыкнул Джеймс, - может, в память что оставите? А то поменяемся? Я вам - плащ и кинжал, а вы мне - шубку и меч. У меня кинжал самый что не на есть пригодный для четвертования. Его сама сестра Делис того... видела! И плащ тоже! Поглядите, какой! Пурпурный от пунцового отличает! Потому что к вам хочет. А шубка и меч - ко мне. По рукам?
А еще орденские дела поневоле становились семейными ценностями, ведь в резиденции воспитывался Артур. Стоило представить, как городская стража хватает этих монашек, узнает в мече намозолившую всем рожу Фламберга, как в резиденцию вламываются стражи, что вязать и пытать... Джеймс расплылся в самой кретинской из своих улыбок, обещая себе непременно поговорить с Робом Бойдом о том, что творят родственницы его жены.
- При ногах! - синхронно отозвались монашки, широко улыбаясь.
Дослушивать их Джеймс не стал. Наскоро увязав шубу в собственный оверкот и замотав меч в кушак, он мельком глянул на обнаженную Петрушку, которая скрутила плащ в валик, обвязавшись им через плечо, и припустил за Мэри.
Вечер, начавшийся столь странно, обязан был закончиться нормально по закону противоречий.

- Она вошла туда? - драматический шепот Джеймсу удавался тем лучше, чем больше осознавалось, что Мэри ждёт на углу неподалеку от того особняка на Морли. Он тряхнул головой, отгоняя почудившийся ему стук каблуков Фламиники и задумчиво уставился на пристанище всех содомских грехов Лондона.
- Ага, - кивнула Мэри. - Оставила карету поодаль, за пару улиц, а сама пешком. Вон те двое даже глазом не моргнули.
Упомянутые двое, казалось, не моргали вовсе - не умели. Похабного вида орки в парадных ливреях стояли у дверей как влитые, зыркая по сторонам.

- Всё, что пожелаете, любой наряд, - торговец с поклоном обвёл полутёмную лавку и пихнул старшую из трёх дочек, любопытно косившуюся на Мэри. - Целуй! Ручку его целуй, небось, святая! Сам нефритовый паладин Его Величества! Вот этими самыми ручками срамных папистов и резал небось. Целуй, говорю!
- А она правда ведьма?.. - громким шепотом спросила младшая и тут же спряталась за пышные формы жены торговца, кое-как укутанные в халат. - Цепная?
- А то ж, - важно заметила средняя, упитанная, в веснушках. - Цепная и есть, как собака, только женщина.
Время и впрямь было позднее, и озаботься Джеймс заранее одеждой для посещения особняка, не пришлось бы сейчас будить этих восторженных людей.
- Нет, не ведьма, - коротко отвечал он, стараясь надеть белоснежную рубашку тонкого льна, шитую серебром, и не позволить поцеловать себе руку. - Этими и резал, почтеннейший, других рук у меня нет. А вместо поцелуев не откажите в помощи, отправьте вот этот узел михаилитам в резиденцию, не мешкая. Святые братья всячески помогают мне в поприще паладинства.
Оверкот с шубой и меч пришлось завернуть еще и в ткань, нагло конфискованную с прилавка. Намертво завязав узлы, Джеймс скрепил их сургучом, найденным в той же лавке, отпечатывая на нем оттиск броши. Верховный магистр просто обязан был понять послание.